Когда-то были мы

VII

Утром второго дня по квартире нервно ходили люди. Они чувствовали себя оставленными, заключенными в бетонных стенах. Отключение электричества и газа наводило панику у голодных. С каждой минутой, от безысходности росло недовольство.

Одинокий Школик, спрятавшись от всех, сидел в спальне этим утром. Его мучил легкий зуд на ладони. Черные, сухие пятна на смуглой коже подросли за ночь и теперь терзали его еще сильнее. Раздражение пульсировало тонкой болью, ощущался жар в теле. Парень нервничал, ведь не знал, что теперь делать. Воображал, что признание повлечет за собой отвращение и его выпрут за дверь. А что там, за ней, что творится на городских улицах сегодня? Может, за дверью его ждет мучительная смерть? Школик не хотел рисковать, он все рассуждал, не замечая, как на секунды отключалась голова и возникали пробелы в памяти. Мыслительный процесс ненадолго обрывался, а затем вновь продолжал работать. Последнее, о чем Школик думал, до прихода в комнату Лисаковича, это были убеждения о том, что его болезнь не заразная. Ведь после ночи никто не почувствовал того, что чувствовал он. А может, другие тоже молчали, тоже скрывали пятна? Когда раздался звук дверной ручки, парень от испуга спрятал больную руку за спину.

В комнату ворвался Лисакович, наморщил лоб и взглянул злыми глазами на Школика.

– Ты думал, мы не заметим? Мы все знаем! – не приближаясь близко, сухо заговорил он.

– Ты, о чем?

– Никита, давай без этого, Захар Петрович все нам рассказал и доказал! Он видел тебя! – возвышал голос Лисакович.

– Он не мог… Нет. Я хотел признаться, но боялся, что вы убьете меня! – сжимая кулак за спиной и с замиранием сердца отвечал Школик.

– Он видел, все видел. Твои жадные пальцы. Я так понимаю, тебя не волнует наше общее выживание, и ты, выскочка, думаешь только о себе! Поэтому, в качестве наказания ты поживешь в кабинете с назойливым стариком. Тебе на пользу пойдет его пьяное бурчание и скупость. Ты остаешься без обеда и ужина.

– Без обеда? Вы не прогоните меня, не убьете?

– Нет. Хотя были мысли. Ты ночью пробрался на кухню и украл еду. Общую еду! Теперь, вставай. Захар Петрович ждет твоей исповеди! Вставай! – скомандовал Лисакович.

– Это не я, я не крал еду! Честно! Я лишь попил воды. Это все Захар Петрович! Он сам украл и на меня наговаривает! – медленно поднимался с кровати Школик, стрекоча словами, как пулемет.

– Разберемся! – Лисакович не все слова распознал в быстрой речи, чуть помолчал и продолжил, – Кто-то из вас явно врет. Вот и посидите вместе!

– А знаешь, пожалуй, я пойду! Хочу взглянуть в глаза того, кто меня подставил. Выбью у него признание! А ты, задумайся, кто в этом доме хозяин и чья здесь еда! – буркнул Школик.

Они вышли в коридор и встали напротив двери кабинета. Статическое положение Ирины у входной двери квартиры заинтересовало мужчин. Она стояла к ним спиной и посматривала через глазок на лестничную площадку.

– Что там? – воскликнул Школик.

Ирина дернулась от испуга и повернулась к ним.

Видя встревоженное лицо, Лисаковичу стало интересно, что происходит за дверью.

– Ну? – добавил он, толкая Ирину на слова.

Она подошла и тихо прошептала:

– Паша, там… Тебе лучше самому посмотреть. Денис услышал крик и позвал меня.

Лисакович взглянул на студента Колядко, который находился около дверного проема в гостиную. Юнец кивнул, подтвердил, что заметил тело первым. Лисакович быстро подошел к двери. То, что он увидел, не испугало, а заинтересовало его, увлекало внимательно рассмотреть лежачего человека. Мужчина средних лет, сосед Прищеповых, лежал молча под дверью своей квартиры, в потертой одежде, дышал и время от времени подергивал конечностями. Светлая кожа была почти вся покрыта темными метками болезни, из которых слабо сыпался пепел, частички падали вниз, то взлетали вверх. Около левой руки лежал пакет с продуктами, из-под которого еле высматривала черная жидкость. Лисакович задумался: «Почему окна и дверь не впускали заразу в квартиру? Сосед пришел с улицы? Может, зараза там, внизу, а здесь, на этом этаже, ее нет?! Или все же она за дверью и медленно пробирается к нам?! Явно вирус какой-то. Лучше пока оставаться в квартире!»

Оторвавшись от дверного глазка, Лисаковичу было очень интересно понять, что происходит с человеком в момент болезни и после нее. Сосед еще был жив, а за окнами лежали мертвые тела. А может, они тоже в полуживом состоянии? Потому Колядко получил задание от старшего, следить за тем, что творится за дверью, бдительно следить за каждой, казалось бы, неважной мелочью. Пока студент получал поручение, Школик проскочил мимо всех и взглянул одним глазком на соседа Прищеповых. За две секунды, по худому телу пробежался холодный страх.

– Ах! М-м-м! – дернулась в кармане пораженная ладонь Школика, словно ее коснулся острый гвоздь, между тем, мгновенно стрельнула в груди острая боль.

Все, кто был рядом, одновременно среагировали на стон Школика.

– Страшное зрелище, – стал выкручиваться он перед людьми, подавляя свое волнение, – Мне жалко этого человека. А что же с нами будет? То же, что с ним?

– Хватит! – сказал Лисакович, а затем скомандовал парню спрятаться в кабинете.

При этом, к хмурому, потеющему Школику никто не прикасался. Да он и сам не хотел этого, и дерзко пригрозил Лисаковичу не трогать его руками. Все подумали, что это всего лишь болезненный испуг, наложенный изувеченным соседом, но парень защищал не себя, а других. Школик быстро спрятался в кабинете, который собрал все сумрачные запахи алкоголя. Захар Петрович сидел за столом в своем любимом кресле и тусклыми глазами встречал гостя. Он почти задремал перед бумажками, так как долго старался разобраться в них, приложив усиленное старание отыскать способ людского спасения. «Где-то здесь ошибка!» – крутилось в голове. Осторожными шагами Школик подошел к дивану, сел перед стариком и злобно взглянул на него. Захар Петрович отвлекся, взбодрился, заулыбался белыми зубами, вернулось к нему компанейское настроение. Охваченный радостью от присутствия «друга», он поставил второй стакан на стол. Пришла необходимость выпить. Выпивки хватало, потому хозяин был готов поделиться ею. Посапывая себе под нос, Захар Петрович поднял тяжелые веки и, словно тост, начал говорить о порядках, о хороших людских качествах, направляя их в адрес Школика. Молча и не отпустив беспокойств, парень потянулся к стакану. Он тут же разгадал всю постановку, легкую подставу Захара Петровича. Этот избалованный старик нуждался в собеседнике и потому обманом затащил парня в свой кабинет малоприятным образом. Темные глаза Школика говорили о притворном спокойствии. Он не обижался на бородатого старика, ведь внезапно созерцал в ситуации плюсы. Ему хотелось выпить и расслабиться, отпустить мысли о зараженной кисти и без дела поваляться на диване. При этом, парень не раз, лично, уже встречался с Захаром Петровичем. Тогда они беспрепятственно говорили на любые темы. Старик прекрасно разбирал быструю речь Школика и считал его умным человеком. Он даже знал, что красота Ирины не дает парню покоя, что тот таил в себе чувства к его дочери.

Голоса в кабинете стали звонче, после первого тоста тяжелый воздух уже перестал быть неприятным.

VIII

Город был тихим, казалось, что все умерли и осталась лишь одна квартира с выжившими. Лисакович зашел в гостиную. Антонина Сергеевна читала книгу ребенку, студентка Елена ходила из угла в угол с телефоном, а у окна грустила Ирина с фотоаппаратом в руках.

– Что же нам делать? – спросила смуглявая студентка, подойдя близко к Лисаковичу, прижалась к нему плечом и подняла смартфон перед лицом.

– Что? Это видео, ты нас снимешь? Зачем? Выключай! Экономь зарядку.

Елена убрала телефон и произнесла:

– Я хотела бы услышать ваше мнение. Как думаете, эта беда происходит по всей стране, или только в Минске?

– Хотел бы я знать. Надеюсь, мои родные не пострадали.

– А вы фотограф? Мне сказали, что вон тот фотоаппарат принадлежит вам.

– Я журналист, – ответил Лисакович, повернул голову на Ирину, задумался, а затем вернулся к Елене, – И мне очень интересно отыскать ответы. Я, сейчас, как дикий зверь в клетке. Происходит что-то ужасное, а я просто мечусь из угла в угол, и жду, когда все закончится и меня освободят. Мы все гадаем, спасут ли нас или нет! А кто-то еще выжил? Как долго мы пробудем в изоляции? Главное, не делать глупостей и не выходить из квартиры!

– Мне очень нравятся ваши рассуждения, – ответила Елена, сдерживая улыбку.

– Вот и подумай над ними, – равнодушно, глядя в глубокие глаза, сказал Лисакович и ушел к окну.

Ирина смотрела сквозь объектив на одинокое, неживое тело, которое находилось у чужого подъезда, за пустой площадкой. Тело выглядело пугающе, покрылось гарью, подобие угля, и пускало еле заметный серый дым, как бревно после пожара. Таких бездыханных было немало, они застыли в разных позах, не успев скрыться, сбежать от катастрофы. За стеклом, впереди, тревожно красовался Грушевский сквер. Павшая листва толстым слоем укрыла траву и тихо лежала под деревьями, не изменив свой природный окрас. Теплый свет касался кривых веток. На зеленой, открытой, подстриженной траве не было замечено ни одной погибшей или живой птицы. Весь лесной островок окружил себя немощными автомобилями. Краска продолжала отделяться от металла. За короткое время кузова машин успели покрыться большими ржавыми веснушками. Основанная часть припаркованных легковушек была сгоревшей, некоторые еще дымились после взрыва.

Ирина была увлечена и не слышала тихих шагов Лисаковича. После мрачной ночи и от безжизненного двора, в котором прошло ее детство, она чувствовала себя измотанной. Когда мужчина встал у окна и коснулся ее плеча, Ирина слегка вздрогнула и открыла лицо. Она совсем не была готова к диалогу.

– Что-нибудь рассмотрела? – раздался заинтересованный голос Лисаковича.

– Ничего хорошего. Нет живой души, – уныло произнесла Ирина.

– Можно мне посмотреть?

В момент его слов Ирина уже снимала с шеи фотоаппарат, а после передала предмет в руки хозяину. Тогда же яркий голубь врезался в оконное стекло, намерено хотел пробиться к людям, но от неудачи свалился вниз. Глухой стук удара испугал Ирину, она сильно прижалась к Лисаковичу, как к своему защитнику. Лисакович успокоил встревоженную Ирину, которая смотрела на него так, будто готова смотреть на него вечно. Мужчине стало неловко, он быстро отвернулся и попытался отвлечься на стекающую каплю. С внешней стороны окна тянулась вниз темная капля крови мертвой птицы. Было не по себе.

Время шло. Лисакович также искал живых через объектив. Длинными минутами высматривал все доступные окна домов с открытыми шторами и все часто возвращался к тонкой полосе чуждой крови на стекле. Он очень много думал, вопросы к себе только усложняли его рассуждения. Журналист сделал пару снимков в попытке после разгадать загадку своих дум. Он стоял неподвижно у окна и писал в голове статью, словно собирал материал для работы. Интерес рос и увеличивал энергию в теле. Когда Лисакович оторвался от своих дискуссий, то отложил устройство в сторону и посмотрел вокруг себя. Он повысил храбрость, попытался вообразить, обрисовать рассказы усталых людей, которые будто смирились с гибелью и больше не искали выхода.

Долго длился час за часом. Теперь уже девятнадцатилетняя Елена часто ходила с фотоаппаратом по комнатам и смотрела через окна на соседние дома.

А Ирина, то и дело подходила к Лисаковичу, спрашивала его, о чем угодно, внимательно смотрела в его глаза, как на звезды, но не внимательно слушала. Ей были не интересны любые теории катастрофы, она просто хотела быть рядом с симпатичным мужчиной. Теперь они находились вдвоем в спальне, близко, сидя на одной кровати. Ирина испытывала бессилье к Паше. Внутри трепетали чувства, не от страха пережитого, а от будущего, от оживленной любви. Вскружив себе голову, она невольно представляла, как их губы прикоснутся. Из-за чего Ирина не услышала вопроса и только во второй раз оттолкнулась от надежд поцеловать Лисаковича.

– Ты почему улыбаешься? – недовольно спросил он.

– Что? Прости, – заметив нахмуренное лицо, она убрала улыбку.

– Я говорю тебе о серьезных вещах, а ты мне улыбаешься. Ты хоть слышишь меня, понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю. О серьезных вещах.

Ее увлеченность к нему отражалась в светло-карих глазах. Лисакович обеспокоился этим. Он почувствовал некое смущение, словно оказался не в своей тарелке, потому отошел к двери. Ему не хватило духу предъявить свои догадки ее действий, погасить огонь в женских глазах. Казалось, что все это будет неправдой, будет выглядеть глупо. Лисакович подумал, что не готов быть бессердечным человеком в такое тяжелое время. Он почувствовал себя виноватым, в том, как смотрела на него Ирина в момент его молчания у двери. С пугливым чувством мужчина вышел из комнаты. Ирина не ощущала никакого стыда, прочитав пугливость Лисаковича, она легла на кровать с убеждением, что была недостаточно смелой. И в этом влечении, в тихом месте, она не узнавала саму себя. Словно за окнами радостный мир, а не замирающий свет жизни. Ирина смотрела в потолок и с удивлением рассуждала, как можно было снова влюбиться в того самого человека, который оставил ее одну с разбитым сердцем. Она уже была не так молода, юна, как раньше. И где же взрослое поведение, рассуждение и, наконец, разговоры? В ее сердце ощущались новые построения, заново расцветали чувства, собирались в целое куски прошлой любви.

Бледный Лисакович стоял в коридоре перед дверью кабинета, откуда доносились пьяные добродушные голоса. Побольше был разборчив басистый тон Захара Петровича, а голос Школика лишь шипел сквозь дверь. Ощутив неприятность, в которой Лисакович не смог разобраться сходу, он вспомнил о возлюбленной Марине и встряхнул мысли, отогнал тягость.

Где-то за час, до того, как Антонина Сергеевна раздала еду, которая была похожа на скромный паек, вновь загудела сирена. Лисакович рванул по коридору в гостиную, где плакало дитя. Вита хотела поскорее обнять маму, а не слушать бесконечные успокоения Антонины Сергеевны.

Лисакович подбежал к Елене, которая искала живых через объектив его фотокамеры.

– Что-то есть? – спросил он, чувствуя прилив сил, опасность.

– Люди в окнах. Немного, но они есть. Живые, – выразительно ответила девушка, – Взгляните!

На ее голос подошел Колядко.

– Это же хорошо? Да? – воскликнул студент, в выражении его лица отражалась надежда.

На него посмотрели с недолгим молчанием, после повернулись обратно к окну.

– Сирена не источник хорошего! – ответил Лисакович.

– Смотрите! Смотрите туда! – воскликнула Елена и указала пальцем, – Вы видите? Там, плакат!

Слева от них, в другом доме на верхних этажах можно было разглядеть движение. Особенно четким был силуэт в красной майке, который махал руками. Лисакович через фотоаппарат разглядел, как темноволосая женщина пыталась что-то объяснить руками. Затем, он посмотрел на этаж выше и увидел мужчину с картонкой в руках. Черным, жирным маркером было написано: «Не выходить! Санитария!» Эти слова были написаны в две строки, большими буквами. Невооруженным глазом, при хорошем зрении, можно было распознать жирные буквы.

– Это значит, что нас будут спасать! Проводят меры по нашему спасению! – заговорил Колядко.

Когда подошла Ирина, Колядко начал делиться с ней новой информацией. Тогда Елена забежала в спальню, взглянула через стекло на безлюдную улицу Щорса, на ее молчаливые магазины с искаженными вывесками. Затем посмотрела выше, в окнах квартирного дома, где никого не было. До пятого этажа стекла были не везде: от первого по третий этаж они были разбиты, на четвертом и пятом, выглядело все так, будто по окнам мягко ударили молотком, и они где-то потрескались, а где-то оставили только торчащие осколки в рамах. Дальше вверх, все было как раньше, часть фасада высокого здания выглядела уцелевшей, по-прежнему отражала происходящее перед собой. Солнечный свет придавал блеск и затуманенность. Есть ли кто там, за непрозрачной завесой? Девушка лишь предчувствовала, что в таком большом доме обязательно остались еще живые люди. Она вернулась в гостиную и поделилась не совсем добрыми новостями. В то же время, Ирина пыталась поговорить с другими заточенными людьми, через бумагу и маркер. Она писала короткие слова, получала в ответ не новое. А тот мужчина, что вывесил «Не выходить! Санитария!», исчез из виду оставив плакат на виду.

Протяженный гул сирены тянул за собой время, оно казалось раздражительным, а вой досаждающим. После обеда, уставшие люди, бесцельно бродили по квартире.

Тогда, когда солнце еще ниже нагнулось в сторону Запада, с небес посыпался белый порошок. Сухая пыльца закрыла собой весь просвет, подобно густой пыли с деревенских дорог, она подолгу зависала в воздухе. В квартире потемнело. Хозяйка запаниковала и запалила недогоревшую свечу, поставила ее на подоконник. Она собрала всех в гостиной, не думая о тех, кто остался в кабинете, верила в то, что вчерашняя молитва принесла не только ей, но и всему городу спасение. Желтый свет свечи смирно горел вверх и зачастую все смотрели на него. В таких обстоятельствах Антонина Сергеевна начала рассказывать короткие истории, которые немного смягчали тревогу окружившим душам. Многие добавляли к ее рассказам свои истории. Вита больше не плакала, она слышала от Колядко, что, когда сухой туман рассеется, то все плохое закончится. Ребенок сильно поверил в то, что скоро вернется домой, к родителям. Потому детские глаза зачастую смотрели в окно, не отводя своих печальных чувств.

Колядко уже не подходил к входной двери, не следил через глазок за неподвижным человеком, соседом. Он теперь не видел в этом полезности, да и стало тяжело смотреть на больного. Потому, студент сидел на полу, упиравшись спиной в стену и скромно поддерживал разговоры в гостиной.

На закате пыль не была уже такой плотной, но еще висела в воздухе на городских улицах и дворах. К ночи люди в квартире почувствовали присутствие йода, появился его дымный привкус.

IX

Ближе к полудню, от соленого послевкусия еще сильнее хотелось пить. Даже после завтрака, соленость не пропадала. Всему виной вчерашний рассеянный порошок, который просачивался в дома и сплетался с воздухом, попадая в организм людей. Антонина Сергеевна пересчитала еду и воду, после отправила студентов следить за обстановкой из окон. В это время Ирина в гостиной заплела косы ребенку и посматривала на Лисаковича, который мрачно ходил по широкой комнате. Она видела в нем талантливого, красивого, любимого человека. Сейчас ей нужно было успокоиться, подобрать правильные слова, чтобы потом поговорить с ним о ее чувствах. Пусть было неуместно говорить о любви в столь сложный момент жизни, но она желала внимания, хотела сгладить свои душевные раны.

– Паша, может поговорим о нас? – сказала Ирина и нежно улыбнулась, крутя на руке браслет.

– Эх…, – вздохнул Лисакович, – Зачем говорить сейчас о нас, что с нами не так?

В комнату вошли студенты и Ирина замолчала. Она поменяла улыбчивое лицо на безразличие и ощутила к студентам враждебное чувство. Мало того, что они помешали разговору, так еще забрали все внимание Лисаковича. Ирине стало не по себе, видя, как молоденькая Елена крутилась возле него и что-то подшептывала ему у окна. В умной, ясной и стройной девушке она теперь видела соперницу. Ирина сердилась, волновалась, воображала больше того, чего не было между людьми у окна. Даже хотела помешать им кокетничать, но была еще не готова. Не замечая, она накапливала ревности, чтобы вспыхнуть от чувств.

Тем временем, Антонина Сергеевна все ходила по кухне. Сейчас она держала чайник, в котором осталось очень мало холодной воды, и думала о том, как долго придется недоедать, растягивать корки хлеба. Через пару секунд на кухне появился Захар Петрович, с помятым лицом от вчерашней пьянки. На седой бороде висели сухие крошки от печенья. Он чувствовал себя хорошо: голова не шумела, глаза четко видели, руки не дрожали.

– Налей воды! – прошептал он, – Мы что, вчера на ужин соль ели?

Антонина Сергеевна повернулась на голос и тут же отошла назад, врезалась в стол от испуга. Весь лоб мужа был в черных пятнах небольшого размера, и руку, что держала кружку, тоже захватила подобная чернота. Кожа словно держала чернильные сухие кляксы. Женщина ужаснулась и вспомнила, что похожие следы, как какую-то заразу, раньше описывал Лисакович. Она предположила, что этот нездоровый признак неизвестного заболевания может передаваться, и еще больше испугалась, и растерялась. Больно было смотреть на неправильное лицо. Антонина Сергеевна, не зная, что делать дальше, протянула чайник и вылила оставшуюся воду в кружку мужа.

– Ты чего? – коротко и тихо произнес Захар Петрович, глядя на широкие глаза жены.

– Я? – растерянно ответила вопросом она, а затем с запинкой произнесла, – У-уйди!

Ощущение страха, беспокойство за дочь, позволили поступить разумно. Антонина Сергеевна не паниковала при муже, старалась выровнять дыхание. Она не смотрела на него, чтобы вновь не показаться странной.

– Уйди! Воды больше нет! Иди уже, пей свою горячую воду! – громко говорила жена, намекая на алкоголь.

– Не кричи на меня. Перед гостями не строй из себя хозяйку! Это моя квартира!

– Да. Хорошо. Извини меня!

– Что-то голова разболелась, будто горит. Все из-за тебя! – произнес Захар Петрович и с кружкой вернулся в свой кабинет, где на полу лежал и посапывал под пледом пьяный Школик.

Антонина Сергеевна быстро вернула чайник на плиту и поторопилась в гостиную. Тихими шагами, она пробежала по коридору и вскочила в большую комнату. Остановилась в центре, пересчитала присутствующих и осмотрела их тела на наличие болезни, пятен.

– На отце какая-то зараза! – сказала она Ирине.

– Как? Что с ним?

– Ну… Все, как вы рассказывали. Ой, страшно мне. У него пятна на лбу. И на руках… Пятна какие-то, маленькие, черные, как какой-то мох! – говорила Антонина Сергеевна, глядя на свои руки, – Ой, страшно мне доченька.

Ирина подошла к маме и стала ее успокаивать. Все напряглись, в тесном кругу у людей создалось такое воображение, что кто-то из них тоже болен.