Свободное падение

2.

Настоящее

За окном – серый, неприятный туман осенней погоды. Воздух в комнате кажется стерильным, как и все вокруг. Я стою у окна, но не смотрю наружу. Вместо этого я наблюдаю за тем, как моя тень отражается в стекле, словно кто-то другой стоит там, за пределами моего тела. Слова психотерапевта режут тишину как лезвие.

– Давайте поговорим о капитане Джеффри Бердте, – произносит он ровным, профессиональным тоном, будто это лишь еще один вопрос из длинного списка.

Я чувствую, как что-то внутри меня напрягается. Джефф… Его образ вспыхивает перед глазами: жесткий взгляд, шрам над бровью, его грубые руки, которые знают, как причинять боль. Контраст между этим человеком и холодной формальностью терапевта почти смешон.

– А смысл? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал безразлично. Но внутри все дрожит. Я медленно отхожу от окна, направляясь к кушетке, словно каждое движение требует усилий. – Между нами все кончено.

Мои слова повисают в воздухе. Я смотрю прямо на психотерапевта, но вижу только себя, отраженную в его очках. Хорошая ли из меня актриса? Я обманывала Дэвида два года, притворяясь, что между нами все нормально. Притворялась, что просто исследую мозг, влияние препаратов, ситуаций… И долгое время мне это даже удавалось. Когда же все пошло не так? Может быть, я сама поверила в свою ложь. В другую реальность. В ту, где я все еще могу считать себя человеком.

– И мысли об этом мешают вашей реабилитации сейчас? Достижению цели: возвращение к работе? – продолжает он, словно выстреливая очередной вопрос.

От одного упоминания о том, чем я занимаюсь «сейчас», сердце начинает биться быстрее. Мои эксперименты… Те люди, которых я разрушила. Тела на столах. Глаза, полные надежды, прежде чем потухнуть навсегда. Я нарушила все возможные законы человечности. И все равно продолжаю двигаться по этому пути. Наверное, если долго вести себя как монстр, быть им, то нет ничего удивительного в том, что в итоге ты возвращаешься к этому, не умея больше делать ничего другого.

– Нет, – отвечаю я твердо, хотя внутри все трещит по швам. – Я доведу свое дело до конца.

– Потому что у вас нет выбора?

Его вопросы звучат как удары. Резкие, точные. Как теннисный мяч, летящий через сетку. Я знаю правильные ответы. Знаю, как говорить уверенно. Но внутри все переворачивается.

– Потому что я этого хочу, – добавляю я, и мой голос звучит почти убедительно. Почти.

Я знаю, что в безопасности. Агентство не станет уничтожать меня, пока я нужна им живой. Они хотят, чтобы я была функциональной. Чтобы я продолжала работать. Но часть меня ждет того момента, когда они решат, что я больше не представляю ценности. Другая же часть хочет жить. Хоть как-то. Хоть такой жизнью.

Очередная дерьмовая путаница в моей голове.

Я вспоминаю Джеффа. Его прикосновения, которые одновременно причиняли боль и давали ощущение жизни. И мужа. Дэвид – идеальный. Хорошие девочки часто мечтают о муже вроде Дэвида, но рано или поздно в их жизни появляется и плохой парень, которого они хотят не меньше. Который пробуждает в них то, что они боятся признать. И это ощущение жизни, пусть и было грязным, нездоровым, манило даже в самые темные времена просто потому, что отличалось от серой действительности, которая убивала все живое внутри. Именно это ощущение – жизнь среди разрушений – привлекает меня. Оно отличается от страшного кошмара, который убил все человеческое во мне, чтобы я не сошла с ума от сожаления и жалости к людям. Оно напоминает мне, что я еще способна чувствовать хоть что-то после запретов испытывать сострадание. Даже если это боль.

Обрывки памяти. Хорошая девочка

Чем ближе я подъезжаю к Агентству, тем сильнее чувствую прилив энергии. Мысль о том, что уже сегодня вечером смогу выбраться из этого болота, придает мне сил. Я прислоняю пропуск к датчику, улыбаюсь охране впервые за эту бесконечную неделю и заезжаю на парковку. По привычному маршруту направляюсь в лабораторию, машинально вглядываясь в лица мужчин, мимо которых прохожу.

Если подумать здраво, то в лаборатории можно прекратить его искать. Джеффу вообще нечего делать на моем этаже. Командир боевой группы редко покидает тренировочные базы, особенно в обычные рабочие дни. Главная сложность наших встреч заключается именно в невозможности сделать их незаметными. Он – как черное пятно среди стерильных стен и белых халатов. Я – еще более чужеродный элемент в его мире, на тренировочных базах или в спортзалах, и привлекаю слишком много внимания мужчин.

Телефон мог бы облегчить общение, но я не решаюсь пойти на это, опасаясь, что муж или дети могут случайно увидеть сообщения.

За годы романа у нас выработалась система. После командировок мы встречаемся в маленьком кафе внизу, которое обслуживает только сотрудников. Иногда эта система кажется мне удобной, иногда раздражает – она постоянно напоминает об измене. Но ни один из нас не предлагает ничего менять. Хотя бы здесь можно перекинуться парой слов, договориться о следующей встрече или просто вспомнить, как все началось…

Джефф Бердт – не тот мужчина, о котором мечтают в романах. У нас разница лет пять, но выглядит он значительно старше. Его внешность больше пугает, чем привлекает: хмурое лицо, темная одежда, подчеркивающая натренированное тело, и взмокшие волосы после тренировок создают образ, от которого хочется держаться подальше. Но дело даже не в этом. Его взгляд… Этот ледяной, режущий взгляд способен заморозить на месте даже тех, кто обучен убивать без колебаний. Каждый раз, когда я встречаюсь с ним глазами, внутри все сжимается. Мысли о совместной жизни, доме, детях? Нет. Они никогда не возникали. И все же, два года назад, сидя в том баре, я не могла отвести от него глаз.

Мы с доктором Гейлом показывали новую сыворотку спонсорам. За пределами Яунды, столицы Камеруна, где эхо гражданской войны еще не затихло, хотя официально она уже закончилась, мы стояли перед очередной партией людей, предоставленных нам для экспериментов. Их лица слились в одно бесконечное пятно в моей памяти. Сколько их было вообще? Десятки? Сотни? Я перестала считать.

Каждый день я провожу среди стерильных стен лаборатории, но они не защищают меня от осознания того, кто я есть на самом деле. Здесь, в этом болоте из крови и страхов, я нашла свое место. И, возможно, именно поэтому Джефф кажется мне таким родным. Он такой же сломленный, как и я. Только его тьма – это оружие, а моя… моя тьма скрыта за научными терминами и белым халатом.

Я потягиваю дешевый виски в баре неподалеку от гостиницы, пытаясь утопить мысли о последних днях и лицах тех, кто прошел через мои руки. Слишком много лиц. Слишком много глаз, полных боли и страха. Я не замечаю, как кто-то садится рядом, пока его голос – холодный, режущий, словно сталь – не разрывает тишину:

– Вам нужно вернуться в номер, доктор Нейл.

Я вздрагиваю, поворачиваюсь. Джефф. Конечно, это он. Его взгляд, тяжелый и пронизывающий, пригвождает меня к месту. Он прав, я знаю это. Но его правота не делает ее менее горькой. Этот бар – не место для таких, как я. Здесь слишком грязно, слишком опасно. Но возвращение в гостиницу, к коллегам, к вооруженной охране, которая следит за каждым моим шагом, кажется еще более невыносимым.

– Я хочу выпить, – говорю я, пытаясь сохранить хотя бы видимость контроля над ситуацией.

– В гостинице есть бар, – отрезает он, его голос лишен эмоций.

– Я хочу выпить без взглядов людей, с которыми и на которых работаю, – слова вырываются прежде, чем я успеваю подумать.

– В номере есть мини-бар.

– Я хочу выпить без взглядов людей, с которыми работаю и на которых работаю, но в общественном месте, – продолжаю я, чувствуя, как алкоголь разливается по венам, заставляя меня быть честнее, чем следовало бы.

– Здесь небезопасно, – его тон становится жестче, почти угрожающим.

– У вас на все есть ответ, мистер Бердт? – я смотрю на него, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Командир Бердт, – поправляет он, и его глаза становятся еще холоднее.

Я делаю еще глоток, чувствуя, как виски обжигает горло, но не может согреть душу. Она давно мертва.

Я нарочито медленно отпиваю из стакана, глядя на Джеффа. На миг мне кажется, что он не станет меня силой вытаскивать отсюда… но тут же понимаю, насколько наивна эта мысль. У Бердта репутация человека, который не церемонится. Возможно, я даже ищу неприятности, словно жажду наказания за все, что сделала.

– Я не под вашим командованием, насколько я знаю, – бросаю я вызывающе, хотя внутри все сжимается от напряжения.

Оно здесь. С нами. Оседает в воздухе, и дышать становиться сложнее в ожидании ответа.

– Тогда капитан Бердт, – уточняет он.

Делаю еще глоток. Виски обжигает горло, желудок: слишком крепкий, слишком мерзкий. Кашляю, чувствуя, как щеки начинают пылать. И больше всего бесит, что это происходит именно перед ним.

Мой телефон звонит. Высвечивается фото мужа с детьми. Звонок через видеосвязь. Я смотрю на экран, пока звонок не обрывается сам собой. Новая волна вины накрывает меня с головой.

– Проблемы в семейной жизни? – усмехается Джефф, и его тон полон издевки.

– Не совсем ваше дело, но… я не люблю общаться с семьей во время таких командировок, – выпаливаю я, сама не понимая зачем. Это звучит как оправдание, но кому оно вообще нужно? Даже себе я давно перестала верить.

– Кольца на пальце нет, – замечает Джефф, и его взгляд скользит по моей руке.

– Бриллианты и медицинские перчатки плохо сочетаются, – бормочу я, опуская глаза на безымянный палец. Но чем больше думаю об этом, тем глубже проваливаюсь в трясину собственных лицемерия и лжи.

– Повторите, пожалуйста, – прошу бармена, пододвигая пустой стакан.

– Не повторяйте, принесите счет, – обрывает меня Джефф. Его слова звучат как приказ, от которого не откажешься.

– Вы лишаете этот бар выручки, – говорю я с горечью, чувствуя себя загнанной в угол.

– Оставь ему хорошие чаевые, – отвечает он, пододвигая ко мне чек.

Я смотрю то на счет, то на свой пустой стакан. Глупое, детское упрямство берет верх.

– Повторите, пожалуйста, – снова обращаюсь я к бармену, игнорируя Джеффа.

– Только попробуй, – бросает он, и эти слова явно адресованы не мне, а бармену. В них слышится угроза, холодная и неотвратимая.

Я вижу, как молодой бармен за стойкой колеблется, и его нерешительность почти осязаема. Ему не больше двадцати пяти: худощавый, с кожей цвета темного меда и коротко стриженными волосами, которые словно никогда не знали расчески. Его белая рубашка с чужого плеча слегка помята, а на левом рукаве виднеется плохо зашитая дыра. Он из тех, кто привык выживать, но сейчас его глаза выдают страх – он явно знает, что Джефф не тот человек, с которым стоит связываться.

– Оплатите счет, пожалуйста. И уходите, – произносит он, стараясь сохранить профессиональный тон, но его голос дрожит, а фальшивая улыбка кажется нарисованной на лице, которое слишком часто видело плохое.

Я ругаюсь сквозь зубы, швыряю деньги на стойку и поднимаюсь. Этот раунд явно не за мной.

//

– А если бы я не ушла… ты бы увел меня силой? – слова срываются с губ прежде, чем я успеваю их обдумать. Мы уже едем обратно в гостиницу. Машина Джеффа куда комфортнее старого душного такси, на котором я добиралась до бара, но тоска внутри только усиливается. Алкоголь давит на желудок, голову, размазывая мысли, но что-то заставляет меня вернуться к этому разговору. Какая-то странная недосказанность, которая цепляет, будоражит, вызывает мурашки.

– А ты много об этом думала? – его усмешка звучит как пощечина, а следующие слова режут еще сильнее: – Любишь, когда грубо?

– Вы, силовики, отвратительны, – бросаю я, пытаясь придать голосу презрение, но оно выходит слишком нарочитым, почти фальшивым.

– А вы, ученые, слишком много о себе возомнили, – парирует он, и в его голосе появляется что-то темное, опасное. – Иногда так и хочется либо отодрать как следует, либо по морде заехать. Чтобы сбить всю эту спесь и вернуть на грешную землю.

Я замираю на секунду, задаваясь вопросом, что из этого он хотел бы сделать со мной. Но мысль слишком пугающая, чтобы задерживаться на ней. Разговор набирает обороты, и мой разум, затуманенный дешевым виски, не протестует. Напротив, он подталкивает продолжать, словно в этом состоянии мне наконец-то позволено быть собой. Не нужно притворяться хорошей женой, заботливой матерью, человеком, который не ставит жуткие эксперименты на людях. Джефф знает, кто я. Знает, зачем я здесь. И, кажется, плевать ему на то, что я замужем.

– А мне вот интересно, – продолжаю я, вкладывая в голос максимум яда, хотя понимаю, что пора бы сменить тему, – давно ли капитаны, командиры, боевых групп лично вытаскивают заблудших ученых из баров?

– Только если есть желание, – отвечает он ровно, почти безразлично. Но в следующих словах слышится явное удовольствие: – И если сами позволяют этому ученому уйти из гостиницы. – Он делает паузу, а затем добавляет с откровенным снисхождением: – Детка, ты же не думала, что вот так просто одна ушла, и никто тебя не заметил?

Его слова убивают своей меткостью, и я чувствую, как внутри все сжимается.

Я думала об этом по дороге в бар. Странно, что все произошло так… просто. В нашей организации ничего не бывает просто. Каждый шаг, каждое решение – под контролем. Но я вышла из гостиницы, села в такси, добралась до бара, выпила свое пойло. Никто не задерживал меня, не допрашивал, не заподозрил в шпионаже или измене. Если бы захотели, я бы уже оказалась на том самом месте, где обычно оказываются люди, попавшие под подозрение. Я знаю это лучше кого-либо. Но почему-то мне все равно.

– Мне не было до этого особого дела, – медленно произношу я. – Я просто… устала от своих мыслей.

Машина замедляется, когда мы подъезжаем к гостинице. Я смотрю в окно на тускло освещенные улицы: грязные лужи, отражающие фонари, ржавые тележки у придорожных ларьков, силуэты людей, спешащих куда-то в темноте. Город кажется живым существом, чьи внутренности пропитаны потом, кровью и страхом. Джефф ведет машину уверено, его руки на руле выглядят так же грубо, как его голос.

Он припарковывается, и я тянусь к ручке двери, чтобы выбраться наружу. Но его рука перехватывает мое колено прежде, чем я успеваю открыть дверь. Даже через юбку я чувствую мозоли на его ладони, грубость кожи, которая рассказывает свои истории.

– Не спеши, – говорит он тише, другой рукой разжимая мои пальцы, все еще цепляющиеся за ручку.

Правила? Приличия? Муж? Все это кажется таким далеким, будто принадлежит другой жизни. Его рука скользит выше по моей ноге, а вторая уже отводит мои волосы за ухо, словно он хочет получше рассмотреть мое лицо. Мозолистые пальцы касаются кожи нежно, но обманчиво. Он выглядит так, будто оценивает товар, примеривается, решает, стоит ли покупать.

Я смотрю на него, как загипнотизированный зверек, понимающий, что сейчас его схватят, но не способный сдвинуться с места. Живот начинает слегка тянуть, а в голове полный хаос.

– Дурная ты с таким личиком и в такой обтягивающей юбке по местам вроде того бара ходить и пить местное пойло, – процедил он.

– Я…

– Оставь мне ключ-карту от номера, – обрывает он меня, его голос становится жестче.

– Я… замужем…

– Я тебя из семьи уводить не собираюсь, – отвечает он спокойно, но его рука продолжает двигаться вверх, пока не достигает начала чулка. – Не делай вид, что ты сейчас сухая, как пустыня. Глазки уже горят, не бойся признаться себе в желании, чтобы твои перышки немного взлохматили. Оставь. Мне. Ключ-карту. От. Номера.

Я задумываюсь. Может быть, он прав? Все идет именно к этому: вопросы о кольце, проигнорированный звонок мужа, разговоры, давно перешедшие грань приличий. Какая-то часть меня действительно хочет этого. Иначе бы я уже ушла. Без лишних слов я достаю ключ из сумки и протягиваю ему. Что ж, я хотела встряски, хотела почувствовать хоть что-то. Вот оно. Пожалуйста. Кто-то говорил, будь осторожна в своих желаниях.

Джефф убирает руку с моего лица, и на миг я чувствую странное разочарование. Неужели мне настолько приятно то, что происходит? Он кладет ключ в карман куртки и снова притягивает меня к себе, беря за подбородок. Его голос холоден, как сталь:

– Возьми другую карту на ресепшене, выпей крепкий кофе и жди меня в своем номере. Не переодевайся, не принимай душ. Ничего не меняй. Выпей кофе и жди меня. Поняла?

Мой муж никогда так со мной не разговаривал. Дэвид всегда внимателен, заботлив, показывает свое воспитание даже в мелочах. А с Джеффом я чувствую себя шлюхой, готовой исполнить любую прихоть клиента за деньги. Только вот я до конца не понимаю, что получаю взамен.

Но ответ все равно срывается с губ прежде, чем я успеваю подумать:

– Да…

…Я уже не понимаю, как научилась чувствовать его приближение – даже спиной, даже в толпе. Словно воздух меняется, когда он рядом, наполняется чем-то тяжелым, опасным. Я стою за маленьким столиком для стоящих, машинально размешивая сахар в кофе, когда по телу снова пробегает этот ток. Этот знакомый холодок, который я уже не могу игнорировать.

Джефф входит в кафе, продолжая разговор с одним из своих людей. Его голос груб и резок, как всегда, но в нем есть что-то магнетическое – то, от чего все внутри меня замирает. Он скользит взглядом по помещению, кивает в мою сторону и, бросив несколько коротких фраз собеседнику, направляется ко мне.

– Детка, здесь-то меня глазами не раздевай, – усмехается он, останавливаясь рядом со столиком. – У тебя будет возможность сделать это вечером.

– Заткнись, – начинаю я, но он перебивает, будто не слышит:

– Мне надо написать рапорт о командировке, но часам к восьми я буду дома. Приезжай.

В этот момент к нам подходит парень, с которым он говорил. В руках у него стакан с кофе, и он улыбается мне так, словно пытается сгладить грубость Джеффа.

– Извините, вы не против, что мы вас потесним? Некуда стаканчик поставить, чтобы сахар размешать, – говорит он, указывая на столик.

– Я уже уходила, – отвечаю я, чувствуя, как внутри все сжимается.

– Если из-за нас, то…

– Нет, все в порядке. Приятного аппетита, – бросаю я, не дожидаясь окончания фразы.

– И вам. Спасибо, – отзывается он, но я уже не слушаю.

Бросаю еще один взгляд на Джеффа. Он стоит, не обращая внимания на болтовню своего приятеля, и смотрит на меня так, словно знает, что я вернусь. Что я всегда возвращаюсь.

Я разворачиваюсь и иду к выходу, чувствуя, как сердце колотится в груди. Сегодня вечером я стану другим человеком. Может быть, лучше. А может быть, еще более сломленной. Но я знаю одно: я уже не могу остановиться.

//

Я чувствую себя мышкой в его руках. Чувствую, как Джефф играет со мной, словно кот с добычей, прежде чем решить – убить или позволить пожить еще немного. Я привыкла к этому. Привыкла к тому, что в постели он делает все, что захочется ему, не спрашивая меня. Он груб, требователен, а после командировок становится особенно эгоистичным, почти жестоким. Но, по крайней мере, извращениями он не страдает.

Я привыкла.

Я понимаю.

Для меня он стал лекарством. Средством, которое позволяет мне выживать в нормальном мире. Для него, возможно, я тоже что-то вроде лекарства, чтобы что-то пережить. Но я никогда не спрашивала. Не хочу знать.

Джефф вдалбливает меня в кровать резко, методично, безжалостно. Его рука сжимает мои волосы так сильно, что я почти не могу пошевелиться. Боль смешивается с чем-то другим, более темным, более запретным, и я ненавижу себя за то, что это чувство кажется почти желанным.

Боль не остается просто болью. Она перетекает во что-то другое, более темное, почти животное. Это чувство скручивается где-то глубоко внутри, в том месте, о котором я стараюсь не думать при свете дня. Оно обжигает, но не так, как должно было бы. Это не просто физическая реакция – это что-то большее, что-то запретное, что-то, что я не хочу признавать даже самой себе. И именно это осознание вызывает во мне еще большую ненависть. Ненависть к нему, к себе, к тому, что я не могу противостоять этому.

Я пытаюсь убедить себя, что должна сопротивляться, что должна быть сильнее. Но вместо этого тело предает меня. Оно расслабляется там, где должно напрягаться, принимает то, что должно отвергать. Я чувствую, как внутри меня нарастает что-то тяжелое, темное, почти удушливое. Это смесь боли, стыда и чего-то еще, о чем я не хочу говорить даже в мыслях. Что-то, что заставляет меня желать этого больше, чем следовало бы.

И я ненавижу себя за это еще больше. За то, что моя кожа покрывается мурашками от его прикосновений. За то, что мое дыхание сбивается, когда его зубы цепляются за мою шею, оставляя следы, которые завтра будет трудно скрыть. За то, что я позволяю ему продолжать, хотя знаю, что должна была бы это остановить.

Я знаю, что завтра буду корчиться от стыда, вспоминая этот момент. Буду думать о Дэвиде, о детях, о том, какой нормальной должна быть моя жизнь. Но сейчас… сейчас я просто лежу и позволяю ему продолжать. Позволяю ему быть тем, кто он есть. Позволяю себе быть тем, кем я стала.

Толчок. Еще один. Еще один.

Я вся горю, будто лежу не на уже влажной от наших тел простыне, а на углях. По коже снова бегут мурашки, словно мелкие электрические разряды пронзают каждую клеточку. Над ухом – рваное дыхание Джеффа, оно обжигает, как пар, вырывающийся из-под крышки кипящего чайника. Его хриплый выдох смешивается с моим собственным прерывистым дыханием, создавая какой-то первобытный ритм, который я чувствую каждой клеточкой своего существа.

Мышцы напряжены до предела. Я ощущаю, как пальцы Джеффа впиваются в мою кожу сильнее и хватаюсь за простынь. Каждый нерв будто оголен, отзывается на каждое прикосновение, каждое движение.

Внутри что-то нарастает, давление, которое невозможно игнорировать, будто где-то глубоко во мне зреет взрыв. Тело становится одновременно невесомым и невероятно тяжелым, как будто гравитация то отпускает меня, то вдавливает в матрас. Сердце колотится так быстро, что кажется, будто оно вот-вот выпрыгнет из груди.

Толчки становятся резче. Я слышу хлюпанье смазки. Чувствую, как с каждой секундой теку все сильнее. Голова кружится. Воздух вокруг слишком плотный, слишком горячий, но я жадно втягиваю его. Губы распухли от поцелуев, зубы сжаты, чтобы сдержать стоны, но они все равно вырываются, хриплые, почти животные.

Постыдные.

Вульгарные.

И на долю секунды я теряю связь с реальностью. Тело больше не принадлежит мне. Оно живет своей жизнью, подчиняясь только инстинктам. Я растворяюсь в этом хаосе ощущений, и единственное, что остается реальным, – это руки Джеффа на мне, его тело, его дыхание.