Хороший, плохой, неуловимый

– Я, между прочим, тоже подругу потеряла. Так что лучше вернись к своей дурацкой работе. И принеси мне голову ее убийцы на блюде!

– Даже так?!

Она приложила его руку к животу и широко улыбнулась.

– Тогда мы с малышом будем в безопасности.

– Ради этого – все, что захочешь. Даже уши убийцы Кеннеди.

– А вот это… – она зажала рот и бросилась в туалет, – было лишнее.

– Ангели‐и-иш? – Он прислушался. – Милая!

Он помахал рукой и заметил, что по‐прежнему держит венок от агентства.

– Любимая? Я за нормальными цветами съезжу? А эти лилии как‐то…

В туалете грозно зашумела вода.

– Понял, понял!

Он еще раз прочитал записку и сделал ее фото для московских коллег. А вскоре получил знак с поднятым вверх большим пальцем от Гурова.

* * *

– Лев Иванович! Без вас никак! – Голос Верочки, секретарши Орлова, еще звучал в ушах Гурова, когда он входил в кабинет к начальнику. Тот устал безрезультатно распекать Крячко и жаждал новой жертвы, мысленно капитулируя перед начальством. Ведь убийство психолога Юлии Юнг так и не сдвинулось с мертвой – во всех отношениях – точки.

– Есть там хоть кто‐то, – Орлов поднял усталый взгляд на вошедшего Гурова, – на кого вы с Крячко реальную ставку делаете?

– Да на всех, – хмыкнул Гуров, кивнув на разбросанные по столу начальника фотографии подозреваемых. – Там маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет.

– Например? А то послушать Крячко, ни проблеска надежды…

– Да в том‐то и дело, что там все… – попытался оправдаться Крячко.

– …больные, – закончил Гуров.

– Это прекрасно! – потер руки Орлов. – Давайте конкретику!

– Мне больше всех нравится, – скривился Гуров, – сынок чиновника из МИДа. Станислав Родионович Стулов. Двадцати лет от роду. Вырос на ведомственной даче с двумя нянями. Увлечен папиным автопарком «Феррари». И собственным обсессивно‐компульсивным расстройством. С трех лет в терапии. Юлия – его двадцатый психолог. Он их коллекционирует.

– Мило, – расплылся в улыбке Орлов. – Люблю таких. Наш человек!

Гуров положил перед ним фото смазливого молодого человека с мечтательно‐порочными глазами цвета светлой бирюзы под темной линией бровей, аккуратно очерченными, бледными, сухими губами и белокурыми вьющимися волосами до плеч, которые как будто золотил упавший откуда‐то мягкий весенний свет.

– Я с ним встречался, – вздохнул Крячко. – Чарующе нежный товарищ. Женщины, особенно сокурсницы из МГИМО, слетаются как пчелы на мед.

– Он для них, наверное, как принц Уильям для простолюдинок в своем университете, – кивнул Орлов.

– Лучше, – пожал плечами Крячко. – У меня дочери. Обе утверждают, что принц‐то лысоват. И вообще в мамашу нервический. Любовница эта его, маркиза Чафли, ни рыба ни мясо как‐то…

– Чамли, – хмыкнул Гуров. – «Чафли» – это вафли из забегаловки с фольгированными шарами, где мы по утрам сидим.

– Это где день рождения моей пятилетней внучки устраивали? – Орлов полез в телефон.

Гуров и Крячко смущенно переглянулись.

– Замнем для ясности, – понимающе кивнул Орлов. – Мужчины! – Он с трудом подавил смешок. – Давайте вернемся к делу. Что еще об этом херувимчике скажете?

– Раз в неделю, – ответил Гуров, – эта реинкарнация Сергея Есенина делилась с Юлией Юнг навязчивыми мыслями о том, как насилует и режет на ремни, мягко говоря, пожилых вахтерш из дома «Известий», где проживает в доставшейся от бабушки квартире.

– На ремни – это, надеюсь, образно? Связь посредством эротических фантазий между бабушками и теми, кто сидит в предбаннике ее роскошных апартаментов, есть?

– Если бы. Я прослушал его увлеченные самокопания за последний год. Так там активно сравниваются винтажные сумки Prada, коих у бабули аж целая антресоль, с самопальными клатчами из лоскутов с женских спин. Для жен дипломатов неприсоединившихся стран.

Орлов нервно сглотнул:

– Бабушка‐то хоть своей смертью умерла?

– Инфаркт миокарда в крымском санатории. Документы о вскрытии не оставляют сомнений. Есть, правда, и негласные сведения…

– Так‐так…

– Местные коллеги утверждают, что сердечный приступ случился под сильным впечатлением от курса массажей, сделанных местным доктором‐мачо. К нему там из статусных пенсионерок очередь.

– Еще бы! Понимаю их. – Орлов потер спину и осекся. – Ну, в плане остеопатии. – Настал черед подчиненных сдержать смех. – В доме «Известий» храбрый портняжка живет, говоришь?

– Кутузовский проспект – он такой, да.

– Александру Твардовскому, который там жил, поди, и не снилось, что соседу по дому о старушках грезится.

– Никому не снилось. Особенно в сочетании с экскориационным расстройством.

– Это что за зверь? – недоумевающе спросил Орлов.

– Человек навязчиво ковыряет кожу вплоть до гнойников и шрамов. Чаще всего на лице. Так что дипломатический юноша со своей физиономией не всегда дипломатичен.

– Ладно. Поговорите с ним осторожно. Проверьте алиби. Кто‐то еще занятный среди клиентов звездной психологини есть?

– А как же! Денис Павлович Кучеренко. Двадцать два года из проведенных сорока на планете санитар из морга, который воображает себя коллегой из викторианского Лондона, сыном погибшего моряка и нищей прачки…

– Не вижу в этом ничего плохого.

– Его кумир надругался над пятьюдесятью трупами ангелоподобных блондинок во время дежурств в морге при госпитале Святой Виктории. Свои укусы в момент экстаза маскировал, накладывая неуклюжие швы…

– Спасибо за эти подробности! – от души поблагодарил Орлов и позвонил своей преданной секретарше. – Верочка! Обед отменяется. Пропал аппетит… А откуда, – он брезгливо сморщился, глядя на фото Кучеренко, – у такого создания деньги на визиты к Юнг? Она брала за часовую беседу бюджет обеспеченной провинциальной семьи.

– Сразу видно, вы никого не хоронили давно, – упрекнул Крячко.

– Сплюнь! – Начальник постучал по дереву. – А что?

– А то. Что санитары в морге получают солидные деньги от похоронных агентств. Там на самом деле все в доле. От врача «Скорой помощи», сообщившего о новопреставленном, до санитарки, которая обмывает перед выдачей.

– Какой‐то новый мир!..

– Загробный, – фыркнул Гуров.

– Ну и шутки у тебя, Гуров! Ладно! Вы все же проверьте, не шантажировал ли Юлию Юнг ваш любитель истории. Может, оказал ей когда‐то посильную помощь? Документы о вскрытии подделал или еще что. Ну и проверяйте постепенно ее самых подозрительных клиентов. Весь этот, – он с презрением кивнул на фото, – парад парафилий. Особенно тех, кто был недоволен консультациями, фанател от женщин типажа Юлии или намеренно ее выбрал, потому что маму напомнила. Есть там такие?

– Пациентов с эдиповым комплексом двое, – охотно отозвался Крячко. – Балерун и тренер женской волейбольной команды.

– И оба были женаты на спортивных блондинках с каре, как Юлия, – поддержал Гуров.

Орлов посмотрел на них как на нерадивых детей:

– Ну и контингент! Начните с более агрессивного. – Сыщики кивнули и направились к двери. – И про семейную терапию не забывайте!

– В смысле? – не понял Гуров.

– Кстати, – пробурчал Крячко, – хотелось бы с женой время провести.

– Да при чем тут твоя личная жизнь, Крячко? Я про клиентов Юлии, которые к ней в полном семейном составе ходили. Может, там такие же маньяки, как на этих фото. Или ваши Колосовы, не к ночи будь помянуты. Глава благородного семейства флористов уже в «Черном дельфине» икебаны ваяет.

Гуров хмыкнул.

– Туда ему и дорога. Отдельно, как говорит молодежь, доставляет, что одолели его, – Орлов гордо выпрямился, – мои орлы! Хоть Штолин своими саратовскими птенцами и хвастает.

– С нами работали хорошие молодые следователи, – понимая, куда ведет разговор, спокойно заметил Гуров.

– Да? – Орлов бросил быстрый взгляд на коллег. – Тогда попрошу предоставить им возможность самим доказать свою невиновность. И в расследование гибели Елизаветы Максимовны Колтовой, как Британия в мировую войну, не вмешиваться.

– Если как Британия… – запальчиво начал Крячко.

– Потому что, – повысил голос Орлов, – Брадвин, наш добрый знакомый, большой филантроп и друг всех детей, требует крови жениха Колтовой.

– Да он ему ее всю до пожизненного выпьет! – прорычал Гуров.

– И я, – перешел на крик Орлов, – его понимаю! Во‐первых, – он вздохнул, – на него там отдел внутренних расследований давит. Тренд на ловлю волков в погонах никто не отменял, сами знаете.

– А во‐вторых? – спросили сыщики хором.

– А во‐вторых, алиби у парня нет. А опыт убивать, как у всех нас, – есть. Работа такая.

– Что мы все, – пошел пятнами гнева Крячко, – маньяки теперь?

– Отношения у них с Колтовой, говорят, непростые были…

– Характер у обоих, – признал Гуров, – не сахар.

– Говорят, они даже на месте преступления однажды дрались.

– От ненависти до любви, – отчеканил Гуров. – Лиза и Глеб пикировались, пока не начали плотно работать с нами по убийству Сваловой. Там взаимный абьюз перерос во взаимный интерес. А потом и в любовь.

– Да и какой там абьюз? – махнул рукой Крячко. – Дерганье за косички, не более. Озеркин Папку от всего защищал.

– Папку! – беззлобно передразнил Орлов. – Видите в них подростков, и они лезут в самое пекло. Ей‐богу, как дети! Вот как молодая женщина оказалась в этой клоаке без подкрепления, совсем одна?

– Проверяла зацепку по делу из картотеки Штолина двадцатилетней давности. Не думала, что субъект до сих пор активен и выследит ее.

– Или была там с кем‐то, кто это дело якобы тоже «расследует»…

– «Якобы»?! – Гуров начинал злиться.

– Не кипятись, а подумай. Убийство совершено с особой жестокостью. Волосы заклеены скотчем. То есть жертва могла быть суррогатом реального объекта ненависти. Значимой фигуры из детства, например. А у парня проблемы с матерью, известной детской писательницей, между прочим.

– Любовь Озеркина была ханжой и садисткой. Измывалась над детьми и собаками. Соседи звали ее Салтычихой. Она довела до самоубийства младшую сестру Глеба…

Орлов посмотрел на Гурова в упор:

– То есть ему было за что ее ненавидеть. О том и речь…

– Он отомстил ей, добившись наказания за доведение до самоубийства через суд. Как и полагается нашему коллеге.

– А еще к Малахову на передачу сходил… – В руках Орлова появилась папка. – Вот его дела за последние годы. Сыновья‐боксеры избили мать. Вандалом на могиле бабушки оказался внук…

– А еще убийство пожилого профессора психологии двадцать лет назад. Виктимология уже не та.

– Кто знает, что в голове у парня, который годами одиноко жил в огромном коттедже на областной Рублевке и, судя по этой стопке жалоб на него сотрудниц, – Орлов показал увесистый файл с документами, – разделял теорию, что курица не птица, баба не человек.

– С Папкой было иначе.

– Брадвин считает по‐другому. А он парень настойчивый, ты знаешь.

– Направите в командировку в Саратов?

– Ни в коем случае. Это не наше дело. И не нужен провинциалам козырь в виде нашего вмешательства в расследование, подозреваемым в котором является ваш с Крячко ученик.

* * *

Форель с брокколи в ресторанчике «Жужелица» таяла во рту, и, даже не будучи гурманом, Гуров нехотя отложил вилку, когда в зал вошла женщина, которую он ждал. Жанна Грекова, тренер по ораторскому мастерству и SMM-менеджер, на мгновение замерла у входа, в нерешительности покусывая кофейные губы, но, увидев сыщика, махнула рукой и направилась к нему, покачивая широкими бедрами. Гуров с восхищением отметил, что ближайшая подруга и SMM-менеджер Юлии Юнг походила на бомбейскую кошку в своем черном платье‐лапше, с медными локонами, рассыпанными по узким плечам.

– У меня мало времени, – предупредила она, – дети Юли, мои крестники, живут у меня. Я оставила их в парке приключений в торговом центре.

Жанна указала рукой на застекленное здание, которое виднелось в окне перед их столиком.

– Как они перенесли случившееся?

– Дети? Смерть матери? – Одна из ее закругленных бровей, подчеркивавших черты лица, удивленно выгнулась. – Предсказуемо. Или вы их тоже в чем‐то подозреваете?

– У меня пока нет подозреваемых, – солгал Гуров. – Я только проявил участие, – спокойно добавил он. – Кто теперь будет заботиться о них?

– Приедут Юлины родители из Аткарска. Это в Саратовской области. И поселятся наконец в ее квартире. – Жанна сделала глоток воды с лимоном. – Она давно их ждала. Без них ей казалось, что «остров» необитаем. – Она отвернулась к окну, будто это могло скрыть от Гурова болезненную гримасу ревности на ее лице.

Однако сыщик разделял ее чувство. Один из итальянских шеф‐поваров, увидевший его жену Марию на театральных подмостках, подарил ей после спектакля ключи от апартаментов в этом элитном жилом комплексе. Маша, разумеется, от такого подарка отказалась наотрез, но мужу, смеясь, рассказала о безумстве поклонника. Гуров лично ездил в ресторан Gusto на Арбате, чтобы посмотреть в глаза наглецу.

Если Юлия Юнг растила двух сыновей‐подростков и маленькую дочь на «острове», как говорили его жители, из ее окон была видна река и заповедник Москворецкого природного парка. Круговая панорама глубоких вод превращала дом в сказочную крепость, а круглосуточная охрана, состоявшая из бывших сотрудников правоохранительных органов, делала ее неприступной. Возможно, поэтому убийца напал на Юлию не у квартиры, а в подземном паркинге офисного здания, где она снимала кабинет с дорогой кофемашиной, тяжелыми креслами и классической кушеткой, обтянутой благородной шоколадной кожей, на фоне обоев с переплетенными листьями, символизирующими жизнь на картине «Помни о смерти» Фриды Кало.

Похититель увез женщину в лес, где избил железным прутом, изнасиловал и выстегал найденной веткой. Причиной смерти Юлии стали множественные черепно‐мозговые травмы. Поза, в которой убийца оставил жертву, и ветка, введенная в ее тело, говорили о желании унизить психолога. Значит, хищника связывало с ней что‐то очень личное.

– Почему именно вы опознавали Юлию в морге? – спросил Гуров.

Жанна замерла со стаканом в руке:

– Простите?.. А! Конечно. Вас интересует, почему я, а не муж?

Гуров кивнул.

– Ленька давно не в Москве.

– Но если верить соцсетям, Леонид Чешев…

При упоминании настоящей фамилии подруги Грекова вздрогнула.

– Если верить соцсетям, – она выдавила горький смешок, – Москва – это страна розовых пони, где каждого приезжего ждет успех.

– Юлия приехала из Саратова, – сказал Гуров, – и купила квартиру на зеленом острове в пятнадцати минутах от центра столицы. – По его мнению, если это не назвать успехом, тогда чем же? Сам он, коренной москвич, посвятивший всю свою жизнь почетной службе в уголовном розыске, такое жилье себе позволить не может. Даже если бы и захотел. А провинциальная девица – смогла. Впрочем, сыщику вообще несвойственно было такое чувство, как зависть. А уж теперь и человек, куда менее спокойно относящийся к чужим успехам, не смог бы ей позавидовать.

Жанна криво улыбнулась:

– Она многим жертвовала. И знала, что всю жизнь будет работать без остановки. И жить в этом городе без поддержки. С тремя детьми. Со стороны это выглядело как насмешка судьбы. За Юлькино трепетное отношение к людям, готовность понимать и прощать, которым она не могла сопротивляться. Юля была человеком системы «Чип и Дейл»: всем помочь, обогреть, накормить, напоить, баиньки уложить.

– Похоже, ей это нравилось. А в чем жертва?

– Например, в понимании, что звездный муж никогда не будет верным, любящим, преданным. Или хотя бы рядом.

– А Леонид Чешев – звезда?

– В своем роде, – продолжила она спокойнее. – Ленька – инструктор по йоге и серфингу. Почти безвылазно живет в бунгало на берегу Пуэрто-Эскондидо последние пять лет.

– Столько зарабатывает, что может себе позволить недвижимость неподалеку от самых дорогих мексиканских пляжей? – удивился полковник.

Гуров вспомнил, как был там на годовщину свадьбы с Марией. Каждый день они ходили на уединенный пляж с белым песком в живописной бухте, укрытый густым тропическим лесом от пульсировавшего в двух шагах душного центра города. Это жена придумала сбежать из Москвы в начале мая, когда волны, поднятые хищными ветрами у острых скал Пуэрто-Эскондидо, так высоки, что встать на доску решаются только опытные серфингисты.

Грекова спрыснула его ностальгию кислым скепсисом:

– Ленька – красавец, но жиголо. Тренирует богатых старух, которым надоели их лежащие на ИВЛ старики. Секс‐услуги входят в прайс. – Она сморщилась. – Юля просто любила его очень. Мазохистски находила прелесть в его нарциссизме. Позволяла приезжать изредка, чтобы пройтись по Москве с детьми и потом выкладывать фото в соцсетях, будто за разные дни. Отец года, че?

Гуров кивнул.

– Значит, конфликтов между ними не было? – уточнил он без особой надежды выудить у женщины хоть сколько‐нибудь ценную информацию.

– Очень зря, – категорично заявила его собеседница.

– А был тот, с кем Юлия не ладила? Кого опасалась? Из пациентов, может быть? Среди ее клиентов был сын дипломата с дурными наклонностями, сотрудник морга со странными фантазиями, мужчины с эдиповым комплексом… Она что‐то говорила о них?

– Нет. Но в своей работе Юля была готова ко всему. Разве что…

Она явно раздумывала, стоит ли говорить.

– Сейчас все важно, – сказал Гуров, и Жанна несмело продолжила:

– Она сказала, что готовится начать проект о серийном убийце, чтобы мягко подвести подписчиков к разгадке, кто он…

– Речь о каком‐то медийном лице?

Жанна покачала головой. Ее лицо стало задумчивым и прекрасным.

– Юля намекала на это. Однажды упомянула, что теперь много думает о прошлом. И что ошибка, совершенная ею тогда, стоила жизни многим. Но по‐другому быть не могло. Ведь у нее было мало опыта.

– Не знаете, где ваша подруга могла хранить материалы по этому проекту?

– Все, что она еще не прислала для публикации, должно быть у нее на компе, в облаке. И еще у нее было что‐то вроде тайника у Ленькиных родителей на даче. Она хранила там книги, старые журналы, записи давних консультаций. Даже конспекты университетских лекций. У нее был каллиграфический почерк. Рука не поднималась выбрасывать. И потом, – Жанна подавила печальный всхлип, – Юля всегда говорила: это память о ее научном руководителе. Он погиб за неделю до выпуска. Грабитель напал в лифте и запаниковал, когда кто‐то из жильцов подъезда нажал кнопку вызова, отчего кабина остановилась не на первом, а на шестом этаже.

«Интересно, сколько раз Юлия рассказывала эту историю, если номера этажей запомнила даже подруга?» – мельком подумал Гуров.

– Юля даже на вручение красных дипломов ректором не хотела идти, – продолжила Жанна, вздохнув. – Ее учитель был тихим, интеллигентным, одиноким профессором. Работа – дом, дом – работа. И вдруг найден с проломленной головой в центре города…

– Юлия училась в Саратове?

– Да. Выпустилась в две тысячи шестом году. Потом уехала в Москву. Она гордилась СГУ. – Голос Жанны дрогнул. – Однажды удивила какого‐то министерского сынка честным рассказом, где получила диплом. Он ответил, – Жанна заговорила гнусавым голосом, – «Приличные люди такое скрывают».

Гуров сдержанно улыбнулся:

– И какой был ответ?

– Юля сказала: «Приличных людей среди нас нет».

Это было немногое, что Гуров любил в работе. Возможность, пусть и после смерти, узнавать новых, необычных людей.

Ненадолго задумавшись, Жанна пожала плечами и нервно заправила за уши волосы. Ее лицо показалось Гурову очень бледным и почти покорным из‐за распахнутых, полных отчаяния глаз.

– Могу я вас попросить? – выдохнула она.

– Попробуйте.

– Когда убийцу Юли найдут, она всегда учила так формулировать события, сколько ему дадут?

– Зависит от того, какова была его цель, осознавал ли он последствия того, что сделал…

Грекова поджала губы.

– А могут быть другие последствия от… – она запнулась, – ветки, загнанной в женскую плоть? – Гуров промолчал. – Могу я попросить вас?

– Думаю, да.

– Доведите его на допросе до истерики. Или хотя бы застрелите при задержании.

– Хотя бы застрелите?

– За Юлечку, – она вдруг заплакала, – этого мало! Вот увидите!

– Я вам верю. Но обещать таких вещей не могу.

– Тогда позвольте мне наконец перейти к еде?

Она ткнула ломтик помидора в греческом салате с такой силой, что тарелка скрипнула.

– Простите. Мне уже пора. – Гуров шел к выходу с мыслью, что прекрасные женщины порой пугают силой, которая спрятана за их красотой.

* * *

Гурову не понравилась дача Чешевых, к которой вела тропинка, засыпанная щебнем и отделенная рядком чахлых бархоток от грядок с баклажанами и болгарским перцем, за которыми темнел высокий сиреневый базилик. Обустроенные первый и второй этажи венчала крыша с крошечным чердаком. Здесь висели полки с книгами. И стоял очень маленький продавленный диван, покрытый вязаным пледом с северными оленями. Наволочки на подушках были сшиты из старых пижам и футболок. Псевдоантичная ваза с цыплячье-желтыми нарциссами была склеена пожелтевшим в трещине ПВА. На продавленном стуле ютился старенький кассетный магнитофон. В аккуратно зашкуренной и покрытой ореховым лаком тумбочке лежали стопки блокнотов, пожелтевших университетских лекций, мрачноватых, таинственных рисунков, созданных будто неумелой детской рукой. Очевидно, в благородном семействе Чешевых было не принято скоро расставаться с вещами. Здесь они переживали реинкарнацию за реинкарнацией. Полотенца становились сначала банными ковриками, потом «входной» тряпкой и, наконец, – тряпкой для мытья полов. Кувшины от фильтра доживали свой век садовыми лейками. Чайники, как в сказке Доминик Валенте «Ива Мосс и украденный вторник», превращались в цветочные горшки.

Здесь, глядя на негламурный советский огород из окна под крышей, Юлия Юнг готовилась к консультациям, переслушивая аудиозаписи давних сессий. Просматривала записи. Читала книги. Вела подробные дневники. И Гурову не потребовалась вся мощь профессиональной интуиции, чтобы заметить, что эти бумаги основательно просеяны. И понять, кто их так варварски перебрал.

– Лев Иванович! – послышался с веранды сладковатый голос хозяйки. – Вы чай пить будете?

«На ловца и зверь бежит», – усмехнулся Гуров, спускаясь по лестнице вдоль шатких перил.

* * *

– Ленечка наш Юлю когда‐то любил, но инициатором отношений и свадьбы, конечно, не был, – тараторила бывшая свекровь Юлии Юнг Анна Федоровна, наливая Гурову крепкий чай, пахнущий чабрецом, эхинацеей, шалфеем и малиной. – Они здесь прожили пару лет, пока своей квартиры не было. Ну, и Юля привыкла работать на чердаке. Вы же видели: комнатка там убогая, маленькая. Но она как‐то пристроила свой магнитофончик, старый ноутбук, табуреточку. И потом продолжала приезжать, когда нужно было разобраться в сложном случае. Или просто привозила детей на природу, – ее пахнущая детским кремом для рук кисть гостеприимно указала на узбекское блюдо с поджаренным черным хлебом и горкой полупрозрачных кусочков огурцов и редиски, выращенных в просторной пристенной теплице, – а сама шла на чердак. Вы песочное печенье кушайте, кушайте. Я в тесто сухую лаванду кладу, а форму пуговиц рюмкой из сервиза придаю. Вырезаю кружочек водочной, – она кивнула на полный советского хрусталя сервант, – а потом намечаю бортик крышкой от пластиковой бутылки. Остается только дырки сделать соломинкой. Я их для детского сока на случай приезда внуков храню.

Она сложила руки на коленях и опустила голову, ожидая похвалы, как прилежная ученица, без запинки ответившая на вопрос учителя.

– А почему внуки после смерти матери не с родной бабушкой, а с чужим человеком живут? – Гуров надкусил печенье и сразу отложил. – Суховато, по‐моему.

– Ну, мы с мужем… – Улыбку стянуло с ее лица. Оно сразу стало настороженным, старушечьим и ханжеским. – Юля их так воспитывала, что нам с Ванечкой находиться с внуками было очень тяжело.

– Что вы имеете в виду?

– Ну… – Она нервно пододвинула к гостю абрикосовое варенье. – Вы берите. Это из прошлогодних запасов. Абрикосов много было. У нас персиковый сорт…

Суетливые слова застряли в ее горле, когда глаза встретились с почти безжалостным взглядом Гурова. Сыщик бессчетное количество раз видел таких людей. Они цеплялись за прошлые обиды, чтобы с чистой совестью бросить родных в беде в настоящем. Необходимость помогать, любить и заботиться вызывала у них неудобство. И единственное, о чем они думали сейчас, когда их внуки осиротели, – это о том, что нерадивая невестка, в одиночку растившая детей их ветреного сына, наконец перестала приезжать и сидеть у них на чердаке. Со смертью Юлии Юнг старики Чешевы наконец вздохнули среди своих абрикосовых деревьев спокойно и наслаждались едва наступившим летом, полезным салатом, пахнущим чесноком хлебом и свежезаваренным чаем на веранде. Когда чайник треснет, он просто станет еще одним горшком для желтых бегоний в длинном ряду на перилах. И жизнь опять потечет своим чередом.