Сын греха

Горький мёд

До Нового года оставалось полдня. Весь город, как и наш двор, готовился к празднику, а мы, четверо друзей, страдали от одиночества и непонимания. Праздновать в компании родителей мы не хотели – это напоминало бы детство, а мы уже были шестнадцатилетними. Праздновать вчетвером, хотя такая возможность была, мы считали зазорным. А те девчонки, о которых, как мне казалось, мы думали постоянно, отмечать начало года с нами не хотели. Точнее, те, кто хотел, нам были неинтересны, а те, кто привлекал наши взоры и фантазии, уже запланировали вечер, и не с нами.

Мы сидели в заснеженной беседке нашего двора и со всех сторон рассматривали нашу нелёгкую долю. И только Вовка Каралкин был спокоен. У него было всё: и поцелуи, и девчонки, и постель, в которой он кого-то любил всю последнюю неделю. По крайней мере, он так говорил, а мы ему верили. И больше всех – я. Ведь мы с Вовкой не только учились в одном классе, но и играли за баскетбольную сборную города. Никто не мог лучше него снимать мяч с корзины и организовывать атаки. Я в команде пользовался скромной славой снайпера и мог уложить мяч в корзину с самого центра поля. Но Вовка на площадке был центром игры и мог всё. Я не завидовал ему, потому что мы были друзьями, но когда видел его, обнимающим очередную девчонку, то сердце у меня начинало биться чаще. Иногда я думаю, что это – скрытое от всех желание обладать женщиной, хотя некоторые мальчишки считали это завистью. В общем, Вовка был нашим лидером, но сегодня и он не мог предложить нам ничего интересного.

Было холодно, и ветер, свободно гулявший под нашими куртками, заставлял всё больше думать о домашнем тепле, чем о наступающем празднике. Да и сумрак, который отделял день от вечера или подчёркивал наступление ночи, требовал смены обстановки. Каждая минута уходящего дня была не только холоднее, но и тоскливей предыдущей.

– Ну, – Вовка взглянул на часы, – пора по домам…

Резкий хлопок заставил нас оглянуться на дом. Это была дверь соседнего подъезда. Она всегда закрывалась, словно выстреливала из глубин парадного во двор чем-то невидимым. В этот раз её звук заставил меня встать, Витьку – вскрикнуть, Сашку – охнуть, а Вовку – стремительно сорваться с места и кинуться на помощь девушке, которая пыталась справиться с яркой детской коляской. Похоже, стреляющая дверь не только выпустила незнакомку, но и ощутимо поддала ей по корме. Девушка с ускорением летела по обледенелому крыльцу, явно намереваясь вслед за коляской упасть в грязный снег. Каралкин успел подхватить соседку под руку и остановить её «полёт», а я спас ребёнка в коляске.

– Господи… – голос незнакомки чуть хрипел, но показался мне чарующим. – И кто это выдумал – зиму и гололёд?!

– Как раз тот, – я на язык был быстрее Вовки, – к помощи которого вы только что обратились.

Только тогда я заметил, что Вовка не только поддерживал девушку, но и прижимал её к своей груди.

«Ну вот, – досада шевельнулась в моей груди, – ледяная ручка коляски досталась, как всегда, мне, а женщина – Вовке».

Её тугие икры обтягивали чёрные, не по сезону, капроновые чулки. Мне даже показалось, что под короткой шубкой надето тонкое праздничное платье. Мне захотелось увидеть коленки незнакомки. Почему-то я был уверен, что увижу круглые, розовые от мороза, блестящие шары. Но полы шубы опускались немного ниже. Да и стояла она так, что, кроме икр и ножек, обутых в чёрные лодочки на невысоком каблучке, ничего нельзя было рассмотреть.

– Спасибо, – проговорила соседка, обращаясь исключительно к Каралкину. При этом, делая вид, что освобождается, на миг прижалась щекой к его губам. Хотя это могло мне и показаться.

– Если вы погулять, – я увидел, как Вовкины тонкие губы вдруг заполыхали, – то мы проводим вас? У нас во дворе так скользко, что вот и Женька, – Каралкин кивнул в мою сторону, – скорее бы упал, чем уронил бы коляску с вашим ребёнком, но вы сами…

Незнакомка коротко всхлипнула или хмыкнула, а может, усмехнулась, но от Вовки отодвинулась и кивнула. Я, решив, что её жест означает согласие, осторожно тронул коляску и покатил её по дорожке в сторону дома. Девушка, оставив между собой и Вовкой сантиметров двадцать пустого пространства, двинулась следом. Витька и Сашка догнали нас на повороте.

– Холодно, наверное, для малыша? – спросил Вовка, безуспешно пытаясь теснее прижаться к женскому боку. Я шёл чуть впереди, но видел все его телодвижения.

– Машутка у меня ко всему привычна, – ответила женщина и, догнав меня, пошла почти вровень. Из-за этого Вовкина рука провисла в воздухе, и он спрятал её в карман. – Девчонка у меня растёт настоящей путешественницей: всего месяц назад мы с ней задыхались от жары на Аравийском полуострове, а сейчас мёрзнем в центре России. Да и одета она хорошо, не то что я в своих стрингах.

Последнее слово взорвалось во мне словно бомба, мгновенно изгнав холод даже из кончиков пальцев ног, обутых в тонкие лаковые туфли. Я словно наяву увидел нашу соседку в купальнике.

Мы проходили мимо подворотни, из которой всегда тянуло сквозняком. Сейчас этот ветерок сработал как разведчик, и я почувствовал лёгкий запах спиртного, смешанный с тонким ароматом французской парфюмерии. Пахло от женщины. На миг наши взгляды встретились, и я увидел огромные зелёные глаза, которые завораживающе тянули меня в свою сверкающую, влажную глубину. В них было нечто такое, что сбило меня с шага, и мы столкнулись плечами. Дрожь, словно током, пронзила моё тело. Её плечо! Её глаза!

Рядом шумно вздохнул Каралкин. Сзади захрустели, приближаясь, шаги друзей, и я едва справился с волнением. Оставалось только, чтобы пацаны заметили моё состояние и принялись подтрунивать надо мной.

– А на гитаре из вас кто-нибудь играет? – казалось, что спрашивает она меня, хотя обращается к Каралкину.

– Да, – коротко ответил Вовка.

Вообще говоря, музыкальную школу по классу гитары окончил я, а он только-только научился брать пару аккордов. Но я не мог возражать другу, тем более спорить с ним на глазах незнакомки, вблизи которой испытывал трудности с дыханием.

Девушка вдруг шагнула ближе и положила руки рядом с моими. Какие-то мгновения мы вместе с ней управляли детской коляской. И я впервые обратил внимание на то, какими красными были мои пальцы на фоне её тонких белых перчаток. Я с трудом оторвал взгляд от её рук и вопросительно взглянул на женщину, но она лишь решительно повернула коляску в сторону дома.

– Похоже, вы сегодня, как и я, брошены на произвол судьбы, – её голос звенел, и меня вдруг охватил такой восторг, что захотелось громко кричать. – А у меня накрыт стол. Идёмте, отметим Новый год по-человечески. Иначе, по народным приметам, в будущем так и останемся брошенными в безлюдном, заснеженном дворе.

Вовкин кулак ткнул меня в спину; он чувствовал тот же восторг, что и я. Мы почти не дыша двинулись к подъезду. Уже на ступенях я вдруг оглянулся на окна нашей квартиры. Тени на занавесках стремительно передвигались: похоже, родители ещё не успели накрыть и украсить праздничный стол. Значит, у меня ещё оставался запас свободы до ступеней её подъезда. Не хватало того, чтобы именно в этот момент меня позвала мама!

Только когда дверь, привычно выстрелив в наши спины, закрылась, я обернулся. Витька с Сашкой выглядели ошарашенно, наверное, как и мы с Вовкой. Под моим взглядом они взяли коляску, и мы вслед за Вовкой, который держал под ручку хозяйку, поднялись на третий этаж.

«Двадцать седьмая квартира», – чуть не произнёс я вслух.

Хозяйка достала из кармана ключ и одним движением вставила его в замочную скважину. За дверью открылся короткий коридор.

– Заносите, – теперь её голос звучал на тон ниже, чем на улице, но по-прежнему хрипел.

Только когда все мы сгрудились на тесном пятачке прихожей, я понял, что это точная копия моей и Вовкиной трёхкомнатных квартир. Каралкин придержал шубку, которую, пока я оглядывался, хозяйка сняла, и я увидел на вешалке шинель с петлицами пограничника и погонами подполковника. В груди шевельнулось волнение, граничащее со страхом. Пограничники в моём понимании были особой кастой, с кем лучше не шутить. Вовка словно почувствовал мою нерешительность. Он скорчил за спиной хозяйки страшную рожицу, и я, сам не зная, что делаю, потянул своё пальто с плеч.

– Ну, – негромко проговорила девушка, – снимайте свои шубы и заходите в гостиную, а я мигом раздену Машутку и уложу спать.

Она не сняла туфелек, и в этот раз я увидел, что тонкий чёрный капрон обтягивает точёные ножки. Застучали каблучки, и их звук вызвал в моей груди очередную бурю чувств и желаний. Хозяйка как будто почувствовала происходящее во мне.

– Да, – она оглянулась, – что-то я сегодня какая-то несобранная. Я вас нечасто, но вижу в нашем дворе, вот только имён не знаю.

Тонкая рука, украшенная ногтями с ярко-красным лаком, потянула с головы тонкий шерстяной платок, и пышная копна русых волос опустилась на плечи. И только тогда я увидел, что она действительно одета в праздничное платье с открытой шеей и коротким, в три четверти, рукавом. В ушках женщины тускло светились небольшие серёжки, а на грудь опускалось ожерелье из крупных зелёных, под цвет её глаз, камней.

– Даша, – её рука протянулась в мою сторону, и я, вздрогнув всем телом, не посмел пожать эту тонкую кисть, лишь прикоснулся к ней губами.

– Женя.

Только Вовка взял и удержал её руку в своей ладони. Сашка с Витькой, назвавшись, сделали то же, что и я.

– Ну вот, – её глаза отчего-то подёрнулись тоскливой дымкой, – и познакомились по-настоящему. Новые знакомства в Новый год, говорят, к счастью.

Хозяйка взяла ребёнка и ушла в спальню, а мы, недолго потоптавшись в коридоре и сняв верхнюю одежду, вошли в зал. Вовка щёлкнул выключателем, и мы увидели накрытый стол и крохотную ёлочку, которая стояла в углу на какой-то пирамидке, укрытой белой тканью и украшенной блёстками. Я обратил внимание, что на ослепительно свежей скатерти было два столовых прибора, но использована только одна тарелка. Около неё стояла бутылка коньяка, а рядом пыжился винный бокал, наполовину наполненный прозрачным виноградным золотом.

– Стулья, – негромко скомандовал Вовка.

Мы приставили к столу недостающие три стула. Я сел в середине, Витька с Сашкой расположились напротив. Вовка без раздумий опустился на стул перед другим чистым прибором, по-видимому, оставленным её мужем. Это странно, но было тихо. Я не слышал ни звука из спальни, где укладывала малышку хозяйка. Мы тоже сидели не двигаясь. Даже обычно находчивый и говорливый Каралкин молчал и отстранённо смотрел в окно.

Вдруг что-то сверкнуло – или мне только показалось, – и я увидел неземное существо. Два ослепительных крыла и узкий треугольный глаз заворожили меня, и только через минуту или две – хотя мог бы пройти и час – я понял, что вижу перед собой хозяйку. Теперь она была одета в тёмно-синее платье из тонкой шерсти с узким глубоким вырезом, опускавшимся чуть ниже груди. То, что показалось мне в первый миг крыльями, было двумя белыми руками, обнажёнными до плеч. Высокий ворот платья обрамляло тесное ожерелье, сверкавшее капельками крохотных бриллиантов. Платье было облегающим, но опускалось много ниже колен. Женщина шагнула вперёд, и у меня чуть не выскочило сердце от вида ноги, обнажённой до середины бедра и мелькнувшей в тонком разрезе. Мы одновременно вздохнули. Она сделала ещё шаг и, чуть отодвинув стул от стола, присела на него. Платье натянулось и выставило наружу голую ногу, от которой я с трудом оторвал взгляд.

– Ну что вы, как четыре старичка, сидите и ждёте? Принесите с кухни недостающую посуду.

Вовка вскочил первым, а мы задержались.

– В навесном шкафчике тарелки, – теперь её голос звенел чем-то волнующим её саму, – а в столике у плиты – ножи и вилки.

Её взгляд снова обжёг меня:

– Бокалы и рюмки, – она кивнула в сторону, – в серванте за твоей спиной.

Я поднялся и, стараясь не смотреть на слепившую меня ногу, видневшуюся в разрезе платья, принялся выставлять на стол бокалы и рюмки. Вовка принёс столовые приборы.

– За дамой ухаживать не надо, – сказала хозяйка, – я сегодня пью коньяк, а вот для гостей можно и шампанского открыть.

Её взгляд облетел нас, но за бутылку взялся Сашка.

– Стрелять или без шума? – Я никогда не слышал у друга своего детства такого голоса. Он был похож на сипение самовара.

– Чего уж там… – Мы все проследили за полётом её руки, описавшей в воздухе замысловатую фигуру. – Гулять так гулять.

– Ребёнок!.. – успел выдохнуть я.

И Сашка беззвучно снял пробку с бутылки, словно всю жизнь только этим и занимался.

Мы пили и, наверное, ели, хотя иногда и говорили, но вот о чём – я не помню. В полночь все крикнули «Ура!», и девушка, которую я всё не решался назвать по имени, принесла гитару. Вовка посмотрел на меня так, что я первым протянул руку к инструменту. Семиструнка была настроена и, судя по всему, часто играла. Не знаю почему, но я начал с Полонеза Огинского. Глаза хозяйки сверкнули слезами, но я не понял, было ли это радостью, удивлением или волнением от звучания музыки. Пацаны, привыкшие к моим музыкальным вкусам, просто слушали.

– Да, – выдохнула она, когда последние звуки струн исчезли в полумраке коридора, – такого я давно не чувствовала. Сегодня действительно странный день. Утром была радость, – тонкие пальцы пролетели по ожерелью, – потом ярость и обида, а сейчас – многообещающее таинство неизвестности…

Она протянула руку к гитаре, и я, попытавшись на секунду коснуться её тонких пальцев, отдал женщине инструмент. Та на мгновение закрыла глаза, и на нас обрушился каскад звуков. Она играла лучше меня – это была высшая школа. Музыка оборвалась внезапно, уронив на нас тишину так, что она оглушила меня, но через миг полилась песня. Пела хозяйка очень интересно: музыка и слова – а это, похоже, был незнакомый мне романс – жили отдельно, каждый сам по себе, но так, что сразу стало понятно, что жить друг без друга они не могут. Я был потрясён и игрой, и манерой исполнения, и стихами. Особенно меня поразили слова:

Боль была не только в звуках, словах и пальцах исполнительницы – она, казалось, затопила всю комнату. Это, наверное, почувствовала и маленькая Маша. Её пронзительный крик прервал голос матери, и та без промедления вскочила со стула.

– Машутка кушать хочет!

Застучали каблучки, и только тогда я заметил, что гитара снова лежит на моих коленях. Я тронул струны, но три пары глаз моих друзей даже не оторвались от сумеречной зоны коридора, в котором исчезла хозяйка. Ребёнок стих, и мы отвели взгляды от порога комнаты. Я играл что-то, Вовка смотрел в окно, Сашка пил, а Витька бесконечно расправлял на скатерти невидимые складки.

– А танцы? – Я вздрогнул от женского голоса, прозвучавшего, как показалось, прямо рядом с моим ухом. – Вы танцевать-то можете?

Укладывая дочь, Даша сменила свой праздничный наряд. Теперь на ней был длинный шёлковый халат какого-то огненного цвета, перепоясанный широким чёрным кушаком. Я не увидел пуговиц и подумал о том, что эта чёрная шёлковая полоса – единственное, что удерживает полы халата на её груди.

Мы с Вовкой, секунду помедлив, встали, но Сашка был быстрее нас. Он одним движением, как мне показалось, перетёк со своего места к хозяйке. Она протянула к нему руки. Я, подгоняемый её взглядом, заиграл что-то медленное. Женщина, сделав только два вальсирующих шага, вывернулась из Сашкиных рук и, низко согнувшись к угловому столику, включила магнитофон. Руки моего друга ещё сохраняли форму её тела, но она вдруг оказалась подле меня, и я встал ей навстречу. Женская грудь прижалась ко мне, и я понял, что её прикрывает только тонкий шёлк. Что-то острое кольнуло меня сквозь ткань халата, и жар стёк от моей макушки до пяток. Пробираясь мимо живота, он отвердел, и гибкое бедро хозяйки на миг оказалось между моих ног. Желание ощутить его полностью толкнуло меня вперёд, но я почувствовал под своими руками пустоту. Оказалось, что девушка уже стоит перед Вовкой. Я увидел его широкие ладони на её талии и чуть не закричал от обиды. Но её горечь не успела опалить меня, как Вовка оказался на стуле, а женщина – в объятиях Витьки. Он танцевал хуже нас, но его руки лежали намного ниже её талии, так натянув шёлк халата, что была видна игра мышц под ним. Через пару секунд руки хозяйки упали вниз. Одним движением она прервала танец и пошла из комнаты. Заметив, что в этот момент женщина стала ниже, и сначала удивившись этому, только через секунду я понял, что вижу её серебристые туфельки. Они стояли там, где мгновение назад она танцевала.

Вовка, странно дёрнувшись, поднялся и, как мне показалось, поклонившись её обуви, вышел следом. Я увидел огромные глаза Сашки и только потом понял, что мы все стоим, и сел. Друзья повторили моё движение.

За окном бесконечно шёл снег. Со стороны коридора послышалось какое-то шелестящее движение, я оглянулся и увидел Вовку. Он был странно взъерошен, с торчащей из брюк рубашкой. Мы встретились взглядами, и он кивнул, указывая куда-то в сторону. Незнакомая сила подняла меня ему навстречу. Уже проходя мимо друга, я заметил его усмешку, но понял её только на пороге спальни, куда что-то привело меня. Невысокий торшер удерживал дрожащее тёплое пятно на ослепительно белом бедре женщины, отчёркнутом по талии красным шёлком. Она лежала на правом боку, спиной ко мне. Я шагнул к ней и, только опускаясь, понял, что такой низкой, но широкой кушетки никогда не встречал. Под колени ударил твёрдый край лежанки, и что-то неимоверно горячее опалило сквозь одежду мои грудь и бёдра. Острые колючки царапнули вдруг по моему обнажившемуся и удлинившемуся телу. Волна блаженства пришла следом.

«Женщина! Я был с женщиной!»

Эти мысли, словно крик торжества, поразили меня только тогда, когда я снова оказался в гостиной, и мимо меня протиснулся Сашка. Витькино лицо блестело белыми и красными пятнами. Я протянул руку, чтобы залить жгучую жажду, но жидкость опалила язык, а в нос ударил незнакомый запах. Я отодвинул бокал и понял, что пил коньяк из посуды хозяйки, ощутив на губах вкус её помады.

– Ты все брюки испачкал, – негромко сказал Вовка, – иди в ванную, ототри, пока ещё можно.

Я, приходя в себя, поднялся.

Сашка протиснулся мимо меня, но, кажется, этого даже не заметил.

Я чистил свою одежду, ощущая в голове незнакомый звон. Когда струя воды перестала бить в раковину, я испугался. Ватная тишина окутала меня, и мне показалось, что в целом свете я остался один. Я широко распахнул дверь ванной и сначала выскочил в коридор, потом вернулся назад и вытер мокрые руки.

Витька сидел на своём месте, но его рубашка висела на спинке стула. Сашки за столом не было. Каралкин, лихорадочно двигая вилкой, собирал с тарелки салат. Магнитофон играл что-то из репертуара оркестра Поля Мориа.

В этот раз, прежде чем выйти из комнаты, я дождался, пока Сашка уселся за стол и, улыбаясь, кивнул мне…

В спальне я не увидел ни мебели, ничего – лишь две тяжёлые обнажённые груди – и поспешил избавиться от своей одежды. Только уже опускаясь на кушетку, краем сознания отметил яркость лака на руке, прикрывавшей лицо. Грудь была объёмной и не полностью уместилась в моих ладонях. Из левого полушария выглянула острая пирамидка соска, и я припал к ней губами. В язык ударила тёплая струя чего-то сладкого, и в этот миг женщина подо мной ожила и забилась всем телом. Не сразу, но я понял, что она кричит, и только зажатая в зубах ткань халата глушит этот крик.

Это было молоко, материнское молоко, предназначавшееся крошечной Машутке. Я пил его, снова и снова погружаясь в глубину страсти, пока она не опустошила меня. Тяжёлый, но сладостный вздох женщины достался мне уже тогда, когда я влезал в свои брюки.

Сашка встретил меня на пороге гостиной.

В этот раз время тянулось, словно резина. Я что-то ел, что-то пил и почему-то прислушивался к тому, что происходило в спальне. Иногда мне казалось, что до моего слуха доносится её тяжёлый стон, и он отзывался в моей душе жгучей ревностью. Я даже чуть не выкрикнул: «Быстрее!», когда Витька, в очередной раз, не спеша двинулся в сторону коридора. Сашка вышел умытым и причёсанным…

Теперь она лежала совершенно голая, одной рукой прикрывая живот, а другой – грудь.

– Я повернусь, – её хрипловатый голос почти оглушил меня.

Она медленно приподнялась и повернулась ко мне спиной. Розоватый шар, возникший передо мной, был так привлекателен, что я, сам не ожидая от себя такой смелости, осторожно прикоснулся к нему губами. Потом двинулся вниз и покрыл поцелуями подколенные ложбинки. Они пахли чем-то возбуждающе острым. Женщина чуть слышно рассмеялась – наверное, ей было щекотно. Я приподнял её, подтягивая навстречу себе, погладил бёдра и икры, и на миг задержал руки на розовых шариках пяток. Талия была такой, что я смог обнять её кольцом своих рук, так и не убрав их до конца действия…

За окном вставал хмурый рассвет.

Вовка вернулся в гостиную и, подняв руку, не дал мне снова встать со стула:

– Она устала и хочет спать.

Сашка резко поднялся. Мы с Вовкой шагнули друг к другу, встав плечо к плечу.

– Даша устала, – теперь голос Каралкина звучал угрожающе, – одеваемся и тихо уходим.

Во дворе было холодно. Снег освежил лицо, бросая в него колкие пригоршни. Мы сошли со ступеней и подошли к беседке.

– Ничего не было, – медленно процедил Вовка, – и никому ни слова.

Я посмотрел на Витьку. Он согласно кивнул, но я нашёл его взгляд и нахмурил угрожающе брови:

– И брату ни слова, понял?!

Витька опустил голову.

– Если услышу, то всем скажу, что ты врёшь, как последний сосунок, понял?..

– И ещё, – снова заговорил Каралкин, – на улице её не надо узнавать и кидаться с приветствием. Это была простая новогодняя сказка.

Мне вдруг стало обидно и захотелось плакать. Я так долго ждал любви, ждал чего-то ослепительного и сумасшедшего, а тут?!.

Снег перестал идти. Я поднял голову и увидел нашу многоэтажку. Её окна по-дружески помаргивали мне десятками тёплых глаз. Одни соседи только ложились, другие уже вставали. Мне было горько. Я опустил голову и, не оглядываясь, пошёл домой. Стыд медленно вытеснил сладкую радость первого познания женщины.

Воздушный стрелок

Я познакомился с Витькой Ганжа случайно. Нет, сначала я встретил его жену.

Это была лекция о международном положении, которую меня попросили прочитать среднему медперсоналу Свердловского района. Весна пришла в город, и зал, наполненный до отказа, выглядел так, будто в нём проходил кастинг девушек для модельного бизнеса. Я даже представить себе не мог, что столько прелестных медсестёр и фельдшериц трудится только в одном районе моего города.

Соответственно погоде большая часть моих слушательниц была в лёгких платьях, блузках или сарафанах, но и среди этого цветника выделялась девушка в первом ряду, сидевшая прямо напротив меня. Она была почти одета или, наоборот, не до конца обнажена. Легчайшие одежды, ничего не скрывая, лишь подчёркивали сверкающую белизну кожи её шеи и рук, точёную форму ног, высокую крепкую грудь и ослепительные полушария плеч. Она сидела, утонув в кресле, и от этого я, когда взглядом проходил по рядам, каждый раз натыкался на вызывающе открытые бёдра. Похоже, девчонка шалила или насмехалась надо мной.

Один раз мне удалось поймать её взгляд. В огромных серых глазищах сверкали звёзды такой величины, что я даже подумал о ведьме из сказок.

«Ну, – решил я про себя, – ты от меня не уйдёшь!»

Зал был очень внимателен и пластичен, и я не заметил, как пролетели два часа лекции. Ещё не смолкли аплодисменты, а я уже спрыгнул со сцены и направился к шалунье с первого ряда. Она грациозно поднялась и, сделав короткий шажок в проход, встретила меня лёгкой усмешкой.

– Совсем недавно, – сказал я, уверенный в своих способностях и знании женщин, – вас сожгли бы на площади только из-за цвета и лучистости ваших глаз.

– Так вы жалеете, что инквизиция потеряла власть, – ответила она, уже открыто потешаясь надо мной, – а с ней настоящие мужчины исчезли или обмельчали до предела?

– Напротив, я готов устроить вам аутодафе в Италии, на площади Цветов.

– Ваше умение говорить я уже оценила, – в её голосе зазвучал мой приговор. Тонкая рука с длинными пальцами, увенчанными алыми ноготками, поднялась и, чуть не дотянувшись до моей щеки, опустилась. – Лена Ганжа, всего остального не говорю, потому что уверена в ваших способностях. Вопрос только в желании.

Она обошла меня так, что я заметил это лишь через миг, обнаружив девушку идущей к двери. Сзади шалунья была просто ослепительно хороша.

«Нет, – сказал я себе, – надо сейчас же идти к организатору лекции и выяснить всё об этой обольстительнице. Но, с другой стороны, знать много – скучно, поэтому оставим поиск девушки до пятницы».