Ещё рассказы о привидениях собирателя древностей

ПРЕДИСЛОВИЕ

Несколько лет назад я пообещал выпустить второй сборник рассказов о привидениях, когда накопится достаточное их число. Это время пришло, и вот он перед вами. Пожалуй, излишне предупреждать критика, что, работая над этими историями, я не был охвачен тем суровым чувством авторской ответственности, которое предъявляется к писателю нашего поколения, и не стремился воплотить в них какую-либо стройную схему «психической» теории.

Разумеется, у меня есть свои соображения о том, как следует строить рассказ о привидениях, чтобы он производил должное впечатление. Я считаю, что, как правило, место действия должно быть вполне узнаваемым, а большинство действующих лиц и их речь – такими, каких можно встретить или услышать в любой день. История о привидениях, чьё действие происходит в двенадцатом или тринадцатом веке, может получиться романтической или поэтической, но она никогда не заставит читателя подумать про себя: «Если я не буду очень осторожен, нечто подобное может случиться и со мной!». Другое необходимое условие, по моему мнению, состоит в том, что призрак должен быть злокозненным или отвратительным: милые и готовые помочь привидения хороши в сказках или местных легендах, но я не вижу для них места в вымышленной истории о духах. Кроме того, я чувствую, что специальные термины «оккультизма», если обращаться с ними неосторожно, рискуют перевести обычный рассказ о привидениях (а я претендую лишь на это) в квазинаучную плоскость и задействовать способности, совершенно отличные от воображения. Я прекрасно понимаю, что мои представления об этом жанре родом из девятнадцатого (а не двадцатого) века; но разве не в шестидесятые и семидесятые годы были написаны прототипы всех лучших историй о привидениях?

Впрочем, я не могу утверждать, что руководствовался какими-то слишком строгими правилами. Мои рассказы (за одним исключением) создавались год за годом к Рождеству. Если они послужат развлечением для некоторых читателей в грядущее Рождество – или в любое другое время – они оправдают их публикацию.

Я выражаю благодарность редактору журнала «Контемпорари Ревью», в котором был напечатан один из рассказов («Сиденья в хорах Барчестерского собора»), за разрешение перепечатать его здесь.

М. Р. ДЖЕЙМС.

ШКОЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Двое мужчин в курительной комнате вспоминали дни, проведенные в частной школе.

– У нас в школе, – сказал один, – на лестнице был отпечаток ноги привидения. На что он был похож? О, весьма неубедительно. Просто след от ботинка, с квадратным носком, если я правильно помню. Лестница была каменная. Я никогда не слышал никакой истории, связанной с этим следом. Что, если подумать, довольно странно. Интересно, почему никто ничего не выдумал?

– С мальчишками никогда не угадаешь. У них своя мифология. Вот вам, кстати, и тема – «Фольклор частных школ».

– Да, только урожай, боюсь, будет скудным. Полагаю, если бы вы взялись исследовать, например, цикл историй о привидениях, которые мальчишки рассказывают друг другу в частных школах, все они оказались бы сильно сжатыми версиями книжных сюжетов.

– В наши дни они бы вовсю черпали из «Стрэнда», «Пирсонса» и им подобных.

– Несомненно. В мое время о таких и не слыхивали. Дайте-ка подумать. Интересно, смогу ли я вспомнить основные байки, которые рассказывали мне. Во-первых, был дом с комнатой, в которой несколько человек подряд настаивали на том, чтобы провести ночь; и каждого из них наутро находили стоящим на коленях в углу, и он едва успевал вымолвить: «Я это видел», – и умирал.

– Это не тот ли дом на Беркли-сквер?

– Весьма вероятно. Затем был человек, который ночью услышал шум в коридоре, открыл дверь и увидел нечто, ползущее к нему на четвереньках, с глазом, вывалившимся на щеку. Кроме того, дайте вспомнить… Да! Комната, где мужчину нашли мертвым в постели со следом от подковы на лбу, а пол под кроватью тоже был испещрен следами подков; не знаю почему. А еще была леди, которая, заперев дверь своей спальни в незнакомом доме, услышала тоненький голосок из-за полога кровати: «Ну вот, теперь мы заперты на всю ночь». Ни у одной из этих историй не было ни объяснения, ни продолжения. Интересно, ходят ли они до сих пор.

– О, скорее всего, – с добавлениями из журналов, как я уже сказал. Вы ведь никогда не слышали о настоящем привидении в частной школе? Я так и думал; никто из тех, кого я встречал, не слышал.

– Судя по тому, как вы это сказали, я заключаю, что вы как раз слышали.

– Право, не знаю, но вот что у меня на уме. Это случилось в моей частной школе тридцать с лишним лет назад, и у меня нет этому никакого объяснения.

Школа, о которой я говорю, находилась недалеко от Лондона. Она располагалась в большом и довольно старом доме – огромное белое здание, окруженное прекрасным парком; в саду росли большие кедры, как и во многих старых садах в долине Темзы, а на трех или четырех полях, где мы играли, – вековые вязы. Думаю, это было довольно привлекательное место, но мальчишки редко признают, что в их школах есть хоть какие-то сносные черты.

Я поступил в школу в сентябре, вскоре после 1870 года; и среди мальчиков, приехавших в тот же день, был один, к которому я привязался: мальчик-горец, которого я назову Маклеод. Не буду тратить время на его описание: главное, что я очень хорошо его узнал. Он ничем не выделялся – не был особенно силен ни в науках, ни в играх, – но он мне подходил.

Школа была большой: как правило, в ней училось от 120 до 130 мальчиков, так что требовался значительный штат учителей, и они довольно часто менялись.

В один из семестров – возможно, это был мой третий или четвертый – появился новый учитель. Его звали Сэмпсон. Это был высоковатый, плотноватый, бледный мужчина с черной бородой. Думаю, он нам нравился: он много путешествовал и на школьных прогулках рассказывал забавные истории, так что среди нас даже было соревнование за то, чтобы оказаться в пределах слышимости. Помню также – боже мой, я едва ли думал об этом с тех пор! – что на его часовой цепочке был брелок, который однажды привлек мое внимание, и он позволил мне его рассмотреть. Это была, как я теперь полагаю, золотая византийская монета; с одной стороны было изображение какого-то нелепого императора; другая сторона была практически стерта до гладкости, и на ней он велел выгравировать – довольно варварски – свои инициалы, G.W.S., и дату: 24 июля 1865 года. Да, я и сейчас ее вижу: он сказал, что нашел ее в Константинополе; она была размером с флорин, может, чуть меньше.

Что ж, первая странность была вот какой. Сэмпсон занимался с нами латинской грамматикой. Один из его любимых методов – и, пожалуй, довольно удачный – заключался в том, чтобы мы сами придумывали предложения для иллюстрации правил, которые он пытался нам вбить в голову. Конечно, это дает глупому мальчишке шанс сострить или подерзить: существует множество школьных историй, в которых это происходит, – или, во всяком случае, могло бы происходить. Но Сэмпсон был слишком хорошим блюстителем дисциплины, чтобы мы и подумали пробовать с ним такое. И вот, в тот раз он объяснял нам, как на латыни выразить воспоминание, и велел каждому составить предложение с глаголом memini, «я помню». Ну, большинство из нас составили какие-нибудь обычные предложения, вроде «Я помню своего отца» или «Он помнит свою книгу», или что-то столь же неинтересное; и, смею сказать, многие написали memino librum meum и тому подобное; но тот мальчик, о котором я упоминал, – Маклеод – очевидно, задумал нечто более изощренное. Мы все хотели, чтобы наши предложения проверили и мы перешли к чему-то другому, поэтому некоторые пинали его под столом, а я, сидевший рядом, ткнул его в бок и прошептал, чтобы он поторопился. Но он, казалось, не обращал внимания. Я заглянул в его листок и увидел, что он ничего не написал. Тогда я толкнул его еще сильнее и резко упрекнул за то, что он всех задерживает. Это возымело некоторый эффект. Он вздрогнул, словно очнувшись, а затем очень быстро набросал пару строк на своем листке и сдал его вместе с остальными. Поскольку его работа была последней или почти последней, и поскольку Сэмпсону было что сказать тем, кто написал meminiscimus patri meo и прочее в том же духе, часы пробили двенадцать прежде, чем он добрался до Маклеода, и Маклеоду пришлось остаться после, чтобы ему исправили предложение. Когда я вышел, на улице ничего особенного не происходило, так что я подождал его. Он шел очень медленно, когда наконец появился, и я догадался, что случилась какая-то неприятность. «Ну, – спросил я, – что ты получил?» «О, не знаю, – сказал Маклеод, – ничего особенного, но, по-моему, Сэмпсон на меня недоволен». «Почему, ты что, какую-то ерунду ему сдал?» «Ни в коем случае, – сказал он. – Насколько я видел, все было правильно. Вот так: Memento – это ведь правильно для „помни“, и оно требует родительного падежа, – memento putei inter quatuor taxos». «Что за бред! – сказал я. – С чего ты это написал? Что это значит?» «В том-то и странность, – сказал Маклеод. – Я не совсем уверен, что это значит. Знаю только, что это просто пришло мне в голову, и я это записал. Я думаю, что знаю, что это значит, потому что прямо перед тем, как написать, у меня в голове возникла как бы картинка: я считаю, это значит „Помни о колодце среди четырех…“ как называются те темные деревья с красными ягодами?» «Рябины, что ли?» «Никогда о таких не слышал, – сказал Маклеод, – нет, сейчас скажу… тисы». «Ну, и что сказал Сэмпсон?» «А он повел себя очень странно. Когда он прочитал, он встал, подошел к каминной полке и долго стоял молча, спиной ко мне. А потом сказал, не поворачиваясь и довольно тихо: „Как ты думаешь, что это значит?“ Я сказал ему, что я думаю, только не мог вспомнить название этого дурацкого дерева; а потом он захотел узнать, почему я это написал, и мне пришлось что-то ему ответить. А после этого он перестал об этом говорить и спросил, как долго я здесь, и где живут мои родные, и все такое; а потом я ушел, но выглядел он совсем неважно».

Больше я ничего не помню из того, что мы оба говорили об этом. На следующий день Маклеод слег с простудой или чем-то в этом роде, и прошло больше недели, прежде чем он снова появился в школе. И прошел почти месяц, а ничего примечательного не происходило. Был ли мистер Сэмпсон действительно встревожен, как подумал Маклеод, он этого не показывал. Я, конечно, теперь почти уверен, что в его прошлом было что-то очень странное, но я не собираюсь делать вид, что мы, мальчишки, были достаточно сообразительны, чтобы догадаться о чем-либо подобном.

Был еще один случай, подобный последнему, о котором я вам рассказал. С того дня мы несколько раз составляли в классе примеры для иллюстрации разных правил, но никаких скандалов не было, кроме тех случаев, когда мы их делали неправильно. Наконец настал день, когда мы проходили те унылые конструкции, которые люди называют условными предложениями, и нам велели составить условное предложение, выражающее будущее следствие. Мы сделали это, правильно или неправильно, и сдали свои листочки, и Сэмпсон начал их просматривать. Внезапно он вскочил, издал какой-то странный звук в горле и выбежал через дверь, которая была рядом с его столом. Мы посидели минуту-другую, а потом – я полагаю, это было неправильно, – но мы подошли – я и еще пара ребят – посмотреть на бумаги на его столе. Конечно, я подумал, что кто-то, должно быть, написал какую-то ерунду, и Сэмпсон ушел доложить о нем. И все же я заметил, что, выбегая, он не взял с собой ни одной бумаги. Что ж, верхний листок на столе был написан красными чернилами – которыми никто не пользовался – и почерк не принадлежал никому из класса. Все посмотрели на него – и Маклеод, и все остальные – и поклялись, что это не их. Тогда я решил сосчитать листочки. И в этом я был совершенно уверен: на столе было семнадцать листочков, а в классе шестнадцать мальчиков. Что ж, я прихватил лишний листок, сохранил его, и, кажется, он у меня до сих пор. А теперь вы захотите узнать, что на нем было написано. Это было достаточно просто и безобидно, я бы сказал.

«Si tu non veneris ad me, ego veniam ad te», что означает, я полагаю, «Если ты не придешь ко мне, я приду к тебе».

– Вы не могли бы показать мне эту бумагу? – прервал слушатель.

– Мог бы, но с ней связана еще одна странность. В тот же день я достал ее из своего шкафчика – я точно знаю, что это был тот самый листок, потому что я оставил на нем отпечаток пальца, – и на нем не было ни единого следа какой-либо надписи. Я сохранил его, как я уже сказал, и с тех пор я проводил различные эксперименты, чтобы выяснить, не были ли использованы симпатические чернила, но абсолютно безрезультатно.

Итак, с этим покончено. Примерно через полчаса Сэмпсон снова заглянул, сказал, что ему стало очень плохо, и велел нам идти. Он довольно робко подошел к своему столу, бросил один взгляд на верхний листок и, я полагаю, подумал, что ему, должно быть, все приснилось; во всяком случае, он не задал никаких вопросов.

В тот день у нас была половина выходного, а на следующий день Сэмпсон снова был в школе, почти как обычно. Той ночью произошел третий и последний случай в моей истории.

Мы – Маклеод и я – спали в спальне, находившейся в перпендикулярном крыле к главному зданию. Сэмпсон спал в главном здании на втором этаже. Светила очень яркая полная луна. В час, который я не могу назвать точно, но где-то между часом и двумя, меня разбудил кто-то, трясший меня. Это был Маклеод; и вид у него был, надо сказать, тот еще. «Пойдем, – сказал он, – пойдем! Там грабитель лезет в окно к Сэмпсону». Как только я смог говорить, я сказал: «Ну, так почему бы не закричать и не разбудить всех?» «Нет, нет, – сказал он, – я не уверен, кто это: не шуми, пойдем посмотрим». Естественно, я пошел и посмотрел, и, естественно, там никого не было. Я был готов на него наорать, и наорал бы, если бы не одно «но» – не знаю почему, но мне показалось, что что-то не так, что-то, из-за чего я был очень рад, что не один. Мы все еще стояли у окна, глядя на улицу, и как только я смог, я спросил его, что он видел или слышал. «Я ничего не слышал, – сказал он, – но минут за пять до того, как я тебя разбудил, я обнаружил, что смотрю из этого окна, и там на подоконнике Сэмпсона сидел или стоял на коленях человек, и смотрел внутрь, и мне показалось, что он манит». «Что за человек?» Маклеод съежился. «Не знаю, – сказал он, – но одно могу сказать – он был жутко худой, и выглядел так, будто промок до нитки, и, – сказал он, оглядываясь и шепча, словно боясь самого себя услышать, – я совсем не уверен, что он был живой».

Мы еще некоторое время перешептывались и в конце концов вернулись в постели. Никто другой в комнате не проснулся и не пошевелился за все это время. Кажется, мы потом немного поспали, но на следующий день были совсем разбитые.

А на следующий день мистер Сэмпсон исчез: его не могли найти, и, кажется, с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Обдумывая все это, одной из самых странных вещей мне показалось то, что ни Маклеод, ни я никогда не упомянули о том, что видели, ни одному постороннему человеку. Конечно, никаких вопросов на эту тему не задавали, а если бы и задали, я склонен полагать, что мы не смогли бы ничего ответить: мы словно онемели.

Вот моя история, – сказал рассказчик. – Единственное приближение к истории о привидениях, связанной со школой, которое я знаю, но все же, я думаю, это приближение.

Продолжение этого рассказа, возможно, покажется весьма шаблонным; но продолжение есть, и его нужно рассказать. Слушателей у этой истории было больше одного, и в конце того же года, или следующего, один из них гостил в загородном доме в Ирландии.

Однажды вечером его хозяин перебирал ящик, набитый всякой всячиной, в курительной комнате. Внезапно он наткнулся на маленькую коробочку. «Ну, – сказал он, – вы ведь разбираетесь в старине; скажите мне, что это такое». Мой друг открыл коробочку и нашел в ней тонкую золотую цепочку с прикрепленным к ней предметом. Он взглянул на предмет, а затем снял очки, чтобы рассмотреть его повнимательнее. «Какова история этой вещицы?» – спросил он. «Довольно странная, – был ответ. – Вы знаете тисовую рощицу в зарослях; так вот, год или два назад мы чистили старый колодец, который когда-то был на поляне, и как вы думаете, что мы нашли?»

– Неужели вы нашли тело? – спросил гость со странным чувством нервозности.

– Именно. Но, что еще поразительнее, мы нашли два тела.

– Боже милостивый! Два? Было ли что-нибудь, что указывало на то, как они туда попали? Эта вещь была найдена с ними?

– Была. Среди истлевших лохмотьев одежды на одном из тел. Плохое дело, какова бы ни была его история. У одного тела руки были крепко обхвачены вокруг другого. Они, должно быть, пролежали там тридцать лет или больше – задолго до того, как мы сюда приехали. Можете себе представить, мы поспешили засыпать колодец. Вы можете разобрать, что выгравировано на этой золотой монете, что у вас в руках?

– Думаю, да, – сказал мой друг, поднеся ее к свету (но он прочитал это без особого труда), – кажется, это G.W.S., 24 июля 1865 года.

РОЗОВЫЙ САД

Мистер и миссис Анструтер завтракали в гостиной Вестфилд-холла, что в графстве Эссекс. Они составляли планы на день.

– Джордж, – сказала миссис Анструтер, – думаю, тебе лучше съездить на машине в Молдон и посмотреть, не найдешь ли ты тех вязаных вещиц, о которых я говорила. Они бы подошли для моего прилавка на благотворительной ярмарке.

– Ну что ж, Мэри, если ты хочешь, я, конечно, могу это сделать, но я вроде как договорился сыграть партию с Джеффри Уильямсоном сегодня утром. Ярмарка ведь только в четверг на следующей неделе, не так ли?

– Какое это имеет отношение к делу, Джордж? Я бы подумала, ты догадаешься, что если я не найду нужных вещей в Молдоне, мне придется писать во всевозможные магазины в городе, а они с первого раза непременно пришлют что-нибудь совершенно неподходящее по цене или качеству. Если у тебя действительно назначена встреча с мистером Уильямсоном, тебе лучше ее не отменять, но должна сказать, я считаю, ты мог бы меня и предупредить.

– О нет, нет, это была не совсем встреча. Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Я поеду. А что будешь делать ты сама?

– Ну, когда с домашними делами будет покончено, мне нужно заняться разбивкой моего нового розового сада. Кстати, прежде чем ты уедешь в Молдон, я бы хотела, чтобы ты показал Коллинзу место, которое я выбрала. Ты ведь его знаешь, конечно.

– Знаешь, Мэри, я не совсем уверен. Это в верхнем конце, в сторону деревни?

– Боже милостивый, нет, мой дорогой Джордж; я думала, я выразилась совершенно ясно. Нет, это та небольшая поляна сразу за аллеей в зарослях, что ведет к церкви.

– Ах да, там, где мы говорили, что когда-то, должно быть, стояла беседка: место со старой скамейкой и столбами. Но ты думаешь, там достаточно солнца?

– Мой дорогой Джордж, позволь мне иметь хоть толику здравого смысла и не приписывай мне все свои идеи насчет беседок. Да, солнца будет предостаточно, когда мы избавимся от части этих самшитовых кустов. Я знаю, что ты собираешься сказать, и у меня так же мало желания, как и у тебя, оголять это место. Все, чего я хочу от Коллинза, это чтобы он убрал старые скамейки, столбы и прочее до того, как я выйду через час. И я надеюсь, ты уедешь довольно скоро. После ленча я, думаю, продолжу свой набросок церкви; а ты, если хочешь, можешь поехать на поле для гольфа, или…

– А, хорошая идея, очень хорошая! Да, ты закончи этот набросок, Мэри, а я буду рад сыграть партию.

– Я собиралась сказать, ты мог бы навестить епископа; но, полагаю, нет смысла мне что-либо предлагать. А теперь будь добр, собирайся, а то пол-утра пройдет.

Лицо мистера Анструтера, которое было вытянулось, снова приняло обычное выражение, и он поспешил из комнаты, и вскоре было слышно, как он отдает распоряжения в коридоре. Миссис Анструтер, статная дама лет пятидесяти, перечитав утреннюю почту, приступила к своим хозяйственным делам.

Через несколько минут мистер Анструтер обнаружил Коллинза в оранжерее, и они направились к месту предполагаемого розового сада. Я не очень разбираюсь в условиях, наиболее подходящих для таких питомников, но склонен полагать, что миссис Анструтер, хотя и имела обыкновение называть себя «большим садоводом», не слишком удачно выбрала для этого место. Это была небольшая сырая поляна, с одной стороны ограниченная тропинкой, а с другой – густыми самшитовыми кустами, лаврами и другими вечнозелеными растениями. Земля была почти лишена травы и имела темный вид. Остатки деревенских скамеек и старый рифленый дубовый столб где-то посреди поляны и навели мистера Анструтера на мысль, что когда-то здесь стояла беседка.

Очевидно, Коллинза не посвятили в намерения его хозяйки относительно этого участка земли, и, когда он узнал о них от мистера Анструтера, он не выказал никакого энтузиазма.

– Скамейки-то я, конечно, уберу в два счета, – сказал он. – Украшения от них, мистер Анструтер, никакого, да и сгнили совсем. Глядите-ка, сэр, – и он отломил большой кусок, – насквозь прогнили. Да, убрать-то их мы, конечно, уберем.

– И столб, – сказал мистер Анструтер, – его тоже надо убрать.

Коллинз подошел и потряс столб обеими руками, затем потер подбородок.

– Крепко он в земле сидит, этот столб-то, – сказал он. – Он тут уж много лет стоит, мистер Анструтер. Сомневаюсь я, что выкопаю его так же быстро, как со скамейками-то управлюсь.

– Но ваша хозяйка особенно желает, чтобы его убрали в течение часа, – сказал мистер Анструтер.

Коллинз улыбнулся и медленно покачал головой.

– Уж вы извините, сэр, но вы сами его потрогайте. Нет, сэр, никто не может сделать того, что ему невозможно, ведь так, сэр? Я бы мог выкопать этот столб к вечернему чаю, сэр, но копать придется много. Тут ведь что нужно, сэр, уж простите, что говорю, землю вокруг столба разрыхлить, а на это нам с мальчишкой время потребуется. А вот эти скамейки, – сказал Коллинз, словно присваивая эту часть плана собственной изобретательности, – да я сейчас же тачку подгоню и уберу их, да что там, меньше чем через час, с вашего позволения. Только…

– Только что, Коллинз?

– Ну, не мне же идти против приказов, как и вам самому – или кому-либо еще (это было добавлено несколько поспешно), – но, уж простите, сэр, я бы сам для розария такое место не выбрал. Да вы поглядите на эти самшиты и лавры, как они свет-то заслоняют…

– Ах да, но мы, конечно, должны от части из них избавиться.

– О, неужели, избавиться! Да, конечно, но… прошу прощения, мистер Анструтер…

– Извините, Коллинз, но мне пора. Слышу, машина у дверей. Ваша хозяйка объяснит вам в точности, чего она желает. Я тогда скажу ей, что вы сможете убрать скамейки немедленно, а столб – сегодня после обеда. Доброго утра.

Коллинз остался стоять, потирая подбородок. Миссис Анструтер приняла отчет с некоторым недовольством, но не стала настаивать на изменении плана.

К четырем часам пополудни она отправила мужа играть в гольф, добросовестно разобралась с Коллинзом и другими дневными делами, и, послав на нужное место складной стул и зонтик, как раз устроилась делать набросок церкви с аллеи, когда по тропинке поспешила горничная, чтобы доложить, что приехала мисс Уилкинс.

Мисс Уилкинс была одной из немногих оставшихся членов семьи, у которой Анструтеры несколько лет назад купили поместье Вестфилд. Она гостила неподалеку, и это, вероятно, был прощальный визит. «Возможно, вы попросите мисс Уилкинс присоединиться ко мне здесь», – сказала миссис Анструтер, и вскоре мисс Уилкинс, особа зрелых лет, подошла.

– Да, завтра я уезжаю из «Эшес» и смогу рассказать брату, как потрясающе вы преобразили это место. Конечно, он не может не скучать по старому дому, как и я, – но сад теперь просто восхитителен.

– Я так рада это слышать. Но не думайте, что мы закончили с улучшениями. Позвольте, я покажу вам, где собираюсь разбить розовый сад. Это совсем рядом.

Подробности проекта были изложены мисс Уилкинс довольно пространно, но ее мысли, очевидно, были где-то в другом месте.

– Да, восхитительно, – сказала она наконец довольно рассеянно. – Но знаете, миссис Анструтер, боюсь, я думала о старых временах. Я очень рада, что снова увидела именно это место, прежде чем вы его измените. У нас с Фрэнком с этим местом связана целая история.

– Да? – сказала миссис Анструтер с улыбкой. – Расскажите же, что это было. Что-то причудливое и очаровательное, я уверена.

– Не такое уж и очаровательное, но мне это всегда казалось странным. В детстве мы никогда не бывали здесь одни, и я не уверена, что захотела бы здесь оказаться сейчас в определенном настроении. Это одна из тех вещей, которые трудно выразить словами – по крайней мере, мне, – и которые звучат довольно глупо, если их неправильно изложить. Я могу в общих чертах рассказать вам, что вызывало у нас – ну, почти ужас – перед этим местом, когда мы оставались одни. Это было под вечер одного очень жаркого осеннего дня, когда Фрэнк таинственно исчез где-то на территории, и я искала его, чтобы позвать к чаю. Идя по этой тропинке, я внезапно увидела его – не прячущимся в кустах, как я скорее ожидала, а сидящим на скамейке в старой беседке – здесь, знаете ли, была деревянная беседка – в углу, спящим, но с таким ужасным выражением лица, что я действительно подумала, что он болен или даже умер. Я бросилась к нему, стала трясти и велела проснуться; и он проснулся с криком. Уверяю вас, бедный мальчик был почти вне себя от ужаса. Он потащил меня к дому и весь вечер был в ужасном состоянии, почти не спал. Насколько я помню, кому-то пришлось сидеть с ним. Вскоре ему стало лучше, но несколько дней я не могла добиться от него, почему он был в таком состоянии. Наконец выяснилось, что он действительно спал и видел очень странный, обрывочный сон. Он почти не видел того, что его окружало, но очень ярко чувствовал сцены. Сначала он понял, что стоит в большой комнате с множеством людей, и что напротив него кто-то «очень властный», и ему задают вопросы, которые он чувствовал очень важными, и всякий раз, когда он на них отвечал, кто-то – то ли тот, что был напротив, то ли кто-то другой в комнате – казалось, как он сказал, «плел против него интригу». Все голоса казались ему очень далекими, но он запомнил обрывки фраз: «Где вы были 19 октября?» и «Это ваш почерк?» и так далее. Теперь я, конечно, понимаю, что ему снился какой-то суд; но нам никогда не разрешали смотреть газеты, и странно, что у восьмилетнего мальчика было такое живое представление о том, что происходит в суде. Все это время он, по его словам, чувствовал сильнейшую тревогу, подавленность и безнадежность (хотя я не думаю, что он использовал такие слова в разговоре со мной). Затем, после этого, был перерыв, в котором он помнил, что был ужасно беспокоен и несчастен, а затем возникла другая картина, когда он осознал, что вышел на улицу темным, сырым утром, когда вокруг лежал легкий снег. Это было на улице, или, по крайней мере, среди домов, и он чувствовал, что там тоже было множество людей, и что его повели вверх по каким-то скрипучим деревянным ступеням, и он стоял на своего рода помосте, но единственное, что он мог отчетливо видеть, – это небольшой огонь, горевший где-то рядом. Кто-то, кто держал его за руку, отпустил ее и пошел к этому огню, и тогда, по его словам, страх, который он испытал, был хуже, чем в любой другой части сна, и если бы я его не разбудила, он не знает, что бы с ним стало. Странный сон для ребенка, не правда ли? Что ж, с этим покончено. Должно быть, это было позже в том же году, когда мы с Фрэнком были здесь, и я сидела в беседке на закате. Я заметила, что солнце садится, и велела Фрэнку сбегать в дом и посмотреть, готов ли чай, пока я дочитаю главу в книге. Фрэнк отсутствовал дольше, чем я ожидала, и свет угасал так быстро, что мне пришлось наклониться над книгой, чтобы разобрать текст. Внезапно я осознала, что кто-то шепчет мне внутри беседки. Единственные слова, которые я смогла разобрать, или думала, что смогла, были что-то вроде «Тяни, тяни. Я толкну, ты тяни».