Сонные трели лесных фей в теплом шепоте сказочных окон
- -
- 100%
- +
– Потому что кто-то украл эхо, – произнёс дуб низким голосом.
– Украл?
– Да, – ответил дуб. – Без эха звуки теряются. Ветер принёс дурные вести: в северных чащах появился туманный зверь. Он собирает все эхо в мешок и уносит в бездну сна, где ничто не отзывается.
Фликируш опустил голову. Без эха музыка мертва. А если музыка умрёт – лес не заснёт. И звери станут нервными, тревожными, перестанут верить в покой.
– Я должен вернуть его, – сказал он тихо.
Дорога к северу была длинной. Фликируш шёл через сумеречные овраги, через поляны, где росли грибы, похожие на миниатюрные зонтики. Он встречал светляков, которые светили ему путь, и белок, что дарили орешки – «на удачу». Даже старый лось поклонился ему, когда узнал, зачем тот идёт: ведь у всех зверей был свой сон, и каждый знал, кому он обязан этими тёплыми ночами. Шёл день, шёл другой. На третью ночь начался снегопад. Снег падал медленно, не холодя, а будто обнимая всё вокруг. Фликируш не мёрз – он был создан из дыхания леса, а не из плоти и крови. Но флейта на груди звенела от холода, и звук её был глух, как вздох. Вскоре впереди показалась равнина – без деревьев, без травы, только белый покров, тянущийся до горизонта.
А в самом центре стоял кто-то большой. Он был похож на ком тумана, но с глазами, как два серых озера. Его шерсть – если это была шерсть – текла, как дым, а дыхание пахло инеем. Это был Туманный Зверь.
– Кто осмелился тревожить мой покой? – прогудел он.
– Я, Фликируш. Я ищу эхо, что ты забрал. Без него лес не уснёт.
– Зачем им сон? – спросил зверь. – В сне нет движения. Я собираю эхо, чтобы мир стал тише. Пусть всё спит вечно.
Фликируш замер.
Он понял, что зверь не злой. Он просто устал. Слишком давно он слушал шум мира.
– Ты хочешь, чтобы всё спало?
– Да. Даже звёзды.
Маленький дух вздохнул.
– Но сон без пробуждения – не сон. Это пустота. Я не хочу тишины без сердца.
Зверь задумался. Его глаза дрогнули, как замерзшие озёра.
– Тогда сыграй, – сказал он. – Сыграй для меня. Если я услышу в твоей песне то, чего не понимаю – я отпущу эхо. Если нет – ты останешься здесь навсегда.
Фликируш поднял флейту. Она была тяжела, словно пропиталась молчанием. Он поднёс её к губам – и закрыл глаза. Первый звук был тихий, как дыхание снежинки. Второй – мягче шелеста крыльев совы. А потом звуки стали тянуться друг за другом, как ручейки. Он играл не ноты – он играл чувства. Тепло лапы медвежонка, который нашёл моховую постель. Тихое мурлыканье лисёнка во сне. Шепот листьев, которые не боятся ветра.
Всё, что знал лес, всё, чем жил – всё текло через флейту.
Туманный Зверь слушал.
Сначала он стоял неподвижно, но потом его очертания начали меняться. Серый туман просветлел, стал голубоватым, словно утренний лёд под солнцем. Из его глаз скатилась прозрачная слеза, упала на землю и превратилась в камушек – чистый, звенящий, как крошечное эхо.
– Я… слышу, – произнёс он наконец. – В твоей музыке есть свет. Я забыл, что такое свет. Возьми моё эхо. Пусть оно живёт там, где нужно.
Он протянул лапу – или облако, похожее на лапу – и положил перед Фликирушем мешочек из инея. Внутри дрожали тысячи блестящих искорок – эхо всех звуков, украденных зверем. Когда Фликируш вернулся в лес, было раннее утро. Деревья дрожали от нетерпения, как дети, ожидающие сказку. Он стал на старый камень, вдохнул – и дунул в флейту. Сначала из неё вылетел один звук – звонкий, как капель. Потом второй, третий – и вдруг весь лес ожил. Река засмеялась, совы зевнули, белки зашептались.
Звуки возвращались домой. Фликируш улыбнулся. Он почувствовал, как вместе с эхом возвращается дыхание сна. Мягкого, как мох. Лес снова стал тем, чем был всегда – живым и мечтательным. С тех пор каждую ночь он играл, но уже немного иначе. Его музыка стала глубже, теплее. В ней жило то самое понимание, что пришло к Туманному Зверю: тишина – не враг звуку. Они просто друзья, которые должны сменять друг друга.
Иногда звери видели, как над поляной медленно кружит туман. Но теперь в нём звучала тихая мелодия. Это значит, что Туманный Зверь тоже слушал – и, может быть, даже улыбался.
Однажды вечером к Фликирушу пришёл маленький зайчонок. Он стоял, переминаясь с лапки на лапку, и наконец прошептал:
– Фликируш, а можно я попробую сыграть?
Дух леса улыбнулся. Он знал: музыка не принадлежит никому. Она просто живёт там, где есть доброта. Он протянул флейту. Зайчонок подул, и из флейты вылетел смешной, чуть сиплый звук. Лес рассмеялся – даже ветки качнулись.
– Получилось! – радостно пискнул зайчонок.
– Получилось, – подтвердил Фликируш. – Потому что ты не хотел играть громко. Ты просто хотел, чтобы было красиво.
И с той поры лесные дети – зайчата, лисята, медвежата – часто приходили к нему. Они слушали и учились: не громкости, не блеску, а мягкости.
Играть, как дышать.
Играть, как шептать «спокойной ночи».
Когда солнце садилось, над лесом вновь начинала звучать флейта. Она убаюкивала даже ветер, который больше не тревожил ветви. А на старом дубе, там, где когда-то скрипели ветки, теперь покачивалась маленькая капелька эха – подарок Зверя. Она звенела тихо, как сердцебиение леса. Фликируш закрывал глаза, слушал и шептал:
– Всё живое нуждается в песне. И всё доброе – в сне.
А если ночью ты услышишь за окном тихую мелодию, похожую на вздох ветра в листве – не бойся. Это просто Фликируш проверяет, спишь ли ты спокойно. Он играет, чтобы твои сны были мягкие и светлые. Чтобы в них жили лисы, белки и нежный туман без страха.
Пусть эта музыка коснётся и твоего сердца.
Пусть ночь обнимет тебя, как пушистое крыло совы.
Пусть твой сон будет длинным, добрым и звенящим.
Закрой глаза, прислушайся – и, может быть, ты тоже услышишь её песню. Она мягкая, как мама, когда поправляет одеяло, и тёплая, как сон, что приходит на кончиках ресниц.
Спи, малыш. Пусть флейта Фликируша играет тебе самые тихие сны.
Лес поёт для тебя.
4. Шепчущие листья Беллирёзы
Где-то далеко, за серебристыми холмами и тонкими ручьями, среди пушистого мха и звонких капель росы, стояла Беллирёза – древо, о котором знали только самые чуткие души. Оно было не просто деревом – оно умело слушать. Его крона тянулась высоко в небо, словно хотела обнять облака, а листья тихо шелестели даже тогда, когда воздух замирал. Но шелест этот не был обычным. В каждом движении, в каждом трепете жил смысл.
Беллирёза слышала всё: как вздыхает мох, как зевает сонная белка, как ветер уговаривает дождь прилететь завтра, а не сегодня. И если к дереву подойти с открытым сердцем – оно слышало и тебя.
Жила неподалёку маленькая фея Тилини, крошечная, с золотыми кудряшками и прозрачными крылышками, переливающимися перламутром. Она жила в цветке лунной фиалки, что раскрывался только ночью, и была известна тем, что собирала сны. Каждую ночь Тилини летала над лесом, ловила спящие звуки – зевок ежа, мурлыканье кота, капельку тумана, в котором дремлет песня. Эти сны она складывала в хрустальную шкатулку, чтобы утром лес просыпался спокойным. Но последнее время сны стали грустными.
Ветер жаловался на усталость, деревья – на одиночество, даже светлячки стали тусклыми.
– Всё потому, что Беллирёза замолчала, – сказал ей как-то старый филин Мугро. – Когда она молчит, лес теряет дыхание.
Фея испугалась.
– Почему же она молчит?
– Не знаю, – вздохнул филин. – Может, устала слушать. Может, никто больше не говорит с ней по-настоящему. И Тилини решила: она найдёт способ вернуть Беллирёзе голос. Ночь была тихая, густая, будто налитая синим мёдом. Фея летела над поляной, и каждый взмах её крыльев ронял крошечную искорку. Вскоре она увидела дерево. Беллирёза стояла в самом сердце леса – огромная, величественная, с серебристо-белым стволом, мягко светящимся в темноте. Но листья её не шептали. Они висели недвижно, словно выдохшиеся, а на коре лежала тень усталости. Тилини опустилась на ветку, осторожно прикоснулась к листу.
– Беллирёза… – прошептала она. – Ты слышишь меня?
И вдруг – лёгкий вздох, как будто из глубины ствола.
– Слышу… – ответил шелестом лист. Голос был старый, тихий, словно ветер, прошедший тысячи дорог. – Но я устала слушать то, что люди забыли.
– Что они забыли? – спросила Тилини.
– Шепот. – Беллирёза дрогнула. – Они больше не говорят с миром. Они только просят, шумят, торопятся. А я слушаю и слышу… тишину между словами.
Фея опустила голову. Она поняла: дерево не просто устало – оно одинокое. Тилини полетела обратно к своей фиалке, но уснуть не смогла. Всю ночь думала, как вернуть Беллирёзе радость слушания.
А утром, когда солнце осторожно приподняло туман, она собралась и отправилась к друзьям. Сначала – к ёжикам-пуховичкам, живущим под корнями старого дуба. Они были круглые, как ягоды шиповника, и всегда знали, где спрятан покой.
– Беллирёза замолчала, – сказала Тилини. – Нужно помочь ей вспомнить, как звучит мир.
Ёжики переглянулись, и старший – Моховик – ответил:
– Если дерево забыло, как слушать, нужно показать ему, что стоит услышать.
– А что оно любит слушать? – спросила фея.
– Всё. Но особенно – добрые истории.
И тогда началось волшебство. Каждый вечер Тилини собирала в лесу всех, кто хотел поделиться добром. Первым пришёл белый зайчонок Лопун. Он рассказал, как спас заблудившегося светлячка из паутины. Потом старый барсук Храпсиль, который рассказал, как нашёл под снегом птенца и согрел его своим дыханием. Потом мышка Плюшель, что делилась последним зёрнышком с воробушком зимой. Каждая история поднималась в воздух мягкой волной – и касалась ветвей Беллирёзы. И тогда листья чуть дрожали.
– Она слышит! – радовалась Тилини. – Слышит и просыпается!
Прошло несколько ночей.
Беллирёза начала шелестеть – тихо, но живо, словно вспоминала слова старой песни. И чем больше добрых голосов собиралось у её корней, тем светлее становились её листья. Но однажды пришёл дождь. Он шёл долго, тяжело, и даже феи спрятались под листья. Только Тилини не ушла. Она сидела под корнем, мокрая, но упрямая.
– Беллирёза, – сказала она, – если хочешь, я расскажу тебе свою историю.
И она рассказала – о том, как однажды потеряла крыло. Маленький ястреб случайно задел её в полёте, и она упала, целую неделю не могла летать. Тогда мох укрывал её, грибы кормили своими капельками, а мышата согревали своим дыханием.
– Я тогда поняла, – шепнула Тилини, – что мир слушает нас даже тогда, когда мы молчим. Просто надо не бояться быть тихой.
Беллирёза долго не отвечала. А потом вдруг вся задрожала – и с ветвей сорвался серебристый дождь листьев. Это были её слёзы – слёзы радости.
– Спасибо, – прошептала она. – Я снова слышу.
С той ночи лес стал другим. Беллирёза слушала – и отзывалась. Если кто-то грустил, её листья звенели утешением. Если кто-то смеялся – шумели весело, как ручей. Даже ветер стал мягче. Он теперь не нёс тревогу, а приносил запах сладкого сна. Тилини же стала хранительницей слушания. Она летала по утрам и собирала не только сны, но и шёпоты благодарности – ведь каждый зверёк теперь знал: стоит рассказать Беллирёзе что-то доброе – и сердце станет легче. Однажды вечером пришёл мальчик. Настоящий, человеческий. Он заблудился в лесу, устал и заплакал. Фея увидела его и тихо подсветила дорогу своим светом.
– Не бойся, – сказала она. – Здесь тебя никто не обидит.
– Я потерял дом, – сказал мальчик. – И никто не слушает меня.
Тилини улыбнулась.
– Есть одно дерево, которое умеет слушать всех. Пойдём.
Она привела его к Беллирёзе. Мальчик встал у корней, положил ладонь на кору и прошептал:
– Мне страшно.
Беллирёза вздрогнула, и один лист мягко опустился ему на плечо.
– Не бойся, – прошелестела она. – Я слышу тебя.
Мальчик заплакал – но уже не от страха. Его слёзы были как дождь, который поит землю. Когда он заснул у корней, фея укрыла его мхом, словно мягким покрывалом и стерегли его сон. Наутро мальчик проснулся, а рядом лежала веточка Беллирёзы – тонкая, белая, с одним серебристым листом. Он взял её с собой и вышел из леса – и с тех пор всегда носил её в кармане. Говорят, если прислушаться к этому листу, можно услышать шёпот леса, зовущий домой. А Беллирёза осталась стоять в сердце чащи – мудрая, тихая, вечно слушающая. Теперь, когда ветер идёт по её ветвям, он несёт не одиночество, а песни тех, кто научился говорить с миром.
А если ты, читатель, когда-нибудь окажешься в лесу и услышишь, как листья будто перешёптываются между собой – не спеши идти дальше.
Может быть, это Беллирёза слушает тебя.
Расскажи ей свой день, свои мечты, своё «спасибо». Она всё услышит.
И, может быть, ночью тебе приснится Тилини – фея с золотыми кудряшками, что уносит сны в хрустальной шкатулке.
Она тихо коснётся твоего лба и скажет: «Спи спокойно, маленький. Мир слушает тебя. А Беллирёза шепчет: всё хорошо…»
5. Маленький моховой замок
В сердце старого леса, где утренние туманы спят на лапах елей, а под ногами пружинит мягкий ковер мха, стоял невидимый для человеческого глаза замок. Его стены были сотканы из переплетённых корешков, изумрудного мха и крошечных светящихся грибов. Замок назывался Моссивель. В нём жила древняя тишина – не глухая, не пустая, а тишина, наполненная дыханием жизни, шорохами крыльев, хрустом росинок и дыханием земли.
Хозяином замка был страж Муринк – моховой дух, похожий на кота, но не совсем. Его мех переливался зелёными и золотыми оттенками, как солнечный луч, попавший в каплю росы. Глаза – большие, янтарные, внимательные, всегда чуть прищуренные, будто он знает что-то, чего не знают другие. На лапках у него – мягкие подушечки, не оставляющие следов, а на ушах – маленькие кисточки из мха, которые шелестят, когда он слушает ветер.
Каждое утро Муринк просыпался раньше всех обитателей леса. Он выходил на верхнюю площадку Моссивеля, где мягко колыхались висячие мостики из паутины, и вдыхал аромат влажного воздуха. Его моховые усы дрожали от росинок, а в груди тихо урчала радость.
– Доброе утро, лес, – шептал он, и от его слов просыпались травинки.
– Доброе утро, Муринк, – отвечал шорох листьев.
Моссивель не был просто жилищем. Он был живым. Его стены дышали, как мягкий моховой зверь, и когда Муринк проходил по залам, ему казалось, что замок улыбается. Каждая капелька, каждый светлячок, каждый грибок имели свой голос, и Муринк слышал их, как сердцебиение леса.
Однажды, когда над лесом стояло утро цвета персикового молока, Муринк заметил что-то странное. У кромки леса, там, где трава еще пахла городом, лежал крошечный серебристый предмет. Он переливался и звенел, когда на него падала капля росы. Муринк подошёл ближе – и увидел маленький колокольчик. Человеческий.
– Ну и ну, – сказал он. – Как ты сюда добрался, малыш?
Колокольчик молчал, но тихо дрожал. Муринк осторожно взял его лапками и понёс в замок. В моховой зале, где потолок был украшен пучками люминесцентных мхов, он положил находку на подушечку из лишайников.
– Здесь тебе будет уютно.
И вдруг колокольчик тихо звякнул. Муринк удивлённо моргнул.
– Ты… говоришь?
– Почти, – ответил звенящий голос. – Меня зовут Лиллинг, я принадлежала маленькой девочке, но потерялась в буре.
– В буре? – нахмурился Муринк, прижимая усы. – У нас не бывает бурь. Только дожди и ветра, но они мягкие.
– Буря пришла из-за пределов, – прошептал Лиллинг. – Она хотела разрушить всё, что тихо. Всё, что поёт шёпотом.
Муринк насторожился. Он помнил, как однажды ветер приносил запах гари и грохота. Это было давно, и он думал, что те времена ушли. Но, может, буря возвращается? Муринк решил, что должен узнать, откуда пришла буря. Он надел свой старый плащ, сплетённый из серого мха, и подвесил Лиллинга на пояс, чтобы она не потерялась. Замок тихо зашуршал, словно спрашивая:
– Ты уходишь, страж?
– Ненадолго, – пообещал Муринк. – Береги себя, мой Моссивель.
И моховые стены нежно зашептали в ответ:
– Возвращайся под вечер, когда светлячки зажгут фонари.
Муринк отправился в путь. Лес расступался перед ним, словно узнавал своего хранителя. Лиллинд звенела тихо, будто пела дорогу. Птицы изумлённо выглядывали из гнёзд, когда видели мохового стража – ведь редко кто из духов покидал свои владения. Скоро тропа вывела их к зарослям ежевики, где жил мудрый ёж по имени Стур. Его колючки были седыми от росы, а глаза – как две бусинки, знающие все тайны.
– Муринк, – сказал он, медленно выбираясь из норы, – ветер уже шепнул мне, что ты ищешь ответ. Буря действительно проснулась. Она зовёт тех, кто забыл слушать тишину.
– И что мне делать? – спросил Муринк.
– Вспомни музыку мха, – сказал ёж. – Только тот, кто умеет слышать, может укротить шум.
Муринк шел всё глубже в лес, пока не добрался до старого камня, покрытого мхом, где когда-то спал корень времени – древний страж. Здесь воздух был плотный, как сон, и пах пылью веков.
– Я чувствую её, – шепнул Лиллинг. – Буря рядом.
И действительно – вдалеке гремел низкий рокот, будто кто-то ворочался в земле. Ветви качались, листья начинали тревожно шуршать. Муринк прижался к земле и закрыл глаза. Он слушал не гром, а то, что скрывалось за ним. Там, в глубине звука, жил дрожащий голос – усталый, печальный.
– Ты… не буря, – прошептал Муринк. – Ты кто?
– Я забытие, – ответил голос. – Меня создали, когда перестали замечать малое. Когда перестали чувствовать запахи утра, треск росы, блеск глаз у зверей.
– Значит, тебе просто одиноко, – мягко сказал Муринк. – И ты хочешь, чтобы все услышали твой шум.
Грохот стих на мгновение.
– Одиноко… да. Но шум – всё, что у меня есть.
Муринк улыбнулся.
– У тебя есть тишина. Она не пустая. В ней можно жить. Послушай.
Он достал Лиллинга и позвонил ею. Колокольчик зазвучал – не громко, не звонко, а ласково, как ветер в траве. Этот звук проник в самую глубину леса. И тогда буря вздохнула. Из мрака выплыло облако пепла, которое стало таять. Муринк видел, как оно медленно превращается в прозрачный дым, а потом – в лёгкий дождь. Когда всё стихло, Муринк вернулся в замок. Моссивель встречал его, сияя мягким зелёным светом. Грибочки мерцали, словно звёзды, упавшие с неба.
– Всё хорошо, – сказал Муринк, гладя стены. – Мы снова в безопасности.
– Спасибо тебе, – тихо сказала Лиллинг. – Ты спас лес… и меня.
– Нет, – ответил он. – Я просто напомнил, что даже шум иногда хочет быть услышанным.
Он повесил колокольчик у входа, чтобы тот звенел, когда приходят гости. А сам лёг на мягкий ковёр из мха, устроившись клубочком. Замок тихо колыхался, как колыбель, а снаружи звучали трели ночных птиц. Муринк шепнул сквозь дрему:
– Пусть сон твоих глаз будет мягок, как мох, и светел, как утренний дождь… Спокойной ночи, маленький слушатель.
И лес ответил шелестом:
– Спокойной ночи, страж.
6. Лёгкий шёпот ночного мха
В глубине спящего леса, там, где воздух пахнет дождём и мятой, а земля дышит мягкой прохладой, жил мох. Не простой – ночной. Он рос как будто в такт дыханию самого мира, и в его бархатной зелени отражался лунный свет, превращаясь в нежное сияние, похожее на сон. Там, в самом центре этого мшистого царства, стояла крошечная поляна, где даже звёзды казались ближе к земле. Именно там жила моховушка Лилла – хранительница снов леса.
Лилла была ростом с ладонь оленёнка. Её волосы были мягкими, как тёплый туман после дождя, а глаза – цвета мха, где прячется капля росы. На ней всегда было платьице из тончайших мшистых нитей, переливавшееся зелёным и серебряным. Она спала днём, а ночью, когда лес начинал убаюкивать сам себя, выходила в тишину – слушать, как растут листья и как деревья разговаривают друг с другом сквозь кору.
Однажды, когда месяц стоял низко и щедро лил свой свет на землю, Лилла услышала тихий, усталый вздох. Он доносился из самой глубины леса, будто кто-то огромный и печальный пытался не заплакать. Лилла прислушалась. Вздох повторился – мягкий, чуть дрожащий.
Она пошла на звук, ступая босыми ножками по мягкому мху, и каждая её ступенька зажигала крошечный светлячок. Они бежали за ней, как цепочка звёздочек, пока она не вышла к поляне, где стоял олень Тиори. Тиори был старше всего в этом лесу. Его рога были похожи на ветви, из которых могла бы распуститься новая весна. Глаза – тёплые, глубокие, цвета старого янтаря. Но сейчас они были грустны.
– Ты плачешь, Тиори? – тихо спросила Лилла, подойдя ближе.
– Я… устал, – ответил он низким голосом, мягким, будто дующий сквозь листья. – Лес стал слишком тихим. Птицы уснули, ручьи не шепчут, даже ветер будто позабыл дорогу сюда.
Лилла вздохнула. Она знала: когда лес молчит, ему снится грусть.
– Мы можем вернуть песню, – сказала она уверенно. – Лес просто ждёт, чтобы кто-то напомнил ему, как звучит сон.
Олень приподнял голову. – Сон может звучать?
– Конечно. Сон – это тоже музыка, только очень тихая.
И с этими словами Лилла сняла со своей головы веночек из мха и росинок. Она коснулась ладонью земли, и под её пальцами что-то мягко засветилось. Из глубины почвы поднялся лёгкий пар – ароматный, тёплый, с запахом хвои и меда. Лилла вдохнула и прошептала:
– Проснись, мелодия сна.
На поляне зашевелились травы. Листья начали качаться, будто вспоминая, как шелестеть под ветром. Роса запела тоненьким звоном, словно капельки на струнах. И всё это слилось в тихую песню, в которой слышалось дыхание леса. Олень слушал, не мигая. Его рога начали светиться слабым золотистым отблеском, словно луна поселилась в каждом изгибе.
– Это… красиво, – прошептал он. – Но где взялся этот голос?
– Это поёт мох, – улыбнулась Лилла. – Он шепчет всем, кто умеет слушать.
Лес слушал тоже. Даже старые дубы тихо гудели, будто соглашаясь. На следующий вечер Лилла и Тиори решили устроить настоящий ночной концерт. Лес ждал. Лилла принесла с собой маленький колокольчик из цветка папоротника – он звенел не звуком, а светом. А олень Тиори шагал так мягко, что его копыта не тревожили даже сон капель росы. Когда они вышли на поляну, небо уже усыпало звёздами. Лилла подняла руки, и по мху прошёл лёгкий ветерок – словно кто-то провёл пальцами по струнам невидимой арфы.
– Слушай, – сказала она. – Лес засыпает, но в этом нет печали. Сон – это тоже жизнь, просто тихая.
Тиори закрыл глаза. Его дыхание стало ровным, глубоким. Из его рогов вырвался мягкий свет – серебряный, струящийся, как туман. Он опустился на деревья, на траву, на всё вокруг, и лес засиял будто изнутри. В это мгновение Лилла запела. Её голос был похож на дыхание облаков – почти неслышный, но живой. Песня не имела слов, только звук и шёпот, как лёгкий вздох мира. Сначала пели только они – Лилла и Тиори. Потом проснулись и другие звуки: стрекоза подхватила мотив своим прозрачным крылышком, в траве запел кузнечик, капли росы зазвенели хором. Даже ветер вернулся. Он подул с далёких гор, принося запахи полевых цветов, и подхватил песню, распространив её по всему лесу. Когда песня стихла, настала глубокая тишина – не пустая, а наполненная. Лес будто улыбнулся.
– Видишь, – сказала Лилла, – теперь лес спит спокойно. Он снова помнит, как дышать.
Тиори посмотрел на неё с нежностью, которой хватает на весь мир.
– Ты дала мне то, что я потерял, – сказал он. – Я снова чувствую, как лес живёт во мне.
– Это потому, что ты слушаешь, – ответила она. – Лес говорит только тем, кто умеет слушать.
И они пошли по мягкой тропе обратно, где мох светился под копытами оленя, а светлячки освещали путь. Лилла думала: может, не всё нужно спасать шумом. Иногда достаточно шёпота. Прошло несколько ночей. Лилла снова вышла на поляну. Лес спал ровно, тихо. Но теперь в этой тишине было дыхание – живое, настоящее. Она легла на мох, чувствуя, как под её щекой пульсирует земля. Издали донёсся низкий, тёплый звук – Тиори подходил.
– Не спишь? – спросил он.
– Нет. Слушаю, как лес шепчет.
– Что он говорит?
Лилла улыбнулась. – Он говорит спасибо. Олень кивнул. Его дыхание было глубоким, тёплым, и Лилла почувствовала, как его свет укрывает её, словно мягкое одеяло.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.