Летучие мыши на колокольне

Глава 1

«Похороны прошли быстро, как и должно быть, – все не заняло много времени. Никаких задержек, всё было сделано вовремя, но, мои дорогие крестные! Какой фарс – вообще идти на это. Для тех, кто был в курсе, это не имело никакого значения».

Брюс Эттлтон, смешав виски с содовой, чтобы смягчить горечь, быстро выпил свой напиток. Нил Рокингем, держа в руке более мягкую версию того же напитка, приподнял бровь и ответил:

«Похороны меня никогда не беспокоят. Одно из их преимуществ – и свадеб тоже, если на то пошло – в том, что они сразу переходят к сути: преамбула, основная тема, благословение перед занавесом – и всё быстро заканчивается. Не то, что некоторые из этих бесконечных вечеринок, где вы стоите на одной ноге и думаете, когда же сможете уйти. Мне нравится, когда на мероприятиях намечена чёткая цель».

Брюс ухмыльнулся, и его тёмное, саркастичное лицо осветилось, когда он устроился в удобном кресле у камина. Был март, и вечера были холодными, так что тёплый, слегка ароматный воздух гостиной Сибиллы Эттлтон показался мужчине уютным после сырого воздуха снаружи.

Рокингем подумал, что это хорошая комната, гостиная Сибиллы. Мирная, хорошо спроектированная, с высокими стульями и достаточным количеством пуфиков, чтобы мужчина о них мог не спотыкаться. И всё же это была женская комната, с её цветовой гаммой: бледно-серого, серебристого, сиреневого и тёмно-синего. Комната для общения, но не подходящее место для потягивания виски, как это делал сейчас нервный Брюс.

Сибилла, изящная фигура в серебряном платье и короткой горностаевой накидке на плечах, закурила «Балканское собрание» и скорчила мужу гримасу.

«Я так понимаю, похороны всё-таки заставили тебя пролить слезу, Брюс, – не из-за скорби по нашему дорогому усопшему брату, а из-за самодовольного сочувствия, что тебя заставили совершить страшное усилие и встать у могилы».

Роберт Гренвилл, немного смущённый тоном голоса Сибиллы, решил, что шутливость – это то, что нужно в ответ. «Если это не необоснованное любопытство, то кто был заинтересованной стороной, так сказать? Похороненный, или как вы его там называете».

««Дорогой усопший» или «покойный оплакиваемый» – общепринятый термин», – ответил Брюс любезно. «В нашем случае это был молодой человек по имени Энтони Фелл – своего рода кузен, хотя я не могу сказать вам точную степень родства. Семейные разветвления всегда ускользают от меня. Однако этот парень появился из Австралии несколько месяцев назад – архитектор, сердечный человек. Он довольно неплохо справлялся, строя крупномасштабные блоки по принципу современного жилья, укомплектованные лучшими сантехническими средствами. К сожалению, он не справился с управлением в своей машине так же хорошо, как справлялся с управлением в своих рабочих квартирах. Слепо он спустился с Порлок-Хилл в тумане на прошлогодней гоночной модели – жёлтой спортивной машине, на которую мне было тошно смотреть. У него отказали тормоза как раз тогда, когда они были ему нужны позарез, и он перевернулся!» Он снова взял свой стакан и посмотрел в сторону тантала. «Вот так все и было, и мы похоронили то, что от него осталось, сегодня. Старый Нил пришёл шафером – очень мило с его стороны. Хотя, по-моему, это не очень благополучный день».

«Жалкое дело», – трезво сказал Рокингем. «Фелл показал мне машину всего несколько дней назад, ворча о том, как он всегда сам её проверял. Кит, парень с двигателями, по его собственным оценкам».

«Бедный молодой человек – и вы жалеете, что провёли несколько часов на похоронах», – вставила Элизабет Ли. Она сидела на сиреневом пуфике, согревая свои прекрасные стройные ноги в тёплом кедровом камине. Рыжеволосая, белокожая, с круглым лицом совсем юной девицы, Элизабет казалась подходящей для нимба и лютни, потому что она была похожа на ангелочка, когда выглядела задумчивой, как сейчас. «Умер в чужой стране, и некому пролить слезу. Если бы вы мне об этом сказали, я бы сама пришла и бросила лепестки роз на гроб».

«И что хорошего это дало бы, Элиза?» – спросил Брюс. «Никс, и ты это знаешь. У нашей семьи, похоже, нет никакой выносливости. Все рано уходят из этого бренного мира, кроме Старого Солдата. Ему около ста, и он всё ещё полон сил. Кто-то сказал мне, что он купил ренту, когда ему было пятьдесят пять, и купил её дёшево, потому что у него было больное сердце. Компания, у которой он её купил, списала его как безнадежный долг. Они перестали надеяться, что он умрёт, и называют его Старым Солдатом. Ну, ты знаешь».

«О, но когда-нибудь придет и его время», – вставила Сибилла. «Кто-то сказал мне на днях, что когда ты рождаешься, то только одно можно сказать о тебе с уверенностью, а именно, что ты умрёшь – когда-нибудь. Больше ничего нельзя сказать наверняка, кроме этого».

«Весёлая мысль». Томас Берроуз молча сидел позади Сибиллы до этого момента, и звук его голоса заставил Брюса Эттлтона нахмуриться. Это был глубокий голос, и звучный, но Брюс бы сказал, что он звучал жирно, «вонял деньгами», потому что довольно тучный, с тяжёлой челюстью Берроуз определённо ни в чем не нуждался. «Хороший способ поприветствовать сына и наследника», – продолжал последний. «Вот ты, малыш, и ты готов к этому в один прекрасный день. Это всего лишь вопрос времени, не так ли?»

«И самое прекрасное в том, что никто не знает, когда его время закончится», – произнесла Элизабет самым нежным голосом. Она не любила Берроуза, и это было одно из немногих общих качеств, которые ее объединяли с опекуном Брюсом Эттлтоном.

«Поскользнулся, попал в занос, припадок, аневризма, обморок – и вот ты уже просто похоронен. Жизнь забавная штука», – добавила она, ее наивные голубые глаза пристально смотрели на богатого биржевого маклера.

«Пища для червей», – жизнерадостно вставил Роберт Гренвилл. «Я говорю, веселые темы мы, кажется, обсуждаем. Вся плоть – трава, я знаю; но все же не стоит на этом зацикливаться».

«Чтобы немного вас всех подбодрить, я расскажу вам о конкурсе, который был назначен на ежемесячный вечер в моем клубе», – продолжила Элизабет, отводя взгляд от тяжелого лица Берроуза с хорошо рассчитанной легкой гримасой отвращения. «У нас всегда есть своего рода интеллектуальное упражнение, и о нем предупреждают заранее. Проблема этого месяца заключается в следующем: если бы вы оказались с трупом на руках, каким способом вы могли бы избавиться от него, чтобы избежать будущих проблем? Высшие оценки будут даны за метод, который не только гениален, но и обладает элементами практического здравого смысла».

Раздался взрыв восклицаний. Роберт Гренвилл усмехнулся и сказал: «Ей-богу, это просто потрясающе!»

Эттлтон рассмеялся и наполнил свой стакан, сказав: «Дай нам минутку подумать, Лиза».

Берроуз возмутился: «Гнилые болезненные идеи, которыми увлекаются современные девушки. Клуб, конечно! Тебя хотят отшлепать и отправить в постель».

Сибилла лениво сказала: «Не будь викторианцем, Томми. Все играют в эти игры с убийствами. Просто используй свой ум, который ты используешь ради получения денег».

Рокингем, стоя у огня, улыбнулся Элизабет. Он был высоким, светловолосым мужчиной, который выглядел старше своих сорока двух лет из-за преждевременного облысения. У него была очень красивая голова, а гладкий высокий лоб слегка нахмурился. Его светлые и гладкие волосы были достаточно густыми на затылке, но боковая лысина придавала ему профессорский вид, не согласующийся с его свежим лицом. Рокингем воспринял проблему Элизабет вполне серьезно, как человек, который любит проблему ради нее самой.

«Нам нужно больше данных», – сказал он ей. «Должны ли мы предположить, что сами усыпили субъекта, или мы просто оказываем услугу другу?»

«Я тоже об этом спрашивала», – сказала Элизабет, отвечая на его дружеский взгляд улыбкой ангельской добродетели. «Предполагается, что человек сам стал причиной появления трупа на руках, либо случайно, либо по злому умыслу, как ему будет удобнее».

«Это любопытный момент», – сказал Брюс. «Представьте, что я кого-то прикончил, здесь, на этом каминном коврике, и мне нужно убрать его с дороги, чтобы не оставить следов – это не так-то просто».

«Я думаю, ты слишком небрежен», – на этот раз заговорил Гренвилл. Это была проблема Элизабет, и он особенно хотел быть с ней в хороших отношениях. «Никогда не убивай никого в спешке – это первая аксиома. Тщательно все обдумай».

«Продолжайте», – сказала Элизабет. «Расскажите подробнее. Мне нужны идеи».

«Предположим, я собираюсь убить парня по имени Том Браун. Мне нужно сделать так, чтобы никто не узнал, что я был последним, с кем его видели. Я не могу назначить ему встречу, чтобы кто-нибудь не прознал о ней», – Гренвилл наклонился вперед, подперев подбородок кулаками, наморщив лоб в раздумьях. «Я бы пошел на один из этих никчемных автомобильных рынков – одно из мест, где можно купить что-то, что проедет пару сотен миль примерно за десять фунтов. Я бы заплатил залог и уехал бы на какой-нибудь старой машине одним дождливым вечером, и встретил бы старого Тома Брауна, возвращающегося домой со станции или что-то в этом роде, и сказал бы: «Отвратительный вечер, старина. Тебя подвезти?» Как только он сядет в машину, я бы ударил его в бок ножом и поехал бы в небольшое местечко, которое я бы арендовал на краю дальних пригородов – простая сельская жизнь и все такое. Это был бы дом с гаражом, в котором я бы приготовил в полу дыру, закинул бы в нее тело старого Тома, засыпал бы сверху и забетонировал бы, а затем отвез бы машину в магазин и забрал бы свой депозит. Никакой связи между мной, Томом и машиной».

«Не слишком хорошая идея», – сказала Элизабет – «и гнилая, как история. Это могло бы сработать в жизни, но я не могу надеяться выиграть приз, используя пол гаража в качестве утилизации».

«Это совершенно верно», – сказал Рокингем. «Хотя сама идея кажется мне простой и эффективной».

«Ты меня утомляешь», – эту унылую фразу произнес вялый голос Сибиллы. «Если есть такие вещи, как дыры в земле, они должны быть битком набиты фиктивными трупами. Я устала от них».

«Ну, а что у тебя за идея?» – с нетерпением спросила Элизабет.

Сибилла глубоко затянулась сигаретным дымом.

«Я не собираюсь бить людей по голове», – мечтательно сказала она. «У меня есть пристрастие к электричеству. Я бы подключила электричество к воде в умывальнике и сказала: «Дорогой, помойся», а когда все это закончится…» Она задумчиво подняла голову. «Я бы спрятала тело под пол в ванной комнате. А сверху залила бы бетоном, много бетона, и коврик для ванной сверху. Все довольно просто».

«Боже мой! Сибилла, я бы не поверил, что ты могла подумать о чем-то таком… таком…» – выдохнул Берроуз.

«Раздражает, не правда ли, старина? Вполне в духе Борджиа и леди Макбет, когда вы думали, что Сибилла ограничивается лишь салонными комедиями?»

«Не обращайте внимания», – вставила Элизабет. «Я думаю, что у Сибиллы больше оригинальности, чем у вас».

«Это очень хороший ход – встроить старого Тома в постоянную структуру истеблишмента», – пробормотал Эттлтон, и Рокингем, увидев, как выпучились глаза Берроуза, вставил: «Это лишь вопрос тренировки воображения, Берроуз. Разве вы не читаете триллеры?»

«Но я говорю, Элизабет, вы еще не рассказали нам о своей гениальной идее», – вставил Гренвилл. «Выкладывайте! Держу пари, она довольно мрачная».

«Так и есть», – самодовольно произнесла Элизабет. «Значит, это гораздо мрачнее, чем у Сибиллы. Знаете, в Лондоне много больших церквей в георгианском стиле с прекрасными склепами, где людей помещают в семейные усыпальницы? Я знаю одну в Блумсбери. Печь для отопления находится в склепе, и довольно легко найти путь вниз и проскользнуть туда незамеченным. В моей истории вы заставляете старого Тома пойти с вами на разведку, бьете его по голове в дальнем конце склепа, где очень темно. А на следующий день возвращаетесь и прячетесь до ночи, а затем открываете один из старых гробов – они, знаете ли, на уступах, – просто засовываете туда Тома и уходите».

«Боже мой! У меня есть идея для тебя, Нил. А как насчет сценки в стиле Гран-Гиньоль? Ты же драматург. Разве ты не видишь возможностей для себя?»

«Конечно, вижу», – медленно сказал Рокингем. «Но тема слишком мрачная. Хотя в ней есть задатки хорошей сцены, да, Элизабет. Почему бы не попробовать?»

«Это не сработает – по крайней мере, на практике», – сказал Берроуз, наливая себе еще один напиток. «Придется потратить кучу времени, чтобы вытащить винты из гроба, а внутри будет свинцовая обшивка».

«Я об этом думала», – спокойно произнесла Элизабет. «Капля масла в винты и садовые секаторы для свинцовой обшивки. Не хотите пойти туда со мной, просто чтобы почувствовать атмосферу?» Она нагло улыбнулась крепкому, хорошо сшитому биржевому маклеру, и Брюс со смехом вставил: «Не рискуй, Берроуз. Она может захотеть применить свою теорию на практике. Спасибо за совет, Лиза. Я буду иметь это в виду на случай необходимости».

«Если вы хотите посетить место предполагаемого преступления, почему бы не пригласить меня?» – умолял Гренвилл Элизабет. «Я был бы идеальным соавтором – и если бы само убийство не было необходимым, мы могли бы вывернуть идею наизнанку и поделить прибыль».

«Если ты когда-нибудь возьмёшься за преступление, Элизабет, прими мой совет и играй в одиночку», – строго сказала Сибилла. «Все эти дела с сообщниками – ребячество. А пока, если ты можешь это вынести, дитя мое, иди и прочти новый сценарий Вайна. Я не уверена, нравится ли мне моя роль. Мужчины могут развлечься, поиграв партию в бридж».

Она встала с присущей ей размеренной грацией и со спокойной решимостью, которую Рокингем давно подметил как неотъемлемую часть ее явно ленивого образа, и попрощалась с гостями: «Спокойной ночи, Том. Меня не будет в городе до конца месяца, помнишь? В половине второго в ресторане Berkeley Grill 1-го числа – День всех дурачков. Спокойной ночи, мистер Рокингем. Спасибо, что держал Брюса за руку на похоронах. Спокойной ночи, мистер Гренвилл. Оставь Элизабет заниматься своими убийствами. Пошли, ангельское личико».

Она взяла Элизабет под руку, и они вышли из комнаты, оставив четверых мужчин стоять у огня. Берроуз поджал губы так, что глубокие складки от носа к губам стали еще глубже, и сказал: «Вот и все. Спокойной ночи, Эттлтон. Ты выглядишь не в форме. Порезался в расстроенных чувствах из-за своего молодого кузена. Шокирующая вещь. Слишком много лихой езды. Безопасность превыше всего – вот мой девиз. Спокойной ночи, Рокингем. Спокойной ночи».

Он кивнул Гренвиллу, и Брюс прошёл с ним к двери и непринуждённо поболтал, пока биржевой маклер надевал пальто. Вернувшись в гостиную, он сказал:

«Пойдем в библиотеку, Нил, и ты, Гренвилл. Там удобнее».

Рокингем покачал головой: «Нет. Мы пойдем. Ты не хочешь, чтобы мы были здесь, я знаю. Мне жаль, ты был расстроен из-за той аварии с молодым Феллом. Я чувствую себя немного несчастным из-за этого. Он показывал мне свою проклятую машину, и я знаю о них гораздо больше, чем он. Мне следовало бы проверить его тормоза».

«О, чушь! Это мелочная попытка обвинить себя, старик. К тому же я не верю в теории несчастных случаев. Я фаталист. Молодой Энтони получил свой билет, его время истекло, и если бы не неисправные тормоза на Порлок-Хилл, то была бы в другое время авария поезда или пневмония. Совершенно верно, я был расстроен. Учитывая, как вся наша семья перемещалась на кладбище на протяжении поколений, было довольно приятно найти кузена, который мне понравился. Семейство все ссорилось, как коты из Килкенни. Старый дядя Адам начал это – Старый Солдат. Он ссорился со всем кланом, и последующие поколения продолжали это. Мы славная компания!»

Он отвернулся от огня, добавив: «Я был чертовски благодарен тебе за то, что ты пришел. Я ненавижу похороны. Я пойду и вымоюсь, полежу в турецкой бане час или два. Спокойной ночи, старина. Увидимся в Париже на следующей неделе». Он повернулся к Гренвиллу, добавив: «И послушай, молодой человек, я всегда рад видеть тебя здесь, но не воображай, что я перед тобой в долгу».

Уэллер был дворецким, который с видом настоящего понтифика выполнял свои обязанности в живописном маленьком доме Эттлтонов в Парк-Виллидж-Саут. Его мастерство и умение вести хозяйство были секретом идеального порядка в доме, что позволяло Сибилле Эттлтон содержать довольный штат прислуги, несмотря на неудобные лестницы и погреба.

Когда Брюс Эттлтон открыл дверь в гостиную, появился дворецкий и взглянул на своего хозяина.

«Ну, что теперь?» – спросил Брюс в своей быстрой и раздражительной манере.

«У меня не было возможности сказать вам об этом раньше, сэр. Пока вас не было, звонил джентльмен по имени Дебретт».

«О, вот как, правда?» – рявкнул Эттлтон. «Если он позвонит снова, скажи ему, что я разобью ему голову. Понял? Другого ответа нет».

Рокингем взял Гренвилла под руку и повел его в зал, а дворецкий последовал за ними и занялся их пальто, совершенно не обеспокоенный вспышкой дурного нрава своего хозяина. Гренвилл, который заметил лицо Эттлтона в тот момент, был сильно ошеломлен. Брюс часто бывал нервным и раздражительным, но такой ответ слуге, да еще в присутствии гостей, означал нечто большее, чем просто дурной нрав.

Однако Рокингем, казалось, был совершенно невозмутим и весело болтал с Уэллером, пока тот помогал надевать пальто и шарф.

«Сегодня действительно отвратительный вечер, сэр», – говорил дворецкий. «Туман сильно сгустился в парке. Холодно, как на Рождество».

«Вот именно, и сегодня утром на кладбище было чертовски холодно, Уэллер», – ответил Рокингем. «Надеюсь, мистер Эттлтон не простудился. Нехорошее дело».

«Это действительно так, сэр. Я чувствовал себя плохо из-за этого. Он был славным, веселым молодым джентльменом. Никаких родственников, о которых стоило бы говорить, если не считать мистера Эттлтона. По крайней мере, это спасло от сообщения новостей».

«Ты прав. Гнилая работа – отправлять телеграммы с соболезнованиями. Спокойной ночи, Уэллер».

«Спокойной ночи, сэр. Такси вызвать?»

«Не для меня. В таком тумане я бы лучше пошёл пешком. А ты, Гренвилл?»

«Я пойду с вами, если можно. Тьфу! Какой климат!»

Двое мужчин вышли в холодный белый туман, в котором все звуки, казалось, были приглушены, как это бывает с любопытным парадоксом туманов. На самом деле тишина была вызвана замедлением движения.

«Нервный бедняга Брюс. Эта история со смертью Энтони Фелла его сильно встряхнула».

Рокингем говорил рассеянно, но Роберт Гренвилл ответил с жаром: «Он нервный, я признаю, но я более чем немного зол на него. Я не понимаю, почему я должен постоянно страдать от его капризов. Он опекун Элизабет, и он имеет право относиться к своим обязанностям серьезно, но, черт возьми, если она хочет выйти за меня замуж, а я, видит бог, с ума схожу от мысли о женитьбе на ней, зачем ему прилагать усилия, чтобы помешать нам пожениться? Она же не богатая наследница. Я не охотник за состоянием. У меня достаточно дохода, чтобы обеспечить ей комфорт, помимо ее собственного небольшого состояния. Что он имеет против меня, Рокингем?»

«Я не думаю, что он имеет что-то против тебя, мой дорогой друг. На самом деле, я знаю, что он не имеет. Ты ему нравишься, но Элизабет очень юная штучка. Вероятно, Брюс думает, что было бы ошибкой связывать ее узами брака, прежде чем она достаточно повидает мир, чтобы знать, чего она хочет».

Двое мужчин сначала следовали по изгибу Внешнего круга, направляясь от Парк-Виллидж-Саут к Мейфэру, где располагалось жилище Рокингема. Но когда они достигли Парк-сквер, то повернули к Мэрилебон-роуд и пересекли Парк-Кресент, после чего пошли по диагонали через сеть улиц между Портленд-Плейс и Бейкер-стрит. Перейдя Мэрилебон-роуд, Гренвилл выпалил:

«Ну, я называю это проклятием! Элизабет теперь знает, чего она хочет, и он просто дает ей шанс выбиться из колеи. Я ненавижу все эти феминистские клубные дела, и Сибилла, может быть, и прекрасная актриса в современной комедии и сатире, но она не пример для такой неискушенной девушки, как Лиза. Взять хотя бы то, как она управляет торговцами, как этим толстым негодяем, Томом Берроузом, – боже упаси! Мне Брюс нравится, и я бы любил его, если бы он был разумным, но Сибилла и ее напор вызывают у меня тошноту. Не лучше ли было бы для Лизы выйти замуж и иметь собственный дом, чем ходить по пятам со всеми этими чрезмерно искушенными, охотящимися за мужчинами, псевдоинтеллектуальными женщинами, которые видят жизнь наперекосяк?»

Рокингем слегка усмехнулся. «Я, конечно, понимаю твою точку зрения, хотя не мне критиковать Сибиллу. С одной стороны, она жена Брюса, и как актриса она знает свое дело. Оставим ее в стороне. Ты говоришь, что тебе нравится Брюс. Дело в том, что я беспокоюсь за него. Я думаю, у него что-то на уме, и, вероятно, это заставляет его чувствовать себя неловко из-за тебя и Элизабет. Его разум отказывается справляться больше, чем с одной проблемой одновременно».

«Что это? Деньги? Или джентльмен Дебретт, о котором он только что так любезно упомянул?»

«Что ты знаешь о Дебретте?»

«Ничего, кроме того, что однажды Сибилла упомянула его имя, и Брюс из-за этого впал в дьявольскую ярость».

«Гм… Слушай, не хочешь зайти ко мне выпить, если тебе больше нечего делать? Мы могли бы немного поговорить. Я в затруднении, а ты не дурак, Гренвилл. К тому же, с твоим журналистским опытом, ты мог бы раздобыть информацию об этом парне. Мне не нравится говорить в этом тумане. У меня такое чувство, что мистер Дебретт может бродить вокруг. Заходи и немного поговорим».

«Спасибо. Буду рад. Я часто думал о том, чтобы описать ваш дом как уникальный пример истории, кристаллизованной в Вест-Энде. Это удивительное место».

«Хорошее место, но оно обойдется мне в кругленькую сумму, если я вскоре не поймаю удачу со своей новой пьесой. Черт! Клянусь, за нами кто-то следит, Гренвилл! Прислушайся!»

Рокингем остановился как вкопанный, держа своего товарища за руку, а Гренвилл сказал:

«Да. Я слышал шаги. Они уже прекратились. Подождите секунду».

Он внезапно нырнул в туман, оставив Рокингема стоять под размытым светом уличного фонаря, настороженно оглядываясь вокруг. Было что-то абсурдное в чувстве напряжения, которое овладело им здесь, в самом сердце Вест-Энда, с самодовольными дверными табличками модных специалистов вокруг него. Он закурил сигарету и пожал плечами, но все равно вздохнул с облегчением, когда Гренвилл снова появился рядом с ним, говоря:

«Я потерял парня в тумане. Странно, не правда ли? Пойдемте в ваше жилище. Я с вами согласен, туман – не место для обсуждения странных дел».

Маленький домик Рокингема находился на углу между Парк-лейн, Калросс-стрит и Шепердс-Маркет. Чтобы добраться до входа, нужно было пройти через узкую арку в конце конюшни. Она открывалась на удивительный маленький зеленый квадрат, где стоял крошечный квадратный дом в два этажа, построенный как загородный коттедж, возможно, или пристройка к какому-то особняку в последние дни правления королевы Анны. Как сохранилось это милое маленькое здание, обстроенное со всех сторон, было одной из загадок, которые радуют сердце лондонского антиквара. Но вот оно, из приятного розово-красного кирпича, с крошечным передним двориком из сумасшедшей мостовой и большим платаном, возвышающимся позади него в саду какого-то барского дома, который все же пережил разрушительную руку современных строителей квартирных домов.

В тумане, когда Рокингем и Гренвилл проходили под аркой, он выглядел еще более фантастично, чем обычно: квадратный фонарь светил над входной дверью из выбеленного дуба, а над фрамугой виднелся оранжевый свет.

Открыв дверь с помощью ключа, Рокингем повел гостя вверх по небольшой прямой лестнице в свою обшитую панелями гостиную на первом этаже, затем пригласил Гренвилла присесть, пока он разливал напитки за столиком сбоку.

«Я хочу поговорить об этом деле с Дебреттом», – начал он внезапно. «Я бы не стал упоминать об этом, если бы ты сам не упомянул, но я рад возможности обсудить это с кем-то. Ты хорошо знаешь Эттлтона и заинтересован в его благополучии, так сказать, из-за Элизабет. Можешь ли ты узнать, кто этот Дебретт? Ты когда-нибудь слышал это имя в связи с какой-нибудь художественной выставкой или чем-то в этом роде?»

Гренвилл покачал головой: «Нет. Никогда. А вы когда-нибудь видели этого парня?»

«Только один раз. Я ответил на телефонный звонок, когда Эттлтона не было – Уэллер сказал мне, что какой-то парень, похоже, с нетерпением ждет ответа, и этот человек, Дебретт, ругался на другом конце провода, говоря, что ему нужно поговорить с Эттлтоном, иначе небеса рухнут. Это дало мне возможность услышать голос Дебретта – он, несомненно, иностранец. Затем, несколько дней спустя, я как раз поворачивал в Парк-Виллидж с Эттлтоном, когда услышал тот же голос через плечо: «Минуточку, мистер Эттлтон. Это ради вашего же блага, вы знаете». Я увидел его в тот раз – странного вида даго с острой бородой и огромными выпуклыми линзами в очках с самой широкой оправой, которые я когда-либо видел. Он заметный парень, потому что у него в бороде есть белая прядь. Ты можешь спросить, зачем я тебе все это рассказываю. Честно говоря, я хочу узнать, кто этот Дебретт. Эттлтон мне не говорит. Он замолкает, как моллюск, когда я затрагиваю эту тему. Я знаю тебя достаточно долго, чтобы доверять тебе, Гренвилл. Ты умеешь держать язык за зубами».