Северная роза гарема

Вечером того же дня Лейла-ханым лично пришла к ней с новостями.

– Завтра, после полуденной молитвы, Повелитель почтит гарем своим визитом. Ты будешь в числе прислуживающих в диван-хане. Смотри не подведи. И… – наставница сделала паузу, ее строгое лицо смягчилось. – Будь осторожна, дитя. Взгляд султана… он не всегда несет благосклонность. Иногда он несет смерть.

Ночь для Гюль оказалась долгой и бессонной. Она ворочалась на своей тахте, прислушиваясь к звукам затихающего дворца. Перед ее внутренним взором проносились образы прошлого: лицо отца, полное любви и гордости; улыбка матери; пылающий дом; дорога в неволю; унизительные уроки в гареме. Все это привело ее к этому моменту. Завтрашний день был ее Рубиконом. Перейдя его, назад пути не будет.

«Стань сильной», – вспомнились ей слова Матрены.

Она сжала кулаки. Она не будет унижаться. Она не будет пресмыкаться. Она встретит свою судьбу с гордо поднятой головой. Пусть даже эта голова полетит с плеч.

Утро началось с усиленной подготовки. Служанки, присланные Лейлой-ханым, умащивали ее тело драгоценными маслами, ароматизировали волосы, наносили на лицо тонкий слой косметики, подчеркивающий ее бледную кожу и голубые глаза. Ее одели в одежды из тончайшего голубого шелка, цвета, который редко встречался в гареме и который удивительным образом гармонировал с ее глазами. На шею повесили легкое серебряное ожерелье. Когда она посмотрела на свое отражение в полированном серебряном зеркале, ее поразила перемена. Перед ней стояла не та испуганная, замученная девушка, что прибыла сюда несколько месяцев назад. Перед ней была женщина. Строгая, прекрасная и абсолютно спокойная. В ее глазах горел холодный огонь решимости.

Фирузе, помогавшая ей, смотрела на подругу с восхищением и страхом.

– Ты выглядишь… как королева, Гюль, – прошептала она. – Будь осторожна. Айше не успокоится. Она будет пытаться навредить тебе.

– Я знаю, – кивнула Гюль. – Но сегодня я не позволю ей или кому бы то ни было испортить мне этот день.

Наконец настал час. Группу из десяти девушек, включая Гюль и Айше, провели через лабиринт коридоров в диван-хану – приемный зал султана в гареме. Это было просторное помещение с низкими диванами, застеленными бархатными подушками. Стены были украшены изразцами с причудливыми узорами, а с потолка свисала огромная хрустальная люстра. Воздух был густым от аромата амбры, сандала и дорогого табака.

Девушки выстроились вдоль стены, опустив головы и сложив руки на груди. Гюль стояла рядом с Фирузе, чувствуя, как дрожь пробегает по ее спине. Она заставила себя дышать ровно и глубоко. Айше, стоявшая чуть поодаль, бросила на нее колкий взгляд, полный ненависти.

В зале воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим перешептыванием евнухов. Все ждали.

И вот раздался скрип двери. В зал вошел он.

Султан Мурад IV.

Первое, что поразило Гюль, – он не был гигантом, каким она его представляла. Он был высок, но не исполинского роста. Его плечи были широки, а фигура – атлетически-сложенной, гибкой и мощной, как у пантеры. На нем был простой, но дорогой кафтан из темно-зеленого бархата, подпоясанный кушаком, в котором был, заткнут изогнутый ятаган. Его лицо… оно было молодым, но на нем лежала печать такой усталости, такой неподъемной тяжести, что ему можно было дать все сорок. Черты его были резкими, властными: орлиный нос, твердый подбородок, густые брови. Но больше всего Гюль поразили его глаза. Темные, почти черные, глубоко посаженные. Они не бегали по залу, не выискивали ничего. Они медленно скользили по присутствующим, и казалось, что этот взгляд видит не внешнюю оболочку, а саму суть, все тайные мысли и страхи.

Он прошел к центральному дивану и опустился на него с той же естественной грацией, с какой хищник ложится на свой утес. Он не произнес ни слова. Лишь кивком разрешил присутствующим сесть. Евнух подал ему длинный чубук, и султан медленно затянулся, выпуская облачко дыма.

Началась церемония. Подносили сладости, шербет, фрукты. Девушки, включая Гюль, по очереди подходили, чтобы налить ему напиток или предложить блюдо. Каждый ее шаг, каждое движение были отточены до автоматизма на уроках Лейлы-ханым. Она двигалась плавно, молча, опустив глаза. Но внутри все было сжато в тугой комок.

И вот настал ее черед. Она должна была поднести кувшин с прохладным шербетом и наполнить его хрустальную чашу. Она сделала шаг вперед, чувствуя на себе тяжелый взгляд Айше. Ее пальцы сомкнулись на ручке кувшина. Он был холодным и скользким от конденсата.

И в этот самый момент Айше, проходя мимо с подносом сладостей, «случайно» задела ее плечом. Удар был точным и сильным. Пальцы Гюль разжались. Время замедлилось. Она увидела, как кувшин выскальзывает из ее рук, описывает в воздухе дугу и с оглушительным, хрустальным звоном разбивается о мраморный пол. Ледяной шербет брызнул во все стороны, несколько капель попали на бархатные шаровары султана.

В зале воцарилась гробовая тишина. Казалось, даже воздух перестал двигаться. Все присутствующие замерли в ужасе. Нарушение этикета, да еще в присутствии Повелителя, было страшным преступлением. А осквернение его одежды… это могло караться смертью.

Гюль стояла над осколками, не в силах пошевелиться. Сердце ее бешено колотилось, в ушах стоял звон. Она видела торжествующую, быструю улыбку Айше, промелькнувшую на ее лице. Это был конец. Все ее планы, вся ее борьба – все рухнуло в одно мгновение.

И тогда она подняла голову.

Она не посмотрела на разгневанного главного евнуха, не взглянула на перепуганных подруг. Ее взгляд, синий и прямой, как стальной клинок, встретился с взглядом султана Мурада.

Она ждала гнева. Ожидала, что он прикажет схватить ее, выбросить в Босфор. Но ничего этого не произошло.

Мурад не двинулся с места. Его темные глаза изучали ее с холодным, безразличным любопытством. В них не было ни гнева, ни удивления. Был лишь интерес. Интерес к тому, как она себя поведет. Увидит ли он в ее глазах страх, панику, раболепное моление о пощаде?

Но он увидел не это. Он увидел себя. Ту же усталость. Ту же готовность принять удар судьбы. Ту же стальную волю, не сломленную ни пленом, ни унижением, ни страхом смерти.

Эта молчаливая встреча взглядов длилась вечность. Весь зал замер, затаив дыхание.

Наконец, Мурад нарушил тишину. Его голос был низким, глухим, без единой нотки гнева.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Голос его прозвучал так неожиданно и так тихо, что Гюль на секунду опешила. Потом, превозмогая ком в горле, она ответила, и ее голос, к ее собственному удивлению, прозвучал ровно и четко:

– Гюль, мой повелитель.

– Гюль… – он повторил это имя, словно пробуя его на вкус. – Цветок. Северный.

Он не сказал больше ни слова. Не сделал никакого распоряжения. Он просто отвернулся, снова затянулся из своего чубука и жестом разрешил продолжать церемонию, как будто ничего не произошло.

Евнухи, опомнившись, бросились убирать осколки. Церемония продолжилась, но атмосфера в зале изменилась кардинально. На Гюль теперь смотрели не как на провинившуюся рабыню, а как на человека, которого только что заметил сам султан. И не просто заметил, а удостоил вопроса.

Для Айше это было сокрушительным поражением. Ее лицо побелело от бессильной ярости. Ее план не просто провалился – он обернулся против нее самой.

Когда церемония закончилась и султан удалился, Гюль, все еще находясь в состоянии шока, пошла к выходу. Рука Лейлы-ханым легла на ее плечо.

– Иди в свои покои, – тихо сказала наставница. И в ее глазах Гюль прочла не упрек, а нечто похожее на уважение. – И никому ни слова. То, что произошло сегодня… это между тобой и им.

Гюль кивнула и, не глядя ни на кого, вышла в коридор. Она шла, почти не видя дороги, ее колени подкашивались. Она добралась до своей комнаты, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, пытаясь перевести дыхание. Только сейчас до нее стало доходить, что произошло. Она не только осталась жива. Она привлекла к себе внимание самого могущественного человека империи. И этот интерес был страшнее любой казни.

Тем же вечером, в своих личных покоях, султан Мурад IV остался наедине с собой. Он сбросил с себя бархатный кафтан и остался в простой льняной рубахе. Он подошел к окну, выходившему на Босфор, и смотрел на огни города, медленно зажигавшиеся в сумерках.

Его мысли возвращались к той девушке. К Гюль. Ее образ врезался ему в память. Не красота – красивых женщин в его гареме было много. А ее взгляд. Этот прямой, бездонный, синий взгляд, полный спокойной решимости. В нем не было ни капли лести, ни капли страха. В нем была правда.

И эта правда на мгновение пробила брешь в той броне, которой он окружил себя за долгие годы правления. Броне из жестокости, подозрительности и одиночества.

Он отвернулся от окна, и его взгляд упал на старый, потертый ковер, лежавший перед камином. И внезапно, против его воли, память отбросила его на много лет назад.

Ему было двенадцать лет. Ночь. Глубокие, темные подвалы Топкапы. Воздух был спертым, пахнущим сыростью, мышами и страхом. Он, мальчик-султан, сидел, прижавшись спиной к холодному камню, и слушал ужасающие звуки, доносившиеся сверху. Это был грохот, крики, звон стали, дикое гиканье. Это бунтовались янычары, некогда верная опора его отца.

Рядом с ним дрожала его кормилица, старая женщина, прикрывавшая его своим телом. «Тише, мой мальчик, тише», – шептала она, но ее голос дрожал еще сильнее, чем его тело.

Дверь в подвал с грохотом распахнулась. На пороге стоял его дядя, человек, которому он доверял. В руке он сжимал окровавленную саблю. Его лицо, обычно улыбчивое, было искажено жаждой власти.

«Выходи, племянник, – просипел он. – Твой час пробил. Трон требует нового хозяина».

И в этот момент из-за спины дяди выскочил верный евнух, старик, учивший Мурада грамоте. Он бросился на предателя с криком: «Беги, мой султан!»

Сабля дяди описала короткую дугу. Крик оборвался. Теплые брызги крови попали на лицо Мурада. Он замер, не в силах отвести взгляд от падающего тела своего защитника, от его глаз, в которых навеки застыли преданность и ужас.

Этот запах крови, смешанный с запахом страха и предательства, навсегда врезался в его память. В ту ночь он выжил. Его спасли верные люди, ворвавшиеся в подвал. Его дядя был схвачен и казнен. Но мальчик, которым он был, умер в ту ночь. Родился султан Мурад IV – жестокий, непреклонный, видящий заговор в каждой тени и не доверяющий никому. Жестокость стала его щитом. Единственным, что отделяло его от смерти.

С тех пор он носил эту броню. Он казнил, не задумываясь, подавлял мятежи огнем и мечом, правил железной рукой. И с каждым годом одиночество за этой бронёй становилось все невыносимее.

Мурад с силой тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Он снова стал тем, кем должен был быть – Повелителем, Тенью Аллаха. Но образ девушки с синими глазами не уходил. В ее взгляде он увидел не рабскую покорность, а ту же внутреннюю крепость, что была и в нем. Только ее крепость была построена не на жестокости, а на чем-то ином. На достоинстве. И это его одновременно пугало и притягивало.

Он позвал главного евнуха.

– Джезаирли-ага. Та девушка… Гюль. Русская. Я хочу знать о ней все. Как она попала сюда. Как вела себя все это время. Все.

Евнух почтительно склонил голову, скрывая удивление.

– Слушаюсь, мой султан.

На следующее утро Гюль проснулась знаменитостью. Когда она вышла из своей комнаты, все взгляды в коридоре были прикованы к ней. Одни смотрели с подобострастным страхом, другие – с завистью, третьи – с ненавистью. Айше, встретив ее у фонтана, не сказала ни слова, лишь бросила на нее взгляд, полный такой лютой ненависти, что по спине Гюль пробежали мурашки.

Ее позвали к Валиде Кёсем.

Сердце Гюль снова заколотилось. Встреча с матерью султана была не менее страшным испытанием, чем встреча с ним самим.

Покои Валиде были воплощением роскоши и власти. Здесь все говорило о том, что хозяйка этих комнат держит в своих руках нити не только гарема, но и всей империи. Сама Кёсем сидела на низком диване, заставленном шелковыми подушками. Она была небрежно одета, но каждая складка ее халата, каждое украшение в ее волосах было продумано и говорило о ее статусе.

– Подойди ближе, дитя, – сказала она, и ее голос был мягким, но в нем чувствовалась сталь.

Гюль подошла и опустилась в почтительном поклоне.

– Встань. Дай на тебя посмотреть.

Гюль подняла голову и встретилась взглядом с Кёсем. Глаза Валиде, огромные и пронзительные, изучали ее с холодной проницательностью хищной птицы.

– Мой сын проявил к тебе интерес, – констатировала Кёсем. – Это редкость. Обычно его внимание к женщинам… мимолетно. Объясни мне, что в тебе такого особенного, «Цветок с севера»?

Гюль понимала, что каждое ее слово сейчас на счету.

– Я не знаю, госпожа. Я лишь невольница, которая старается выполнять свои обязанности.

– Не скромничай, – сухо парировала Кёсем. – Я вижу все, что происходит в этих стенах. Я видела, как ты училась. Видела, как ты держала удар. И я видела, как ты посмотрела на моего сына. В этом взгляде не было страха. Было… понимание. Это опасно, девочка. Понимаешь ли ты это?

– Понимаю, госпожа, – тихо сказала Гюль.

– Хорошо, – Кёсем откинулась на подушки. – Интерес моего сына дает тебя привилегии. Завтра тебя переведут в покои получше. Тебе назначат личную служанку. Но помни: чем выше ты поднимаешься, тем больнее падать. И здесь, наверху, нет друзей. Есть только соперницы. И я буду внимательно следить за тобой. Один неверный шаг… и ты исчезнешь. Понятно?

– Понятно, госпожа.

– Ступай.

Гюль вышла из покоев Валиде, чувствуя себя так, будто прошла по острию ножа. Она получила и покровительство, и предупреждение. Ее статус изменился официально. Она стала «гёзде» – удостоенной взгляда султана. Это открывало перед ней новые двери, но и делало ее мишенью для всех.

В последующие дни ее жизнь переменилась. Ее перевели в светлые, просторные покои с видом на внутренний сад. К ней приставили молодую, смышленую служанку-гречанку по имени Элени. К ней стали относиться с подчеркнутым уважением даже те калфы, которые раньше могли ее отчитать.

А через несколько дней к ней через евнуха пришел первый подарок от султана. Это была не драгоценность, не украшение. Это была книга. Тонкий томик стихов персидского поэта. Приложенная записка гласила всего два слова: «Для Гюль».

Она взяла книгу в руки, ощущая тонкую кожу переплета. Это был не просто подарок. Это было послание. Он знал. Знал.

Она взяла книгу в руки, ощущая тонкую кожу переплета. Это был не просто подарок. Это было послание. Он знал. Знал, что она образована, что читает. Он видел не просто тело, но и ум. Эта мысль взволновала ее сильнее, чем любое украшение.

В последующие недели ее жизнь обрела новое измерение. Теперь она была не просто ученицей, но и участницей тонкой, сложной игры, правила которой нигде не были написаны, но которую каждая женщина в гареме вела с рождения или с момента попадания сюда.

Айше не сдавалась. Ее атаки стали более изощренными. Однажды у Гюль пропала любимая шкатулка – подарок Фирузе. Нашли ее у служанки Элени, которую Айше подкупила, чтобы подбросить вещь и затем "случайно" найти. Но Гюль, наученная горьким опытом, заранее заметила пропажу и успела предупредить Лейлу-ханым. Скандал удалось замять, но Элени была изгнана, а Гюль получила суровый урок: доверять нельзя никому.

Несмотря на интриги, ее статус укреплялся. Через несколько дней после инцидента с книгой, султан снова посетил гарем. На этот раз он не проводил официальных приемов, а просто гулял по саду в одиночестве, сопровождаемый лишь двумя телохранителями. Гюль, находившаяся в беседке с Фирузе, замерла, увидев его. Он заметил ее и жестом подозвал.

– Ты прочитала книгу? – спросил он без предисловий.

– Да, мой повелитель.

– И что ты поняла?

Гюль на мгновение заколебалась, потом подняла на него глаза.

– Я поняла, что даже у повелителя мира бывают моменты, когда он чувствует себя одиноким. И что поэзия – это мост через это одиночество.

Мурад смотрел на нее, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на удивление. Никто и никогда не осмеливался говорить с ним так прямо.

– Ты слишком смела для рабыни, – сказал он, но в его голосе не было гнева.

– Я не рабыня, мой повелитель. Я – твоя пленница. И между этими понятиями есть разница.

Он изучающе смотрел на нее еще мгновение, потом кивнул и, не сказав больше ни слова, продолжил прогулку. Но Гюль заметила, что его плечи, всегда напряженные, на мгновение расслабились.

Эта короткая встреча не укрылась от внимания Валиде Кёсем. На следующий день Гюль снова вызвали к ней.

– Ты говорила с моим сыном, – констатировала Кёсем. Ее лицо было невозмутимым. – О поэзии. Об одиночестве. Ты знаешь, что подобные разговоры могут стоить тебе жизни?

– Знаю, госпожа. Но он спросил. А я не могу лгать.

Кёсем медленно покачала головой.

– Глупая девочка. Или очень умная. Я еще не решила. – Она сделала паузу. – Мурад… мой сын… он несет бремя, которое сокрушило бы любого другого. Он не может позволить себе слабость. Никому. И особенно женщине из гарема. Если ты станешь для него утешением, ты станешь и его уязвимостью. А уязвимость султана – это слабость всей империи. Тебя уничтожат. И те, кто ненавидит его, и те, кто любят его. Поняла ли ты это?

Ледяной ужас сковал Гюль. Она поняла. Поняла все. Ее возвышение было не наградой, а назначением на роль мишени.

– Поняла, госпожа.

– Хорошо. Теперь слушай внимательно. Ты привлекла его внимание. Это факт. Тебе не избежать своей судьбы. Но ты можешь выбрать, как ее прожить. Ты можешь стать его слабостью, и тогда погибнешь, утянув за собой, возможно, и его. Или… – Кёсем пристально посмотрела на нее, – ты можешь стать его силой.

– Как? – прошептала Гюль.

– Глаза и уши султана везде. Но есть места, куда они не проникают. Женские покои его врагов. Постели его советников. Гарем – это не просто место для утех. Это улей, где собирается мед информации. Мурад слишком горд, чтобы использовать эти каналы. Но я – нет. А теперь… теперь и ты можешь.

Гюль смотрела на Валиде, осознавая грандиозность и опасность того, что ей предлагали. Ей предлагали стать шпионкой. Агентом самой Кёсем Султан.

– Почему я? – вырвалось у нее.

– Потому что ты чужая. У тебя нет здесь ни рода, ни племени. Тебе не на кого опереться, кроме как на нас. И потому что мой сын смотрит на тебя. А где его взгляд – там и доверие. Разумное ли, неразумное ли – не важно. Ты будешь его глазами и ушами там, куда он сам не может заглянуть. Ты будешь служить ему. И мне. Таким образом, ты обеспечишь себе защиту. Мою. И будешь полезна ему. Это единственный способ выжить на той высоте, на которую ты забралась.

Гюль молчала, переваривая услышанное. Это был договор с дьяволом. Но другого выхода у нее не было. Одиночество в гареме было смертным приговором.

– Я согласна, госпожа.

Кёсем улыбнулась, и ее улыбка была подобна блеску стали.

– Умная девочка. Начинай с малого. Присматривайся. Слушай. Айше связана с визирем Кара Мустафой-пашой. Он недруг моего сына. Узнай, что она передает ему через своих служанок. Тебе поможет Лейла-ханым. Она знает, как устроены эти каналы.

С этого дня жизнь Гюль превратилась в двойную игру. Снаружи – молодая наложница, удостоенная внимания султана. Внутри – агент, впервые в жизни занявшийся не выживанием, а наступлением.

Она училась искусству незаметного наблюдения. Запоминала, кто с кем общается, какие слухи циркулируют, кто из служанок к кому ходит. Лейла-ханым, оказавшаяся давним и верным агентом Кёсем, учила ее читать между строк, видеть тайные знаки в, казалось бы, невинных жестах.

Однажды вечером, сидя в саду, она стала свидетельницей встречи Айше с одной из служанок главного садовника. Разговор был коротким, но Гюль заметила, как служанка передала Айше маленький сверток. Позже, через Лейлу, она выяснила, что садовник – родственник того самого Кара Мустафы-паши. Сверток, как удалось установить, содержал не яд или ядовитые травы, как она опасалась, а… семена редкого цветка. Казалось бы, ерунда. Но Гюль, посоветовавшись с Лейлой, доложила об этом Кёсем.

– Цветок? – Валиде задумалась. – Аллата? Да… его аромат вызывает головные боли и беспокойство. В больших дозах – галлюцинации. Мурад иногда страдает мигренями… Хорошо, Гюль. Ты не ошиблась в выборе. Теперь мы знаем их следующий ход.

Через несколько дней садовник и служанка были арестованы по обвинению в воровстве. Айше не пострадала, но ее канал связи был перерезан. Она поняла, что ее раскрыли, и с этого момента ее ненависть к Гюль достигла нового накала.

Тем временем, Мурад продолжал проявлять к Гюль интерес. Он никогда не вызывал ее к себе официально, но их случайные встречи в саду или библиотеке стали чаще. Их разговоры всегда были короткими, полными невысказанного. Он говорил о государственных делах, о войне с Сефевидами, о трудностях правления. Она слушала, иногда задавала вопросы, которые заставляли его задуматься. Она видела, как в его присутствии он постепенно сбрасывал с себя часть своей тяжелой ноши, позволяя себе быть просто человеком, а не полубогом.

Однажды ночью, когда гарем уже спал, Гюль не могла уснуть. Она вышла в сад, к тому самому фонтану, где когда-то разбила кувшин. Лунный свет заливал мраморные плиты, превращая их в серебро. И тут она услышала музыку. Ту самую, грустную и мелодичную, что слышала в первую ночь. Она пошла на звук.

В одной из беседок, скрытой тенью, сидел Мурад. В его руках был саз. Он играл, не замечая ничего вокруг. Его лицо, освещенное луной, было уставшим и печальным. В эти мгновения он не был грозным султаном. Он был молодым человеком, несущим неподъемную ношу.

Гюль замерла, не решаясь потревожить его. Но он заметил ее. Его пальцы замерли на струнах. Звук оборвался.

– Я не хотела мешать, – тихо сказала она.

– Ты не мешаешь, – его голос был глухим. Он отложил саз. – Я не могу спать. Сны… бывают тяжелыми.

Он смотрел на нее, и в его глазах она снова увидела того мальчика из подвала. Того, кто видел кровь и предательство.

– Иногда… – начала она осторожно, – иногда нужно позволить себе чувствовать боль. Чтобы она не съела тебя изнутри.

Он резко встал.

– Ты не знаешь, о чем говоришь! – его голос прозвучал резко, по-прежнему властно. Но в нем слышалась боль. – Я не могу позволить себе боль! Я не могу позволить себе слабость! Империя… она как дикий зверь. Расслабишь хватку на мгновение – и она разорвет тебя на куски.

– А кто поддержит тебя, мой повелитель? – тихо спросила Гюль. – Кто разделит с тобой это бремя?

– Никто! – отрезал он. Это мой крест. И мой отец, и мой дед… все они несли его в одиночку.

– Но разве они были счастливы? – осмелилась она.

Он замер, глядя на нее с изумлением. Никто и никогда не спрашивал его о счастье. О нем самом, а не о султане.

– Счастье? – он горько усмехнулся. – Счастье не для повелителей. Для нас есть только долг. И одиночество.

Он прошел мимо нее, его плечи снова были напряжены, как стальные пружины. Но на пороге беседки он остановился и, не оборачиваясь, сказал:

– Твоя книга… я пришлю тебе другую. Персидского поэта. Там есть стихи о… о садах. Может, они напомнят тебе о доме.

И он ушел, растворившись в ночи.

Гюль осталась одна, дрожа от смеси страха и какого-то нового, щемящего чувства. Она понимала, что между ними возникла связь, опасная и невозможная. Она также понимала, что Айше и ее покровители не простят ей этого. Буря приближалась. И она должна быть готова.

На следующее утро в гарем пришла весть: Султан Мурад IV объявляет о начале подготовки к большому военному походу. Цель – Багдад. Империя снова готовилась к войне. И это означало, что гарем, этот хрупкий и опасный мир, ждали новые потрясения. Гюль стояла у своего окна, глядя на двор, где уже кипела деятельность, и думала о том, что ее личная битва только начинается. Битва за сердце султана. Битва за свое место в этом мире. И битва за выживание.