Мы люди

К Пелагее никого, кроме старушки, не подпускали, в церкви на вечерней и утренней молитве она стояла в стороне, а потом стала приходить все реже и реже, оставаясь в своей келье-хатке со старушкой, иногда на молитву приходила игуменья. После молитвы игуменья начинала расспрашивать Пелагею, как она себя здесь чувствует, в чем ее нужда, замыкалась тогда Пелагея и молчала, а то вдруг отвечала со злом, что убежит отсюда домой. Только со временем она реже произносила такие слова. Изменилась Пелагея, когда узнала, что сюда, к монастырю, пришел старец Анисим, и она захотела его видеть. Потянулась к старцу Пелагея, как весенняя трава к солнцу. Это заметила игуменья, и вскоре старца поселили в хатке над озером, куда стали почти каждый день приходить Пелагея со старушкой. Анисима донимали раны, полученные им, когда он свалился в яму, ходил он мало, но постепенно к нему стали приходить монашки, а потом и из местных деревень люди за помощью в лечении своих недугов. А в один из вечеров к нему принесли уже без чувств игуменью, и Анисим выходил ее, а помогала ему Пелагея. Так постепенно она стала его первой помощницей, а часто и сама лечила немощных. Анисим поведал ей о монастыре, его порядках и о случившемся с Пелагеей. После того разговора она несколько дней не ходила к Анисиму.

Стоит самая короткая летняя ночь, в лесу переговариваются птицы, на востоке светлая полоска, будто встает солнышко. Радзивил и Казимир оделись в простые одежды и втайне вышли за изгородь именья. В эту ночь каждый год люди из окрестных мест собирались на свой праздник. Он не был похож на праздники, которые часто проводили в имении. На берегу речки и у лесного озера собиралось много разного люду: и молодые, и уже женатые, и подлетки жгли костры, прыгали через них, пели, плясали. Издалека казалось, что пляшут невиданные великаны или страшилища. Потом за полночь, раздевшись, нагими все шли в воду: кто плавал, кто окунался и возвращался на берег. Все это братьев манило и притягивало к себе. У Казимира тело начинало дрожать, ему хотелось броситься в этот ад или рай. Братья шли к озеру второй раз, там собирались молодые и неженатые люди. Тогда первый раз Казимир тоже разделся и пошел к озеру, а Радзивил остался возле одежды. У озера девушки брали парней за руку, и они парами шли в воду. Казимир остановился, оглядываясь, его завораживали голые молодые тела девушек с их распущенными волосами, и он ждал какого-то чуда. Он не заметил, как к нему подошла молоденькая, похожая на подростка девушка, взяла его за руку и повела к воде. Казимир, краснея, смотрел на небольшие груди, на блестящие под лунным светом волосы. Девушка показалась ему необыкновенно красивой, ему захотелось ее обнять, а эта красота вместе с водой, куда они вошли, проникала во все его клеточки. Вода была теплая, освежала тело, становилось легко, и было чувство, что они не идут по воде, а парят над ней в воздухе. Девушка остановилась и прижалась к Казимиру, обхватив руками его тело. Стало тяжело дышать, он тоже обхватил ее, тела их соприкоснулись, он ощущал ее груди, живот, стало жарко. Она подняла голову и посмотрела в глаза Казимиру. Ему представилось, что он летит, покидая землю, а девушка отстранилась и повела его к берегу. На берегу она исчезла, сделала шаг назад и исчезла. Казимир растерянно оглядывался туда-сюда и не находил ее. Может, это привидение? Из воды выходили другие пары и тоже исчезали. Казимир засуетился и быстро пошел искать брата. Радзивилу он ничего тогда не сказал, на этот раз шел с надеждой снова встретить ту девушку, он уже точно спросит, как ее звать, будет к ней внимательней и не отпустит так быстро.

Когда подходили к озеру, там еще несколько пар прыгали через костры, а остальные, отойдя подальше, раздевались. Только Казимир отошел от брата в сторону приозерного бора, как к нему подошла совсем нагая девушка. Он узнал ее по волосам, которые падали на плечи, и обрадовался. Тут же, не стесняясь, разделся, она взяла его за руку и повела к озеру. Они расстались на заре, Казимир бежал не помня себя, ему казалось, что он парит над полем перед имением, мысли путались, хотелось кричать, и плакать, и смеяться, и взлететь высоко-высоко. Накрывшись с головой в постели, он произнес: «Я околдован», – и тут же заснул. Они встречались в ночи, слов не было, были прикосновения, от которых тело пылало, дрожало, сжималось и разрывалось на мелкие кусочки, а потом хотелось снова парить и петь. Она властвовала над Казимиром, а он, околдованный, не сопротивлялся ее чарам. Казимира дома не узнавали, он был рассеян, молчалив, искал уединения. Они, взявшись за руки, стояли возле большого куста, усыпанного гроздями ягод калины, и, подняв головы, как завороженные взглядом провожали клин журавлей. Когда клин стал невидимым, она обняла за шею Казимира и крепко его поцеловала, так же быстро разняла руки, повернулась и скрылась, будто растаяла, как та стая журавлей. Долго в растерянности стоял Казимир и все шептал себе, что без нее не может жить. Встречи их становились реже, но проходили ярче, отчего Казимира охватывало ощущение, что он погружается в неведомый и такой притягательный мир. Когда в полную силу развернулась весна, в лесах и садах запели птицы, Казимир не мог сдержать своей радости и чувств и рассказал о ней Радзивилу и добавил, что он на ней женится.

Пелагея с озера в свою хатку-келью пришла, когда уже закончилась вечерняя молитва и были завершены работы по хозяйству. На озере она была одна, снова приходили к ней темные думы и манила к себе темная вода. Думы наплывали одна мрачнее другой, получалось так, что ее похитили и продали в монастырь на все времена. Игуменья причастна к ее похищению, и ей велено охранить ее ото всех и никуда не выпускать из монастыря. Только, как сказал старец, разве утаишь шило в мешке, в монастыре уже почти все знают о судьбе Пелагеи и молчат. В монастырскую церковь на воскресную службу стало собираться большое количество прихожан. Батюшку и дьякона привозили из ближайшей деревни, они правили церковную службу, причащали и исповедовали желающих. На службе присутствовали монашки и послушницы, которые составляли церковный хор и помогали вести службу. Монахини, нарушая свой обет, делились с прихожанами о своей жизни и делах в монастыре, так и выплеснулась тайна Пелагеи за его стены. В один из дней в церковь пришли родители Пелагеи и начали расспрашивать о своей дочери, но монастырь хранил молчание о своей пленнице. После того случая Пелагею перевели жить подальше от церкви, ее поселили в хатке над озером и приставили к ней другую старушку, которая жила давно в монастыре и почитала игуменью. Жизнь Пелагеи стала полностью зависеть от этой старушки.

Снова пришлось вельможному пану Станиславу на следующее лето побывать в имении, о котором у него остались приятные воспоминания, он намеревался пробыть там дня два-три. На следующий день у управляющего появились неприятности и сыпались они одно за другим, и только после того, как у вельможного пана закончился ужин, управляющий забежал встревоженный до Гели. Та, глядя в лицо, и высказала, что вельможный пан недоволен, что постель ему готовила присланная девка, хотя и ушла она поздно, но пан недоволен ею и спрашивал о Миле. Побледнел управляющий, а Геля продолжила как ни в чем не бывало рассказывать, что если и сегодня не будет Мили, вельможный совсем может рассердиться. В тот вечер постель стелила Миля и ушла она от вельможного пана, когда солнце полным кругом поднялось над деревьями, а пан вышел умываться, когда уже готовился обед. Был он бодр и весел, плескаясь водой, напевал свою любимую песенку молодости. А Миля кормила грудью свою маленькую дочку, которая изголодалась, и успокаивала ее Геля. Остался доволен вельможный пан Станислав своим управляющим, поблагодарил его за усердие. К концу лета в имение приехал по приглашению управляющего его товарищ детства на непродолжительный отдых. Весело они проводили время, в их беседах принимала участие жена управляющего, но, сославшись, что надо кормить ребенка, уходила. Не ладилось что-то с продажей собранного урожая, и управляющий отъехал на два дня. На вторую ночь Геля успокаивала маленькую Стасю, ее Миля покормила только утром. Задержался товарищ детства еще на несколько дней и стал он в тягость управляющему, а Геле пришлось присматривать несколько раз за Стасей днем. Управляющий назавтра после разговора с Гелей холодно простился с другом, проводив его домой, сославшись на навалившиеся дела. Через несколько дней возникшие неловкости снова улетучились, управляющий упрямо тащил нелегкий воз возникающих дел, а Миля нянчила Стасю. Приближались рождественские праздники, православный помещик соседнего имения пригласил к себе на щедрый вечер управляющего с женой. Он не отказался, у них были хорошие деловые отношения, и они с уважением относились друг к другу, несмотря на различное вероисповедание. В имении собралось много гостей, горели свечи, звучала музыка, много кто ходил в масках, были ряженые и несколько русских офицеров в военной форме. Потом начались танцы и настоящие пляски, вечер затянулся за полночь, было по-настоящему весело, управляющий давно так не чувствовал себя свободно и легко. Ему хотелось в отдельные моменты безудержно петь и тоже пуститься в пляски, радость плескалась через край, как вода в ведре. В тот вечер он забыл слова своей бабушки, которая говорила, что радость, как и воду, нельзя расплескивать, нужно ее нести осторожно и ровно, иначе жди неприятностей. Было выпито больше положенного вина, в голове шумело, но радость не проходила. Ему хотелось поделиться радостью с Милей, да уже пора было ехать домой, там маленькая Стася, жены вокруг не было. Миля, забыв, где она находится, задыхалась в объятиях русского офицера, раздавшиеся крики и громкие хлопки вернули ее в сознание. Она неспешно отстранила офицера и стала приводить себя в порядок, ей сильно захотелось спать. Она вышла на свет пошатываясь и стала искать мужа. Ее первыми были слова о том, что она очень устала и надо уезжать домой, а вокруг блистали огни. Они вскоре были дома. Через несколько дней управляющий услышал от Гели рассказ о русском офицере, который провел на том празднике незабываемые часы своей жизни с одной дамой, от которой у него померк свет. Управляющий только сказал, что было очень весело и радостно. После выездов в гости, приездов знатных людей в имение с каждым разом все больше дней требовалось управляющему, чтобы стерлись несуразности с женой.

Когда Стасе исполнилось три года, в имение, где находился старший сын Станислава потребовалась женщина, которая могла бы обучать детей грамоте и хорошим манерам. Управляющий предложил свою жену, было получено согласие, и она с дочерью в зимнюю пору выехала туда в сопровождении двух конных. В дороге что-то случилось, были наряжены люди для поиска, но они вернулись ни с чем. Как говорили, произошло несчастье, и управляющий соблюдал траур.

Зима только подступала, днем было зябко, а к ночи брался мороз. В такие морозы старец Анисим в том дворе, где останавливался на ночлег, шел спать к коровам, телятам или овцам, у кого что водилось в хозяйстве. Сколько его ни просили, в хате спать отказывался, и только когда становились морозы, он прибивался к какому-либо двору и там останавливался на разный срок. Бывало, побудет день – и пошел дальше по дворам, а бывало, и целую неделю живет на выбранном дворе. В окрестных деревнях и селах его знали, и считалось великим благом, если он посещал кого-то. Зайдет Анисим во двор, остановится, обопрется на свой посох и что-то говорит про себя. Старшие спешили к нему навстречу, кланялись и просили зайти в хату. Дети его побаивались, а если совсем карапуз, тот может и зареветь в голос. Стоило взрослому сказать: «Чего ты ревешь, это же Анисим!» – как малыш утихал, и слезы переставали капать из глаз. Анисим тоже низко кланялся, здоровался и спрашивал о здоровье, о бедах, а если у кого была какая хворь, у человека или скотины домашней, шел без приглашения туда. Самое удивительное, что человек, увидев Анисима, сразу чувствовал себя лучше и здоровее. Был он немногословен, голос тихий и немного хриплый, сразу могло показаться, что он плохо слышит, и люди старались говорить громче, но, поговорив минуту-другую, тоже начинали говорить тише и медленнее. Если бы не посох да не бородка взлохмаченная, то можно было бы подумать, что идет подросток – такого он был росточку. Всегда в любую погоду носил на голове шапку, снимал ее, когда здоровался и входил в хату или в хлев да там, где собирался спать, а на ногах лапти в онучах, портки и свитка с перекинутыми через плечи двумя холщовыми сумами, а на шее висел карман, где иногда помещалась деньга. В деревне он долго не задерживался, брел от двора до двора, так и обходил всю деревню. Брал хлеб, выпивал квас или воду, раз в неделю ел горячую пищу и шел дальше.

В деревне, куда добрался Анисим, перед морозами многие болели, в таких дворах он задерживался на день, а то и два, а во дворе старосты ночевал три, там болела старшая дочь и на поправку пока не шла. Анисим находился возле нее не отходя, как начинали доить коров и до самого темна, и почти ничего не ел, только пил воду. От морозов трещали бревна дома, выли собаки, услышав волчий вой недалеко от деревни. Поутру Анисим попросил горячего кипятка с хлебом, молча сидя на скамье у печи, съел его, поблагодарил хозяйку, поклонился ей и, ничего больше не сказав, засобирался в дорогу. Вышел за ворота деревни. Мела поземка, санная дорога во многих местах переметена снегом, но ветер дул в спину, и Анисим шел быстрее обычного.

Хворь дочери старосты не проходила, а стала одолевать Анисима, и под утро, открыв глаза, он услышал тихий шепот, который до него доносился обычно в ночи: «Тебе надо уходить». Анисим поступал по велению идущего откуда-то шепота, и на этот раз, проснувшись и вспомнив те слова, он поспешил покинуть двор старосты и деревню. У него не было ни тревоги, ни обеспокоенности от зимнего ненастья и предстоящей дороги, а шел подгоняемый ветром по заснеженной дороге, согретый выпитым кипятком и со своими думами. Он не прикидывал, сколько ему идти, когда он придет и куда приведет эта дорога. Вошел в лес, и ветра нет, и как бы мороз послабее, а ноги несут, не сбавляя хода, куда-то спешат они сейчас, надо за ними поспешать, так развожжает себе Анисим. Дышится легко и ненапряжно, оттого идти весело. «И куда тебе спешить надо?» – задает себе вопрос Анисим и знай дальше идет. Можно было уже и кусочек хлебушка присохшего пожевать, только не останавливаются ноги. Вышел Анисим с поворота дороги, и открылась перед ним картина жуткая. На обочине возле двух сосен снег красный от крови, сани перевернуты и лежат три загрызенные лошади. Анисим сразу определил, чья это работа. Только где же люди, кто правил этими несчастными санями? Кинулся он к ним, а ближе к лошадям лежит истерзанный человек, а дальше еще один, большая стая здесь пир себе устроила и на всех хватило для пира еды. Чуть позади саней лежит кибитка на боку, зарытая в снегу, туда и побрел Анисим. Закрытая она оказалась, стал он ее открывать, как ни силился, а не получалось отворить ее. Шорох там послышался Анисиму или дыхание, и забыл он обо всем на свете и с такой мольбой стал просить о помощи открыть эту заветную дверку, что и не заметил, как это у него получилось. В кибитке, уткнувшись головой вперед, лежала женщина, Анисим нащупал ее руку, она показалась ему теплой, приподнял женщину, а под ней ребенок лежит, и он признаки жизни подавал, как бы о помощи просил. Что для себя запомнил Анисим, так это то, что кибитка та на полозьях была и ими, по-видимому, к саням крепилась. Дальше он ничего вспомнить не мог. Да и не хотел вспоминать, как было. Потом люди рассказывали, уже к самой ночи собаки в хуторе залаяли, обычно они так лаяли, когда волки подходили, и вышел хозяин со своими работниками к изгороди, а собаки знай сильней лают и рвутся. Тогда это не волки, раз собаки так рвутся вперед, так и обнаружили Анисима с кибиткой. Был он без сознания и не подавал никаких признаков жизни. Весь хутор тогда поднялся, спасая женщину и ее ребенка, а Анисим так и лежал у порога, да собака с ним рядом прилегла и все руку его лизала. Заворошился он и приподняться собирался уже, чем сильно напугал хозяев и его людей. Ввели его в хату, где люди дворовые проживали, стали на лавку укладывать, а он хлеба да кипятку просит. Молча попил кипятку с травой иван-чая, сжевал кусочек сухого хлеба, поклонился женщине, которая ему подавала, и спросил, а где те несчастные. Чудом тогда Анисим спасся сам и спас женщину с ее дочерью, долго в округе ходила молва о том случае, она обрастала страхами и ужасами, наделяла Анисима богатырской силой, а то и колдовством, будто заставил он медведя кибитку тащить почти десять верст. Многие приходили на ту женщину и ее дочь годовалую посмотреть и дивились их убранности и красоте. Женщина говорить не могла, но понимала, что ей говорят, была она печальна и все время проводила с дочкой. Приходил к ней дьякон, она что-то писала на бересте, но дьякон понять не мог написанного, только сказал, что эта женщина панского роду и письмо она знает. Был на хуторе и урядник, после чего ушел в волость его доклад: «…в леси знайшли жинку з малым дицем. У бяспамятстве не размавляе. Виднага роду. Згадився жинку з дицем даглядаць заст».

Анисим прожил на хуторе почти две недели и окреп, девочка тоже ожила и стала веселой, все больше проводила времени с матерью. Им выделили отдельную комнату и приставили женщину для прислуживания. Перед самым уходом Анисим без посоха и шапки зашел в их комнату, девочка прижалась к матери и замерла, женщина смотрела на него спокойно, с неким любопытством. Анисим сделал несколько шагов, стал на колени и поклонился в ноги женщине, приподнялся, погладил по голове девочку и вышел. Больше его никто на хуторе не видел.

Женщина та полюбилась людям на хуторе. Стала она немного произносить слова, помогать по дому, и получалось это у нее ладно и красиво. Полюбили и ее дочь, она вскоре сдружилась с хуторскими детьми, но случалось так, что вдруг заплачет и закричит, и тогда вспоминалась всем та страшная ночь и Анисим. Хозяин тоже с интересом посматривал за женщиной, видно было, что она ему приятна. Только случилось так, что возле нее больше всего был младший сын хозяина, все больше и больше замечали люди, как они вместе проводили время. Заметил это и хозяин, и был у него разговор со своим младшим сыном, после чего сын не показывался дня два, а потом снова они с отцом провели целый вечер. С того дня сына хозяина и ту женщину можно было часто видеть вместе. Пошли разговоры и пересуды, что она будет женой младшего сына, хотя средний сын еще не женат. А самое главное, было неясно, какой она веры, тогда она попросила, чтобы ее отвели в церковь, и приняла она ту веру, которая была в той деревне, и стала она Авдотьей. Покрестили и ее дочь, дав ей имя Агриппина. Не согласился отец с просьбой сына, чтобы Авдотья стала его женой. Поднял тогда руку сын на отца, поднялся крик и понеслись проклятья. Разрушился покой на том хуторе. Изгнал отец сына из дома за то, что тот поднял руку на родного отца, а женщину с девочкой оставил при себе. Невеселая получилась история. Вся семья отвернулась от отца, плохая слава пошла гулять о той женщине по окрестным деревням и хуторам. Взял тогда хозяин ту женщину в жены, и вскоре родила она девочку, и назвали ее Полиной.

Прошли зима и лето, за ними еще зима и лето, стала забываться и утихать та история. Жизнь на хуторе, казалось, замерла. Изредка на людях появлялся отец некогда большой семьи, можно было заметить его опрятность и ухоженность. А еще через зиму привез он на хутор наставника для обучения грамоте дочерей женщины. Наставнику женщина представилась как Миля или Милена, и произнесено было это имя там впервые с появления ее на хуторе. Вернулась к женщине память, хозяин в беспокойстве велел называть ее, как и прежде, Авдотьей. Наставнику выделили для проживания помещение, которое раньше занимал младший сын, там же он проводил занятия с девочками. К концу лета наставника хозяин отвез обратно, обучением стала заниматься сама Авдотья, а вернее Милена. Никого из мужского роду не допускал хозяин хутора в свой дом и очень берег ту женщину.

Чуть поодаль от хутора начались изменения, приехали переселенцы и стали недалеко строиться. Появилась новая деревня, и назвали ее Новоселки. Забеспокоился хозяин, отъехал несколько раз по делам, а к жниву привез бумагу и объявил, что все, чем владел, переходит Авдотье. Уже заканчивалось жниво, как вдруг занемог хозяин и с каждым днем становился все слабее и слабее. На похороны сказал никого из его семьи не звать. Вскоре хоронили хозяина. Не стала в горе убиваться и плакать Авдотья, а сразу взялась она за оставленное ей хозяйство, быстро во всем разобралась, поняла, что хозяин, с которым она прожила почти десяток зим, несмотря на его угрюмость и нелюдимость, вел дела продуманно и не был транжирой. Вскоре и соседи заметили, что эта пришлая женщина крепко взялась управлять хозяйством и спуску не давала никому. Снова на их хуторе поселилась учительница, стали слышны звуки музыки и пение. Хозяйство требовало к себе пристального внимания, и обучение дочерей Авдотье пришлось возложить на учительницу. Только стала замечать Авдотья, что старшая ее дочь была менее веселой и жизнерадостной, часто на лице появлялась бледность, и ей хотелось присесть и отдохнуть. Обеспокоилась Авдотья, а как-то в конце лета мимо хутора проходил старец, и она приказала подать ему. Вышла за ворота, сама с ним поздоровалась и вдруг рассказала ему о своей дочери. Выслушал ее молча старец, поклонился и говорит: «А ты сходи к Анисиму, ты должна его помнить», – и ушел.

А через день Авдотья уложила в пролетку еды, дорога предстояла неблизкая, и сразу после полудня уехала, взяв с собой одного работника с хутора. На следующий день она выехала на шлях, что вел к имению польских панов Грушевских, которые обосновались здесь, как говорили люди, испокон веков. Услышала эту фамилию Авдотья, и сердце забилось, а не сюда ли ее путь-дорога лежала, когда ехала зимой, ой, сколько времени прошло, а вот подъезжаю. От этих мест было недалеко и до монастыря, к которому Авдотья подъехала уже в ночи. Не пустили их в монастырь, а разрешили остановиться у ворот и там ночевать. Утром она рассказала про свою беду, одна из монашек отвела Авдотью в небольшую хатку, что притулилась у озера, за монастырской оградой. А утром она стала просить о встрече с Анисимом. Ей монашка рассказала, что старец очень слаб и мало с кем встречается – и то только до полудня.

– А откуда тебе об Анисиме ведомо? – спросила монашка.

– Он меня с дочкой зимой спас, давно это было, – ответила Авдотья.

– Я поговорю с Анисимом, может, он захочет тебя видеть, – услышала Авдотья.

Они вышли из хатки. Куда идти, что ей делать дальше, Авдотья не знала и покорно шла за монашкой – та вела ее вдоль берега озера. Пройдя немалый путь, Авдотья увидела одинокую хатку, что стояла на возвышенности, туда и вела их тропинка. За первой хаткой, куда они подошли, виднелась вторая. Место было тихое и безлюдное. От тишины, казалось, тут жизнь остановилась. Только взглянув на небо, Авдотья увидела, как там высоко плывут небольшие облака, которые и были предвестниками жизни в этом месте.

Перед самым полуднем недалеко от хатки на поваленном дереве сидел маленький человек, опираясь на посох.

– Это Анисим, – тихо произнесла монашка, и они остановились. Монашка направилась к старцу и что-то ему говорила. Потом подошла к Авдотье, сказав:

– Он будет говорить с тобой.

Подойдя к сидевшему на дереве человеку, Авдотья узнала в нем Анисима и радостно поприветствовала его. Признал ее и старец, тоже кланялся ей, присели они на поваленном дереве, как на скамейке, и поведала Авдотья ему о своем горе. Анисим еще больше похудел, сделался совсем маленьким и щуплым. Слушал молча, закрыв глаза, замолчала Авдотья, думая, что спит Анисим, а он не открывая глаз заговорил:

– Дочь твоя поправится, и у нее девочка будет, ты береги ее, много ей придется пострадать за себя и многих, – посмотрел на Авдотью, поднялся со своей скамьи, поклонился и произнес: – Тороплюсь я, милая, тороплюсь, – и ничего больше не отвечая, опираясь на посох, пошел к своей хатке.

Вернулась домой Авдотья, можно сказать, ни с чем, только через некоторое время появилась в глазах дочери радость и пошла она на поправку.

Анисим стал все реже и реже выходить из своей хатки. В один из дней он попросил, чтобы к нему пришла Пелагея и как можно скорее. Пелагея пришла под вечер. Анисим поджидал ее на своем ложе, так он называл поваленное дерево. Он сидел там почти с обеда, сидя спал, просыпался, оглядывался, узнавал окружающие места и снова дремал. Вокруг стояла тишина, не было слышно пения птиц, писка комаров, даже дуновение ветра. В этой тишине Пелагея подошла к старцу и стоя приветствовала его. Она догадывалась, что он собирается сказать ей что-то важное и сокровенное, поэтому сразу, как ей наказали, стала молиться. Так и прошел в молитве почти весь день. Анисим заговорил сразу: