Сто пуль в революцию: критика марксизма, коммунизма и социализма

Предисловие. Справедливость без жалости

Часто можно услышать, что справедливость – главное желание, основное устремление современного российского общества. Жажда справедливости, мол, самое неутолённое чувство нашего человека, глубоко обиженного творящимися в нашем обществе несправедливостями.

Но что считать справедливым, а что нет? Вопрос значительно более сложный, чем легкомысленные призывы к абстрактной социальной справедливости.

В Священном Писании слово «справедливость» чаще всего употребляется в отношении суда или правления. Сам Бог называется Справедливым Судьёй, так как в конце веков будет судить все народы справедливо.

Часто библейское понимание справедливости стоит рядом со словом «праведность». Поступайте справедливо и праведно, судите справедливо и праведно, правьте справедливо и праведно. Таким образом, настоящая христианская справедливость невозможна без праведности, без любви к ближнему, без милосердия.

Но существуют и нехристианские подходы.

Так, дохристианский подход к справедливости лучше всего был выражен принципом «око за око и зуб за зуб».

Современные внехристианские взгляды на справедливость носят ещё более жёсткий посыл. Они могут исходить из классового, расового или какого-либо другого репрессивного посыла. Поощряя одних и, напротив, сдерживая других из чисто идеологических принципов. Это может происходить под лозунгом радикального равенства, но приводящего к жёстким репрессиям тех, кто не соответствует критериям принятого «равенства». Революционное «грабь награбленное» на самом деле значительно тотальнее и в нравственном плане нисколько не справедливее самого грабежа, тем более что под него неизбежно попадает и вовсе не награбленное.

Так или иначе, поиск и достижение справедливости безусловно связан с судом, с рассмотрением дел человеческих с точки зрения закона либо государственного, либо нравственного.

И здесь встаёт весьма неудобный вопрос, а действительно ли люди, требующие справедливости, готовы сами пройти нелицеприятный суд своих человеческих дел?

Как правило «искатели справедливости» к этому не готовы, в стиле «а нас-то за что», мы ведь выступаем «за народное благо».

Видя себя изначально несправедливо обиженными, обойдёнными, они видят себя судьями не над собой, а над другими. Над теми, которых они считают изначально виновными.

Такое стремление к справедливости (в свою пользу) рождает ещё больше несправедливости, чем даже при обычном течении дел. Оно разжигает страсти, оно мстительно и способно дойти до революционных потрясений целого общества.

Наибольшее количество голосов про справедливость традиционно раздаётся в левом политическом спектре. Именно там призывают взять в свои «мозолистые» революционные руки борьбу за права «угнетённых». И недрогнувшей железной рукой карать, карать и карать «угнетателей», пока никого не останется.

Проблема состоит в том, что постепенно с развитием карательной практики, как это и было при большевиках, «врагами народа» становится почти весь народ, все слои населения. Начинают с царей, военных, духовенства и самых богатых. Далее репрессируют средние слои и даже самый многочисленный слой – крестьянство.

Сегодня революционная борьба за «социальную справедливость» словесно легко окрашивается в любые внешние тона, от ярко интернационально-коммунистических до национально-социалистических.

Общепатриотическая риторика легко уживается с революционными призывами и шовинистически советскими ожиданиями. При этом ленинско-сталинская террористическая практика борьбы со своими противниками нравится как членам КПРФ, так и всевозможным заправдистам, прохановцам и неоевразийцам.

Левый радикализм и политический экстремизм всегда сопровождают пропаганду «социальной справедливости». Это прекрасно отработанное прикрытие всех людей, стремящихся к власти через революционные потрясения.

Здесь лозунг «за социальную справедливость» выбирается как революционный таран.

Вот здесь и лежит глубокая и непереходимая разница между различными вариантами левых идеологий и правым консерватизмом в вопросе о справедливости.

В этом смысле постулаты Ивана Ильина «неодинаковое обхождение с неодинаковыми людьми», «предметно-обоснованное неравенство» и «справедливость есть искусство неравенства» значительно более близки поиску идеальной справедливости в земных условиях, чем все равенства, социализмы и либерализмы, вместе взятые.

Прочтите рассуждения Ивана Ильина о справедливости – и вы поймёте, что между левым и правым подходами к справедливости нет никакого сходства.

«На самом деле люди неравны от природы и неодинаковы ни телом, ни душою, ни духом. Они родятся существами различного пола; они имеют от природы неодинаковый возраст, неравную силу и различное здоровье; им даются различные способности и склонности, различные влечения, дары и желания; они настолько отличаются друг от друга телесно и душевно, что на свете вообще невозможно найти двух одинаковых людей. От разных родителей рожденные, разной крови и наследственности, в разных странах выросшие, по-разному воспитанные, к различным климатам привыкшие, неодинаково образованные, с разными привычками и талантами – люди творят неодинаково и создают неодинаковое и неравноценное. Они и духовно неодинаковы: все они – различного ума, различной доброты, несходных вкусов; каждый со своими воззрениями и со своим особым правосознанием. Словом, они различны во всех отношениях. И справедливость требует, чтобы с ними обходились согласно их личным особенностям, не уравнивая неравных и не давая людям необоснованных преимуществ. Нельзя возлагать на них одинаковые обязанности: старики, больные, женщины и дети не подлежат воинской повинности. Нельзя давать им одинаковые права: дети, сумасшедшие и преступники не участвуют в политических голосованиях. Нельзя взыскивать со всех одинаково: есть малолетние и невменяемые, с них взыскивается меньше; есть призванные к власти, с них надо взыскивать строже и т. д.».

Как видим, правый консерватизм смотрит на социальную справедливость совершенно не так, как левые идеологии. Они противоположны, как революция и христианство. И противоположность прежде всего в отношении к человеку. Разница определений: «злые бесхвостые обезьяны» (Троцкий) и «сыны Божии» (Священное Писание) очевидна.

Со «злыми бесхвостыми обезьянами» можно и даже нужно поступать жёстко и насильственно. Многомиллионные колхозы без зарплат и пенсий, прикрепление к предприятиям без права смены места работы, широкомасштабный ГУЛАГ, регулярные репрессии, тотальный контроль за всеми сферами общественной жизни, гонения на религию абсолютно естественны если вы исходите из того, что человек – это «злая бесхвостая обезьяна» и больше ничего. Отрицание образа Божия, по сути, расчеловечивание, разрешает левым относиться к людям совершенно бесчеловечно, как к бессловесным скотам, проделывая над ними любые эксперименты.

Добродетель справедливости, на самом деле, состоит вовсе не в том, чтобы всех социально и материально уравнять. А в том, чтобы мы всем и каждому отдавали должное, ни в чем, не нарушая их прав.

Вопрос о справедливости значительно более сложный вопрос, чем об этом говорят левые. Практика левых в поиске справедливости глубоко порочна, разрушительна для общества. Даже и якобински настроенные современные формальные патриоты в этом плане идут в фарватере левых идеологий. Принцип радикального равенства совершенно не работает. Он несправедлив и приводит лишь к уравниловке, грабежу и репрессиям.

Левая справедливость появляется в обществах через кровавые революции и гражданские войны и устанавливает свои антихристиански безжалостные и глубоко античеловечные классовые правила, практикуя массовый террор и общественные репрессии.

Не нужно соблазняться левой пропагандой, а то живые вновь позавидуют мёртвым. Собственно, об этом эта книга.

I. КРИТИКА МАРКСИЗМА И КОММУНИСТИЧЕСКИХ ВОЖДЕЙ (МАРКС, ЭНГЕЛЬС, ЛЕНИН, ТРОЦКИЙ, СТАЛИН)

-–

1. Марксизм как опиум для народов

Советской власти нет уже более 30 лет, но сам марксистский идеологический «опиум» не выведен из обращения, коммунистические дилеры продолжают свою деятельность и ищут новые пути сбыта своего смертоносного дурмана.

Левые идеологи, особенно на Западе, часто говорят о том, что советский большевизм является сильным извращением марксизма.

Это было характерно для европейских марксистов типа Парвуса, критиковавших Ленина ещё в 1918 году:

«Если марксизм является отражением общественной истории Западной Европы, преломленной сквозь призму немецкой философии, то большевизм – это марксизм, выхолощенный дилетантами и преломленный сквозь призму русского невежества»1.

Или для марксистов-радикалов типа Троцкого, обвинявших Сталина в бонапартизме и бюрократическом предательстве революции. Троцкого не устраивало даже смягчение борьбы с семьёй в СССР.

«Революция сделала героическую попытку, – писал Троцкий, – разрушить так называемый «семейный очаг», то есть архаическое, затхлое и косное учреждение… Место семьи… должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания»2.

Эта неправда говорится для того, чтобы обелить Маркса и марксизм, обвинив во всех практических зверствах только якобы «русскую» большевистскую практику, опять же якобы «извратившую» великие идеи.

Человеконенавистнические идеи марксизма могли породить только человеконенавистническую практическую большевистскую реализацию. Советские большевики ничего не извращали, а были самыми последовательными, буквальными идейными «начетчиками» марксистской догмы.

Марксизм был революционным опиумом для народов, а большевики были лучшими дилерами, распространителями этой отравы для себя и других народов. Все их социальные иллюзии, одурманивающие мечтания, их идеологический «героин» были целиком синтезированы ещё Марксом в его «Манифесте», коммунисты лишь усердно распространяли его страшные формулы по всему миру.

Марксовский «Коммунистический манифест» был буквально скопирован Лениным в его практике «военного коммунизма» и далее в сталинской политике вплоть до его смерти. Здесь и «классовая борьба между буржуазией и пролетариатом», и оценка крестьянства как нереволюционного, консервативного и реакционного класса, «стремящегося повернуть назад колесо истории». Здесь же и реализация «диктатуры пролетариата» совершенно по Марксу, для которого он, «пролетариат, этот низший слой нашего современного общества, не может двинуться, не может подняться без того, чтобы высшие слои официального общества целиком не взлетели на воздух». Русское общество было буквально взорвано большевиками, чтобы все нижние слои этого общества могли «всплыть» на поверхность и развязать кровавую классовую войну в масштабах всего Русского мира, а далее с прицелом на мировое господство.

Прямо по пунктам «Манифеста» ленинская партия требовала признать право, мораль и религии «буржуазными предрассудками, за которыми скрывается так много буржуазных интересов». Изречение Маркса «Религия – это опиум для народа» стало смыслом отношения советского государства к религии.

Здесь же и экспроприация ценностей, и национализация, для того чтобы сделать пролетариат правящим классом. Опять же по Марксу, всё это «не может быть осуществлено иначе, как посредством деспотического посягательства на право собственности и условия буржуазного производства». При этом здесь нет никакого отмирания государства, напротив, оно у Маркса предельно тоталитарно и деспотично, как и на практике у большевиков.

И наличие широко практиковавшегося большевиками террора было уже прописано у Маркса в его «Манифесте»:

«Пусть правящие классы дрожат перед коммунистической революцией и насильственностью переворота и прихода к власти тоже: цели могут быть достигнуты только насильственным ниспровержением всех существующих социальных условий».

В советской практике не получилось лишь перманентной революции и столь же бесконечно продолжающейся коммунистической диктатуры просто в силу того факта, что одурманивающие свойства коммунистического «опиума» имеют свои пределы. Сколько ни делай социальных «инъекций» – революций, общество, как и природа, начинает, как после пожара, восстанавливать ровно ту же социальную структуру, какую революционеры так яростно желали уничтожить. Социальная неизбежность внемарксистской структуры общества, как её ни уничтожай, будет вырастать вновь и вновь из национальной психологии.

Именно следование и даже определённое буквоедское следование марксовым идеям привела Ленина и его партию на грань краха советского хозяйства, показала самим коммунистам неприменимость жёсткого марксистского подхода к реальной жизни. Именно экономический тупик «военного коммунизма» привёл к необходимости отказаться от проведения жёсткой марксистской догмы в жизнь советского общества и перейти к НЭПу. Но как только общество начало возвращаться к естественным собственническим инстинктам, партия ликвидировала НЭП как политически опасный для своей власти. И марксизм в практике Сталина возвращается к своим догмам, к «построению социализма и перехода к коммунизму».

Интересно, что такая марксистская практика привела не к уничтожению капитализма, а его огосударствлению, то есть построению жестокого, тоталитарного государственного капитализма.

Маркс, как и большевики, был приверженцем террора. Так, после убийства Императора Александра II он писал своей дочери Дженни, что террор «был исторически неизбежным способом действия, обсуждать моральность или неморальность которого так же бесполезно, как обсуждать моральность или неморальность землетрясения на хиосе».

Так что алиби у Маркса, якобы идейно не виновного в большевистских практиках, нет и быть не может. Большевики были последователями, буквально «верующими» в Маркса, которым не приходило в голову проводить какую-либо ревизию его учения. Они, напротив, жестоко карали всякого, кто позволял себе сомневаться или даже просто трактовать иначе учение Маркса. Это было величайшим преступлением против советской власти, ревизионисты и уклонисты всех мастей кончали жизнь в концлагерях и у расстрельной стенки.

Часто любят ссылаться на слова Маркса, сказанные им как-то Лафаргу по поводу французских марксистов: «Если что несомненно, то это то, что я не марксист». Но эта фраза относилась к его тактическим расхождениям с геддистами, представителями Французской рабочей партии, последователями Жюля Геда. Теоретиком этой партии и был Лафарг.

Нет никакой возможности говорить о двух Марксах. Одном – революционном, написавшем «Коммунистический Манифест», а другом – эволюционном, авторе «Капитала».

Социализм и коммунизм для Маркса и для советских большевиков были лишь этапами одного и того же коммунизма. Социализм был лишь низшей фазой коммунизма, стремившейся к высшей.

Вся разница между фазой социализма и коммунизма в разрыве фазы вознаграждения на труд. В социалистической фазе распределения по «труду» вознаграждение связано с трудом. В коммунистической фазе распределения «по потребностям» вне зависимости от выполненного «труда» марксистам казалось возможным разорвать прямую связь вознаграждения с выполненным трудом. И каким-то невообразимым способом стимулируя труд формулой «от каждого по его способностям», заявить о построении коммунистического общества.

Ужас марксизма и его большевистской практики в том, что эти люди, одурманенные своим тяжёлым идеологическим «героином», стремились к власти не для того, чтобы усовершенствовать то общество, в котором они жили. Они делали революцию, чтобы имеющееся общество со всей его исторически сложившейся социальной сложностью взорвать изнутри, а затем полностью утилизировать.

Эти классовые террористы были «патологоанатомами», проводившими вскрытие живых социальных организмов, неся им смерть.

У Маркса, как и далее у большевиков, вся сложная социальная структура общества упрощалась до двух враждебных лагерей: пролетариата и буржуазии, под именем которой понималось всё остальное общество.

«Научность» подобного подхода марксизма сродни «законности» воров в законе. Такая «научность» научна только внутри марксистского партийного сообщества, как и «законность» воров в законе законна только в их воровских группах.

Обещание полной социальной справедливости при апелляции к самым низменным инстинктам масс ближе к бандитским сообществам или своеобразным псевдорелигиозным сектантским группам.

Марксизм и его порождение большевизм является социальной антирелигиозной религией, псевдорелигией. Вытравливая из своих адептов подлинно религиозные чувства, эта воинствующая религия атеизма имеет многие «священные» атрибуты: своих пророков (вождей и идеологов), свои иконы (плакаты вождей), свои священные гробницы (мавзолей), свои священные тексты (труды классиков марксизма-ленинизма), свои жития (описание жизни революционеров), даже своих еретиков (уклонисты и ревизионисты всех мастей) и т. д. Эта жестокая антирелигиозная секта гордилась тем, что в её обществе нет безработицы, забывая, что и в рабовладельческом хозяйстве, и на каторге тоже не бывает безработицы.

Маркс и большевики обещали всему миру создать общество свободных людей. В реальности же коммунисты смогли создать коротковременное советское общество, разбитое на правящую партию и сбитый для лучшего партийного руководства в рабочие коллективы «советский народ». «Советский народ», который, как только увидел очередное перестроечное брожение в партийных правящих слоях, пожелал разбежаться по национальным квартирам и вернулся из «опиумного» интернационального дурмана к национальной жизни.

Советской власти нет уже более трёх десятилетий, но сам марксистский идеологический «опиум» не выведен из обращения. Нашему обществу нужно излечиться от этой опиумной советской зависимости, и светлое русское будущее станет возможным.

2. Карл Маркс: атеизм, революция, расовая нетерпимость

Вначале был атеизм

Карл Маркс сформировал своё мышление при громадном влиянии философии Гегеля. В молодости пройдя через младогегельянское движение, Маркс так никогда и не смог преодолеть влияние этой немецкой системы.

Левые гегельянцы отличались от правых своим взглядом на религию, который был радикально атеистичен. Поводом к разделению на левых и правых гегельянцев послужила книга Давида Штрауса «Жизнь Иисуса» (1835 г.), воинственно-рационалистически трактующая начальную историю христианства. По сути, крайний рационализм этой книги способствовал появлению на свет не только левых гегельянцев, но и радикальной Тюбингенской школы в лютеранском богословии. Кстати, Тюбингенскую семинарию в рамках одноименного университета окончил и сам Гегель.

«Неизбежный» рукотворный коммунизм

Для молодого Маркса было важно переформатировать гегельянство в рационально-атеистическую философию и придать ей практическую действенность.

Как он писал ещё в 1844 году: «Идеи вообще ничего не могут осуществить. Для осуществления идей требуются люди, которые должны употребить практическую силу»3.

Марксизм с его провозглашенной «неизбежной» победой в будущем коммунизма есть мировоззренческая и одновременно практическая система, которая через партийное строительство стремится «сотворить» на практике то, что теоретически провозглашается как «неизбежное».

То есть марксистское «неизбежное» будущее должно твориться в современности руками марксистской партии, что само по себе, мягко говоря, не лишено двусмысленности. Если что-либо неизбежно, то оно и так материализуется в этом мире, и для его появления не нужно организовывать революции и проливать моря крови. Если же коммунистическое светлое будущее не неизбежно, а значит, не является естественным ходом развития человечества, то стоит ли его «рукотворно» добиваться, не считаясь ни с каким количеством принесенных человеческих жертв? Ведь никто этого «коммунистического рая» не видел.

Но многие пожили в его крайне бесчеловечных социалистических «предбанниках» под названием СССР, КНР, Социалистическая республика Вьетнам, Камбоджа «красных кхмеров» и некоторых других.

Интересно, что сам Маркс особо подчеркивал, что он не является изобретателем ни понятия классов, ни идеи борьбы между ними. Он гордился своими утверждениями о том, что борьба классов связана с определенными фазами развития производства, что классовая борьба должна привести к установлению диктатуры пролетариата, и что эта диктатура уничтожит все классы и приведет к бесклассовому обществу.

Это «неизбежное», с точки зрения Маркса, светлое будущее тем не менее рукотворно, и должно достигаться через революцию и диктатуру пролетариата.

Расистская теория о «контрреволюционных» и «неисторических» народах

Карл Маркс и Энгельс были идеологами «революционной нетерпимости», которая выросла из национальной нетерпимости немецкой философии.

По Гегелю, идеальным и наивысшим воплощением объективного духа было само прусское государство. Гегель был радикальным немецким этатистом и даже называл государство Богом и абсолютной самоцелью. Именно в немецком государстве он видел осуществление свободы каждого в единстве всех немцев.

Хотя Маркс не был по своему темпераменту, по своему психологическому типу и по своему происхождению немцем, по своей умственной выработке, по своей осознанной цивилизационной «прописке» он, безусловно, немцем стал. Маркс смотрел на окружающий мир во многом глазами немца. И в этом мире наиболее нелюбимым для него, как и для среднестатистического немца того времени, был мир славянства, а среди славянских народов самым нелюбимым был русский. Нелюбимым потому, что именно он построил Российскую империю, боровшуюся с революцией Маркса и его единомышленников. Славян Маркс называл не историческими народами, а народами контрреволюционными. Революция по Марксу должна будет окончательно решить судьбу этих славянских народов.

Его товарищ Энгельс в статье 1849 года по поводу венгерского восстания даже утверждает, что миссия всех славянских племен Австро-Венгрии «заключается, прежде всего, в том, чтобы погибнуть в революционной мировой буре. И потомуто они теперь контрреволюционны… Все эти маленькие тупоупрямые (stierkoepfigen) национальности будут сброшены, устранены революцией с исторической дороги»4.

Шовинистическое лицемерие «апостола» интернационализма

Интересно, что немецкие взгляды Маркса особо обострялись во время серьезных противостояний немецких государств с соседями. Так было накануне и во время франко-прусской войны 1870–1871 годов.

В письме Энгельсу от 20 июля 1870 года Маркс на фразу французского революционера Шарля Делеклюза (1809–1871 гг.), что «Франция – единственная страна идей», дает следующий свой комментарий. «Это чистейший шовинизм! – восклицает он. – Французов надо вздуть (die Franzosen brauchen Pruegel). Если пруссаки победят, то… преобладание немцев перенесет центр тяжести европейского рабочего движения из Франции в Германию. Германский рабочий класс выше французского как с точки зрения теоретической, так и организационно. Преобладание на мировой арене немецкого пролетариата над французским будет в то же время преобладанием нашей теории над теорией Прудона»5.

Такой вот был лицемерный взгляд у марксистского «апостола» интернационализма. Даже французские товарищи по движению вызывали ненависть, когда речь шла о его первенстве, первенстве его теории, его немецкого пролетариата, его пруссаков.

Маркс как русофоб и расист

Культ Маркса в Советском Союзе был безграничен, но даже в собрании сочинений своих классиков коммунисты не решались опубликовать его русофобские тексты. Например, такие как «Разоблачения дипломатической истории XVIII века», напечатанные впервые в 1856–1857 гг., были опубликованы на русском языке только в 1989 году.

Четвертая глава этого сочинения Маркса даёт яркие образчики его русофобской ненависти. Вот несколько хотя и длинных, но для людей непредвзятых должных быть весьма вразумляющими цитат из классики марксизма.

О Русском государстве в целом: «Колыбелью Московии было кровавое болото монгольского рабства, а не суровая слава эпохи норманнов. А современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия»6.

О русских князьях: «Именно в этой постыдной борьбе московская линия князей в конце концов одержала верх».

О святом благоверном Великом князе Иоанне Калите: «Ни обольщения славой, ни угрызения совести, ни тяжесть унижения не могли отклонить его от пути к своей цели. Всю его систему можно выразить в нескольких словах: макиавеллизм раба, стремящегося к узурпации власти. Свою собственную слабость – своё рабство – он превратил в главный источник своей силы».