Под куполом цирка

Глава 1: С днём рождения, Эд!

Двое ребятишек, сестра и брат, Эд и Мия, бежали с радостными криками, не замечая ничего вокруг. Они так торопились на недавно открывшуюся ярмарку, ведь именно сегодня в их город приехал цирк. Эд, не дождавшись родителей, взял с собой сестру – сегодня ему исполнилось десять, и он чувствовал себя достаточно взрослым для таких решений. Мия была младше всего на год, но не торопилась взрослеть: ей так хотелось подольше насладиться прекрасными минутами детства. Ярмарка встретила их грохотом музыки, вспышками гирлянд, запахами сахарной ваты и жареных орешков. Всё вокруг дышало движением: огни, аттракционы, толпы. Мир казался огромным и в то же время принадлежащим только им.

– Хочу на машинки! – потянула Мия брата за рукав.

– Сначала тир! – упрямился Эд.

Оба не пришли к согласию, но разделяться не собирались – вдруг потеряются, и все, пиши пропало, никогда не найдут друг друга, решили по одному разу и в тот аттракцион, и в тот. А кульминацией развлечения перед представлением станет колесо обозрения, где они смогут увидеть практически весь их небольшой городок, красиво зажжённый ночными фонарями. В тире Эд долго целился, промахивался, но не сдавался, пока наконец не выбил приз – нелепый, но очаровательный брелок. Он тут же оказался на рюкзаке сестры. Потом был автодром: грохот машинок, картонные пешеходы, визг тормозов и заливистый смех. Они держались вместе, даже если не могли договориться. Колесо обозрения закрутило их медленно, плавно поднимая ввысь. Сверху город был как игрушечный, зажжённый мириадами огоньков – будто кто-то рассыпал звёзды по улицам. Мороженое таяло в руках, а на губах оставалась сладость. А потом – шатёр. Очередь змеилась до самого горизонта. Под куполом ждало представление. У входа стоял мужчина в цилиндре, его улыбка неестественно широкая, словно нарисованная. Некоторым он раздавал шарики. Один, ярко-красный, как клубника, достался Мие. Она сжала его в ладони, как сокровище. Внутри – тьма, вспышки прожекторов, аплодисменты. На арену выходили артисты: жонглёры, акробаты, клоуны. Ритм нарастал, события мелькали, как в калейдоскопе. Шарики лопались, дети смеялись. Эд даже успел выйти на сцену – помогал фокуснику. Его маленькая фигура затерялась в свете. Он получил блестящую наклейку, как подарок – две театральные маски, весёлая и грустная, а ещё вишнёвую конфету. Она оказалась неожиданно густой и безвкусной. Представление прервал антракт. Толпа шумно поднялась с мест, зашевелилась, загудела. Мия вдруг ущипнула брата за плечо, её глаза жалобно заблестели, мальчик сразу понимал, в чем дело: одного лишь взгляда сестры хватало, чтобы прочитать ее просьбы. Он вздохнул, как взрослый, и, слегка раздражённо, повёл её к стоявшим на краю парка кабинкам туалета. Металлические двери скрипели, бетон веял сыростью, воздух пробирал едкий запах хлорки. Эд терпеливо стоял в сторонке, переминаясь с ноги на ногу, глядя по сторонам. Мия вышла: снова улыбающаяся и беззаботная, они быстрым шагом направились обратно к шатру. Но в округе что-то изменилось, только была ясная и тёплая летняя ночь, как вдруг откуда-то появился туман, он выползал из-за деревьев, из-под сцены, словно сам парк выдыхал его изнутри. Мир, в котором они смеялись всего пару минут назад, внезапно потускнел. Веселье исчезло. Вместо него осталась сухая, ржавая тишина. Колесо обозрения больше не сияло, его кабины висели, будто сломанные игрушки, а железные балки покрылись коркой рыжего налёта. Скрип металла раздавался от каждого движения, аттракционы стояли покинутые, облупленные. Столы с угощениями – провалившиеся, заваленные паутиной, будто из заброшенного сна. Шаги детей стали осторожными. Они шли через этот внезапно умерший праздник, будто пробирались сквозь чужую память. Внутри шатра света не было. Ни музыки, ни голосов, только мрак, тянущийся к ним. Ткань шатра висела тяжело, словно впитав в себя целый век. Мия судорожно сжала руку брата. Она боялась по-настоящему и Эд это чувствовал. Он сам едва держался.

– Пойдём домой, – прошептала она.

Он кивнул. Они уже повернулись, уже сделали шаг, когда из глубины шатра донесся шёпот. Не голос, а скорее звук, похожий на царапанье ногтя по стеклу – знакомый, но неправильный, будто кто-то повторял их имена, коверкая слоги. Эд остановился. Обернулся. Из тьмы показалась рука: длинная, бледная, скользящая по воздуху, как у марионетки. Она махнула им, как бы приглашая. В груди у Эда похолодело, ладони стали липкими от пота. Он резко развернул Мию лицом к себе, прижал её голову к плечу, закрыв ей глаза ладонью. Его собственное дыхание стало частым и прерывистым – сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышно даже в этой внезапно наступившей тишине. Когда он снова посмотрел, фигура уже вылезла из тени. Из глубины шатра вышел мужчина. Его высокая, костлявая фигура двигалась неестественно плавно, будто его вела невидимая нить. Поношенный цилиндр съехал набок, обнажая спутанные волосы, слипшиеся в жёсткие пряди, похожие на обгоревшую солому. Он механически отряхивал рукав, и с ткани сыпалось что-то тёмное и зернистое, оседая на землю мертвенным снегом. Его рот растянулся в улыбке, демонстрирующей ряд неестественно ровных зубов. Кожа просвечивала синеватыми прожилками, как пергаментная бумага, натянутая на череп. А потом Эд увидел сине-чёрный след на шее – чёткий, ясный, будто выжженный в плоти. Мальчик крепко зажмурился, считая про себя, чтобы прогнать страх.

– Чего это вы не отзываетесь? – голос прозвучал прямо за спиной, неожиданно и неестественно чётко.

Дети вздрогнули синхронно. Эд инстинктивно рванулся вперёд, закрывая Мию своим телом. Мужчина в цилиндре стоял опасно близко. Так близко, что Эд различал желтоватый налёт на его зубах. Его глаза, казалось, совсем не моргали, а взгляд был неправильным – пристальным, голодным. Мия отпрянула, вжавшись в брата. Первый тихий всхлип сорвался с её губ сам собой, будто тело среагировало раньше сознания. Ей казалось, что воздух вокруг сгустился, превратившись в липкий сироп. Она чувствовала себя точно мотыльком, приколотым булавкой к бархатной подушке.

– Стой, стой! Не плачь! – Мужчина резко поднял ладони, пальцы его слегка дрожали. – Я вас напугал? Простите.

Слова звучали мягко, почти умоляюще, но Эд оставался неподвижным. Он крепко прижимал Мию к себе, машинально поглаживая её плечо. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал, как она дрожит, а собственное сердце бешено колотилось, будто пытаясь вырваться из груди. А незнакомец безмолвно стоял перед ними, словно изваяние. И вдруг он снял цилиндр. Медленно опустил внутрь руку, чёрная подкладка казалась бездонной, как вход в иной мир. Через мгновение он извлёк оттуда маленький цветок, хрупкий, словно сделанный из тончайшей бумаги, с едва уловимым сиянием. И протянул его девочке.

– Держи. Для тебя.

Мия затихла. Слёзы ещё блестели на ресницах, но пальцы сами потянулись к чуду.

– Он живой? – прошептала Мия, касаясь лепестка. Тепло разливалось по пальцам, такое настоящее, что на мгновение перебило страх.

Мужчина наблюдал за ней, его глаза отражали мерцание цветка.

– Вы фокусник? – спросила девочка, поднимая на него влажные от слёз глаза.

Мужчина замер на секунду, будто рассматривал её, как редкий экземпляр в коллекции.

– Можно и так сказать, – наконец ответил он, и его голос прозвучал слишком мягко для этого внезапно осипшего мира.

Эд молча наблюдал, не отпуская сестру. Его пальцы слегка дрожали, но он не сжимал кулаки, только прижимал Мию к себе, будто пытаясь пропустить через себя её страх.

– Мы ведь уже встречались, – продолжил мужчина, и его пальцы невольно потянулись к шее, к тому самому сине-чёрному следу. – Помнишь шарик?

Мия инстинктивно схватилась за карман, где лежали остатки лопнувшего шарика.

– Ой, жалко. Но ничего страшного. А теперь, – его голос стал ниже, серьёзнее, – Времени почти не осталось. Здесь опасно. Следуйте за мной. Быстро.

Он резко развернулся и стремительно, без колебаний, зашагал к шатру, словно каждый его шаг был рассчитан заранее. Но дети не двинулись с места. Эд почувствовал, как по спине пробежал ледяной холодок.

– Мы, пожалуй, пойдём, – сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Нас ждут родители.

Незнакомец внезапно замер, будто наткнулся на невидимую стену. Медленно обернулся. Тени будто сгустились вокруг его лица, резко очертив скулы, а губы сжались в тонкую белую полоску. Дети невольно отступили ещё дальше.

– Что в словах «здесь опасно» вам непонятно? – его голос прозвучал как хлопок бича. – Вернитесь!

Голос больше не был мягким. Он звучал, как приказ. А за спиной зияла чёрная пасть шатра, теперь совсем непохожая на ту, из которой дети когда-то с восторгом наблюдали за представлением. Они уже не слушали его, слова незнакомца тонули в тумане, будто их поглощала сама тьма. Эд и Мия, крепко сцепив руки, нырнули в белую пелену, отчаянно надеясь, что за ней найдётся выход. Но выхода не было. Вместо привычных тропинок немая пустота. Глухая, вязкая, затягивающая. Исчезло всё: небо, деревья, даже запахи. Только бесконечный туман, обволакивающий, как саван. Под ногами хрустела гравийная пыль, а сердце стучало так громко, что, казалось, вот-вот разорвёт грудь. С каждой секундой становилось всё страшнее, воздух холодел, шаги глушились. Кто-то зарычал где-то сбоку. С другой стороны лёгкие, шаркающие шажки, словно кто-то маленький крался за ними. Мия вцепилась в руку брата так, что побелели костяшки пальцев. Эд стиснул зубы и потащил её вперёд, как бы страшно не было. Шли почти наугад, только бы не стоять на месте. И тогда из тумана начали проступать силуэты. Сначала едва заметные тени, отбрасываемые невидимым светом, а потом всё ближе и ближе. Они окружали, сжимая кольцо. Шаги детей участились. Тени ускорились. Один из силуэтов взвыл, хриплый звук рассёк тишину, и дети побежали. Сердце колотилось, ноги подкашивались. И вдруг – удар. Из тумана метнулась тень, обвилась вокруг Мии, и впилась зубами в её руку. Она закричала, как животное в западне. Эд рванулся к ней, но в тот же миг оказался окружён. Тени тянулись к нему, готовые разорвать. И тут – тишина. Один за другим силуэты начали осыпаться, как песок. Исчезать, развеиваться прахом, будто их никогда не было. Последней исчезла та, что терзала Мию. Из клубящейся пелены вышел мужчина, с уставшим и хмурым лицом, почти суровым. В руках он сжимал цилиндр, словно это был не аксессуар, а оружие. Эд посмотрел на него с немой мольбой, не в силах вымолвить ни слова. Глаза мгновенно наполнились слезами. Он рухнул на колени рядом с сестрой. Та дрожала, кожа стала мертвенно-бледной, а рука будто таяла у него на глазах, рассыпаясь в прах. Фокусник не сказал ни слова. Он достал тот самый цветок, что подарил Мие, и оторвал два лепестка. Те словно ожили, закрутились и мягко обвили её пострадавшую руку, превращаясь в тонкий бинт.

– Теперь всё будет хорошо, – тихо сказал мужчина.

Эд разрыдался. Он прижал к себе Мию, потом подполз к незнакомцу и вцепился в него изо всех сил, бормоча сквозь слёзы благодарности. Тот усмехнулся, но сразу нахмурился и легонько шлёпнул мальчишку по затылку.

– Самовольничать, шляться по незнакомому месту, не понимая, что происходит? Безрассудство. Хотя не доверять первым встречным – это правильно.

Он замолчал. Долго смотрел на Эда, будто видел в нём что-то знакомое.

– Теперь пойдёте со мной? – продолжил фокусник.

– А у нас есть выбор? – Эд поднял на него усталые, полные страха глаза.

– Хотите остаться здесь? – мужчина пожал плечами. – Тогда я ухожу. Удачи.

– Нет! – Эд вскрикнул и сжал руку сестры.

– Вот и славно. Пора представиться – меня зовут Адам. А вы…

– Эд и Мия…

– Да, я знаю. Ну что ж, теперь мы знакомы. Вставай, бери сестру и идём.

– Но откуда Вы нас знаете? – слабо выдохнул мальчик.

Адам лишь криво ухмыльнулся и шагнул в туман, даже не оглянувшись.

– Не задавай лишних вопросов.

Эд бережно подхватил сестру. Совсем лёгкую, как пух, будто её тело вот-вот превратится в дым. Рука Мии, ещё недавно истаявшая в тени, постепенно затягивалась под действием волшебных лепестков. Те мерцали в полумраке шатра, точно осколки разбитого солнца. Адам шагал впереди. Его тень тянулась за ним неестественно длинной, будто за ним следовал кто-то невидимый. Вокруг застыло странное безвременье: карусель крутилась беззвучно, хотя никто её не запускал; попкорн в ларьках лежал неестественно ровными горками, будто высеченный из камня. В воздухе витал приторный запах сахарной ваты, смешанный с гарью. Заметив, что Эд немного запыхался, фокусник без слов взял Мию на руки и донёс до шатра. Там он уложил девочку на старую скамью, жестом указав Эду сесть рядом. Сверху сползла пыльная гирлянда с выцветшими флажками. Когда-то яркие рисунки теперь были неразличимы. Мия зашевелилась. Её глаза открылись, отражая дрожащий свет лепестков. Рука была цела. Волшебные лепестки, выполнив своё дело, рассыпались в прах. Эд хотел спросить о цветке, но фокусник лишь покачал головой.

– Потом. Сейчас идём.

– Куда? – Мия приподнялась, дрожа, как после тяжёлого сна.

– Домой. Вам здесь не место.

Услышав слово «домой», дети будто очнулись от долгого, тревожного сна. В их глазах вспыхнул свет: тёплый, домашний, как отблеск лампы в окне поздним вечером. Слово это прозвучало не просто как обещание, а как заклинание, пробуждающее в них всё самое родное: аромат клубничного торта, который Эд всегда любил, голос бабушки с её шуршащими пакетами, наполненными тайнами и подарками, папа с его глупыми шутками, мама, постоянно краснеющая из-за этого, и мягкий плед, пахнущий домом. Тревожное чувство всё ещё не покидало детей, но шаги их стали легче. Первая дверь открылась.

Глава 2: Белая чешуя

Всегда было любопытно: что же скрывается за кулисами? В городском цирке всё предельно ясно – гримёрки, реквизитные, костюмерные – места, где артисты ненадолго становятся обычными людьми. Но здесь, под шатром, не должно было быть ничего. Просто пол, натянутые канаты и ткань, за которой – трава, или, возможно – гравий. Однако мужчина открыл дверь, и за порогом не оказалось ни улицы, ни света. Только густая, плотная тьма, словно затянутая тканью ночи. Воздух вибрировал, как натянутая струна перед тем, как лопнуть. Адам стоял спокойно, будто знал, что именно ждёт его по ту сторону. Он смотрел в темноту с таким вниманием, словно пытался услышать её дыхание. Один шаг – и звук каблука глухо ударил по полу, будто разбудив пространство. Тьма дрогнула, как зеркало, покрытое пылью и отступила, обнажив странное помещение. Комнату, или отражение комнаты. Зеркала, десятки, сотни, бесконечные дубликаты реальности, уходящие в никуда. Свет здесь был мягким, зыбким, будто исходил не от ламп, а от самих стеклянных поверхностей. Стены не ощущались, только зеркала, которые, казалось, наблюдали за каждым движением. Фокусник шагнул внутрь, медленно вытянув руку вперёд, словно пробовал плотность воздуха. Его пальцы скользнули по пустоте, не встречая ни стекла, ни ткани. Он избегал смотреть в отражения, будто знал, что там можно увидеть. А дети стояли на пороге, чувствуя, как за их спинами будто бы сдвинулись декорации реальности. Шатёр, земля, тишина начали звучать иначе, как сон, который вдруг перестаёт быть просто сном.

– Входите, – прошептал он, и слова растворились в прохладном воздухе.

Мия шагнула первой. Её словно тянуло в эту зеркальную пустоту, где границы стирались, а отражения переставали подчиняться. Комната дышала ледяным воздухом, переливаясь обманчивым блеском. Не лабиринт, а ловушка: красивая, манящая, созданная чьим-то безумием. Здесь нужно было идти, не глядя по сторонам, чтобы не увидеть, как твоё отражение вдруг моргнёт тебе вслед. Эд застыл на пороге. Ненавидел такие места. С детства – тошнота, сжимающие виски тиски, паника, когда в зеркале движение возникает на секунду позже, чем должно бы. Сделал шаг. Дверь захлопнулась с сухим щелчком, будто ждала этого момента.

– Постойте! – крикнул он, и голос рассыпался эхом, как стекло.

– Копуша, чего так медленно? – донеслось в ответ. Голос Мии звенел, множился, отражаясь от стеклянных стен, будто смеялись сразу все её возможные версии, и каждая знала что-то, чего не знал он.

Эд рванулся вперёд. Лоб резко встретился со стеклом. Вскрик застрял в горле. Перед ним отражение: сестра и фокусник, но будто замедленные, плывущие в пространстве чужого мира. Он закричал снова, ответа не было. Только смех. Он звучал со всех сторон, заполняя уши, голову, грудь. Мигающий свет, всё вокруг одинаковое. Шаг, ещё один и ничего не меняется. Нельзя стоять, нельзя останавливаться. Руки вперед, как делал Адам, и движение вслепую. Тени шевелились в стеклах. Беззвучный шепот. Иногда он возвращался туда, где начинал. Минуты тянулись вязко, словно всё происходило под водой. Смех оборвался. Осталась только тишина и мерцающие лампы над головой.

– Кто-нибудь! – голос рассыпался в пустоте.

Никто не ответил. Отчаяние накрыло теплой волной. Он медленно опустился на пол. Поджал ноги, прижался лбом к коленям. Слёзы горячие, настоящие, хлынули сами. Вдруг тьма. Свет мигнул, на секунду погас. Сердце ударило раз, другой и на третьем ударе он увидел: на другом конце стояла фигура: высокая, тёмная, невозможная.

– Мистер Адам? Это Вы? – прошептал Эд, голос дрожал, как тонкая нить на ветру.

Фигура не ответила. Простояла мгновение – недвижимая, бездыханная – затем скользнула в сторону и растворилась в зеркальной глубине.

– Подождите! – он вскрикнул, и эхо разнесло его крик на сотни одинаковых отзвуков.

Он рванулся вперёд, забыв про осторожность. Слёзы застилали зрение, страх сжимал горло. Удар и лоб врезался в холодное стекло. Мир вспыхнул болью, затем погрузился во тьму. Эд рухнул на пол. Кровь тонкой, горячей струйкой потекла из носа. Тело отказывалось слушаться, будто придавленное невидимым грузом. В зеркале зашевелилось что-то белое. Чешуйчатый хвост извивался за стеклом, скользя по невидимой поверхности. Это была змея. Огромная, с глазами, как капли крови. Она кружила вокруг его отражения, тыкаясь мордой в преграду. Чёрный раздвоенный язык выстреливал вперёд, оставляя на стекле мутные следы. Её голова кружила вокруг тела, тыкаясь носом в стекло. Она не могла выбраться. И где-то в этой зеркальной бездне, сквозь шум в ушах, пробился голос.

– Эд? Эд, вставай!

Он вздрогнул, приподнялся на локтях. Голова раскалывалась, мир плыл перед глазами. Трава. Настоящая трава под пальцами. И Мия – живая, настоящая, с глазами, полными слёз, – уже обнимала его, дрожащими руками вцепившись в плечи. Люди. Их было много. Они столпились вокруг, протягивали руки, переговаривались встревоженными голосами.

– Дайте салфетку… Лёд… Воды! – кто-то выкрикнул из толпы.

Эд машинально принял салфетку, но не стал вытирать кровь. Шёпот нарастал, вопросы сыпались со всех сторон:

– Ты как?

– Как тебя зовут?

– Где твои родители?

Кто-то уже набирал номер скорой, торопливо диктуя адрес.

– Отойдите, дайте ему воздух! – резкий голос разрезал шум толпы.

Над Эдом склонилась девушка. Красивая до неестественности, будто сошедшая со старинного циркового листа афиши. Ее костюм сверкал, словно сотканный из тысячи блесток специально для волшебного номера. Золотистые волосы, уложенные в безупречный пучок, открывали лицо – безукоризненное, без единого изъяна, с кожей белоснежной и почти прозрачной. Лицо без пятнышка, без следов времени. Но больше всего поражали глаза – кристально-голубые, как замерзшие озера, с тем же ледяным холодом внутри. Ее красота была такой совершенной, что от нее хотелось отвернуться, но взгляд не слушался. Она наклонилась ближе, и ее пальцы осторожно коснулись его руки, будто боялась сломать, или словно прикасалась к чему-то чужому. Эд попытался встать. Тело не слушалось, пространство вокруг плыло, расплывались лица, шум, даже небо. Только кровь, медленно стекающая из носа, казалась чем-то реальным.

– О, Боже…бедненький, – прошептала она. Голос звучал ласково, но в нем было что-то, отчего по спине пробегал холодок, как от сладости, от которой неожиданно сводит зубы. – Пойдем со мной. Я отведу тебя к доктору.

– Спасибо, не надо…со мной всё хорошо, – тихо ответил он, не отрывая взгляда от ее ледяных глаз.

– Не бойся, – она слегка наклонила голову, – Я всего лишь остановлю кровь.

Голос у неё был по-прежнему ласковым, почти материнским, но в нём что-то дрогнуло. Какая-то фальшь, будто отрепетированная интонация актрисы, повторяющей знакомую реплику сотый раз. Эд покачал головой, коротко буркнул, что с ним всё в порядке. Его голос прозвучал приглушенно, а пальцы сжались вокруг сестринской руки. Они вместе возвращаются в шатёр. Девушка, что только что была рядом, исчезает, словно никогда и не существовала. Толпа рассаживается по местам, антракт заканчивается, шум рассеивается. Эд сидел, ссутулившись. В его глазах застыл немой вопрос. Он не помнил падения, не понимал, почему вокруг были встревоженные лица. Мия, не поворачивая головы, говорит едва слышно:

– Ты просто упал, – прошептала Мия, не поворачивая головы. – Без причины. Долго не приходил в себя.

Он не ответил. Только уставился вперед, будто вглядывался в туман. Свет погас. На мгновение воцарилась абсолютная тьма. В ней шевельнулся шорох, пронесся сдавленный вздох. На арену выходит Шпрехшталмейстер и его голос пронзает тишину. Он объявляет следующий номер:

– Загадочный танец со змеёй! Артистка Мэри!

Прожекторы выстреливают в темноту, выхватывая из мрака фигуру. В зале что-то меняется, тревога висит в воздухе, острая и необъяснимая. Из клубов дыма, словно из глубины чужого сна, появляется Мэри. Ее тело обернуто в струящиеся золото и изумруд, ткань сливается с кожей, мерцая при каждом движении, как змеиная чешуя. На ее плечах извивается длинная, гибкая змея цвета темного меда и бронзы. Она плавно скользит по рукам артистки, будто продолжение ее тела. Музыка начинается не сразу. Сначала лишь биение сердца, гулкое, как будто бьющееся где-то в самом шатре. Потом низкий, звериный гуд, будто кто-то провел смычком по натянутой струне. И под этот странный звук, Мэри начинает двигаться. Ее движения то медленные, как тень, то резкие, как вспышка молнии. Руки то раскидываются, как крылья, то изгибаются, как щупальца, то вьются в воздухе, словно гибкие лозы. Змея повторяет каждый ее изгиб – обвивает шею, скользит по бедрам, переплетается с ее телом, не боясь падения, не причиняя боли. Ее язык выстреливает в воздух, улавливая вибрации толпы. Глаза Мэри закрыты. Лицо спокойное, почти безмятежное, как у спящей. Но в каждом мускуле виднелся абсолютный контроль. Она не танцует со змеей. Она становится ею. Или, может быть, это она ведет ее, диктуя ритм, уводя в ритуал, понятный только им двоим. Свет меняется от золотого к зелёному, от зелёного к алому. На полу вспыхивают узоры, как древние символы, рисуемые огнём. Мэри кружится в вихре, змея словно вспархивает, вздымаясь вверх, образуя над её головой живой венец. В этот момент весь шатёр замирает. Кто-то забывает дышать. Кто-то чувствует, как по коже бегут мурашки. Танец больше не кажется номером, он становится заклятием, древним и неразгаданным. И вот финальный аккорд. Свет гаснет резко, как обрезанный ножом. В темноте слышится шепот, легкое шипение, будто эхо яда, который не причинил боли, но изменил что-то внутри навсегда. Танец достигает своего пика, движения Мэри становятся всё быстрее, резче, будто внутри неё что-то вырывается наружу. Змея, будто ощущая приближение развязки, извивается всё стремительнее. И вдруг остановка. Полная, гробовая тишина. Мэри замирает в нелепо изогнутой позе, как фарфоровая кукла, которую забыли опустить. Глаза широко распахнуты, в них вспыхивает нечто нечеловеческое. Она подносит руку к лицу змеи. Та медленно приподнимает голову, красные глаза сверкают. А потом – резкий, хищный рывок. Змея кусает ее. Тонкие клыки впиваются в шею, точно и быстро. Густая, молочная жидкость сочится из ранки. Тонкие клыки, но явственные, вонзаются в плоть. И в тот же миг, словно подкошенная, Мэри беззвучно валится назад. Падает, будто отброшенная невидимой рукой. Змея соскальзывает с её тела и уползает в темноту, исчезая под ареной. Артистка лежит неподвижно. Мёртвая. Шквал аплодисментов. Публика в восторге, люди смеются, хлопают, свистят, вскакивают на ноги. Никто не кричит, никто не зовёт помощи. Словно всё это – часть сценария. Как будто укус и смерть были идеальной финальной нотой танца. Свет медленно возвращается. Тело Мэри исчезает, словно растаяв в дыму. В воздухе остается лишь сладковатый, приторный запах. Аплодисменты не стихают. Люди кричат «браво!», глаза сверкают, лица озарены восторгом. Мия смеется, хлопает в ладоши, глаза горят. Она заворожена, увлечена этим странным, гипнотическим танцем, который закончился смертью – и почему-то это кажется ей прекрасным. Её ладони бьют всё быстрее, громче, чем у всех вокруг. Она даже привстаёт, чтобы лучше видеть сцену. Эд сидит рядом, и его руки остаются на коленях. Он не может пошевелиться. Сердце стучит слишком громко. Ему кажется, что только он понимает произошедшее. Только что он видел, как зрачки её глаз погасли не театрально, не в шутку, а по-настоящему. Видел, как змея скользнула прочь. Он смотрит на сцену, где уже почти не видно тела, скрытого мраком и дымом. Смотрит на сестру, захваченной чужим восторгом и чувствует: всё не так. Это неправда, это обман. Или, наоборот, страшная правда, которую все добровольно приняли как игру. Он хочет что-то сказать, окликнуть Мию, но слова застревают в горле, как будто у него отобрали голос. Ему вдруг становится холодно, всё представление, шум, аплодисменты отдаляются, будто он сидит под водой, а мир над поверхностью продолжает веселиться. А рядом Мия – она ещё продолжит хлопать, её улыбка слишком широкая, глаза слишком блестящие. Ладони хлопают в странном ритме. Сестра медленно поворачивает голову: уголки её губ неестественно подрагивают, будто кто-то дергает за невидимые ниточки.