Петля для Минотавра

Глава 1

Я сидела в своей мастерской и штопала кружевную шаль. Опять шаль этой дуры Анны Петровны. Она вечно их рвет, а потом кричит, что я виновата. Я взяла иголку потолще и принялась за работу.

Комната была маленькая, но уютная. Повсюду лежали лоскуты ткани, катушки ниток. На столе стояла корзинка с булавками. Я люблю тут все. Тут пахнет тканями и моей жизнью.

Мне тридцать лет. А чувствую себя старухой. Муж умер полгода назад. До сих пор больно. До сих пор плачу по ночам. Но днем надо работать. Надо кушать, платить за дом.

Дверь в мастерскую открылась. Вошла Анна Петровна. Толстая, важная. В платье с рюшами. Аж глаза разбегаются.

– Ну что, готова моя шаль? – крикнула она сразу.

– Почти готова, – ответила я тихо. – Садитесь, пожалуйста.

Она плюхнулась на стул. Смотрела на меня как на служанку. Мне это не нравилось. Но что поделаешь. Деньги нужны.

Я смотрела на ее платье. Яркое, кричащее. Значит, хочет внимание к себе. Значит, жизнь не очень веселая. Может, муж гуляет. Может, дети не слушаются.

– Какие нитки выберете? – спросила я. Показала три катушки. Светлую, темную и среднюю.

– А какая разница? – фыркнула она.

– Большая разница, – сказала я. – Светлая будет видна. Темная – тоже. А вот эта – в самый раз. Как раз под цвет вашего платья.

Она нахмурилась. Стала смотреть на нитки. Я видела – она не понимает. Ей все равно. Лишь бы побыстрее.

– Ладно, берите эту, – махнула она рукой. – Только быстрее делайте. У меня бал завтра.

Я кивнула. Взяла именно ту нитку, что показывала. Ту, что под цвет. Я знала, что она ее выберет. Я всегда угадываю.

Принялась за работу. Игла легко входила в ткань. Я делала мелкие стежки. Аккуратные. Крепкие. Я люблю свою работу. Люблю, когда все получается ровно и красиво.

Анна Петровна сидела и болтала. Про бал, про гостей, про новые платья. Я не слушала. Кивала иногда. Думала о своем.

Муж бы смеялся надо мной. Говорил бы, что я как психолог. По платьям людей читаю. А ведь правда. По тому, как человек одевается, многое можно понять.

Вот Анна Петровна. Яркие цвета. Значит, хочет, чтобы ее заметили. Значит, не уверена в себе. Хочет доказать что-то. Может, себе. Может, другим.

А вот я. Одеваюсь скромно. Серое, синее, черное. После смерти мужа вообще цвета из моей жизни ушли. Как будто и не было их никогда.

– Готова? – опять крикнула Анна Петровна.

– Да, – сказала я. – Смотрите.

Показала ей работу. Дырки не видно. Как будто и не было ее. Кружево как новое.

– Ну наконец-то! – она схватила шаль. Сунула мне деньги. Даже не поблагодарила. Вышла, хлопнув дверью.

Я вздохнула. Убрала деньги в ящик. Села снова. Тишина. Как же я люблю тишину.

Солнце уже садилось. Лучи падали на стол. На корзинку с нитками. На наперсток, который когда-то был мамин.

Я встала. Пошла в маленькую комнатку за мастерской. Там я спала. Там хранились вещи мужа.

Я до сих пор не могла их разобрать. Все лежало как при нем. Его книги, его бумаги. Его одежда еще пахла им.

Села на кровать. Провела рукой по его пиджаку. Пахло табаком и чем-то еще. Чем-то родным.

Глаза наполнились слезами. Смахнула их. Нельзя плакать. Надо жить дальше. Но как?

Открыла комод. Там лежали его записные книжки. Он всегда что-то записывал. Работа у него была такая. Судебный врач. Всегда с трупами, с преступлениями.

Взяла одну книжку. Маленькую, в черном переплете. Открыла. Его почерк. Мелкий, аккуратный.

Читать было больно. Но я заставила себя. Может, там есть хоть что-то. Какая-то подсказка. Как жить без него.

Он писал про дела. Про осмотры. Про улики. Умный был. Очень умный. Все замечал. Все понимал.

Я читала и плакала. Слезы капали на страницы. Я их вытирала, чтобы не размазать чернила.

Вдруг нашла страницу, где он писал про меня. "Моя Лиза. У нее острый ум. Она замечает то, что другие не видят. Жаль, что она простая портниха. Из нее вышел бы отличный следователь".

Я аж расплакалась. Такой он был. Всегда верил в меня. А я… я просто шила платья.

Стало темно. Я зажгла лампу. Продолжала читать. Как будто разговаривала с ним. Спрашивала совета. Жалась к нему.

Вдруг – стук в дверь. Стук настойчивый. Торопливый.

Кого это черт носит в такое время? Уже ночь почти.

Стук повторился. Сильнее.

– Кто там? – крикнула я.

– Откройте! Ради бога! – женский голос. Молодой. Испуганный.

Я подошла к двери. Открыла.

На пороге стояла послушница из монастыря. Молодая девушка. Вся бледная. Глаза испуганные.

– Матушка настоятельница… – задыхаясь, проговорила она. – Умоляет вас о срочной встрече! Речь о жизни и смерти!

Я стояла и не могла слова вымолвить. Какая встреча? Какая жизнь и смерть? Я просто портниха. Что я могу?

Но девушка смотрела на меня так, как будто я могу все решить. Как будто я не простая портниха, а кто-то важный.

И я почувствовала, как что-то щелкнуло внутри. Как будто муж подтолкнул меня. Как будто сказал: "Иди, Лиза. Ты можешь".

– Хорошо, – тихо сказала я. – Иду с вами.

Я шла за послушницей по темным монастырским коридорам. Было страшновато. Вокруг пахло ладаном и старыми камнями. Где-то далеко пели молитвы. Но в этом пении не было покоя. Была тревога.

Девушка привела меня в маленькую келью. Там горела всего одна свеча. Сидела настоятельница. Я ее сразу не узнала. Она постарела лет на десять. Лицо серое, глаза красные.

– Спасибо, что пришли, – сказала она тихо. Голос у нее дрожал.

Я села на деревянную скамью рядом. Ждала. Не знала, что сказать.

– У нас горе, – начала она. – Сестра Агния умерла.

Я кивнула. Слышала уже. Весь город говорил.

– Говорят, упала с лестницы, – продолжила настоятельница. – Говорят, несчастный случай. Но я не верю.

Она посмотрела на меня. Глаза умные, но полные страха.

– Агния была осторожной. Никогда не спешила. И лестницу ту знала как свои пять пальцев.

Я молчала. Ждала, что будет дальше.

Настоятельница достала из складок одежды бумажку. Дрожащими руками протянула мне.

– Сегодня утром нашли. Под дверью.

Я взяла бумажку. Простая, серая. На ней был нарисован знак. Змея, которая кусает себя за хвост. Уроборос, кажется, называется.

– Что это значит? – спросила я.

– Не знаю, – прошептала она. – Но Агния боялась чего-то перед смертью. Говорила, что видела что-то странное. Что-то про лекарства.

Она замолчала. Свеча трещала. Тени на стене прыгали. Становилось жутко.

– Почему вы мне это рассказываете? – спросила я. – Я просто портниха.

Настоятельница горько улыбнулась.

– Ваш муж был хорошим человеком. Умным. Вы ему помогали в расследованиях, я знаю.

Я удивилась. Откуда она знает? Муж никогда об этом не распространялся.

– Полиции я не доверяю, – продолжила она. – Они либо ленивые, либо продажные. Закроют дело и забудут. А мне нужно знать правду. Для себя. Для ее души.

Она снова полезла в складки одежды. Достала платок. Простой, белый, с вышивкой.

– Это ее платок. Агния его вышивала… перед самым…

Она не договорила. Просто протянула мне платок.

Я взяла его. Ткань была мягкой. Вышивка – красивой. Цветочки, листочки. Агния была мастерицей.

Стала разглядывать узор. И вдруг… сердце упало. Среди цветов и листьев… тот самый знак. Уроборос. Тот же самый, что на бумажке. Только здесь он был аккуратно вышит нитками. Словно всегда тут был.

Я подняла глаза на настоятельницу. Она смотрела на меня. Ждала.

– Вы видите? – тихо спросила она.

Я кивнула. Не могла слова вымолвить.

Совпадение? Нет. Не может быть. Одинаковый знак на анонимной записке и на платке убитой. Это неспроста.

Я сидела и смотрела на платок. Руки дрожали. Муж бы сейчас сказал: "Вот оно, начало дела". А я боялась. Боялась ввязываться. Боялась снова столкнуться со смертью.

Но с другой стороны… Агнию убили. И кто-то должен найти правду. Если не я, то кто? Полиция? Смешно.

– Помогите, – прошептала настоятельница. – Я не знаю, к кому еще обратиться.

Я посмотрела на платок. На змею, что кусает себя за хвост. Замкнутый круг. Как моя жизнь после смерти мужа. Хожу по кругу. Никуда не двигаюсь.

Может, это знак? Может, пора вырваться из этого круга?

– Хорошо, – сказала я тихо. – Я попробую.

Сказала и испугалась. Что я сделала? Что я могу? Я же не детектив. Я шью платья.

Но назад дороги не было. Я дала слово.

Настоятельница вздохнула с облегчением. Слезы блеснули в ее глазах.

– Спасибо, – просто сказала она.

Я спрятала платок в карман. Встала. Мне нужно было думать. С чего начать?

Попрощалась и вышла. В коридоре было темно и пусто. Я шла и думала. Уроборос. Что он значит? Почему Агния вышила его на своем платке? И почему тот, кто ее убил, прислал такой же знак?

Вопросов было много. Ответов – ноль.

Я вышла из монастыря. Улица была пустынной. Фонари мигали. Я чувствовала себя совсем другой. Не просто портнихой. Теперь у меня было дело. Опасное дело.

Вернулась домой поздно. В мастерской было темно и тихо. Pажгла лампу, и свет упал на разбросанные лоскуты. Обычно этот беспорядок меня успокаивал, а сейчас он казался чужим. В кармане у меня лежали два доказательства – платок и записка. Они жгли мне кожу, будто раскаленные угли.

Я села за стол, отодвинула коробку с булавками и разложила перед собой обе вещи. Платок – белый, тонкий, с аккуратной вышивкой. Записка – серая, мятая, с небрежным рисунком.

Мозг мой работал, словно разогнанная швейная машинка. Вспоминались слова настоятельницы: «Несчастный случай… Не верю…» И этот змеиный круг, этот Уроборос, который смотрел на меня и с ткани, и с бумаги.

Мне нужна была помощь. Не живая – мертвая. Я потянулась к комоду, где хранились вещи покойного мужа, и достала его записную книжку. Черная кожаная обложка, истрепанная по краям. Раньше я брала ее в руки только чтобы вспомнить его голос, его запах. Сегодня же я открывала ее как учебник. Как инструкцию к той игре, в которую меня втянули против воли.

Я листала страницы, покрытые его мелким, уверенным почерком. Он структурировал мысли по разделам. Я нашла то, что искала: «Первое впечатление. Место преступления». Он писал, что первое, что видишь, часто самое важное. Что нужно не смотреть, а видеть. Замечать то, что не должно быть на своем месте. Или, наоборот, то, что должно быть, но отсутствует.

Я посмотрела на платок и записку. Что здесь было не на своем месте? Уроборос. Он был не на своем месте и там, и там. Но почему?

Перелистнула еще страницу. «Значение малозаметных деталей». Он подробно расписывал, как по качеству бумаги, составу чернил, особенностям почерка можно выйти на человека. Я не была экспертом, но кое-что понять могла.

Я взяла записку. Бумага – дешевая, серая, шершавая. Такие листы продаются в любой лавке, у каждого второго писца. Чернила – обычные, черные, чуть разбавленные, с едва уловимым запахом дегтя. Рисунок – нанесен быстро, одним движением, без отрыва пера. Линия дрожит в нескольких местах. Человек нервничал или торопился.

Потом я взяла платок. Ткань – хороший лен, плотный, качественный. Такие платки закупали для сестер. Нитки для вышивки – шелковистые, блестящие, нескольких оттенков зеленого и золотого. Это была не простая работа, а тонкая, кропотливая. На это ушли дни, если не недели. Каждый стежок лежал ровно, аккуратно. Агния не торопилась. Она вкладывала в это смысл.

И тут меня осенило. Я приложила записку к платку, сравнивая два символа. На платке Уроборос был вплетен в общий узор. Он был частью замысла. Его вышивали одновременно с цветами и листьями. А на записке – он был единственным элементом. Случайным, кривым, нацарапанным на чем попало.

Я откинулась на спинку стула, и по моей спине пробежали мурашки. Все стало на свои места. Логика, холодная и неумолимая, как скальпель в руках моего мужа, вывела меня на простую истину.

Символ на платке был вышит гораздо раньше, чем сделан рисунок на записке. Возможно, за недели, а то и месяцы до смерти Агнии.

Значит, Уроборос – это не просто угроза, которую прислал убийца. Это был чей-то личный знак. Или шифр. Который Агния знала, использовала и, возможно, пыталась с его помощью о чем-то предупредить. Она вышила его на своем платке, сделав частью себя. А тот, кто ее убил, спустя время, насмешливо и грубо скопировал этот знак, чтобы запугать настоятельницу или сбить всех с толку.

Это меняло все. Я искала не того, кто прислал записку. Я должна была найти того, с кем Агния разделяла этот символ. Того, для кого Уроборос что-то значил. Это была не улика, оставленная убийцей. Это был крик о помощи, зашифрованный жертвой. И этот крик прозвучал за долго до того, как она упала с той лестницы.

Глава 2

На следующий день я отправилась в монастырь. У меня был предлог – якобы мне нужно снять мерки с настоятельницы для новой рясы. Сама настоятельница, бледная и молчаливая, проводила меня до своих покоев, кивнула и удалилась, предоставив мне действовать.

Я сделала вид, что аккуратно записываю цифры в свою книжечку, а сама думала об одном – о той лестнице. Как только я осталась одна, я выскользнула из кельи и направилась туда.

Лестница была каменная, крутая, в глухом, мало посещаемом крыле монастыря. Здесь было холодно, пахло сыростью и пылью. Свет проникал только из маленького окошка под самым потолком. Я остановилась на площадке, откуда, как я знала, упала Агния. Сердце билось громко-громко.

Я старалась вести себя как рассеянная, глупая портниха. Надела на лицо пустое выражение, губы сложила бантиком. Начала водить рукой по перилам, будто оценивая качество дерева для какой-то своей швейной надобности. Потом сделала несколько шагов по ступенькам, притворяясь, что рассматриваю каменную кладку.

– Ой! – вдруг вскрикнула я так, чтобы меня мог кто-то услышать, и нарочно уронила свой наперсток.

Он покатился по ступенькам с легким металлическим звоном. Я, кряхтя и бормоча что-то себе под нос о своей неловкости, наклонилась, чтобы его поднять. Руки у меня дрожали – не притворно, а по-настоящему.

Я ползала по холодным каменным ступеням, делая вид, что ищу наперсток. А сама водила пальцами по щелям между древними досками. И вот, в одной щели, почти у самого стыка со стеной, мой палец наткнулся на что-то шершавое. Я ковыряла там минуту, стараясь не привлекать внимания. Наконец, мне удалось зацепить и вытащить маленький, запутавшийся обрывок нити.

Она была грубая, серая, колючая на ощупь. Совсем не такая, из какой шили одежду сестры милосердия. Их ткани были мягкими, светлыми, из хорошего льна или хлопка. Эта же нитка была как от мешковины или самой дешевой рабочей одежды.

Я сидела на корточках, зажав в кулаке эту нитку и свой наперсток, и пыталась осмыслить находку. Значит, здесь был кто-то еще. Кто-то, чья одежда была из грубой, серой ткани. Может, это тот, кто столкнул Агнию? Может, они боролись, и нитка зацепилась?

От этих мыслей стало еще страшнее. Я подняла голову, чтобы осмотреться, и тут же замерла.

В дальнем конце длинного темного коридора, куда вела лестница, мелькнула тень. Высокая фигура в чем-то темном, не в монашеском одеянии. Она была там всего мгновение, а затем резко развернулась и бесшумно скрылась за поворотом.

Кто-то следил за мной. Прямо сейчас. Прямо здесь.

Меня бросило в жар, а потом в холод. Я вскочила на ноги, судорожно сунув нитку и наперсток в карман. Мне нужно было убираться отсюда. Немедленно.

Я почти бегом вернулась в покои настоятельницы, пробормотала что-то невнятное о том, что мерки сняты.

Мой визит к лестнице оставил неприятный осадок. Мысль о том, что за мной следили, не давала покоя. Но отступать было нельзя. Настоятельница, по моей просьбе, договорилась, что я останусь на обед в монастырской трапезной. Это был мой шанс узнать больше о Агнии от тех, кто знал ее лучше всех.

Трапезная оказалась просторным залом с высокими сводами. Пахло хлебом, вареными овощами и ладаном. Сестры сидели за длинными деревянными столами, переговариваясь вполголоса. Когда я вошла, разговоры на мгновение стихли, на меня уставились десятки любопытных глаз. Я почувствовала себя чужой, непрошеной гостьей.

Мне указали на место рядом с парой пожилых монахинь. Я улыбнулась им как могла приветливее и принялась за простую еду – похлебку и кусок хлеба.

Сначала мы сидели молча. Потом я, будто невзначай, вздохнула и сказала:

– Какая жалость, про сестру Агнию. Говорят, она была такой хорошей.

Одна из монахинь, с морщинистым лицом и добрыми глазами, печально кивнула.

– Да, дитя мое. Тихая была. Редко когда слово промолвит. Но упрямая, ой, какая упрямая.

– Упрямая? – уточнила я, делая вид, что просто поддерживаю беседу.

– В своих интересах. Травками нашими увлекалась. Все по саду ходила, корешки да листочки собирала. Старые книги по лечению штудировала. Говорила, что надо лечить не только молитвой, но и делом.

– И что, помогало ее лечение? – спросила я.

Вторая монахиня, помоложе и с более острым взглядом, фыркнула.

– Кому как. А вот брату Анастасию, эконому нашему, ее увлечение покоя не давало.

Мое сердце екнуло. Эконом. Тот самый, что возможно следил за мной.

– Почему же? – поинтересовалась я как можно невиннее.

– Да все припасы ей не нравились! – монахиня понизила голос, хотя вокруг и так все шептались. – То мука не та, то крупа с соринками, то, главное, лекарства… Вечно к аптекарским поставкам придиралась. Говорила, что они негодные, разбавленные чем-то. Не раз с экономом на эту тему пререкалась. Он человек суровый, а она своему как кремень.

Я слушала, затаив дыхание. Так, Агния интересовалась лекарствами и конфликтовала с экономом из-за их качества. Это была важная ниточка.

Тут первая, пожилая монахиня, покачала головой и сказала тихо, с каким-то суеверным страхом:

– Ох, и не к добру это. Слишком уж много она копалась в тех старых книгах. Не нашего ума дело. Там, в этих фолиантах, не только рецепты от кашля записаны. Есть и такое, что простому человеку знать не положено.

– В каких книгах? – не удержалась я, моя маска равнодушия начала трещать. – Где они?

Но мне не суждено было получить ответ. Из-за моего плеча раздался холодный, металлический голос.

– Сестры! Праздные разговоры и пересуды недостойны служительниц этого святого места.

Я обернулась и увидела брата Анастасия. Он стоял прямо за моей спиной, высокий и мрачный, скрестив руки на груди. Его лицо было каменной маской, но глаза… его глаза горели таким неприкрытым гневом и враждебностью, что мне стало физически холодно. Он смотрел прямо на меня, и в его взгляде было четкое предупреждение: «Убирайся. И не лезь не в свое дело».

После той стычки в трапезной я поняла, что меня здесь не ждут. Взгляд эконома говорил яснее любых слов – он меня боялся. А когда боятся, значит, есть что скрывать. Мне нужно было найти доказательства, и я вспомнила про «старые книги», о которых говорила монахиня.

Монастырская библиотека оказалась пыльным и тихим местом. Полки до самого потолка были заставлены толстыми томами в кожаных переплетах. Воздух был густым от запаха старой бумаги и воска. Я сказала библиотекарю, что меня интересуют труды по лекарственным травам – якобы для вдохновения в вышивке. Та, молчаливая и сухая женщина, махнула рукой в угол, где стояли самые потрепанные фолианты.

Я стала просматривать книги. Большинство из них были древними, написанными на церковнославянском, который я едва понимала. Но потом мои пальцы наткнулись на простую тетрадь в картонном переплете. На обложке ничего не было написано. Я открыла ее.

Сердце мое забилось чаще. Это был дневник Агнии. Аккуратные, мелкие рисунки трав, их названия, рецепты настоек и отваров. Все было четко, ясно, с любовью. Она зарисовывала каждую травинку, каждую ягодку. Видно было, что это было ее страстью.

Я листала страницу за страницей, восхищаясь ее трудолюбием. Но потом мой взгляд, привыкший к деталям и несоответствиям, заметил кое-что странное. Переплет тетради у корешка был чуть растянут, как будто его насильно растягивали. А на некоторых страницах, если посмотреть против света, были видны неровные края – следы от вырванных листов.

Кто-то побывал здесь до меня. Кто-то пытался что-то скрыть. Вырвал страницы из дневника бедной Агнии. Мои руки слегка дрожали от волнения. Я провела пальцами по корешку тетради, чувствуя шершавую бумагу. И тут подушечка моего указательного пальца наткнулась на что-то твердое, спрятанное глубоко в желобке переплета.

Я оглянулась. В библиотеке никого не было. Тогда я, стараясь не повредить бумагу, аккуратно просунула ноготь в щель и вытащила маленький, сложенный в несколько раз, пожелтевший клочок бумаги. Он был вклеен в переплет так искусно, что с первого взгляда его было не заметить. Агния спрятала его.

Развернув его, я увидела, что это был не лист из дневника. Это был фрагмент какого-то счета или накладной. Уголок, на котором можно было разобрать несколько строк: цифры, название какого-то лекарства… и часть печати. Какой-то аптеки.

Я сидела в углу монастырской библиотеки, зажав в ладони тот самый крошечный обрывок бумаги. Сердце стучало где-то в горле. Мне нужно было разобрать эти выцветшие чернила. Я аккуратно разгладила его на колене, щурясь при тусклом свете из окна.

Это был точно уголок счета. Я смогла разобрать несколько слов и цифр. Сверху – название аптеки: «Аптека Губермана». Ниже – название товара: «Наст…ка оп…». Я догадалась – «Настойка опия». Дорогое средство, сильное обезболивающее. Рядом стояла цифра – «10 флак.». И дата – число и месяц, всего пару недель назад.

И тут у меня в голове все встало на свои места. Я мысленно вернулась в контору эконома, куда заходила под предлогом обсуждения ткани для новых занавесей. Я мельком видела разложенные приходные книги. И сейчас я точно вспомнила: в тот день, что стоял на счете, в монастырских записях была сделана пометка о получении всего пяти флаконов настойки опия. А не десяти.

Разница в пять флаконов. Куда они делись? И почему в официальной книге эконома стояла одна цифра, а в счете, который Агния спрятала, – другая? Это была не ошибка. Это была явная, кричащая нестыковка. Значит, кто-то систематически воровал дорогие лекарства, а в отчетах уменьшал цифры. Агния это заметила. И за это ее убили.

Мне нужно было проверить свою догадку на месте. Сейчас же. Я сунула обрывок в самый глубокий карман, встала и, стараясь не бежать, вышла из монастыря.

Аптека Губермана находилась на главной улице. Я зашла внутрь, и меня снова ударил по носу тот самый знакомый горьковатый запах. Я сделала вид, что рассматриваю витрину с парфюмерией, но краем глаза осматривала зал.

За прилавком стоял не сам Губерман, а его молодой помощник. Он был бледен и казался нервным. И он как раз заканчивал обслуживать клиента.

Этим клиентом был брат Анастасий, монастырский эконом.

Они не видели меня. Я замерла за стеллажом с микстурами, затаив дыхание. Они перебрасывались парой тихих, отрывистых фраз. Я не могла разобрать всех слов, но тон был напряженным, почти враждебным.

– …нужно быть осторожнее… – прошипел эконом, его длинные пальцы сжимали край прилавка.

– …все чисто… она ничего не знает… – пробормотал в ответ помощник, беспокойно оглядываясь.

В этих обрывках фраз не было ничего конкретного, но в самой их атмосфере витала паника и злоба. Они были соучастниками, которые боялись разоблачения. И они говорили о ком-то, кто «ничего не знает». У меня не было сомнений – они говорили обо мне.

Помощник что-то быстро сунул эконому под рясу. Тот кивнул, резко развернулся и направился к выходу, не поднимая глаз. В дверях он чуть не столкнулся со мной. Его глаза, полные неприкрытой ненависти, на мгновение встретились с моими. Он не сказал ни слова, просто отшатнулся и быстро засеменил прочь.

Я осталась стоять посреди аптеки, понимая, что только что получила все подтверждения, которые мне были нужны. Эконом и помощник аптекаря были в сговоре. Они что-то скрывали, что-то, связанное с поставками. И Агния стала помехой их грязным делам. Теперь они видят угрозу во мне. И это значит, что времени у меня осталось совсем немного.

Глава 3

Я прижалась к стеллажу с духами, делая вид, что с интересом разглядываю какой-то замысловатый флакон. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно по всей аптеке. Эконом уже скрылся за дверью, а я осталась с его нервным сообщником.

Они думали, что я ничего не слышала, но несколько обрывков долетели до меня сквозь стеклянные витрины и запах лекарств.

– …слишком много вопросов задает… – это был голос эконома, резкий и сердитый.