Дизель решает всё. Реинкарнация Победы – 1

Ударный и романтический

винтовочный облом

Эпизод 1

Первый месяц работы на будущем ЗИЛе пролетел, как будто его вовсе из жизни вычеркнули. Сварщики были просто нарасхват, начальники цехов чуть из-за них не дрались прилюдно, а втихаря сулили сварным все мыслимые и немыслимые блага, если те займутся именно их участком в первую очередь. Так как в суете перестройки производства требовалось как всегда все и сразу, то возможности для манёвра были, чем пролетарии и пользовались. Учитывая, что сварщиков было всего двое, а точнее, я и мой ученик, правоверный комсомолец Петр Семенович Милов, проблема была только в последнем, он первое время ни в какую не хотел соглашаться, когда нормировщики закрывали на него по две, а то и больше, в зависимости от работы, нормы. Положение спасло только то, что был мой ученик изрядным бабником. Да мои уговоры, мол, не нужны тебе деньги – в детдом отдай. Давил на чувствительную струнку, случайно узнав, что мой подопечный был в прошлом беспризорником и детдомовцем. Тоже мне – Деточкин поневоле.

Да и легально мы зарабатывали будь здоров, планов было громадьё, и мы практически ежедневно работали сверхурочно, по две смены подряд. Я при этом вообще домой не уходил, ночуя прямо на заводе, заявляясь в Нагатино только раз в пять дней, попариться в баньке вместо заводского душа да прошвырнуться за необходимыми покупками. Помогать Полине по двору в ноябрьскую слякоть было особо нечего. Мой же напарник бегал ночевать к подругам, живущим поблизости, и в общежитие тоже не наведывался.

В конце месяца к нам, уже осоловевшим от работы, под вечер, подскочил хлопчик и шепнул пару слов Петру. Тот чуть косынку, которую мы пытались присобачить к каркасу ворот цеха, не выронил, переменившись в лице.

– Что случилось, Петя? – с усмешкой спросил я. – Разлюбила?

– Все у тебя, Петрович, бабы на уме! Из комсомола меня хотят исключить!

– Ой ты, епишкин козырек! Натворил чего?

– Натворил! За месяц на недельных собраниях ни разу не был!

– Всего-то? Я уж думал – ты взносы не платишь, скряга, – подковырнул я беззлобно. – Исключить ведь только на собрании могут, так?

– Ну да.

– Когда? В смысле, собрание.

– Завтра вечером уже. Что делать, дядя Семен?

– Нашёлся племянничек! Я тебя на пятнадцать лет только старше! – отбросив шутливый тон. – Вместе пойдём, есть мне, что там сказать.

На следующий день, отложив все сверхурочные работы и приведя себя после смены в порядок, на пару шагали к заводскому клубу, где и проходили комсомольские сборища, а по выходным крутили кино. Выкурив по трубочке на крыльце, – Петя старался подражать наставнику и обзавёлся своей в первый же выходной, к тому же это производило благоприятное впечатление на женщин, – прошли в зал, где было уже полно молодёжи. Меня по пути никто не остановил и не поинтересовался, что ветерану Куликовской битвы нужно. На сцене, как и положено, стол, накрытый красной материей и тёплая компания активистов за этим бруствером.

Собрание началось с докладов и обсуждения политики ВКП (б), коллективизация, индустиализация и борьба с троцкизмом. Ничего нового и интересного для меня в этом не было. Индустриализацию я проводил собственными мозолистыми руками. Коллективизацией мне все уши в выходные прожужжала Полина: раскулачивание в Нагатино уже набирало обороты, и её очень интересовал вопрос, вступать в колхоз «Красный огородник» или нет. А в борьбе с троцкизмом я все равно ничего не понимал, и фамилии отлучённых от партии по этому признаку для меня ровным счётом ничего не значили. В общем, начал самым позорным образом засыпать, хорошо, что Петя приглядывал за мной и вовремя пихал локтем. Наконец полуотключнный мозг выделил в нескончаемом потоке слов фамилию Милов, и я, сделав над собой усилие, мобилизовался. Слово держала молодая особа посредственной наружности, но полная внутренней ярости, сидевшая тихо-мирно до того в президиуме. Или как это здесь называется?

И чего она так разоряется? Подумаешь – пропустил шесть собраний подряд. Это разве «систематически»?

– Петя, дорогой, а скажи мне, – спросил я напарника, желая получить подтверждение догадке, – ты её, часом, не того? Ну понимаешь…

– Это она меня чуть не этого! Еле убежал!

– Понятно, нет никого мстительнее отвергнутых женщин, – сказал я задумчиво. – А уж эта! Соплюшка совсем, а уже мегера.

Петра вызвали из зала пред светлы очи всего коллектива – прямо на трибуну, держать ответ. М-да, электрод Милов с грехом пополам держать уже мог, а вот ответить на обвинения ему было нечего.

– Я… Мы… Больше не повторится… – Тьфу ты, тухлый овощ, слушать противно!

– Кто имеет сказать в защиту Милова? – раздалось из президиума, ну прямо – «все татарин, кроме я».

Я поднялся со своего места и, набрав, сколько мог, воздуха, как можно внушительнее изрек:

– Я буду говорить!

– А вы кто, товарищ, будете?

– Пролетарий я, мастер и наставник этого Демосфена недоделанного.

После слова «этого» я значительно сбавил голос, но со сцены все равно указали.

– Попросим непонятными словами не выражаться! Мы не на корабле!

– Хорошо, хорошо. Мне отсюда можно, или к вам забраться?

– Говорите с места, может, ещё защитнички найдутся, – это ввернула та самая дурнушка, убивая на корню желание возможных заступников выделяться.

Что ж, приступим.

– Товарищи комсомольцы! Как вы все знаете, коммунистическая партия, под мудрым руководством товарища Сталина, взяла курс на построение коммунизма в отдельно взятой стране, одобренный большинством голосов на съезде. Как должны воспринимать эту установку настоящие комсомольцы, молодые и энергичные последователи учения Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина? Безусловно, как руководство к действию! Именно так и принял её товарищ Милов, работая по две смены каждый рабочий день! На своём, не побоюсь этого слова, боевом участке, товарищ Милов приближает построение коммунизма ровно в два раза быстрее, чем это запланировано, исходя из возможностей среднего пролетария! Почему так происходит? Потому что товарищ Милов далеко не средний пролетарий, а я бы сказал, не погрешив против истины, ударник коммунистического труда! Если бы каждый работал так же, коммунизм в СССР был бы построен ровно в два раза быстрее! И даже ещё быстрее, так как за смену товарищ Милов вырабатывает две нормы и более! И выполняет товарищ Милов свою работу так, что ни у кого язык не повернётся сказать, что сделано плохо. Наоборот, все начальники цехов нашего завода постоянно выражают комсомольцу Милову благодарность за проделанную им работу. Вполне понятно, что комсомолец Милов, занятый построением коммунизма, не всегда имеет возможность посещать комсомольские собрания. Между двумя возможностями – отработать дополнительную смену или поучаствовать в собрании – он без колебаний выбирает ударный труд. Почему так происходит? Потому, что товарищ Милов предпочитает быть комсомольцем, а не только им числиться! Многие ли из вас являются настоящими комсомольцами под этим углом зрения? Если вы проголосуете за исключение товарища Милова из рядов комсомола, он комсомольцем не на словах и бумаге, а на деле быть не перестанет. А вот каждый, кто проголосует за это, навредит товарищу Милову, следовательно – создаст помеху построению коммунизма. Как назвать человека, на словах выступающего за коммунизм, а на деле вставляющего ему палки в колеса? Комсомольцем? Нет, болтовня и вредительство – отличительный признак троцкиста! У меня все.

Едрён батон, хоть и готовил эту речь заранее, вспоминая слышанные ранее в прошлом мире и выбирая подходящие обороты, проговаривал её потихоньку про себя, но такие выступления мне совсем непривычны, во рту будто песку насыпали. Водички бы сейчас попить! Пока я так размышлял, в зале царила гробовая тишина, комсомольцы, скрипя шестерёнками, переваривали полученную информацию и пытались понять, как на неё отреагировать. Первой нашлась дурнушка и начала яростно выкрикивать, прямо сидя в президиуме.

– Да как Милов может линии партии следовать, когда он её и не знает вовсе?! Правильные установки даются именно на комсомольских собраниях, а Милов их не посещает!

Тут, к счастью, Петя тоже не лопухнулся и начал на память цитировать повестки дня и решения пропущенных собраний.

– Да ладно, Петр! Верим тебе, что знаешь. А ты, Машка, просто хочешь ему навредить, раз он на тебя не смотрит. Но тут дело политическое уже получается! – Председатель на секунду задумался и продолжил: – Предлагаю вопрос об исключении комсомольца Милова с повестки дня снять. Кто «за»?

Всегда замечал, что по предложениям руководства, любого, «за» голосуют гораздо охотнее, чем «против». Тут же вообще все было единогласно. «За» проголосовала даже девушка Маша, просто потому, что так она избегала повышенного внимания к личной её заинтересованности в судьбе Петра.

На собрании мне уже делать было нечего, и я потихоньку вышел, рассчитывая за час-полтора дойти по замёрзшей Москве-реке до дома и в кои-то веки переночевать там в будний день.

Эпизод 2

– Ой, Семен! – Полина всплеснула руками, выглянув на улицу на скрип шагов по свежему снегу. – Ты чего пришёл-то?

– Живу я здесь. Али забыла? – ответил я устало. Все тропинки замело, и приходилось идти по снежной целине, что изрядно меня задержало. – И жить буду ещё два дня. А потом уйду, не волнуйся. Михалыч мне уже выбил койку в общаге как ценному работнику, можно хоть завтра переезжать.

– Сем, да ты в дом проходи, ужин ещё не остыл, поешь.

Хозяйка была как-то подозрительно ласкова, чего я раньше за ней не замечал. Скорее, нормой было то, что мы постоянно цапались. Не говоря ни слова, я прошёл в избу, разделся, умылся и сел за стол. Меню приятно порадовало, особенно в контрасте с заводской кормёжкой. Тут тебе и курица жареная с картошкой, и зелень, и огурчики солёные. Хозяйка без меня явно не голодала.

– А я вот все время на тебя готовлю, как уговаривались, – Полина чуть ли не ластилась. – Думаю, может, придёшь? Сема, может водочки налить?

Последний вопрос меня сразил наповал. С чего бы это такое неслыханное внимание к моей скромной персоне? Эта подруга явно от меня чего-то хочет и лучше уж сразу выяснить, чего именно.

– Говори.

– Сем, ты бы не уходил, а? – Поля сказала это тихим и настолько жалобно-просительным голосом, что я почти поверил, что именно я, сам по себе, ей и нужен.

– Обговорили же все ещё месяц назад. Чего непонятного? Меня твои условия не устраивают, ты меня тоже не устраиваешь. Смысла оставаться нет.

– Сем, а Сем? Да бог с ними, с деньгами. Ты оста-вайся, ладно?

А вот это уже ни в какие ворота не лезет! Я её целый месяц ушлой мошенницей считал, а ей даже денег не надо! И в чем подвох? Молча посмотрел на хозяйку долгим оценивающим взглядом так, что она покраснела. Да, где та болезненная бледность месячной давности? Полина за последнее время прямо расцвела. Понятное дело, если так каждый день питаться, как я сейчас ужинаю, за месяц можно и узника Бухенвальда откормить. А харчи, стало быть, мои. Занятно.

– Поль, а скажи мне, чем ты этот месяц занималась? Чем зарабатывала?

– Так нет работы никакой, дома сидела. Сейчас и наняться-то ни к кому нельзя, боятся все. Раз работников хоть зачем нанимаешь, значит – кулак. Враз все опишут и вышлют куда Макар телят не гонял. А в колхоз идти, так там трудодни отрабатывать какие-то надо, а оплата только со следующего урожая.

– Стало быть, если я уйду, тебе и жрать нечего будет? – спросил я ровным голосом, сознательно провоцируя хозяйку, которая всю жизнь как-то прожила одна, без посторонней помощи. И провокация удалась на славу!

– Вот только не думай, что без тебя не проживу! Благодетель нашёлся! Да скатертью дорога! Катись колбасой куда хочешь! – Полина чуть не подпрыгивала, выкрикивая эти слова, а потом неожиданно расплакалась. Я был готов к взрыву эмоций в любой форме, поэтому так же спокойно, как и прежде, продолжил:

– Вот видишь, Поля, плохо мы с тобой ладим, цапаемся постоянно. А знаешь почему? Стерва ты натуральная, иначе не скажешь. Детей у тебя нет, а без детей бабы стервенеют. Все прошлым живёшь, мужа уж четырнадцать лет как нет, могла бы снова замуж выйти. Ты баба ещё вполне себе ничего.

– Ничего, то есть – ничего особенного?

– Ты прекрасно понимаешь, что я сказал, не придуривайся.

– Да? А почему же ты тогда меня вовсе не замечаешь? Все мужики как мужики – думают раз вдова, то и побаловать можно! А этот только в первую ночь, да и то с какой-то ерундой!

– Хочешь сказать, что ты к моим кошмарам отношения не имеешь?

– Это само собой получается, когда боюсь или злюсь, давно заметила. Просто научилась этим пользоваться.

– А меня стало быть не боишься?

– Нельзя тебя бояться, дом сожжёшь к чертовой матери, приходится в руках себя держать.

– А прежние постояльцы как же? Неужто никто к тебе вопросов не имел из-за баловства твоего?

– Отчего же, ломились ночью, как и ты, только у них совсем другое на уме было, я их не пускала, а боялась и злилась ещё больше. Дольше двух дней ни один не выдерживал.

– Ага, ты, значит, и не злишься на меня вовсе, мне это только кажется? Врать когда научишься?

– Злюсь, и ещё как! Только не по ночам. Сначала трудно было, а потом привыкла, что ли, да и трудно стало злиться на тебя, никакого вреда от тебя нет. Да и заявляешься редко.

Я сидел и задумчиво смотрел на Полину, открывая её для себя заново, будто видел в первый раз. Да, в общем, так оно и было, ведь при обычных наших пикировках на неё лишний раз и глаза поднимать не хотелось, а сейчас, наряду с новыми гранями её внутреннего мира, я подмечал детали, на которые раньше просто не обращал внимания. Вот вижу, у неё сполз с головы неизменный платок и из-под него показались сильные, слегка вьющиеся светло-русые волосы. Вот она моргнула, взмахнув своими длинными, прямо-таки лошадиными ресницами, спрятав на короткий миг пронзительно голубые глаза, вот разомкнулись бордовые в свете свечей, маленькие пухлые губы, впустив в высоко поднявшуюся грудь глубокий вдох. И почему я раньше этого не замечал? Мысли заметались, и голова плавно утратила ведущую роль, уступив её месту пониже пояса.

– Поля, иди ко мне, – очень ласково, осторожно, словно боясь спугнуть, и одновременно просительно-повелительно сказал я.

Полина словно застыла в нерешительности, но когда я встал, потянулась ко мне и прижалась всем телом, спрятав голову у меня на груди. Нежно поцеловав её розовую мочку, погладил по голове, сдвигая платок на спину. Она, отвечая на ласку, подняла лицо, и я почувствовал её тёплое дыхание. Ещё миг, и наши губы сомкнулись, в голове зашумело и закружилось, сердце так забило изнутри в грудную клетку, словно хотело оттуда вырваться, и я полностью потерял над собой контроль.

– Вот дура! – брякнула Поля много времени спустя, бесцеремонно выпихивая меня из кровати и сдёргивая испачканное кровью белье, абсолютно не стесняясь при этом собственной наготы.

– Чего? – Я непонимающе уставился на это представление, с трудом приходя в себя.

– Так получилось, Сёмка, что ты у меня первый. Извини.

– За что? Постой, ты же замужем была!

– Повенчаться успела, как и на своей свадьбе погулять, а остальное – увы. Не хочу рассказывать.

– И что, так и никогда ни разу?!

– Я и говорю – дура.

– Точно.

– Ах, Сёмка! Я так тебя люблю! Всегда-то ты мне правду скажешь, душой кривить не будешь…

– Она счастливо засмеялась и, повиснув на мне, впилась в мои губы.

Эпизод 3

Утро на заводе началось с неприятного сюрприза, заставившего меня изрядно напрячься. Причём я даже не прошёл ещё через проходную, застряв в толпе, скучковавшейся на улице возле стенда со стенгазетой.