- -
- 100%
- +
Повернувшись к переборке лицом и укрывшись пахнущей сыростью простыней, Алексей попытался уснуть. Последнее, что он услышал, было:
– От качки страдали зека,Ревела пучина морская.Лежал впереди Магадан —Столица Колымского края…Проснулся он от утренней прохлады. По-прежнему мотало неслабо, однако поезд размеренно проглатывал километр за километром. Лешка выглянул в окно и удивленно заморгал: ничего себе, сколько же он проспал? Будто по мановению волшебной палочки, природа резко изменилась: приморское обилие разноцветных красок куда-то напрочь исчезло, уступив место однотонной сырости скал, нависших над поездом с одной стороны, – с другой к железной дороге подступала тайга, упираясь в небо могучими лиственницами, мохнатыми елями. Очень похоже, что художнику по имени Природа, не хватило сочно-ярких красок на этот дальневосточный уголок.
Лешка заглянул вниз. Вчерашняя разухабистая компания куда-то исчезла, оставив на столе груду объедков и прочий дорожный мусор. На их месте сидели две пожилые женщины и негромко, но эмоционально переговаривались:
– Ой, не говорите! Цены на проезд подняли, а сервис каким был, таким и остался. Нет, вы только посмотрите: постельное белье – рвань, да к тому же сырое, титан холодный, кипятка для чая нет, в туалет невозможно зайти, грязища по колено…
– Да-да, вы абсолютно правы! Худшего поезда, чем наш триста пятидесятый первый, наверное, во всей России не сыскать. А ещё фирменный, скорый! Тьфу! Нет вы только гляньте на эти пьяные рожи проводников! О, это что-то непостижимое! Один дыхнул на меня – я чуть не упала…
Лешка согласно кивнул: женщины кругом правы, вагонные проводники ниже всякой критики.
– А вы бы видели, как они ночью, еще в Приморье, помидоры хапали! В первое купе никого не пускали, говорили – занято, а сами его помидорами завалили, вход одеялами занавесив. Там ведро за полтинник приобрели, здесь – за пятьсот, а то и за тысячу продадут. Представляете, какой они навар имеют?
– Ой, женщина, и не говорите! Спекулянты – они и есть спекулянты! Сюда огурцы, помидоры, отсюда – горбушу, красную икру; личную выгоду им подавай, а чая горячего не допросишься. А ихнему начальству до этого безобразия никаких забот нет, поезд будто брошенный, одним словом – сиротский…
И опять женщины правы. Ночью, проснувшись в туалет, Лешка собственными глазами наблюдал, как на станции, кажись, Шмаковка, или Ружино, проводники заполняли помидорами багажные ящики первого купе. Работали по принципу эстафеты: один торговался с местными, покупал, передавал; другой принимал ведра, бежал с ними в вагон, где ссыпал в ящики. Вместо эстафетной палочки – тяжелые десятилитровые ведра. Эстафета передавалась в ударном темпе – поезд стоял всего минуты две-три. После успешного помидорного финиша, проводники, должно быть, решили, что не грех и горло промочить, что и незамедлительно позволяли себе.
– Ой, да, что тут и говорить. Раньше бы их за спекуляцию привлекли, за решетку упрятали, а сейчас это называется бизнес! предпринимательство! А вы обратили внимание, как транспортные полицейские, как пугливые мыши по вагону прошмыгнули, а ты как хочешь, так и отбивайся от хулиганья, от бандитов…
Лешка недоверчиво хмыкнул – с этим излишне эмоциональным заявлением, женщина явно переборщила: да, было дело, двое полицейских куда-то торопясь, быстро прошли по вагону, однако ни конченых бандитов, ни злостных хулиганов лично он не наблюдал, в основном, в вагоне ехал трудовой люд: вахтовики на стройки, сезонники на прииски, на рыбный промысел – народ молодой, горячий, безбашенный, ищущий приключений. Так что этот плацкартный вагон, можно было бы смело назвать скорее веселым, чем бандитским, но это уже, как кому нравится.
Алексей, чтобы не слышать женских причитаний о тяготах нынешней жизни, отвернувшись к стенке, решил вспомнить о чем-нибудь более приятном, например, о том, как он получил направление на теплоход, следующий в экзотическую Японию.
Еще три дня назад, он в нерешительности топтался перед дверью с темно-золотистой табличкой «Отдел кадров», на которой неизвестный остряк дописал мелко, но достаточно заметно: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Кого-кого, а умников у нас всегда хватало.
Наконец решившись, Алексей постучал и потянул на себя дверь.
– Ну, кто там еще? – послышался недовольный голос. – Нефедов? Какой еще Нефедов? Погоди, погоди, с мореходной школы, что ли? Ну заходи, заходи…
Инспектор отдела кадров, лысоватый мужичок с усталым лицом, с чисто профессиональным интересом оглядел вошедшего: совсем молоденький парнишка, роста выше среднего, выцветшие на солнце волосы, серые глаза смотрят с любопытством, на губах застыла извиняющаяся улыбка – видно, парень не особо уютно чувствует себя в подобных кабинетах.
– Садись… Да не туда, поближе садись, не бойся, не укушу, – едва заметно улыбнулся кадровик, показывая рукой на ближайший к нему стул. – Нефедов, говоришь? Где у нас Нефедов? – Он ловко выхватил бумажную папку из кучи других. – Ага, вот он, Нефедов… Алексей Иванович, всё правильно. Итак, Алексей Иванович, вы направляетесь на теплоход «Профессор Давыдов» матросом первого класса. В настоящий момент теплоход находится в городе…
В дверь без стука заглянула чья-то голова, кадровик сердито хлопнул ладонью о стол.
– Какого лешего! Занят я, занят! – рявкнул он, голова моментально исчезла. – Господи, и лезут, и лезут, прямо дурдом какой-то! Будто, у меня тут касса взаимопомощи. И так целый день! Крутишься-вертишься, как заведенный, а начальство ещё и дрючит… Н-да! На чем я остановился?
– Вы крутитесь, вертитесь, а начальство вас ещё и… – подсказал Алексей, но, видно, неудачно – инспектор сердито нахмурился.
– И это имеет место… – Он пару секунд помолчал, затем, переходя на «ты», продолжил: – Я сказал, что ты направляешься на теплоход «Профессор Давыдов», его у нас одна местная лесоторговая фирма арендует. Судно выборгской постройки, довольно-таки не старое, ещё крепкое… – И тут он, запнувшись на последнем слове, не обращая внимания на Алексея, принялся громко ругаться в адрес команды. – Эти наши доморощенные «колумбы» – греби их всех в душу! – умудрились с причальной стенкой поцеловаться. Так носом поцеловались, что пришлось их в док ставить. А ведь уже были лесом загружены под завязку. Под самую завязку! Да что сейчас об этом говорить, наверняка, во хмелю были. Конечно, были! Ну разве трезвый теплоход на причал полезет? Козе понятно, что не полезет, – рассуждал инспектор вроде как сам с собой, точно в кабинете, кроме него, никого больше не было. – Конечно, по-человечески можно было бы их понять, простить, ну навалились и навалились, с кем не бывает – так нет же, темнить принялись, врать, обманывать, за нос меня водить. Меня! Стреляного воробья! Давай претензии предъявлять, мол, все у них виноваты: и сильный прижимной ветер, и слабосильный буксир, и капитан буксира с будто бы купленным на рынке дипломом, то да се да третье! Ну абсолютно всё им там мешало, как пьяному коту мешает третье яйцо. Кому пытались зубки заговорить, мне? Ну не оболтусы ли, а? Нет, я бы, может, и поверил, не будь сам бывшим моряком. Хотели меня на мякине провести, да мелко плавали… – Он бросил взгляд за окно, откуда едва слышно раздался гудок парохода. – Короче, теплоход должен был уже к Японии подходить, а они что натворили? Будто не понимают, что каждый день простоя теплохода валютой оплачивается! Каждый! А к этому еще и штрафные санкции, пени разные! Ну что за современные моряки нынче пошли? Прямо не моряки – сплошные сушняки! Грызи они тещин кошелек!
Услышав про «тещин кошелек», Алексей невольно улыбнулся. Кадровик, бросив на него сумрачный взгляд, раздраженно спросил:
– Ты чего это лыбишься? Смешно? А мне вот ни граммочки. Пока эти орлы с «профессора» на тамошнем судоремонтном заводе загорают, здесь мне начальство шею мылит за, якобы, мной некачественно подобранные кадры. «Какие у тебя кадры? Какие кадры?!» – в сердцах передразнил он, должно быть кого-то из начальства. – Я, что ли, учил эти кадры? Какие есть, такие есть! Если, к примеру, пароходство разваливается, опять же я буду виноват, так, что ли получается? Эй, парень, ты чего это скривился?
Алексей действительно поморщился: а кому, скажите, приятно начинать морскую карьеру на судоремонтном заводе, на ремонтируемом судне? Извините, наслышаны. Док, грязь, толкотня, безденежье – в ремонте меньше платят. Короче, никакой романтики, надо отбиваться руками и ногами от этого «Профессора Давыдова».
Кадровик, сообразив, что в своих критических рассуждениях зашел слишком далеко, поторопился дать задний ход.
– Что, моряк не весел, что головушку повесил? – шутливо спросил он, затем, снизойдя до фамильярности, принялся успокаивать молодого моряка. – Алексей, да не унывай ты заранее, пробоина в носу у «профессора» небольшая, считай, что крохотная, ее уже, поди, подлатали, так что через недельку ты будешь по Японии разгуливать, на японочек в кимоно заглядываться. Ты как, женщин любишь? – спросил кадровик, легко перекладывая руль с морской тематики на женскую.
Лешка почувствовал, как его лицо враз полыхнуло вымпелом победителя соцтруда, что алел над головой кадровика. Тот простецки хмыкнул.
– Хм… Вогнал я тебя в краску. А ты, вижу, краснеть не разучился, что по нынешним временам чрезвычайно редко. Ну ничего, какие твои годы, всё течет, всё меняется, когда-нибудь и ты станешь покорителем дамских сердец. Помню себя молодого, глупого, бестолкового. Я тоже, по первости, от женщин шарахался, подобно судну от подводной скалы. Теперь они от меня шарахаются. Эх, годы мои, годы!
Невесело вздохнув, инспектор аккуратно подравнял стопочку папок, громоздящихся на столе. Одну из них взял в руки.
– Видишь эти папки? Знаешь, что в них? Думаешь, просто бумажки? Э-э, нет! В этих папках судьбы людские, и все они разные, как волны в море. Возьмем, к примеру, вот эту… Никифоров Владимир Петрович, матрос теплохода «Профессор Давыдов». Ты на его место назначен, если, конечно, согласишься туда поехать. Мужик он с гнильцой, самонадеянный, а разобраться- гроша ломаного не стоит. Открываем папку и смотрим его характеристики с разных судов… О, тут, как говорится, сплошная игра на нервах! Пьяница, хулиган, домашний дебошир! Такой способен испортить кровь не только своим близким, но и всему экипажу. Каюсь, я его художества несколько раз прикрывал. Вот и доприкрывался, старый дурак. Где-то месяц назад в этом самом кабинете он у меня в ногах валялся, просил, умолял в последний раз простить его, мол, у него мать больная, жена беременна, пацан осенью в школу идет. Клятвенно обещал спиртного не употреблять, ни грамма. Ну как человеку не поверить, если он родной мамой, детьми клянется. Поверил я… пень старый! А он там по самые уши в дерьмо вляпался, кого-то ножом пырнул, сейчас под арестом, думаю, надолго. Вот и верь после этого людям. – Кадровик с подозрением посмотрел на Алексея, будто тот, тоже был не прочь пырнуть кого-то там ножом в темном переулке. – Смотрю, сейчас народ не тот, нет, совсем не тот. Раньше в пароходство шли за романтикой, или как говорилось в одной старой песне-за туманом и за запахом морским; сейчас- за легкими деньгами, за машиной, да, желательно, не за одной. Прут кому не лень.
В дверь постучали. Инспектор, не поднимая головы от папок, рявкнул:
– Занят я, занят! – Затем, взяв в руки папку с белой тесемочкой, легонько потряс ею в воздухе. – А вот твоя папочка. Почти пустая. Заглянем в неё, что тут на тебя имеем… – он раскрыл папку. – Ага… Родился, крестился, учился. Не женат. И правильно, зачем в таком возрасте хомут на шею вешать, всегда успеется. Что еще? Закончил мореходную школу… матрос первого класса… характеристика прекрасная… все необходимые комиссии пройдены… виза открыта… здоровье отменное. Всё отлично. Между прочим, это я начальнику твоей школы позвонил – мы с ним когда-то на одном пароходе ходили – и попросил его прислать мне нормального парня, сказал, срочно. Значит, это он тебя прислал? А что, одобряю, думаю, выбор хороший. Смотрю, ты из деревни? Да не красней ты, деревенские ребята понадежнее, поосновательнее городских, хоть и образованием послабее. Уж поверь мне – закоренелому кадровику и бывшему капитану дальнего плавания. Я хоть сам и не деревенский, зато у меня дача в деревне, домик купили по случаю. Хорошо там сейчас: трава по пояс, речка на солнце блестит, пташки поют, комары зудят… чтоб им сдохнуть! Ну, что Алексей, выписывать тебе направление?
Лешка, не задумываясь, промолвил: «Выписывайте». Действительно, глупо отказываться, когда пароходство лихорадит, судов остаётся все меньше и меньше, а безработных моряков все больше; да и кадровик, похоже, плохого не посоветует, мужик он вроде бы неплохой, хотя, по-своему, и хитрющий.
– А вот это по-нашему, по-морскому! – похвалил довольный инспектор. – Алексей, я в тебе нисколечко не сомневался, вижу, ты парень надежный, думаю, и моряком станешь настоящим! Да, вот еще что, сегодня ты уже ничего не успеешь сделать, а завтра, пораньше, зайдешь в бухгалтерию- я им позвоню, – там и получишь всё: и направление, и загранпаспорт, и проездные-дорожные. Только пораньше приходи – сейчас лето, люди в отпуска рвутся… – Он встал и, протянув Алексею руку, сказал просто: – Ну, в добрый час, Леша! С богом…
– Море! Море! – завопил детский голос в соседнем купе. Лешка глянул в окно. Море! Серая бескрайняя гладь уходящая за горизонт, белокрылые чайки над водой, берег с крупной галькой, с завалами морской травы, обглоданные волнами причудливые коряги, издали похожие на руки утопающих, молящих о помощи. Через вагонное окно не слышно ни шума морского прибоя, ни гортанных криков чаек – лишь постукивание колес да дребезжание вагона. С моря быстро надвигалась белая полоса тумана. После того, как Алексей перекусил последним оставшимся бутербродом с сыром, его потянуло на сон.
– Молодой человек, а молодой человек, – боязливо притронулась к Лешкиной руке, свисающей с верхней полки, одна из женщин, – просыпайтесь, уже подъезжаем…
Стряхнув с себя сонную дремоту и слегка приподнявшись на полке, Лешка глянул вниз: собрав вещи, женщины настороженно наблюдали за ним. Как можно мягче улыбнувшись, он кивнул, дескать, большое спасибо – и посмотрел в окно: мимо медленно проплывали дощатые домики с заросшими травой деревянными изгородями, будто на ходу прицепившись за едва идущим поездом, грунтовая дорога так и телепалась за ним. Дальше невозможно было ничего рассмотреть из-за плотного, непроницаемого тумана.
Глава 2
Забот полон рот, или Со здоровьем не шутят
Выйдя из поезда, Лешка окунулся во влажную вату тумана, сразу же окрестив, еще не виданный им портовый город, «туманным». Сначала он долго ехал автобусом, потом шел пешком, используя известную поговорку о языке, который и до Киева доведет, и вскоре уткнулся в высоченный забор судоремонтного завода.
– Эй, дружище! – окликнул он мужчину, тащившего на правом плече бумажный мешок. – Не подскажете, где у вас тут проходная?
– Чаво? – Тяжело дыша, мужик осторожно положил мешок на траву и принялся растирать плечо.
– Я спрашиваю, где у вас проходная?
– А, проходная… Да вон же она! Часы видишь на здании? Там и проходная. Погоди, не уходи, поможешь мне мешок на плечо закинуть. Да погоди ты, дай хоть передохну.
Лешка, двумя руками взявшийся было за мешок, почувствовал густой рыбный запах.
– Что там у вас, рыба? – просто поинтересовался он.
– Чаво? А-а, рыба, рыба! – ответил мужик и легонько, почти ласково, похлопал рукой по мешку. – Она, родимая, моя месячная зарплата. – И, видя, как широко распахнулись глаза незнакомого парня, пояснил: – Деньжат у завода на зарплату нема, а у нас траулер сахалинский в ремонте, вот он с нами и расплачивается рыбой. Сначала рыбными консервами, а когда они закончились, рыба мороженая в ход пошла. Минтай, теперь вот сельдь. Берем, куда деваться, как с того козла – хоть клок шерсти…
Слушая словоохотливого заводчанина, Лешка внезапно ощутил, как вокруг него что-то поменялось. Он завертел головой: солнце! появилось солнце! Острыми, как рапира лучами, оно принялось рвать серую материю тумана в клочья. Клочья же, похожие на юрких мохнатых зверьков, быстро-быстро побежали в сторону океана.
– …Мы уже спецами стали в рыбацком деле. К примеру, возьмем сельдь. Посмотришь – вроде на одно лицо рыба. Ан нет – породы разные. Самая большая по весу – олюторская, это где-то на Камчатке. Представляешь, почти кило! И это еще не все, есть сахалинская сельдь, охотская, японская, ее еще иваси называют…
Съежившиеся от холодного тумана деревья, получив порцию теплых солнечных лучей, ожили, говорливо зашелестели листочками, появились разноцветные пташки – зачирикали – зацвикали разноголосо, радостно, призывно.
– …В жизни чего только не случается. И всякого, и разного… Помню, в мае зарплату выдали этой же селедкой. Ажно тридцать семь кило получил, больше, чем двухпудовая гиря у старшего сына. Куда столько! Сколько смогли – съели, что – продали, а оставшуюся на дачу увезли, как удобрение под картошку закопали. Между прочим, даже ученые советуют, говорят- первейшее удобрение… если поглубже его закопать. Ну мы и закопали. На следующее утро приезжаем с женой на дачу, и что видим: над нашим участком воронья туча метелью кружится. Счету нет. Мы испугались, за головы схватились: неужто, думаем, воронье решило наш домик в лес перенести и превратить его в одно гнездо, навроде своего общежития? Заскакиваем в калитку, и что, ты думаешь, мы видим? Весь участок – весь! – заново перекопан, и ни одной – ни одной! – селедочки не осталось, все твари крикливые выкопали и унесли… даже спасибочки не сказали…
Природа ожила. И не только природа. Серые пятиэтажки домов, появившиеся из тумана, кажется, и те повеселели, заиграли стеклами, пуская солнечные зайчики в глаза людям.
– …Я одного водилу попросил, другого – мол, будь другом, довези мешок до дома. Какой там! Рвачи! Такую цену загнули – хоть падай. Тыщу рублей им вынь да полож. Тыщу, за триста метров! Опупеть можно. А вот хрен вам, говорю, за тыщу я и сам допру. Отпросился у мастера… Эй, парень, ты чего это, не слушаешь меня?
Лешка не ответил, лишь обвел рукой вокруг, дескать, смотрите, красотища-то какая.
– Ну чего ты там высмотрел? – теперь уже мужик завертел головой. – Гм-м, вроде ничего такого. Или ты никогда не видел, как туман уходит? Эка невидаль! Да он у нас летом, почитай через день да каждый день с утра… А ну-ка, подсоби мешок поднять.
Лешка помог ему взвалить мешок на плечо, и разговорчивый мужик, что-то негромко бурча, исчез с его пути.
Судоремонтный завод удивил Алексея безмолвием, пугающей неживой тишиной. Не слышно гула станков, не видно слепящих брызг сварки, гулливеровского роста краны, оставшись без работы, задумчиво смотрят в воду.
«По всему видать, завод переживает не лучшие времена», – заключил Алексей, обходя огромное стеклянное здание, на котором был выбит судовой гребной винт, а надпись сообщала, что это – механический цех СРЗ ММФ. Приватизация шагает по стране гигантскими шагами.
Теплоход «Профессор Давыдов» стоял в доке, издали похожий на маленького послушного ребенка в домашней ванне. Подойдя поближе, Лешка увидел, что у «послушного ребенка» хулиганисто разбит нос, над которым заботливыми родителями копошатся рабочие в брезентовых роба, в синих касках. Стоя на высоких металлических этажерках, они заводят новенький некрашеный лист металла двумя доковыми кранами. При этом заводчане размашисто бьют кувалдами по листу и так виртуозно, так громко матерятся, что голосистые чайки стыдливо шарахаются в стороны.
Лешка с нескрываемым интересом оглядел свое первое в жизни судно, на котором ему предстояло бороздить моря-океаны. В длину метров сто двадцать, днище до ватерлинии – зелень, до фальшбортов – чернь, рубка белая. Издалека – игрушечный красивый кораблик, вблизи – морской трудяга.
Поднявшись на док, он опять остановился. Судно по рубку забито лесом, как спичечный коробок – спичками. Лес высокосортный, ядреный, бревно к бревнышку, каждое буковками, циферками помечено, пронумеровано, словно у прилежного ученика – тетрадь.
– Эй, тебе чего? Ищешь кого-то? – По трапу, соединяющему судно с доком, к Алексею подошел чернявый парень с повязкой вахтенного.
Алексей объяснил ему, кто он и почему здесь. Вахтенный, густо обдав его похмельным запашком, широко заулыбался.
– А-а, понятненько! Значит, матросом к нам, вместо Никифора! Тебя как кличут? Алексей, Леха, значит. А меня Генкой… – И он, плутовато оглядевшись, остановил взгляд на Лешкиной дорожной сумке. – Слышь, Леха, у тебя там ничего… в смысле опохмелиться? Нет? Жаль… Ну и ладненько, до конца вахты дотерплю, а там что-нибудь сообразим. Да не стой ты тут, как чужой – проходи, теперь это и твой дом. – Генка сделал приглашающий жест. – Проходи, проходи, чувствуй себя как дома. И не забудь зайти к чифу, к старпому, доложи о прибытии, он у нас сейчас временно за капитана. И поторопись, а то он куда-нибудь слиняет, мужик заводной. Наверху его каюта, возле капитанской. Романычем звать… Виталий Романыч.
Старший помощник оказался стройным, породистым мужчиной, можно даже сказать – киношным красавцем с греческим профилем с копной белокурых волос. Этакий современный мачо морского разлива.
Похоже, обрадовавшись прибытию нового матроса, он, довольно потирая руки, принялся рассуждать, не обращая на него внимания:
– Ну вот, кажись, и всё, штат укомплектован полностью, осталась самая малость. Работяги, наконец-то, завели лист, клятвенно пообещали быстренько его заварить. Что там потом? Опрессуют, ОТК проверит, примет… маляры зачистят, покрасят, я проверю, на сколько слоев, приму – не приму, скорее всего— приму, время поджимает. Ну а дальше: прощайте, скалистые сопки, прощай, надоевший завод, земной бардак, бесшабашное пьянство экипажа…
По-видимому, вспомнив, что он в каюте не один, старпом, в упор взглянув на новенького, спросил строго:
– Нефедов, а ты того, – он щелкнул указательным пальцем по кадыку, – спиртным не увлекаешься? В смысле, водку пьешь? Редко? Редко – это хорошо, очень даже хорошо. А то вот Никифоров-твой предшественник, меры не знал, вот и залетел на нары, дурила! Денежку заимел – в ресторан двинул. Спрашивается, почему сразу в ресторан? А потому что у нас ну никак не могут без помпы, без громких слов, без драки! Ну никак! Нет бы взял пару-тройку бутылок, да и вылакал их тихо-мирно у себя в каюте. Так нет же, ресторан ему подавай! С ресторана вышел – а тут мент: предъявите документы. Никифорову бы показать удостоверение, так нет же, сразу в амбицию ударился, губки надул, мента куда подальше послал. Тот за дубинку, матросик – за нож. Итог предсказуем: один в хирургии, другой в тюрьме. Боевая ничья. У обоих семьи, дети. Так что смотри, Нефедов, имей голову на плечах, выпил – сопи по-тихому в тряпочку, не бряцай нервами, не строй из себя пьяного тигра. Всё понял? Вот и отлично… Да, вот еще что, ты к нам первым классом назначен. Думаю, рановато. Походишь вторым классом, а там поглядим, что ты из себя как моряк представляешь. Надеюсь, ты не в обиде. Вот и славненько. А сейчас иди найди боцмана, пусть он тебе твою каюту покажет. Пока отдыхай, заступишь на вахту, когда я время тебе определю. Всё, свободен.
Двухместная каюта, в которой Лешке предстояло дальнейшее проживание, находилась впритык к гальюну и в настоящий момент пустовала – возможно, по этой самой причине, а может, и потому, что «никто не мог ужиться нервно-психическим придурком Никифором» – сообщил хмурый боцман о бывшем жильце, ныне находящемся за решеткой.
Один так один, что за беда! Алексей распаковал дорожную сумку, попробовал рукой упругость дивана, оглядел каюту. Не особо просторная, но довольно-таки уютная. Двухъярусная кровать за ярко-желтыми шторами, кожаный диванчик, на котором он сидит, небольшой столик с графином, пара стульев, книжная полка без книг, умывальник, ведерко для мусора, шкафчики для одежды, пудовая гиря – вот и вся, можно сказать, спартанская обстановка. Лешка выглянул в иллюминатор – ничего интересного, голая стаппель-палуба дока. Решил пойти поближе познакомиться с новым местом работы. Для этого ему не понадобилось много времени, судно – это вам не природный заповедник, шибко не разгуляешься, тем более что оно по самую рубку забито лесом; куда ни глянь – бревна, бревна, бревна.
Побродил по узким судовым коридорам, заглянул в машинное отделение, поднялся в ходовую рубку – вот и весь осмотр. Благодаря общительному характеру познакомился с членами экипажа, понятное дело, не со всеми, но с большинством – это точно.
Судовой врач нашел Алексея в столовой команды у открытого двухстворчатого шкафа, туго набитого книгами.
– Новенький? Вы Нефедов? Вас-то я и ищу. Что, литературой интересуетесь? О! «Анна «Каренина»! Интересно, интересно. На любовь потянуло, да? Или классикой увлекаетесь?
Держа в руках первую попавшуюся на глаза книгу, Лешка недоуменно уставился на низкорослого мужичка в очках – кто это, его он видел впервые. Круглые очки, ухоженные усики, волосы зачесаны назад – ну прямо-таки интеллигент конца девятнадцатого века. Судовой доктор, он же Док, будто забывшись, неожиданно выбросив правую руку вперед и, глядя куда-то в подволок, громко продекламировал: «Позабудь, что я была твоею! Что безумно любила тебя! Я тебя не люблю! Слышишь, забудь меня… забудь…» Похоже, в далекой студенческой юности он играл в драматическом кружке и до сих пор помнил кое-какие стихи про любовь, однако со временем стал забывать слова. Что ж, такое с каждым может случиться.