- -
- 100%
- +
ПРОЛОГ
В салоне автомобиля ярко пахло порохом, свежей кровью, черносмородиновым алкоголем. И над всем царил аромат Кензо.
– Поставит братва тебя на перо, лепила, как пить дать, – прохрипел раненый.
По подбородку его текла кровавая слюна. Капала на малиновый пиджак. Толстенная золотая цепь опасно врезалась в шею.
– Ну, что поделаешь, – философски заметил врач, разрезая ткань на левом рукаве ножом-бабочкой, – двум смертям не бывать, а одной… ну ты сам знаешь, Арчеда.
– И все равно будешь лечить? – усмехнулся вор. Кровь быстро отливала от его грубого лица.
– Лечить – не моя работа, но до больнички доедешь, – лепила усмехнулся не хуже, – и давление заодно снимем. Кровопусканием.
– Что значит “на перо”? на нож, так ведь? – я не верила своим ушам, – дядя Миша, он ведь обязан тебя спасти, Кир – доктор, он клятву давал.
– Мало ли, кто чего кому давал, – хохотнул вор в законе Миша Арчеда. Закашлял, задохнулся и отключился.
– Ловко ты его в несознанку отправила, детка, – улыбнулся Кирсанов и подмигнул, – сейчас мы его оживим.
Он вытащил из своей сумки белый ящик с инструментами и перевязочный пакет. Я таких штук и не видывала никогда, хотя проработала целое лето в станичном фельдшерском пункте. Кир надел полупрозрачный зеленый халат и с ловкостью факира, разрезал шкуру человека и вытащил пулю из левого предплечья. Раненый застонал, кровь послушно прекращалась под руками чудо-доктора.
– Мерс жалко, весь в кровище уделали, – говорил он, делая перевязку, – а ты, я замечаю, крови не боишься, малышка?
– Нет, – ответила я.
Мужчина пришел в себя. Зашипел и заматерился.
– Легче на поворотах, больной, – ухмыльнулся Кир, – с нами дамы.
Вор рассказал вкратце, что он думает о дамах. Потом о лепилах-убийцах, которые режут наживую деловых людей.
– Ладно пылить, Арчеда, никто тебя убивать не собирается. Сейчас в Скорую доставим, и ты всех нас переживешь. Садись за руль, хорошая моя, – велел Кирсанов, – погнали к хирургам на стол.
– А водитель?
Я не то чтобы боялась, но вид мертвого человека, упавшего лицом в рулевое колесо, как-то не воодушевлял.
– Наповал? – не открывая глаз, проговорил вор.
– Да, – я ответила.
– Выкинь его на дорогу, девочка. Менты найдут, сразу поймут что-почем.
Я послушалась. Стараясь не смотреть убитому в лицо, я с неимоверным усилием вытащила мертвое тело и аккуратно положила на дорогу. Стекленеющие глаза смотрели в черное ночное небо.
За те двадцать минут, пока мы возились, ни одна машина не проехала мимо.
Кирсанов сел за руль своего «альфа ромео». Поехал по направлению к трассе. Я на мерседесе Арчеды старалась не отставать.
– Что вы здесь делали? – раздался с заднего сиденья голос вора, – и не вздумай мне врать, казачка.
– Мы были в гостях, – я не видела повода скрывать, – праздновали чей-то день рождения на чьей-то даче, потом домой поехали. Завернули за поворот, а тут вы стоите. Двери открыты. Ключ в замке зажигания.
– Кто первый в машину полез?
– Я, – не моргнув глазом, соврала я. Сама от себя не ожидала.
– Дипломат был?
– Я не видела. Не было, наверное.
Дядя Миша не стал ничего больше выяснять. Может быть, потерял сознание.
Идущее впереди «альфа ромео» моргнуло поворотником. Кирсанов мгновенно выскочил на трассу и сразу втопил за сто кэмэ. Черная машина исчезла в потоке на счет раз. Забыл про меня?
Я отстала безнадежно.
– А его правда могут убить, дядя Миша? За что?
– Будет, как я захочу. Или Бор решит, – очень тихо проговорил вор, – если я кони двину, моя братва лепилу приговорит. А выживу, тогда Бор парня твоего не помилует.
– А Кац? – я спросила просто так, на удачу.
Дорога занимала все мое внимание. Машины неслись, как угорелые. Свет фар лупил по глазам. Я никогда в жизни не передвигалась со скоростью выше пятидесяти километров в час. Да еще ночью.
– А ты и Каца знаешь? – удивился после длинной паузы раненый.
Я кивнула.
– Ну-ну.
Возникла пауза. Я начала переживать: не помер ли мой собеседник и земляк.
– Нравится тебе лепила? Давай признавайся, соседка? – вдруг произнес он.
– Нравится, – высказалась я, вздохнула, – я ему не нравлюсь.
– Ну это поправимо.
Я отважилась на мгновение оторвать взгляд от дороги, посмотрела в зеркало заднего вида. Очень бледное лицо качалось в такт движению автомобиля. В паре сантиметров от виска мужчины на подголовнике темнело крохотное отверстие.
– Ты везучий, дядя Миша. Стрелок промазал самую малость, – высказалась я, – не надо ничего поправлять, пожалуйста.
– Ты скорость держи, казачка, – хрипло заметил хозяин мерса.
– Так я вроде не нарушаю, – удивилась я.
– Ехать на мерине-шестьсот меньше ста на этой дороге? Не нарушает она! Все мусора твои будут, девочка. Решат, что мы бухие в дым. Дай газку.
Но трасса скоро перешла в проспект, и я вздохнула облегченно. Скорость вынужденно упала, пошли светофоры с желтым миганьем. Город вырос со всех сторон. Неизвестно откуда перед капотом возник Кир на своем выпендрежном каре. Никуда не торопясь, он отпилотировал нас к станции “Скорой помощи” без происшествий.
Не успели мы подойти к двери приемного покоя больницы, как позади раздался громкий хлопок. Мерседес вспыхнул, как факел, и сгорел за восемь минут…
ГЛАВА 1. От станицы до столицы
С погодой везло. Конец июня стоял теплый, щедрый на дожди. Степь цвела ярким разнотравьем. Ласковый восточный ветер тыкался щенком под коленки и шептал запахом тюльпанов:
– Беги, девочка…
Седьмой час утра. По дороге меня обогнал рейсовый икарус. Я помахала шоферу рукой. Он кивнул, узнавая. Я прибавила шагу. Хотя прекрасно знала, что времени хватает. А водитель еще заедет домой позавтракать. Но бежать хотелось. С горки вниз, мимо белой стены Храма Воскресения Христова, к площади и стоянке автобуса. Просто бежать вперед.
– ЗдорОво ночевала, красавица! Кудай-то ты с утра да пораньше?
– Слава богу! ЗдорОво ночевал, казак?
Со мной поравнялся Федька Табунщиков. Верхом на вороном своем жеребце. Босиком и в черных штанах с красными лампасами. Мой однофамилец и дальний родственник. Настолько дальний, что надумал свататься ко мне этой осенью. Я попробовала пропустить его вопрос мимо ушей.
– Слава богу, лапушка! Почему с рюкзаком?
Вот привязался! Всем должна я докладывать, куда еду, зачем.
– Еду в Ленинград.
– Зачем?
– Глаза на рынке продавать.
– Да знаю я! В университет надумала. Говорю тебе, замуж за меня выходи, Владка! Поженимся осенью, я тебе дом над Доном построю! Хошь, рядом с Обителью. Ты же туда со своей бабкой по воскресеньям ходишь, а еще комсомолка!
– Нет, Табунщиков. Не уговаривай и не надейся. И я не комсомолка, не выдумывай.
– А ты оставайся, Владочка. А то не вернешься назад, что я делать стану?
– А ты в Дон кидайся. Только смотри, с высокого берега прыгай, и головой вперед старайся.
– Не жалеешь ты меня, не любишь, а я только о тебе и думаю. Руку вон правую до мозолей об себя стер.
– Об Танюху Краснянскую ты себя стер.
– Врут бабы! Наговаривают на казака, ведьмы старые…
Мы привычно препирались. Вороной фыркал и мотал красивой тяжелой башкой. Я посмотрела на парня внимательно. Все же уезжаю за полторы тысячи верст. А вдруг и вправду не вернусь?
Солнце со спины подсвечивало плечистую сильную фигуру. Из-под фуражки выбивался черный чуб. У нас в семье все чернявые. Только я да бабушка блондинки. Пахло табаком, мужским потом, седельной кожей. И конем, понятное дело. Щетина на щеках мужчины грозила прерасти в бороду.
Федька поймал мой взгляд.
– Я побреюсь, лапушка. Обязательно. Не уезжай! Приходи лучше вечером целоваться, а?
Хороший он парень, но болваааан!
Икарус уже стоял на площади, первая дверь открыта. Я, не оборачиваясь, махнула рукой верховому. Сегодня утром из станицы уезжала только я одна.
Я давно никуда не ездила на поезде. Лет десять, если не больше.
К родне в Ростов и Ворошиловград мы с бабушкой добирались на автобусе. На день Победы нас от школы возили в Волгоград. Опять-таки на автобусе. Экскурсия почему-то всегда была одна и та же, к дому героя Павлова и в Панораму. Но учителя и школьники привыкли и радостно потом бегали в областном центре по магазинам. В них ничего не было, кроме консервов и конфет. Не шоколадных, разумеется, их, поди, и в самой Москве днем с огнем не найдешь. Мы с бабушкой любим карамель. Вот ее в большом гастрономе под братским названием “Минск” всегда хватало. Я покупала самую разную, давно распробованную и с незнакомыми названиями. Потом бабушка перемешивала конфеты в большой керамической вазе. Я всегда брала наугад, не глядя. Иногда тайком загадывала желания. Сбудется-не-сбудется. Вот такая моя личная примета.
Сегодня утром я по-привычке сунула руку в волшебную конфетницу. Три штучки на дне. И я точно знала, что это лимонные леденцы. Увы. Погадать не вышло. Я взяла две. Все же я в дорогу отправляюсь. Одну оставила бабушке.
У входа в плацкартный вагон стояла проводница в красном берете. Я протянула ей заветную картонку билета. Она оглядела меня с ног до головы тяжелым взглядом из-под набрякших невыспавшихся век. Потом посмотрела на билет, словно в первый раз увидела.
– Ты где его купила? – до меня долетел запах. Как выражается наша соседка Любаха “со вчерысь”.
– В Суровикино.
– Ты одна?
– Одна.
– Лет скока?
– Девятнадцать, – я не понимала, если честно, смысла допроса при посадке на поезд Волгоград-Ленинград.
– В сторонку пока отойди, – тетя в форме показала себе за спину.
Мимо нас проходили люди с вещами, коробками, котомками. Показался полный одышливый мужчина в железнодорожной форме.
– Начальник! Вот ты тока погляди! Что прикажешь делать? – проводница негромко, но язвительно обратилась в тостому дядьке, тыкая с мою сторону красным флажком.
– А чо? – тот сделал непонимающее лицо.
– Через плечо! Куда мне ее девать-то?
– У тебя ж напарника нет? Вот в своем купе и запри, – начальник поезда старательно делал вид, что торопится. Проводница зацепила его за рукав. – Катерина, отпусти меня на волю!
– А место ее как же? Пропадет?
– Бери, так и быть, продавай. Но чтоб тихо, поняла? Если что, я в отказ пойду полный.
Лично я ничего не поняла из их дилога. Электровоз тонко свистнул.
– За мной, – скомандовала бывалая тетя по имени Катерина.
И мы пошли в следующий вагон. Там повернули назад. и женщина завела меня в узкое служебное купе. Велела сидеть тихо и ушла. Лязгнула ключом в замке.
Целый час я просидела на теплом дерматине узкой полки в обнимку со своим рюкзаком, запертая наглухо. Состав тронулся. Город остался позади. Залитая щедрым солнцем степь развернула крылья в обе стороны от железной дороги. Обещала путешественнику разное впереди. Я не боялась. Наоборот!
Тут радиоточка прошлялась, попыхтела и звонкий мальчишеский голос запел:
– Я не знаю, что сказать тебе при встрече, Не могу найти хотя бы пары слов…
Наплевав на странные обстоятельства, настроение подпрыгивало до небес. Сердце радостно громыхало в лад с колесным перестуком. Я бросила рюкзак на полку, подскочила и завопила:
– И снова седая ночь, и только ей доверяю я, Знаешь, седая ночь, ты все мои тайны!
Никогда бы я вслух не призналась, что мне нравится Ласковый май, но прыгать и петь приятно было зверски.
– Ты чо орешь?
Дверь купе уехала в сторону. На пороге стояла Катерина. Запах непереваренной водки заполнил тесное помещение всклянь.
Я не успела ответить. Катя сделала шаг и упала в дерматиновый комфорт служебки.
– И что б ни шагу! – поделилась она последней волей и вырубилась.
Я повернула запор на двери вертикально и укрыла женщину пледом.
Ласковый май гнал свой репертуар дальше. Я скинула кеды и залезла на верхнюю полку. Спать. А что еще в поезде делать?
Я проснулась от страшного стука в дверь
– Катюха, чаю дай! Титан холодный! Вставай, запойная!
Катерина признаков жизни не подавала. Я спрыгнула с полки вниз. Дверь тряслась. Судя по звуку, лупили не только кулаками, но и сапожищами. Я напялила алую Катину беретку и форменную тужурку застегнула поверх платья. Повернула замок и отступила на шаг.
Дверь с грохотом уехала вбок.
– Катюха!
Громадный, голый по пояс и поросший диким черным волосом мужик оторопела уставился:
– Ты хто?
– Сменщица.
По грубому, со шрамом в углу рта, лицу поползли мысли. Пьяное раздражение менялось на радостную похоть. Не стесняясь ничуть, мужик сунул разрисованную лапищу в синие спортивные штаны с полосками по бокам и поправил там себя. Выдохнул и осклабился:
– Работаешь?
Короткий коридор накрыло водочным перегаром. Я взяла в руку сверток с сигнальным флажком. Просто было нечего взять. Инстинктивно чуяла в вопросе подвох.
– Чо молчишь, ластынька? Я спрашиваю: работаешь? – он щупал глазами меня от шеи до коленок. И обратно. Дернул горлом и громко сглотнул.
– Я чай сделаю, – проговорила я.
Мужик сантиметр за сантиметром втягивал себя внутрь купе.
– Чай подождет. Отведай-ка, ластынька, страсти моей нежной…
– Я те отведаю! Я те так отведаю! – Катерина поднялась вертикально с места, как зомби, – катись отсюдова, колобок…
Дальше шел непечатный поток, описывающий внешность, намерения и действия мужчины. Крик, мат и водочный дух. Проводница век не понимала.
– Чай будет сегодня или нет?
В переходе между титаном и служебным купе места не осталось вовсе. Невысокий дядя в темно-красном пиджаке на голое тело разделил собой меня и любителя страсти нежной. Низ его фигуры радовал все теми же спортивными штанами с тройными тонкими лампасами.
– Ты откуда? – малиновый пиджак забыл временно про чай.
Я почуяла, что врать не стоит.
– С Дона.
– Да ладно! – он заметно обрадовался. На кистях его рук и груди, видной между лацканами лапсердака, живого места не осталось от татуировок. – станица какая?
– Усть-Медведицкая.
– Землячка! А я Миша Арчеда. Слыхала?
Я кивнула. Кто ж не слышал про Мишу Арчеду? Воров в законе не часто родит Донская земля.
– Обнимешь?
Тут явно таился все тот же мотив. Я выставила ладонь вперед и отступила на шаг. Качнула отрицательно головой. Пауза повисла.
– Ну и ладно! – легко согласился вор, – эй! Братва! Кто зему мою обидит, тому вырежу грабли по самые яйца.
И все. Никто больше не интересовался мной. Я стала возиться с баком для воды. Мужики вернулись к картам. Катерина залегла обратно в щель между мирами. И храпела почти до самого Питера.
В Ельце я вышла купить какой-нибудь еды. Кругом торговали малосольными огурцами, вареной картошкой с укропом в кульках, свернутых из газеты, пирожками с повидлом и жереными семечками. Я, вытянув шею, пошла вдоль бабушек в белых платках. Женщины в ярких синтетических платьях громко зазывали любителей на свой товар. Я заметила в их корзинах поллитровые бутылки и четвертушки с самогонкой. Краснолицый милиционер прохаживался неподалеку, приглядывал за торговлей. Пахло железной дорогой, горячей пылью едой.
– Сестренка, на картофан полтинника не хватает. Одолжи, а?
Я посмотрела. Невысокий парень в изношенных джинсах и мятой рубахе. Смешные усики и бритый затылок. В каждом ухе по две отдельных серьги.
– Вот это глазищи! Это что ж за цвет такой?
Я не стала отвечать. Меня часто об этом спрашивают.
– Одолжи ему! – ворчливо вступилась за меня старушка, – отдавать-то как будешь? В Питере на Невском?
– А чо? И отдам. Мы музыканты, бабуля, а нами не пропадает. Подходи на Рубинштейна дом тринадцать, ясноглазая, я все верну.
Молодой мужчина усмехался и глядел на меня оценивающе. Это смущало. Гораздо больше, чем зоологическая похоть Колобка.
– Не надо. Я так.
Отдала старой женщине деньги за себя и за того парня. Взяла еще теплую картошку и огурцы в газете “Елецкая правда”.
– Вот послушай, – он остановил меня за плечо. – Там, где я, бабульки с вареной картошкой. Там подсолнухи осыпались в кульки. Там мохнатые окошки да лукошки. Там палят свои цыгарки мужики.
Парень прищурился хитро:
– Ну? Как тебе, ясноглазая? Нравится?
Я ничего не смогла поделать с собой. Я смутилась и покраснела.
– Вот черт бритай! Щас девку прям на глазах уговорит, – восхитилась старушка с картошкой.
– Тише, бабка, мы народ приличный, – притворным басом рекомендовался музыкант, – ну?
– Мохнатые окошки – это не звучит. А вот “подсолнухи осыпались в кульки” – это сильно, это стихи, – проговорила я себе под нос.
– А ты понимаешь в этом деле? – его ладонь ненавязчиво лежала на моем плече. Как так и надо.
– Я мечтаю научиться. До свидания, – я отстранилась.
– Мы в тринадцатом вагоне, ясноглазая. Приходи дальше сочинять, – смеялся мне в спину поэт.
ГЛАВА 2. Северная столица
Серый каменный город встречал дождем. Я вытащила из рюкзака куртку и надела.
– Это хорошая примета здесь, – ответил моим мыслям Миша Арчеда.
Я обернулась. Вся его гоп-команда небрито-заспанно-помято шевелилась в полупустой плацкарте. Нормальные пассажиры еще накануне рассовались по остальному составу.
– Я говорю, когда Питер встречает дождем – это к удаче, – повторил мужчина.
Надел под свой малиновый пиджак белую новую майку, но треники оставил. Наверное, в столицах мода такая.
– Тогда здесь живут сплошь удачливые люди, – я улыбнулась, – дождь тут идет всегда.
Миша кивнул. В сотый раз оглядел меня с ног до головы.
– Меня машина встречает. Давай подвезу.
– Не надо.
Поезд втянулся в коридор платформы.
– Мне не далеко. Я пешком дойду.
Молчаливая и строгая Катерина стояла на выходе, как постовой на часах.
– Прощайте, теть Кать, будьте здоровы, – я немножко наклонила голову, прощаясь. Как учила бабушка.
– Проваливай, – хмуро ответила проводница.
Я видела потом, как она крестит меня вслед.
Мое “недалеко” оказалось почти в часе пути. Невский проспект пестрел мелкими и крупными вывесками и объявлениями, как какой-нибудь Гонконг. Статуи замараны зелеными потеками окислившейся бронзы. У входа в Елисеевский стояла очередь из женщин всех возрастов. Отоваривают талоны на сахар? На муку? На Желябова, за домом Зингера, а ныне Дома Книги, на лавке спали, обнявшись, бомжи. А в остальном, по проспекту шлялись приезжие, бездельники всех мастей, неслись по своим делам студенты и деловито сновали командировочные. Знаменитые питерские старухи несли свою нищету с достоинством фрейлин двора. Хотя, нет, не так. С достоинством делегаток съезда Коминтерна.
Четырнадцатый дом на Мойке. Фасад его выглядел вполне прилично. Бабушка объясняла, что зайти надо со двора, через арку в центре. А там лучше спросить. Почему, интересно? Я прошла вдоль двух зданий, никого не встретила. Нырнула в следующий страшноватый проход под домом. Во втором дворе-колодце имелся даже крошечный скверик. В его центре возвышался на круглом гранитном постаменте мужской бюст, капитально засиженный голубями. По краям стояли три каменных скамьи. Вместо четвертой красовались шеренгой автомобили, один другого лучше. Я угадала только один по круглому шильдику на капоте.
– Вы кого-то ищете? – седой пожилой мужчина смотрел на меня строго. Его плащу и черному берету исполнилось лет сорок, не меньше. И это совершенно не мешало взрослому человеку выглядеть элегантно.
– Мне нужен Кац Лев Аркадьевич, – я не стала скрывать.
– Ты откуда такая? – дед улыбнулся, – синеокая, загорелая.
– С Дона, – я улыбнулась в ответ.
– И как он?
– Бежит.
– А казаки?
– Возрождаются.
– Ну хоть одна хорошая новость с утра, – удовлетворенно кивнул прохожий и показал рукой, – вот эта самая приличная здесь дверь тебе нужна. Там обретается господин Кац. Адвокат и гомофоб.
Последнее слово удивило, но переспрашивать я постеснялась.
Дверь открылась сама, стоило мне потрещать механическим замком. Большой холл. Темнота. Тряпка какая-то. Я наощупь вынырнула на свет.
У застекленных полок с книгами стоял молодой человек и листал журнал.
– Оба-на! Ты кто? – удивился человек.
– Влада, – я назвалась.
Парень рассмеялся почему-то. А я, как та Татьяна, поняла: это Он. Высокий, русоволосый. Серые умные глаза под темными бровями. Нос прямой. Подбородок твердый, а вот губы подвели: мягкие слишком. Податливые.
Есть люди, которые умеют так улыбаться, что словно лампочку включают внутри и зажигают все вокруг. И в ответ им невозможно не улыбнуться. А заодно отправиться следом на край света. Вот такое обаяние.
– А я Влад, представляешь? – он протянул мне руку.
Я завороженно протянула свою. Навстречу.
Тут раздался хлопок и тусклый звон. Словно в стакан уронили резиновую гирю. Парень больно дернул меня за руку, и мы свалились за шкаф.
Трень-трень-трень. Я машинально подсчитала звуки. Пять. И стало тихо. Я хотела поднять голову и выглянуть. Посмотреть, что за ерунда такая.
– Лежи, детка, – раздался шепот, и тяжелая ладонь прижала мою голову к ковру.
– Что это? – я спросила в тон, чувствуя щекой пыльный ворс.
– Калаш.
– Где?
– Не знаю. Я бы стрелял с крыши дома напротив. Или с пожарки. Пожарной лестницы.
– А почему мы шепчемся?
Тупых звуков больше не прилетало. Влад снял руку с моей головы. Быстро перекатился к наружной стене комнаты и встал в проеме между окон. Ни одно стекло разбито не было.
– Ясно, – проговорил он сам себе. Обернулся: – почему шепчемся? Со страху. Я-то точно чуть в штаны не навалил. Глянь, малышка, брюки чистые?
Он повернулся ко мне спиной. Я, как дура, бросила взгляд на обтянутую синей джинсой задницу.
– Ну и как? – гадкий Влад заржал счастливо, – чисто?
А я справедливо усомнилась: точно ли это ОН.
– Дурак! – сделала единственно правильный вывод. Поднялась на ноги и подошла к окну.
Отсюда по прямой хорошо просматривалась крыша двухэтажки. Нет никого. Только старый ватник валяется у самого края. У меня хорошее зрение.
– Да не стой ты у окна! – сердито сказал Влад. Сам еще раз посмотрел в небо и ушел к дальней стене. – сюда иди.
Я не стала испытывать судьбу. Пошла к книжным шкафам. По дороге наступила на журнал, забытый шутником. Подняла. Мисс июнь глядела на меня с обложки Плейбоя. Ее крупные розовые соски призваны были поражать читателей в самое чувствительное место. Чем они и занимались.
– На тебя похожа, правда? – снова веселился пресловутый Влад.
Я лишилась дара речи, глядя в серые дурацкие глаза. И пухлый, как у бабы, смеющийся рот. Поняла окончательно: это не ОН.
В комнату вкатился коренастый человек с большой головой и блестящей плешью в седых кудрях. Его темно-красный халат развевался за плечами, как знамя. Белая сорочка, черные брюки со стрелками и бабочка под подбородком.
– Ну?! – заорал он без перехода, – Ну? Что скажешь, солдат? Кто был прав?
– Там на крыше уже никого нет. Но лежка была, ватник брошен, – отчитался Влад, мигом забыв глупо ржать.
– Нет, ты должен признать, Кир, что не зря я потратился на бронированное стекло. Не пробил АК! Между домами пятьдесят метров. Для прицельной стрельбы тьфу! И растереть, – толстяк был доволен собой необычайно.
– Если захотят убрать, уберут в любом случае, – заявил Влад, – гранату бросят и дыру в стене сделают. И в башке.
– Типун тебе на язык, болван, чтобы рот не закрывался! Я решу это в ближайшее время.
Мужчина развернулся всем корпусом и заметил меня.
– Влада? Боже мой…
Он пошел быстро вокруг меня, блестя лысиной и рея красным шелковым халатом. Доходил своим выдающимся носом мне до подбородка. Кац Лев Аркадьевич. Мой отец. Провозгласил громко:
– Как же ты выросла! Я помню тебя двухлетней крошкой.
– Трехлетней, – поправила я, не устояла, – у меня есть фото с датой.
– Да-да! – он не стал спорить. Остановился напротив. Уставился. Замолчал.
Прошло минут пять. Взгляд голубых, чуть навыкате, глаз сделался рассеянным. Мужчина поскреб плешь.
– Что же мне с тобой делать, девочка?
– Разве надо? – я удивилась, – ничего не надо со мной делать. Я в университет…
– Надо-надо, – хозяин квартиры энергично покивал, – видишь сама, какой у нас тут криминальный сюжет. Стреляют, гады, по окнам. Боюсь, как бы охоту всерьез не затеяли. Срочно надо разгребать. А ты вот что! Поживешь пока у него.
Лев Аркадьевич ткнул в сторону парня толстый палец.
– Я не хочу! – мы сказали это хором. Я и Влад.
– Глупости! – ответил нам хозяин квартиры, – пара недель всего, пока я не выясню, чья это самодеятельность.