Мы люди… Мост

1

Во главе одного из самых могущественных государств Европы, но униженного величием других, стал «ефрейтор». Как могло такое случиться? Где же были высокообразованные и культурные миротворцы, короли, герцоги, бароны, лорды и все «прогрессивные» и демократически настроенные силы? А он пришел к власти – и эти силы стали заискивать перед ним и угождать ему. Можно было сделать многое, что остановило бы помыслы и деяния этого человека. Но происходило все наоборот, создавались такие условия и возможности, которые говорили: иди и воплощай свои идеи. Все действия оправдывались, им находилось объяснение. Мир двигался к тому следствию, которое уже, казалось, было предопределено. Это длилось не год, а десятилетия. Поезд двигался по расписанию к назначенному пункту. Искусный мастер направлял и управлял этим движением. Строились города, делались открытия, рождались дети – и все дружно приближались к этому пункту, создавая также другие направления и пункты. Пацифизм и демократия не могли противостоять грубой силе. Демократия была только в разговорах и не требовала ответственности и жертвенности. Каждое государство преследовало свои цели. Тогда должна была родиться грубая сила, которая остановила бы это шествие.

Невидимая сила выстраивала народы, миллионы людей в определенном порядке, благословляемом их лидерами. Люди сами жаждали этого порядка, обрекая себя на неимоверные испытания и страдания, которые их сознание даже не могло вообразить. Казалось бы, все складывается из безобидных и легко объяснимых поступков и случайностей, но они-то и выстраивали ту систему, являлись той невидимой силой, которая бессмысленно обрекла десятки миллионов людей на страдания и смерть. Можно ли было избежать такого чистилища? По-видимому, нет. Невидимая сила – это были и горнило, и молот, и наковальня, где выковываются сила и красота душ людских. Человек свободен в выборе своего пути, и он выбрал этот порядок и пошел за ним.

Военная машина, подготовленная и отлаженная в непрерывных военных кампаниях, воодушевленная собственным величием и победами над самыми передовыми европейскими армиями, резко изменила направление своего движения и развернулась для победного марша на восток. Во главе военной машины была элита и честь нации, воспитанная и образованная на вековых традициях, на нее работала промышленность почти всей Европы. Триумфальный поход имел четкий план, со сроками завершения, границами и рубежами для военных и гражданских ведомств, подсчитаны были экономические и имперские выгоды. Военная машина еще только сосредоточивалась для броска, а уже разрабатывался новый победный марш на юго-восток, к берегам Тихого океана.

И вот он, радостный и сладкий миг: наступил час «Ч». Покатилась победоносно военная машина танковыми клиньями, колоннами автомобилей, мотоциклов, велосипедов и просто пеших солдат, сокрушая, охватывая клещами огромные массы войск, разрушая города и деревни. Бредут вереницы пленных, по обочинам дорог, на складах, аэродромах тысячи единиц разбитой и исправной техники и вооружения, на лицах военных радость успеха и предвкушение большой добычи. Все развивается, как предписано планом победоносного марша, снова ликует страна: победа близка, армии противника уже почти нет, она разгромлена и бежит; еще бросок – и в их столице состоится парад победителей. Это не важно, что танки вырвались вперед и их нужно сдерживать, а пехоте приходится разбираться с массой зажатых клещами странных солдат: кто-то поднимает руки вверх, а большинство сражаются и сражаются, остервенело, не щадя своей жизни. Это не важно, что на юге военная машина вынуждена сбавить ход, встретив сопротивление. Это не важно, что танковые клинья, машины и солдаты вынуждены растекаться по этим огромным просторам, изменяя направления и сбавляя темпы движения.

2

Легендарная и непобедимая армия Страны Советов, пройдя через муки и страдания сокращений, безграмотности, слабой оснащенности, осмысления необходимости перевооружения, делала все возможное и невозможное для защиты своего Отечества от Балтийского моря до берегов Тихого океана. Народ и армия, сжимаясь, как пружина, учились новому, строили на пустых местах города, заводы и фабрики, летали дальше и выше всех, делали быстрее всех, готовились сокрушить любого врага на Востоке и Западе. Появлялись талантливые руководители производств, армии и флота. Армия медленно поднималась с колен и набирала силу, вырисовывались очертания ее оснащения и возможностей, намечались контуры разгрома врага, если он переступит границу. Враг будет разбит – в этом был уверен каждый, и молодой, и старый.

Этот час грянул как гром среди ясного неба: солнце светит, небо чистое, а гром гремит и вместо туч – дым от пожарищ, взрывов бомб и снарядов. Спит огромная страна, а армия, теряя полки и дивизии, поднимается навстречу врагу. Днем из всех громкоговорителей раздаются слова: «На нашу страну вероломно напал враг… Победа будет за нами», – и под звуки набата «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» выстраиваются в военкоматах очереди добровольцев: быстрее направьте на фронт, мы хотим успеть поучаствовать в разгроме врага. Они успели…

Армия медленно, опустив голову, стиснув зубы, порой отчаянно, порой обезумев от страха и безысходности, встает и падает, встает и падает, неся неисчислимые потери в людях и технике, оставляя огромные пространства, города, деревни, вереницы беззащитных беженцев. На восток, юг, Урал, Сибирь мчатся эшелоны с людьми, с целыми заводами и фабриками, и там в считаные месяцы они начнут выпускать все для фронта, все для победы.

Исчезали фронты, возникали другие и с колоссальным упорством заставляли военную машину сбавлять ход, буксовать, менять планы, а порой и вовсе останавливали ее. Опять стальные клещи охватывали самое сердце огромной страны – Москву. Армия, сжавшись до предела, заставила их ослабить свою хватку и неожиданно стала их грызть: грызла зубами, царапала замерзающими пальцами, молотила дубиной, опрокидывала плечом и, упершись изо всех сил ногами в мать-землю, раздвинула их. Оказалось, что военная машина не была рассчитана на такое напряжение и сопротивление. Она теряла управление, глохли моторы, экипажи не понимали, что происходит, бросали технику и, яростно отбиваясь, пятились назад, оставляя после себя выжженное пространство. Воистину это была победа духа страны над не знавшим поражений врагом, разгромившим передовые армии того времени. Она всколыхнула всю огромную страну, отозвалась эхом во всех уголках земного шара.

В тылу врага люди пригнули головы, но не покорились ему; они притихли, осмотрелись и стали подниматься во весь рост. В руины превращались их города, горели вместе с людьми их села, а они вставали грозной силой.

А военная машина лишилась своей основы – уверенности, и разгром ее был лишь делом времени.

1

Перед командованием полка встал главный вопрос: пока зима и не наступила распутица, надо собрать силы, а как лес зазеленеет, пора уже не пугать полицаев, а бить их, да и немцам зубы показывать. Было решено до конца зимы побывать в окружающих деревнях и там прощупать настроение жителей, обзавестись связниками в деревнях, а по возможности привлекать людей в отряд. Все чаще стало звучать в разговорах слово «отряд», но Устименко упрямо не принимал его – для него это был полк.

Неожиданно задумка пополнить полк людьми дала результаты. В конце зимы в лагере появился Венька с дочкой Зиной.

В один из поздних вечеров Венька подстерег Ваню, когда тот направлялся к Марийке, и стал уговаривать его передать своему командиру просьбу зачислить его и Зинку в их команду солдатом. Ваня обещал доложить Лукину об этом, и действительно дня через три к Веньке зашли Устименко и Федор.

Устименко не хотел сейчас забирать его в полк, в его дворе всегда могли найти пристанище как люди их полка, так и Иван Захарович. Да и никто в Калиновке не воспринимал всерьез такие намерения вечного пастуха их деревни. Это-то и обижало Веньку. Основной свой довод он излагал так: коров в деревне почти не осталось и пасти уже некого, но больше всего беспокоила Веньку дочка. От нее можно было ожидать всякого, и, не дай Бог, она может вот так собраться и поехать в Неметчину или еще к каким-нибудь «ненастоящим» партизанам податься, а поди пойми, настоящие они или нет.

Военных все знали в деревне и доверяли им. И председателя знали, только он уже месяца два у них не появлялся, а у Зинки было что-то на уме. Этого-то и боялся Венька, поэтому и стал решительно проситься к военным. Долго обсуждали эту тему в землянке у Лукина, и было решено зачислить Вениамина и Зинаиду Прохоровых в полк. Напористо поддержал это предложение Грушевский: он вспомнил, как Зина смело проявила себя в разведке и доставила ценные сведения о размещении полицаев в Новоселках, а в конце заявил, что в полку нужно оборудовать место для лечения больных и раненых, и предложил на первых порах поручить этот участок Зинаиде, а ответственность за организацию санчасти Лукин возложил на Грушевского.

Зима не сдавалась. Два дня светило солнце; чуть колыхнет ветер – и с верхушек сосен падает большими хлопьями лежалый снег, вокруг деревьев стали появляться проталины. Откуда-то взялись воробьи – их стайки можно было заметить возле кустов бузины, что росли в нескольких шагах от землянки, там стоял веселый воробьиный гомон.

– Ишь расчирикались! Весну почувствовали, – усмехаясь, негромко произнес Степан.

А к вечеру налетел ветер, враз стало темно, и мгла закрыла все вокруг, мела настоящая декабрьская метель. К ночи снег так же внезапно прекратился, как и начался, брался морозец, в небе мерцали яркие звездочки.

В землянках уже по-весеннему обсуждалось это событие: злись зима не злись, а солнышко пригреет и сойдет снег. Только возникала тревога: дороги развезет – ни на санях, ни на телеге не проедешь, а где брать хлеб, корм для коровы да коней? Это была забота многих, кто жил в семейном лагере, а отвечал за быт Степан, и не только семейного, но и лагеря военных.

А в семейном лагере жителей прибавилось: по просьбе Степана перевезли сюда Алесю с семьей. Восторженно приняли их на новом месте, вокруг саней собрались почти все, кто находился в лагере, наперебой стараясь подбодрить вновь прибывших, рассказать что-то радостное для здешних мест и непременно задать вопрос: ну, а как там?

Алеся, раскрасневшаяся, со сбитым на сторону платком, выглядела жизнерадостной и необычайно привлекательной и старалась подробно отвечать на все вопросы. «Вот что значит еще молодая», – всматриваясь в невестку, подумал Степан. А Грушевскому, который, стоя чуть поодаль, с некоторым удивлением тоже рассматривал новое пополнение, но в разговорах участия не принимал, вдруг почудилось, что он где-то видел или встречал эту привлекательную женщину. Только где, силился он вспомнить, но память не приносила ответа.

Рядом была и Арина, но лицо ее выражало растерянность и даже грусть; перед ней возник образ сына Антона, фотография которого стояла на дощатом столике у них в землянке. Как Алеся воспримет ее сына на фотографии в новой военной форме, как отнесется к нему? И почему же так получилось у них нескладно? Вон как выросли дети: Змитрок почти взрослый, да и Анюта уже не маленькая, а давно ли были детьми. И как у них во дворе было радостно и весело, набегали одно на другое воспоминания у Арины.

Больше всех новой обстановкой был восхищен Змитрок: он наконец оказался среди настоящих солдат, партизан, и он будет солдатом, у него будет винтовка, а может, и автомат. Его сестра сидела притихшая и немножко испуганная. Она не понимала радости людей, ей было непонятно, как они будут жить здесь, в лесу, где могут быть зубастые волки, а где-нибудь в чаще стоит домик Бабы-Яги, о которой рассказывала ей мама. И где же их хата? Такие невеселые вопросы возникали в ее детском сознании.

Но вот первый восторг прошел, вопросы поутихли, прибывшим надо было приспосабливаться к новой обстановке, и к вечеру всем казалось, что Алеся уже давно живет здесь в своих повседневных заботах.

Алеся с детьми ужинали в землянке Степана, все плотно уселись за столиком. Арине очень хотелось приготовить для внуков вкусных оладушек в масле, да только где сейчас возьмешь муки и того масла; поэтому она нажарила сала, сварила картошки и наложила в миску квашеной капусты. Запах еды разнесся по всему лагерю и вызывал у многих здешних жителей искушение прийти в гости.

Степан уже собирался проводить гостей в их землянку, как Алеся увидела фотографию Антона, взяла ее в руки и, подойдя к коптилке, с удивлением стала рассматривать. Рядом с ней встал Змитрок, тишина окутала небольшое пространство.

– Откуда она у вас, тата? – был ее вопрос.

И сразу же оживленно затараторил Змитрок:

– Мама, смотри, наш папа военный, у него на погонах звездочки, он офицер и воюет на фронте с немцами. Вот это да! – И, выхватив фотографию из рук Алеси, он начал показывать ее сестре.

У Анютки глаза стали большими, и она с радостным удивлением вскрикнула:

– Мама, это наш папа. Наш папочка! А где он и когда приедет к нам?

Змитрок раздосадованно стал объяснять ей, что папа воюет на фронте, раз он в военной форме офицера.

Арина стояла у столика и краем повязанного на голову платка вытирала появившиеся слезы.

– У нас письмо от него есть, туда была вложена эта фотография. Мне его передал военный, которого мы с тобой, помнишь, тащили из бани Варки. Он выздоровел тогда и сейчас у нас начальник – скоро встретишь его, – глухо заговорил Степан, но его тут же снова перебил Змитрок:

– А где письмо? Давайте почитаем!

Степан письмо читал сам в полной тишине, а закончив, сложил его в конверт и буднично произнес:

– Уже поздно, вы устали с дороги, и спать пора. Завтра много дел. – Он встал и начал одеваться.

– А можно мы фотографию возьмем с собой? – с затаенной надеждой спросил Змитрок.

– Возьмите, пусть у вас стоит, – ответила Арина.

Возвращаясь в новое жилище, каждый из них нес в себе свои думы и воспоминания, наполненные радостью и грустью, надеждой и тревогой.

Как ни топил днем Венька печку в землянке, где решили разместить Алесину семью, а к вечеру там было зябко. Алеся легла с Анютой на полатях, которые смастерил Степан, а Змитрок расположился на широкой скамье из жердей, покрытых толстым слоем еловых веток и укрытых старыми свитками. Он сразу начал примеряться, где бы повесить фотографию отца, и очень сожалел, что здесь нет Коли – вот бы он сейчас позавидовал, увидев, что его отец офицер и воюет на фронте. С этой мыслью Змитрок и заснул.

Дольше всех не спалось Алесе. «Это так на новом месте непривычно, вот и не спится», – утешала она себя, а из глубины души поднималась обида, которую, как она считала, время уже давно унесло в небытие. И вот возвратились те воспоминания и не дают спать, а на фотографии он как живой, и такой серьезный, в военной форме – воюет, наверное. И тут же кольнула в сердце тревога.

– Война же, и мало ли что, не дай Бог… – прошептали ее губы.

Уже назавтра Степан мастерил вместе с Артемом и Федором жернова, чтобы молоть муку. Зерна было несколько мешков, его сейчас сушили в землянках, где жили семьями. Помогали Степану Венька и Змитрок – только какая помощь от Веньки, ему бы разговоры вести, на это он мастер. Степан на него не злился, а вот Федор посматривал на Веньку недобро, но молчал. Змитрок был на подхвате, подавал все необходимое, старался делать это быстро, отчего попадал взрослым под руку, и тогда Степан просил его сходить в землянку, где обживалась Алеся с детьми. Там на время работ собрались почти все женщины, они шили новые мешки, латали старые и вырезали из старой одежды лоскутки на бинты – на случай, если появятся раненые.

В тот день Степан предложил Грушевскому разместить санчасть в землянке, где жила Алеся, – тот сразу же согласился с таким предложением, а еще и добавил: мол, пусть она будет там старшей, а помогают ей Зинаида и Фрося. Об этом было доложено Лукину, и тот собрал весь будущий персонал, как он сказал, «лечебной части» и объявил о назначении Алеси старшей. Алеся, обрадованная назначением и появившимся новым делом, заявила, что хорошо бы сюда привезти Варвару, она бы всех лечила.

– А почему бы и нет? – поддержал ее Грушевский и попросил Степана поговорить с ней при случае.

А у Степана уже мелькали другие мысли: если больные или раненые будут здесь, в землянке, то места для них надо оборудовать и детей отсюда к себе забирать.

2

В день рождения Красной армии было решено собрать жителей Новоселок и провести там небольшой митинг. Собралось человек двадцать, вот тогда и увидели новоселковцы живого и здорового Степана. Одни односельчане его не узнавали, говорили, что сильно похудел и стал очень серьезным; другие, наоборот, отмечали его энергичность и задумчивость; третьим казалось, что каким был Степан, таким и остался, а что изменения в нем произошли, так нас всех война изменила.

Настороженно слушали новоселковцы незнакомого им военного, а больше занимал их Степан. Вот забрал всю свою семью в лес – и там они теперь под охраной этих военных, а нам что делать, как нам быть с этой новой властью? Кто-то из собравшихся сельчан после выступления Лукина прокричал, пусть, мол, Степан слово скажет, и раздались недружные хлопки. Степан на миг растерялся: не входило в его планы выступать, он и просил Лукина с Грушевским не брать его в Новоселки, рано ему там появляться. Довод Лукина был простым: «Надо нам в этой деревне связи налаживать, а кто это может сделать, Степан, лучше тебя?» Нечего было возразить Степану на эти слова, вот и оказался он перед такими родными и близкими ему людьми.

– Что я могу сказать вам, братцы…

Слово «братцы» у него вылетело само по себе, он его редко произносил, разве когда в доме было застолье, а вот теперь вырвалось из уст. Притихли люди.

– Свалилась на нас беда, свалилась на всех сразу, хотя, конечно, она у каждого своя. И что тут скажешь: конца и края ее не видно, одно спасение от этой беды – побить супостата, прогнать туда, откуда он пришел. И, поверьте, братцы, побьем его, и помощников его побьем. Пришлось мне вот за винтовку взяться, в мои годы в человека стрелять. Никогда не думал, что будет такое, а пришлось… А куда деться? Получается, или мы, или они.

Степан махнул рукой и сошел со ступенек школьного крыльца. В этих словах был новый Степан, которого сельчане прежде не знали.

В ту же ночь по заданию Лукина Степан направился в небольшую деревушку Сергеевка, что находилась в четырех километрах от Новоселок, а Федор – в Лотошино, где он часто бывал до войны. В Сергеевке жила двоюродная сестра Арины, звали ее Глаша; когда спасались от Кириков, у Степана была мысль пробраться к ней, затаиться и какое-то время переждать свалившуюся на него напасть, но все повернулось тогда по-другому.

Увидев Степана, Глаша на миг растерялась и даже испугалась: многие считали, что его уже давно нет в живых. Когда испуг прошел, обняла со словами:

– Слава Богу, живой.

На улице было ветрено и морозно; в дороге Степан разогрелся, хотел снять свой кожух, но Глаша отговорила и стала затапливать печь – надо было накормить гостя. В печи затрещали вспыхнувшие дрова, осветив большую часть хаты. «Осиной топит», – отметил про себя Степан и кожух снимать не стал.

Долго они сидели в ту ночь, Степан рассказал об Арине и Алесе, о себе говорил мало и скупо. Из Глашиного рассказа он понял, что жить становится в деревне опасно и страшно, защиты нет никакой, полицаи что хотят, то и творят, их сейчас власть.

– Немцы были несколько раз, все расстрелами пугают да говорят об отправке в Неметчину, а там кому мы нужны? Требуют сдавать что вырастил, а что вырастишь, когда мужских рук нет, дров привезти не на чем – на себе приходится возить, саночками.

Узнав, что Арина и Алеся находятся в лесу, Глаша стала намекать взять и ее в лес, вот было бы весело вместе. Степан понимал, что всех в лагерь не заберешь, и советовал пока держаться своих мест.

Когда уже было все обговорено, а в печи мерцали угли, тускло освещая край припечка, Степан неожиданно спросил:

– А нет ли в Сергеевке желающих податься к нашим военным в лес?

Глаша встрепенулась, перешла на шепот и поведала, что есть три молодых парня – ищут, как бы податься в партизаны. Один из них ее родственник, Виталием зовут. То была важная новость для Степана.

Назавтра, ближе к обеду, на дворе Глаши можно было видеть местных хлопцев, которые управлялись с дровами, что почти с осени лежали у плетня под снегом. За обедом они встретились со Степаном и, узнав, кто он, наперебой стали упрашивать взять их в партизаны, сказали, что оружие у них есть и они готовы воевать, как выразился один из них, Виталий, «с нечистью». Степан был немногословен, обещал сразу, как прибудет на место, доложить командиру, а результат сообщить Глаше.

Так образовалась тоненькая ниточка, связывающая еще одну деревеньку с полком.

3

Возвращаясь назад в лагерь, Степан решил посетить Варвару и поговорить с ней о переезде в отряд, как просил его Грушевский.

К Варваре он пришел поздно ночью, она быстро открыла ему дверь и тут же стала угощать салом. Отрезов небольшой ломтик и положив его на хлеб, начала чистить головку чеснока.

– Вот, заработала у богатых людей, – прервала она молчание.

Степан чувствовал, что Варвара что-то недоговаривает, и ожидал неприятного для себя разговора, который она завела издалека, рассказав, почему не пошла на сход, на котором он выступал перед односельчанами.

– Вот, видишь, Степан, подошла пора – и открылся ты нашим людям, по-разному о тебе заговорили. Одни сказывают, что стал ты каким-то чужим, неприветливым, забрал в лес своих и прячешь их от беды, а как остальным быть? Другие говорят, что каким был ты людским человеком, таким и остался. И я так думаю о тебе. Одно, Степан, для меня загадкой остается: как ты взял на себя грех с этими Кириками?

В хатке установилась тишина, только размеренно тикали ходики да на печи коротенько пропел свою песенку сверчок. Степан вздохнул и глухо произнес:

– А ты знаешь, Варка, не чувствую я за собой греха за этих Кириков. Много об этом передумал, а вины моей нет. Когда убежал от них да скитался по лесу, возникло, Варка, во мне необъяснимое чувство – не знаю, как тебе об этом сказать… Другим я стал в лесу, будто не хожу я, а летаю над землей и все звуки слышу, которых раньше и не замечал. Когда подходил к твоему двору, мне представлялось, что в бане кто-то есть; было слышно, как кто-то дышит, как ты его смазываешь своими леками. А как я на дуб лазил и высматривал их двор – все слышал, что там делается. Не помню, как туда меня ноги приносили, как и что там было, – все стерлось из памяти… Зимой я одного немца хотел в плен взять. Я его не трогал, мысли не было никакой плохой, а когда притащил – он оказался мертвым. Вот за это вину свою чувствую, хоть, клянусь тебе, Варка, не было у меня мысли его убивать. Потом, когда бой завязался возле Калиновки с предателями, нескольких я застрелил – и опять вины не чувствую, Варка, а почему так получается – ответить не в моих силах. Видно, все мы люди и разное нам дано.

Степан шумно выдохнул, возле иконы затрепетало пламя лампадки и исчезло. Варвара молчала, она ждала продолжения разговора – и не ошиблась.

– В лагере организовали небольшую больницу, главной над ней определили Алесю. Она предложила перевезти тебя туда, вот Роман и попросил меня зайти к тебе и передать его просьбу насчет переезда. Очень просил.

Варвара вздрогнула, вся сжалась – она не ожидала такого предложения, а отвечать надо было. «Пришел и твой черед высказать свои думы», – кивая головой, заключила она.