- -
- 100%
- +
– Во-во, слушай, найди мне автора? Вот примерно такого же как у тебя. Выше не надо и толще тоже не надо. Не люблю, когда руки в сале тонут.
Пусев посмотрел на него с уважением – он ценил острое народное словцо.
– Ладно, пойду я.
– Да не спеши. Все равно в редакции никого нет.
– Пойду. Морально подготовлюсь.
Собственно, никакой моральной подготовки Пусеву не нужно было – ему хотелось хорошенько покопаться в интернете на предмет выяснения личности своего нового начальника. Тимофей Бархатов, как оказалось, прекрасно существовал вне виртуала – что на сегодняшний день являлось, конечно, больше исключением, нежели правилом.
Тим сумел избежать паутины соцсетей, в которых пользователи барахтались, прилипнув, как мухи в настоящей паутине. У него не было аккаунтов – но тем не менее он был, виртуальный мир отражал реальный помимо его желания.
Прошерстив все соцсети, пошарив по поисковикам и везде получая нищенские крохи информации – писатель, зампред СП, окончил Литинститут – Пусев решил поискать по картинкам.
И вот тут ему повезло – Тимофей Бархатов оказался одним из тех, кто создал, поднял, раскрутил фигуру гениального поэта Бориса Сивко.
Конечно, и сам Бархатов, и маячивший рядом с ним Поценко больше всего на свете хотели бы забыть про этого графомана, невесть откуда появившегося со своими деньгами и амбициями – но бесстрастная камера снимала каждую секунду великого позора, а интернет множил и множил ролик, не давая ему исчезнуть.
История была проста до гениальности – стихи Б. Сивко написал поэтический генератор сайта ПоэПис – прочем телевизионщики засняли, с какой легкостью компьютерная программа генерирует бред – книжку издали тиражом в сто экземпляров.
Кроме того, пустили слух, что этот самый Б. Сивко – присосавшийся к нефтяной трубе клещ, не знающий, куда девать деньги.
О, как лебезили перед ним седовласые литераторы, каким мелким бисером рассыпались их похвалы!! Как они заглядывали в глаза Б. Сивко, как ловили каждое его слово!! Как Григорий Поценко, сытый розовощекий крепыш с девичьим волосами до пояса, прямо говорил, что, на счастье всех читателей, к ним пришел талант, чуть-чуть не дотянувший до Пушкина, но переплюнувший всяких Пастернаков да Мандельштамов со своими простоволосыми Ахматовыми.
Мир ждет творений Б. Сивко, и в ближайшее время силами Сюза его шедевральные строки будут переведены на все доступные языки – и мир содрогнется от очередного выпестованного Россией гения!!!
Б. Сивко читал, наливал, выпивал, закусывал с невозмутимым лицом – да, собственно, чем ему, актеру, было возмущаться?
В общем, отгремели торжественные речи, погасли огни софитов, была выпита вся водка и съедена вся икра. Верхушка Союза Писателей потирала потные ручонки, предвкушая, на какие деньги можно развести нефтяного лоха – как вдруг этот вечер, эта презентация совершенно неожиданно прогремела по центральному телевидению.
Было показано с садистскими подробностями, как генератор сайта ПоэПис создает стихи. Как гримируется актер. Как никому неизвестные литераторы льют елей, лгут и восторгаются механически созданным бредом и выдают членский билет Союза Писателей на имя Б. Сивко, не догадываясь, что теперь среди них будет числиться Бред Сивой Кобылы.
Пусев пересмотрел еще раз этот замечательный развод, аплодируя идее – и вдруг увидел Бархатова. Тот улыбался, не сводя с Сивко слащавых масляных глаз, ловил каждое слово Бреда и кивал, и оценивал, вдруг глубокомысленно уйдя в себя, и поднимал рюмку за здоровье гения.
В общем – Тим Бархатов старательно трудился на ниве дойки лохов, и, судя по всему, в нем погиб неплохой артист.
По коридору простучала нарастающая дробь каблуков и в комнату ворвалась Катя Разина – порозовевшая и взъерошенная.
– Ты уже здесь? Молодец. Сейчас начнет. Что смотришь?
– Бориса Сивко.
– А. Да, это сюжет много крови Тиму попортил. Очень некстати его выпустили. А Гриша Поценко вообще чуть не разорился.
Катя держала себя за ворот блузки и волнообразными движения загоняла воздух к распаренному телу, потом подбежала к зеркалу, распустила негустые светлые волосы и, высоко задрав руки, соорудила на затылке пучок.
– Так, что у тебя?
– У меня? – удивился Пусев – а что у меня должно быть?
– Ты свои полосы подготовил?
– А у меня есть свои полосы?
– О, Господи – закатила Катя глаза. – на тебе будут интервью и литературные события. Ну и четверть полосы обзора. Там пустяки, там по полторы – три тысячи знаков нужно писать. Есть у тебя интервью?
– Нет у меня интервью. – честно ответил Пусев, лихорадочно прикидывая, с кем и знакомых литераторов он сможет интервью сделать.
– Это хорошо. – неожиданно ответила Катя, с шелестом и хрустом разворачивая пакеты с какими-то булочками и пропадая за монитором – это хорошо. Потому что тебе не придется делать лишнюю работу.
– А какая работа может быть лишней? – спросил Пусев и понял всю глубину своей наивности, поскольку Катя ответила.
– Любая. Абсолютно любая. Любую статью, любое интервью может зарубить Топляков. Так что лучше сидеть тихо. Но в загашнике все-таки пару-тройку готовых текстов иметь необходимо.
– А какие тексты мне иметь, если их могут зарубить ни за что ни про что?
– А – отмахнулась Катя, и клавиатура ее защелкала пулеметной очередью. – Сиди пока, думай. Информацию в бюро собирай.
Пусев сел думать и собирать информацию в Бюро Литературных Событий.
Из событий на ближайшую неделю поисковик выдал – литературный вечер Бакса Бабаева, Константина Пихтова, открытие Литературной Табуретки в городе Сольнигмадонск, открытие музея Цветаевой.
Пусев честно скопировал информацию, внутренне содрогаясь – помещать Бакса Бабаева, сволочь, на которой пробы ставить негде, в один ряд с Цветаевой – весьма жестокая насмешка судьбы.
Бабаев учился с Пусевым на одном курсе в седые девяностые. Потом их пути разошлись и выскочил Бакс Бабаев неожиданно, в виде ухажера Ольги Акининой. Если быть еще точнее – в виде очередного ухажера, на которого можно было и не обращать внимания. Но Бакс Бабаев рассыпался мелким бесом, рассказывая, какие литературные вечера он может устроить Ольге, какими сногсшибательными административными возможностями обладает он, Бакс, солидный функционер литературного процесса. Акинина сидела, положив ногу на ногу, и Бакс в разговоре легко и непринужденно все дотрагивался до коленочки, все дотрагивался до нее. Акинина смеялась, закидывая голову и показывая ровные зубы, у Бакса дрожали раздутые ноздри, колыхалась тщательно покрашенная вороная грива, а лапка все смелее и смелее задерживалась на коленке – и тут приперся Пусев.
Обнял Ольгу по-хозяйски за плечи, чмокнул куда-то возле уха, в начало шеи, покосился, выломив бровь, на Баксову ручонку, которая замерла в воздух на полпути в Ольгиной ноге.
– Конечно, Бакс, делай нам творческий вечер. Почему нет?
Бакс сдулся, как проколотый шарик, начал что-то мямлить про большое количество желающих, про то, что фонды не резиновые, но он постарается что-то изыскать исключительно по старой дружбе. Само собой, ничего, никому, никогда Бакс не делал – не потому, что не мог, а просто по мелкому жлобству и гнусности своей натуры.
Константин Пихтов был жизнерадостным крепышом с белой щеткой усов, хитрыми глазками и полной, абсолютной, всепоглощающей бездарностью. Но при этом за свою длительную и богатую на события карьеру графомана он был знаком со всей Таганкой, со всеми знаковыми поэтами эпохи – так что даже язык не поворачивался назвать его графоманом. Он был уже не графоманом, и не поэтом, а так – ходячим памятником, от которого никто уже давно ничего не хотел. Пригласить Пихтова на какое-нибудь окололитературное мероприятие считалось не то чтобы почетным, но скорее обязательным. Пихтов, с картофелеобразным мясистым носом, глубоко проколотыми хитрыми глазками сделал из своей жизни какую-то замысловатую и забавную чушь, но так как жизнь была прожита, ему никто про это не говорил. Что уж расстраивать такого славного и дружелюбного дядьку.
Кроме того, Пихтов всюду таскал с собой жену – совершенно безумную графоманку со всклокоченной седеющей шевелюрой, бездарную и высокомерную.
Пусев потер лысину. Рабочий день начался. Работа пошла – но не по тому пути, по какому бы хотелось. Творческого горения пока не наблюдалась за неимением материала. Писать про Бакса Бабаева и Костю Пихтова?
– Придется – вздохнув, обнадежила Катя, которой он пожаловался. – Тут мы про таких мастодонтов пишем, что мама не горюй. Про которых не то чтобы забыли, а про которых вообще никогда ничего не знали. Но при этом они – писатели. Не мешай. Нашел – хорошо, поищи еще что- нибудь. Ну, Пихтов наш друг. Бакс Бабаев – не помню, честно говоря. Так что упоминать его пока не стоит.
Но ситуация была пиковой – больше никаких значимых событий в мире литературы не происходило. Не давать же, в самом деле, заметку про открытую где-то в глуши литературную табуретку?
Катя, к которой наивный Пусев обратился с этим вопросом, посмотрела на него совершенно безумным взглядом.
– Сам решай. Поставь пять новостей и посмотрим – все равно что нибудь поменять да придется.
Пусев собрал два десятка какой-то муры.
Бархатов, который вплыл и даже, в виде особого расположения, сунувший вялые, толстые и холодные, как остывшие сосиски, пальцы, только махнул рукой.
– Ставь что угодно, главное чтобы наши враги не проскочили. А врагов ты пока не знаешь, так что без меня ничего не делай. Да, кстати, зайди ко мне.
Жизнь в редакции постепенно набирала обороты. Телефон на столе Пусева взрывался оглушительным звоном раз в десять минут. Звонившие были весьма однообразны – старческие голоса разной степени надреснутости требовали Тимофея Бархатова, Пусев же с обреченностью швейцара отвечал, то в данный момент начальника нет и когда он будет, неизвестно. Старички многозначительно кашляли, старушки кокетливо хохотали и просили передать, что имярек должен встретится с Бархатовым в ближайшие дни по вопросам национальной безопасности. Пусев честно записывал совершенно незнакомые фамилии – их за первые часы работы набралось не меньше сорока – и принес листок Тиму.
Тот подержал его в руках брезгливо, как использованный носовой платок, отпустил – и фамилии жаждущих встречи плавно спланировали в корзину для бумаг.
То, что листок попал в корзину, было необязательной случайностью. Бархатов сидел в кабинете, размером чуть меньше туалета, напротив которого и был расположен.
В центре располагались два прижатых друг к дружке стола, один из которых по традиции был занят пухлыми пакетами и книгами, в углу ютилась тумбочка с чайником и грязными, как положено, кружками, который стояли, естественно, на книгах, остальные книги лежали на подоконнике, стульях и в углу слева.
Бархатов полулежал в своем углу, задумчиво раскладывая пасьянс на компьютере.
– Не вздумай меня ни с кем соединять – сказал он, проводив листочек рассеянным взглядом. – Иначе они меня растерзают. Кто мне нужен, позвонит на мобильный.
– И мобильный он тоже требуют!
Радостно отрапортовал Пусев, чувствуя себя странно – все —таки впервые в жизни он стоит перед начальником. Тим поднял на него глаза и Пусев продолжил.
– Само собой я никому его не даю.
– И правильно. Никому его не давай, как бы не просили. Понимаешь, что мой телефон не для всех. Я тебя по другому вопросу пригласил. Ты сегодня будешь ясной головой.
– В смысле? Я не пью, голова у меня всегда ясная – даже слегка обиделся Пусев.
Бархатов досадливо поморщился.
– Да нет, это не то. Ясная голова отвечает за номер, кроме ответственного редактора. Ну то есть ты будешь вычитывать все статьи, все заголовки, все подписи к картинкам. Если находишь что-нибудь странное или ошибку – идешь к начальникам отдела, показываешь, они ставят свою подпись и исправляют. Сам эти ошибки исправлять ты не имеешь права.
– Только ошибки? – На всякий случай уточнил Пусев.
– Нет, не только ошибки. Всякие неточности, банальности, оксюмороны и прочую муть. В принципе, этим должны заниматься в отделе сверки и корректора, но корректоров у нас почти не осталось, сверки тоже. Так что начальство посчитало что проще загружать работников, чем платить лишнюю зарплату кому-нибудь.
Понял, Вася?
Лысый Вася, почти под полтинник возрастом, кивнул. Он все понял.
Через пять часов Вася сидел на оградке возле дуба, вдыхал табачный дым и прислушивался к себе – голова была пуста, как колокол, в глаза словно насыпали песок но, стоило их закрыть, перед внутренним взором возникали бесконечные листы с черными строками. Строки слипались в огромный ком спутанной информации, слепили люминисцентным светом, обтекали иллюстрации и вдруг плющились, раздавленные заголовком. Пусев находил ошибки и бежал к начальникам отделов, начальники отделов, тоже взвинченные в ожидании визы от Гурия Топлякова, бросали на Пусева раздражительные взгляды – но обычно соглашались. Подплывал Тимофей Бархатов, с торчащими из штанов концами рубашки, криво выбившимся воротником и крошками на животе, скептически смотрел на кипу листов.
– Что ты прочитал?
Пусев впивался в него больными глазами, смотрел на бумагу и в отчаянии пожимал плечами.
– Отмечай. Отмечай сразу, потом запутаешься. И подпись должен поставить, раз все нормально. Потом приносишь мне на визу. Да, убери Бакса Бабаева и поставь вместо него Карандешева.
– Кто такой?
– Это не важно, я прислал тебе на рабочую почту заметку, редактировать не нужно, просто бери ставь и все. Что там такое?
В комнату влетела крупная девица. На гневно вздымавшемся бюсте посверкивали какие-то полудрагоценные камни, на крутых бедрах лежала, подчеркивая их объем, цветастая щаль, глаза возмущенно сверкали и даже алая помада имела гневный оттенок.
– Гурий совсем охренел!!! За каким дьяволом я пишу текст, он визирует и в последний момент снимает? Где я сейчас десять тысяч знаков возьму?
– Напишешь. – флегматично посоветовал Бархатов.
– Я? Напишу? В подписной день? Напишу? Тим, ты что несешь? Ты можешь уговорить Гурия не снимать материал?
– Что за материал?
– Про театр.
– Называется-то твой театр как? А что Шляпин говорит?
– Ну что ты, Людочка, ну что ты. Ну что ты кричишь, не надо кричать. Ну не кричи, не надо. Ну что это такое. Ну написала ты про театр, ну снял Гуринька про театр. Что ты так кричишь —то? На надо кричать, кричать не нужно. У тебя есть еще материалы?
В разговор вступил еще один неизвестный Пусеву персонаж – обрюзгший мужчина за шестьдесят. Запойное, обвисшее лицо его было густо усыпано папилломами. Мешки под красными глазами наползали один на другой, щеки стекали в двойной подбородок, седые волосы торчали вихрами. Он сунул Пусеву кисть, тяжелую и теплую, и продолжал.
– Это твой новый корреспондент, Тим? Хорошо, Людочка, не ори, Людочка, что ты так орешь. У тебя есть – не ори! – материал у тебя есть?
– Называется «На Подмостках»! и как мне не орать, если об меня ноги вытирают!!
– Ах, этот. Да, Людочка, это плохо. Тимочка, а ты можешь поговорить с Гуринькой? или мне самому?
Тим оторвался от чтения полосы – он все это время преспокойно читал – и задумался.
– Нет, пожалуй, не могу. Все-таки это твоя полоса, Ленечка.
Ленечка тяжело вздохнул. Людочка вдруг заметила Пусева, Пусев понял, что эта корпулентная, осанистая, грубовато накрашенная девица мгновенно подпала под обаяние его лысого черепа. Тим понял, что женская часть редакции за лысого будет стоять горой.
Ленечка Шляпин двинулся в коридор мелкими шаркающими шажками, говоря по телефону.
– Привет, Гуринька, привет, мой дорогой. Ты зачем подмостки снял? Кто плохо отзывался? Никто плохо не отзывался. Никто плохо не отзывался. Бронзовиков? Бронзовиков? А какой отношение имеет Бронзовиков в Подмосткам? Гуринька, конечно, есть что поставить, но ты сам пойми – Людочка так старалась, так старалась, так старалась, что….
Что там старалась Людочка, выяснить не удалось, коридор заглушил разговор. Тим, Катя и Пусев переглянулись. Людочка фыркнула, повела плечами, тряхнула волосами, мазнула по Пусеву томным взглядом и пошла за своим начальником, как-то уж очень демонстративно качая увесистым задом.
– Работай. – Коротко приказал Бархатов.
Пусев сосредоточился на очередной статье, как вдруг повеяло лавандой и надтреснутый старушечий голос произнес.
– Милый мальчик, вы сегодня ясная голова?
Возле стола стояла очаровательная дама в темном платье до пола, вязаной шали, парике, и очках на кончике носа. В руках ее мелко дрожал лист.
– Добрый вечер, я сегодня ясная голова.
– Посмотрите, милый мальчик, тут написано – вИделено, вместо – вЫделено. Не соблаговолите за труд сходить к Ире и пусть она поправит.
Пусев задумался. Это ошибку он видел, эту ошибку он правил. Но не может же ошибаться столь почтенная дама?
Ира сидела в кабинете напротив охранника. Ира была той самой темноволосой уставшей женщиной, что среди прочих наблюдала, как Пусев вывел автора после вечерней работы. Сейчас Ира пристально смотрела на монитор, а обе руки ее жили своей жизнью, двигая мышкой и щелкая по клавиатуре.
– Что, Вася? – спросила она, не прекращая своего занятья.
– Да вот, ошибка.
– Какая ошибка, Вася?
– Да вот…
– Да вот я сейчас тебя пошлю. Номер полосы. Страница.
– Третья вроде.
– Господи. – Ира молниеносно выхватила верстку. – Это я поправила. Давно уже.
– А старушка…
– Эсмеральда Генриховна? Забудь про нее. Она так медленно читает, что все полосы доходят до нее лишь в последний момент. Иди – вдруг чуть ли не выкрикнула она – задолбали своими правками в последний момент.
Потом началось какое-то сумасшествие – Людочка, вздевая вверх руки, взывала к богам, призывая их вмешаться, закатывала глаза и рыдала. Ленечка вынужден был закрыться с ней в своем кабинете, после чего невоздержанная в эмоциях девица села строчить статью и настрочила быстро и легко, но по коридору поплыл коньячный запах. Статья оказалась плохой, Топляков, катаясь в Венеции на гондоле, забраковал и ее. Людочка испортила ему настроение, и под горячую руку он снял еще три материала – конечно, не таких больших, но все равно в редакции начался мандраж. Начальники отделов лезли в портфели, доставали заначки и придирчиво сравнивали их со снятыми текстами. Бегали советоваться к Бархатову и Шляпину, как к большим знатокам характера Гурия – куда дальше его понесет нелегкая? Подгоняли по знакам, рубили хвосты, меняли шрифты и заголовки.
Ира-верстальщица сидела молча, играя желваками. Иногда только говорила, как рубила.
– Меняйте заголовок. Укорачивайте подвал. Выбрасывайте пятьсот знаков. Откуда я знаю, какие?
Пусев вдруг ощутил спокойствие – все бегают, все ни в чем не уверены, все на грани то ли истерики, то ли скандала – а его задача – всего лишь вычитать текст. Тем более что половину полос он все-таки прочел, указала не нелепицы и ошибки, и теперь имеет право покурить.
Дверь в кабинет Тима была приоткрыта. Пусев помимо своей воли придержал шаг. Бархатов гудел приглушенно и задушевно.
– Гурий Иванович, я совершенно с вами согласен, я даже рад, что вы проявили принципиальность в таком щекотливом вопросе, это отличает человека высоких моральных принципов, которым и должен быть наш литературный флагман, от мелкой рыбешки, от прилипал, которые за счет него кормятся. Даже не сомневайтесь, надо снимать – снимайте. Номер сразу заиграл другими красками, без статьи про этот дурацкий театрик он приобрел вес и значительность, именно таким и должно быть издание под счастливым руководством живого классика. Нет, Гурий Иванович, вы уж меня простите, но вы же знаете, что я всегда говорю только правду – и как я от этого страдаю. Я не хочу говорить, что вы живой классик, но я это говорю, и я счастлив, что я могу вам это сказать. Как вам отдыхается? Вы не сгорели? Берегите себя… вот что еще я хотел…
Пусев, стараясь ступать бесшумно, прошел мимо кабинета своего начальника, передергиваясь от услышанного потока грубой лести – и за поворотом увидел, как его седоусый друг присел возле замочной скважины комнаты Шляпина.
Пусев шагнул назад и громко кашлянул. Потом вышел – седоусый исчез.
Пусев усмехнулся – смена караула – и затормозил, разглядывая какую-то доску с приколотыми вырезками самой Газеты Литераторов. Седоусый, по видимому, был глуховат – не было необходимости втыкать ушную раковину в скважину, все было слышно вполне себе хорошо.
– Ну вы же знаете, какой сложный у Гуреньки характер? Что значит не выполнил, ну что значит не выполнил? Ничего страшного, я вам говорю, ничего страшного, конечно, ничего страшного! Все будет в норме, все будет хорошо… Васенька, ты что тут стоишь?
Шляпин неожиданно вышел из кабинете и наткнулся на Пусева.
– Да вот… доску почета изучаю.
– Хорошо, Васенька, изучай, милый, это правильно… не волнуйся, дружочек, все будет хорошо – продолжил он ворковать в трубку – Ты в Дом Актера пойдешь? Нет, конечно, сейчас все тут умирают. Гуренька такой шорох навел, что просто ужас.
Шляпин неожиданно потрепал Пусева по щеке – тот аж передернулся, обдал облаком свеженького коньячного аромата и двинулся по коридору. Пусев, открыв рот, смотрел на удаляющегося мужика – пухлую сутулую спину, штаны, упавшие бы с плоского зада, но висящие на кресте малиновых подтяжек, вихрастый седой затылок и жировой валик над воротником. По щечке потрепал. Это что было?
*
Гуренька действительно устроил шорох – на второй день в половине первого редакция была тихой и пустынной. Охранник, традиционно измученный ночным интернетом, выполз поглотать свежего дыма, вяло поинтересовался, нет ли у Пусева на примете какого-нибудь молодого свежего автора. На третий день работы это стало уже практически хорошей традицией.
Пусев мог собой гордится – он уже три дня приходил раньше всех, и уходить мог позже всех, если понадобится. В общем, ему не пришлось даже прикладывать особенных усилий- он просто вставал, как солидный человек, и, как любой уважающий себя работник в полупустом полуденном метро ехал на работу. Где-то в глубине души шевелилась мыслишка, отравляющая чувство глубокой гордости и победы – что если бы пришлось вставать, например, в шесть часов и ехать на работу к восьми, то первые же дни ознаменовались бы прогулом. Об этом ужасе Пусев старался не думать – невыспавшиеся, впрессованные друг в друга люди, духота, опущенные в чертовы цветные экранчики глаза…
В общем, ему повезло. Повезло с работой. Повезло с начальником. Повезло с коллегой. Повезло с легендарным изданием, куда просто так пробиться невозможно. Пусев был счастлив и серьезно собирался рыть носом землю, чтобы не просто удержаться на любимой работе – а полюбил газету он давно, сейчас же эта любовь только окрепла – а сделать карьеру. Хотя бы минимальную, посильную для пятидесятилетнего закоренелого неудачника.
– Привет.
Катя, слышная издалека четким перестуком торопливых каблучков, как всегда раскрасневшаяся и растрепанная – она умудрялась раскраснеться за трехминутную пробежку от машины до комнаты – посмотрела на него с укоризной.
– Ну что же ты так?
Пусев обмер.
– Что случилось?
– Беда. Топляков орал в трубку на Тима так, что даже я слышала. На другом конце Москвы. – поймав недоуменный взгляд Пусева, уточнила – шучу. А вот что ты ошибку пропустил в названии статьи, это уже не шутка.
Пусев ощутил, как жарким ударом из пор выдавило пот. Последний раз он так краснел у доски под насмешками учителя.
– Какая ошибка? Где? Показать можно?
– Нет, нельзя – Катя укладывала волосы в пучок и была полностью поглащена этим занятием. – Нельзя, Вася, нельзя. Газету еще из типографии не прислали. Название – Смех сквозь слезы. Там буквы С нет. Мех сквозь слезы.
– Забавно – выдавил Пусев. Он готов был провалиться сквозь землю.
– Неприятно.
Катя прекратила прихорашиваться и остро посмотрела на него.
– Ты красный, как помидор. Не переживай. Вообще-то в приличных редакциях новичкам такие важные задания не поручают. Надо было хотя бы недельки две поработать, а потом уже ясной головой становиться. Тим так и сказал – стажер не виноват, что весь творческий коллектив уже по два раза ясной головой побывал. Стажеру еще учиться надо. Ну Топлякова такими доводами не проймешь.
– Я уволен? – сипло выдавил два слова Пусев.
– Нет, за такую ерунду не увольняют. Ты, кстати, к выступлению готов?
– К какому еще выступлению? – насторожился Пусев. Выступления он любил примерно так же, как и позор у школьной доски.
– Тоже традиция, непонятно зачем. Ясная голова должна рассказать про номер. Оценить, так сказать.
– Поругать?
– Не вздумай. Тут был один товарищ, очень любил отдел Литературы критиковать.