Мое взрослое лето

ГЛАВА 3. Кирсанов

Он спустился по лестнице первым. Нарочно пошел вперед быстрее, чтобы я осталась за спиной. Дверь для меня не придержал. Ни из квартиры, ни в подъезде. В парадной, как здесь говорят. Про то, чтобы забрать у меня рюкзак из рук, про то и заикаться смысла не было. Словом, демонстрировал всячески, как он не рад моему обществу. Я мысленно пожала плечами: я не напрашивалась. В понедельник заселюсь в общежитие универа и адью.

Кроме рюкзака я несла пирог в белой бумаге. Хася Аркадьевна специально для обожаемого Володечки вынесла. А он взял и проигнорил влюбленную в него женщину, спиной повернулся и буркнул:

– До встречи.

Я взяла. Пожалела тетку. Хотя слепому ясно было, что для меня она легко пожалела бы кусок обертки.

Единственная черная машина в сквере мигнула фарами, встречая хозяина.

Влад сел за руль. А мне куда? Вперед, назад? И пирог в руках. Я стояла, он сидел. Я поправила лямки рюкзака и направилась к арке под домами.

– Куда это ты собралась? – изволил спросить Кирсанов, когда машина поравнялась со мной.

Я не ответила. Вошла в узкий туннель под домом. Черная машина вынужденно поплелась позади.

– Я спросил! – он поравнялся снова.

Первый внутренний двор был заставлен автомобилями. Я спокойно ушла к самой стене здания.

Пришлось гордому Владику выйти из своей блестящей тачки и пешочком меня догонять. Догнал. Не стал тратить время на разговоры. Схватил за плечо и потащил к машине.

– Помогите! Насилуют! – заорала я. Но не в полную силу. Пока.

В паре окон на первом этаже появились заинтересованные и немолодые лица.

– Хочешь орать, чтобы услышали, ори “Пожар!” – проговорил Влад, но руку мою отпустил, – хватит выделываться, садись в машину.

Я молча смотрела на него. Он так же пялился в ответ. Потом перевел взгляд в сторону дороги. Потом забрал из моих рук пирог и снял с плеч рюкзак.

– Идем.

Я пошла следом. Он открыл мне заднюю дверь, дождался, когда усядусь и закрыл. Так аккуратно и неслышно нежно закрывают двери в машинах люди, которые ооочень дорожат своими любимыми лошадками. Видать, Влад Кирсанов как раз из таких.

– Слушай, девочка, что я тебе скажу, – заговорил он минут сорок спустя.

Я рассматривала город. Красиво. Дома, мосты, соборы. В какой-то момент имперская архитектура закончилась. Началась знакомая советская.

– Меня зовут Влада, – напомнила я. И добавила: – Володя.

– Меня зовут Влад, – утвердил он с хорошим нажимом.

– Не могу сказать, что это приятно, – съязвила я.

– Присоединяюсь, – ухмыльнулся Кирсанов, – я тоже не в восторге от твоего общества. Но ничего не поделаешь, придется терпеть друг друга.

– Целую неделю? – ужаснулась я.

– Кто знает? Возможно, две. Но обычно Африканыч решает свои проблемы быстро и эффективно.

Влад говорил, то и дело взглядывая в зеркало заднего вида. Заметно было, что злиться перестал. Отходчивый такой или затаился?

– Африканыч?

– Тсс! – ухмыльнулся парень, – Кац не любит это прозвище! Не вздумай его так в глаза назвать, детка, обидишь наверняка.

– А я не люблю, когда меня называют деткой! – вставила я свои пять копеек в тему обращений.

– Ничего не поделаешь, котенок, я буду называть тебя так, как захочу, – мужчина окончательно смирился с судьбой и веселился, – царапка-котик, злой котик! Конфетка…

– Я не Катарина! – я с удивлением уставилась в спину парня.

Он с изумлением уставился в зеркало на меня. Сзади истерично сигналил троллейбус. Зеленый светофор горел уже секунд десять.

– Катарина?

Влад поехал вперед. Кругом маячил строительный пейзаж. Краны, самосвалы, мусор и заборы. Куда тут едут люди в троллейбусах?

– “Укрощение строптивой”, Шекспир, – высказалась я. И пожалела: наверняка теперь будет изгаляться надо мной. Мне частенько доставалось по жизни за излишки интеллекта.

– Умная, значит, – сделал вывод мужчина, – ну-ну.

Минут через двадцать картина за окнами автомобиля поменялась снова. Шестнадцатиэтажки в геометрической сетке асфальта и молодых зеленых берез. Такие есть в любом крупном городе СССР.

– Правила такие, малыш, – сказал Влад, внося мои вещи за порог своей квартиры на предпоследнем этаже.

Я решила не спорить с дураком. Пусть хоть горшком зовет, лишь бы в печку не ставил.

– Я здесь главный. Это раз, – он глянул мне в лицо для контроля, – скажи “да”, если услышала.

– Да.

– Все твои перемещения по городу я должен знать. Это два.

– Угу.

– Ничего без спроса в доме не трогать, особенно если меня нет. Три.

– Ага.

– Есть все, что дают, мыть за собой посуду, полы, горшок и ванную. Предупреждаю сразу и навсегда! Я брезгливый и злой. Тебе ясно?

– Ясно.

– И если я сказал: марш в кладовку, то ты ныряешь туда на счет “два” без разговоров и сидишь там, как мышка. Это пять. Пока хватит. Остальное потом придумаю.

– В кладовку?

Я сняла кеды и сделала пару шагов в непривычно пустое пространство. Метров сто квадратных. Мне так показалось. Деревянный брус на полу гладким лаком холодил ступни.

– Это здесь, – Влад отодвинул дверь вбок. Титаново-серым цветом она абсолютно сливалась со стеной, – тут будешь жить.

Я осторожно заглянула. Длинное помещение. Справа полки и вешалки, практически пустые. Мужчина явно не страдал вещизмом. Да и разнообразием в красках. Снова серая гамма, на пару тонов светлее. Радовало только окно в торце. За стеклом виднелось голубое небо в просветах белых облаков.

– А спать как же?

Я старалась не показывать, насколько растерялась в его безликом мире.

– Я привезу к вечеру раскладушку или матрас. Располагайся. И помни, мамзель Кац, всегда смотри первое правило! Я поехал.

Он улыбнулся. По моей личной десятибалльной шкале пункта на три-четыре.

– А я?

– Нет второго ключа, – улыбка скатилась на два балла, – придется сделать.

Хозяин квартиры до ночи так и не появился. Я проторчала взаперти весь день. И весь вечер. Сначала стеснялась и, согласно правилу, какому по счету, не помню, нос любопытный никуда не совала. А потом стало скучно, и я разглядела все, что сумела открыть. Хотя таких странных хором ни в одном кинофильме мне видеть не приходилось, даже про американских инопланетян.

Во-первых, дверь в тубзик здесь была стеклянная. Хорошо, что на ней имелись матовые полосы и кольца. А то совсем неприлично. Ванны никакой не имелось, вода лилась с потолка и убегала в слив на полу. Рядом с унитазом я увидела еще один. Ну не такая уж я деревенщина, видела биде в кино и в книжках читала.

Во-вторых, все, что было возможно, все было спрятано в шкафы и замуровано в стены. Тогда я принялась открывать и раздвигать все подряд, что хоть чуть-чуть наводило на мысль о дверях. Обнаружила огромный пустой холодильник. Спрятала туда пирог. На толстой двери стояли бутылки. Я прочитала этикетку, оказалось, что это вода. Значит, от голода и жажды я здесь не помру. Недельку продержусь, точно. В следующем шкафу нашла разные красивые фиговины. Хромированные и с кнопками. Этот самый Влад явно увлекался автоматизацией процесса готовки. От серебристо-черного ящика вкусно пахло кофе. Я хотела ткнуть пальцем в центральную кнопку, но побоялась. Да и правило само вылезло на ум. Номер три.

Согласно четвертому правилу, я съела кусок пирога. Он оказался с рисом и яйцом. Вкусный! Постеснялась брать воду в бутылках. Налила в свою собственную дорожную кружку из крана в умывальнике и напилась тепловатой невкусной воды.

В-третьих, мне повезло включить телевизор. Огромный. Он стоял на железной тележке с черными колесами. Там же имелись еще какие-то ящики. Что-то для воспроизведения музыки, наверное. Я не музыкальна, увы, и про такие вещи ничего не знаю. Но телек заработал, пульт от него меня слушался. Я опустилась на тахту, единственное место здесь, куда можно приземлиться, кроме пола. И благополучно засела глядеть сериал про американских врачей.

Кирсанов не появлялся. День сменился ночью за стеклянной стеной. Подвиги Скорой помощи уступили место городским новостям. Я узнала, что приехала на гастроли группа “Ласковый май”. Хотела бы я пойти? Часы показали начало двенадцатого ночи. От Кирсанова ни слуху, ни духу.

Я оглядела тахту. Размер приличный, конечно. Четырех таких худышек, как я, легко можно утолкать. Нечего делать! Еще вообразит, что я напрашиваюсь!

Я стянула с ложа тяжелый плед и поволокла в кладовку. Соорудила спальное место у стены под самым окном. Оно, кстати, выходило на север. Большая медведица в компании с Полярной звездой подмигивали вполне дружелюбно. Небо чистое. Завтра будет солнечный день? Я умылась в раковине, как смогла, душ включать не рискнула. Все маниакально протерла за собой. И легла спать в кладовке, вручив судьбу Богу.

Тум-тум-тум! Я села, ничего не понимая спросонья. В приоткрытую щель двери просачивались разноцветные пятна света и грохот ударных инструментов. Где-то на втором плане слышалась музыка и смех.

Я подкралась и выглянула наружу. Какие-то почти голые люди рвано двигались в мельканьи света и тяжелом ритме. Я никак не могла определить, сколько народу собралось. Да оно мне и не надо, тем более, что я разглядела наконец загулявшего хозяина в одних джинсах. И девушек без ничего. То есть голых совсем. Одна подпрыгивала и глотала что-то из характерной бутылки. Шампанское? А две других. Только две? Не видно. Они обнимались с мужчиной. С Кирсановым. Который забыл про мое существование. Или чихает на приказы Каца Льва Аркадьевича далеко и с чувством.

Да плевать мне! Я попробовала задвинуть дверь до конца. Там что-то мешало в нижнем рельсе в полу. У меня и вечером не получилось запереть дверь на защелку. Подвижная створка упиралась и стояла в десяти сантиметрах до притолоки.

Грохот сменился плаксивой рок-балладой. Гитара жалобно визжала тонкой нотой о неразделенной любви.

– Девочки не ссорьтесь, – ржал Кирсанов, – меня на всех хватит. Ты, как там тебя, соси первой.

Ну вот! Не хватало мне еще слушать! Я дернула дверь. Ноль.

– Не кусаться! Или я обижусь и выпорю. Нежно, киска, нежно язычком по кругу…

Я пихнула дверь изо всех сил.

– А ты иди сюда, кисуля, двигай свою писечку ближе, вот так, уууу, сладкая…

Да что же это такое! Я налегла всем телом на упрямую створку. Блям! Что-то звонко выскочило и исчезло. Дверь встала на место и сразу щелкнул замок. Я вдавила серенькую кнопку на ручке до упора. В кладовке воцарилась почти идеальная тишина. Только ударные вибрацией в пол утверждали ритм новой композиции, но совсем не навязчиво. Я укрыла голову курткой. Стало совсем хорошо. Сраженье с дверью выбило меня из сил.

– Суки, воздух! Где воздух! Где свет!

Я снова села, разбуженная истошным криком. Посмотрела в окно. Темно. Злополучная ночь не желала заканчиваться.

– Убью! Где свет? Где воздух?! – орал Кирсанов где-то совсем близко за дверью, – воздуха мне, суки! Дайте воздуха!

Дверь в кладовку содрогнулась от ударов. Головой бьется?

Я отщелкнула замок и открыла проем полностью. Обе Медведицы совершили свой путь и теперь глядели из неба со стороны стекла комнаты. Полярная звезда сияла ровно над левым ухом господина Кирсанова. Он стоял абсолютно голый на пороге моего убежища. Я не сразу разглядела закрытые глаза и черный пистолет в руке.

– Где свет? – спросил он у меня строго.

– Сейчас, – ответила я.

– Ииииииии, – донеслось тоненько со стороны входной двери. На грани истерики.

– Убью! – крикнул он в ответ, не оборачиваясь. И снова мне: – воздуха нет, ты понимаешь?

– Я понимаю. Сейчас все сделаю.

Я сделала два шага назад и открыла узкое окно. Сразу потянул, прогоняя тепло, тревожно-ледяной сквозняк, и гул ветра наполнил помещение. Потом включила ряд ламп в потолке. Так себе освещение.

– Теперь нормально?

Я старалась говорить спокойно, без всякого выражения. Как будто боялась потревожить спящего ребенка.

– Да, норм, – мужчина кивнул и сначала сел, а потом лег на мою импровизированную постель.

– Убери на место, – приказал, протягивая пистолет.

Я взяла. А куда деваться? Тяжелое оружие тускло отливало вороненым металлом в свете все той же Северной звезды. Влад лег на бочок, близко притянув коленки к животу. Если честно, смотреть на него было жалко и стыдно. Я, пряча глаза, осторожно укрыла его своей курткой.

– Одеяло принеси, холодно, – заявил он все тем же непререкаемым тоном, добавил: – воздух не забудь.

Глаз не открывал. Зрачки не бегали под веками.

Три подружки героя сидели у входной двери. Держали свои шмотки в руках и боялись пошевелиться. Заметили в моей руке пистолет и разом прикрыли кудрявые головы руками.

– Чо сидим, кого ждем? – я усмехнулась, – одевайтесь и брысь отсюдова.

– Как ты с ним живешь? – решилась спросить миниатюрная блондинка, натягивая трусы, – он же псих!

– Родню не выбирают, – заявила я солидно. После паузы.

Разглядывала девушек. Красивое у них белье, ничего не скажешь. Черное с блестящими серебряными нитями. И платья, как в кино. А уж туфли! Шлюхи – одно слово. Путаны?

Девчата, не чуя от меня зла, очень быстро забыли бояться. Стали намекать, мол, Влад им денег остался должен, и на такси нету, и детишкам на молочишко надо бы отсыпать.

– Я ничего не знаю, – я небрежно помахала пистолетом вправо-влево, – хотите, разбужу и спрошу?

Девочки исчезли в полминуты. Хорошо, что длинный штырь ключа с двумя хитрыми бородками я заметила на полу возле своей двери и быстренько отомкнула входную. Неужели Влад хотел кладовку им открыть? Совсем у него с крышей беда.

Я завернула оружие в газету и положила в красивую большую корзину из белого ажурного пластика. Та стояла в ванной комнате в углу, пустая, как многое здесь. Рассвет серел на востоке. Белые ночи скоро в этом северном краю. Спать не хотелось. Хотелось напиться горячего чая и съесть кусок пирога.

– Ты где? – донеслось до меня из кладовки.

– Я тут, – я подошла.

– Я замерз, где одеяло? – хозяин квартиры перестал командовать, говорил жалобно. Но глаз не открывал.

Я нашла одеяло в ящике тахты и подушку. Принесла, укрыла, да еще подоткнула со всех сторон. Чтобы не просыпался и больше нагишом не бегал, пугая всех и вся. Вспомнила его нагую фигуру с пистолетом и прыснула.

– Хорош ржать. Руку дай, – высказался совершенно трезвым голосом Кирсанов.

Я заглянула в его спокойное лицо на подушке. Спит. Спящая красавица. Он неожиданно цепко ухватил меня за левое запястье. Пару раз я пыталась высвободиться, но он сразу держал сильнее, почти больно.

Ничего не оставалось, как улечься с ним рядом и уснуть. Я тщательно проложила между нами одеяло.

ГЛАВА 4. Столичные нюансы

– Ну, как твои дела, Владочка? – Лев Аркадьевич глядел на меня с удовольствием, – сдала документы на поступление?

– Дела нормально. Все оформила. На курсах уже была. Очень интересно, – бодро отчиталась я.

Мария Аркадьевна только один раз выглянула в приемную, где мы беседовали. Не обнаружив Кирсанова, она скрылась. Вероятнее всего, навсегда.

– Мне приятно, девочка, что ты держишь меня в курсе своих дел, – говорил между тем господин Кац, раскладывал документы на огромном столе в ровные стопочки, выходило их не мало, – хотя я бы предпочел видеть тебя на юрфаке. Юриспруденция – будущее этого мира.

– Судя по стрельбе по вашим окнам, очень отдаленное будущее, – я улыбнулась.

Мой отец улыбнулся и показал большой палец:

– Не плохо, малышка. Но есть и плюсы: весь этот криминальный бардак позволяет сделать имя талантливому человеку на порядок быстрее.

– На памятнике посмертно?

Я сегодня просто фонтанировала черным юмором. Интересно, с чего бы?

Кац кивнул и показал два пальца:

– Отличное чувство юмора, Влада. Хотелось бы знать, от кого навеяло? Насколько я помню, Мария Ивановна им не отличалась. Да и маменька твоя, красавица бесспорная, но далеко не умница…

– Разумеется от вас, Лев Аркадьевич, больше ведь никого не осталось.

Зря я, наверное, так панибратски болтаю с Львом Аркадьевичем. Ничего, кроме того, что он был женат на моей матери целый год и восемнадцать лет назад, я ведь не знаю.

Солидный мужчина рассмеялся. Но глаза остались холодными. Льдисто-голубыми. Я заметила – это их естественный оттенок. Пауза стала затягиваться. И на это я успела обратить внимание: Кац предпочитал вот так внезапно-нелогично зависать в разговоре, ожидая, как поведет себя собеседник. Утонет или поплывет к своему берегу. Я про себя загадала: в какую тему вырулит заумник юрист? Учеба, стрельба, Кирсанов?

– А не позавтракать ли нам, дорогая?

Не угадала.

ЛА сделался сама любезность и простота. Откинул темно-красную плюшевую штору и дверь распахнул. Мы оказались в знакомой столовой.

– Кушай, Владочка. У нас сегодня отличный стол. Пармезан, финское маслице, багет, сом на гриле, большой курник и рисовая сладкая каша с пенками. Хася расстаралась, надеялась, что Владик тоже будет. Как вы с ним поживаете? Не обижает?

Я испытала сильное искушение рассказать про художества его должника. Еле удержала себя за язык. Я заметила хрящеватое ушко Хаси Аркадьевны в дверных занавесках. Мечтает услышать новости о своем любимце?

– Мы почти не видимся, – сказала я и не соврала. Если только чуть.

Солнечным утром после эпичной беготни с пистолетом и без трусов, Влад проснулся, как ни в чем не бывало. Разлегся в центре пледа. Просунул нахальную лапищу под мое одеяло и погладил по бедру.

– Давай поласкаемся, детка.

Он попробовал пощупать меня за грудь. Я, не оборачиваясь, зарядила ему пяткой куда придется. Пришлось неплохо, потому что приставучий гад охнул и выругался:

– Блядь, разве ж так можно! Больно!

– Так тебе и надо, – я выбралась из-под одеяла, одернула белую майку к коленкам и отошла подальше к окну, – нефиг лезть, куда не разрешают!

– Не разрешают? – искренне удивился парень и сел, – с какого же хрена я тут голый торчу?!

– А кто тебя знает?! Ты сам прибежал, – я воззрилась на него с интересом. Вот молодец! Вроде, как не помнит. Я не я, и лошадь не моя.

– Я? – Кирсанов неожиданно смутился, потер ладонями лицо и сказал гораздо спокойнее и тише, – отвернись, Влада. Я встану.

– Да с чего бы мне отворачиваться? А то я на тебя вчера не насмотрелась. Рассекал по всей квартире в чем мать родила, – я хмыкнула. Сложила руки на груди кренделем.

– Еще что творил? – глухо спросил Влад. Спустил ноги на пол, но подниматься обнаженным все-же на решался. Неужто стесняется?

– Пистолетом размахивал, орал и ругался, девушек своих напугал до полусмерти. Они, кстати, утверждали, что ты денег им должен остался, так ты узнай на всякий случай, вдруг правда. А то неудобно получится. У тебя клаустрофобия?

Я была совершенно уверена, что он не признается.

Влад поднял голову. В лице его злость перемешалась с непонятным чувством. Обиделся, что я так много о нем теперь знаю? Или потому, что не хочу пожалеть его несчастненького и поласкаться? Фу! Слово какое гадкое!

– Что и девки были? Ты их прогнала?

Он говорил тем же глухим голосом. Смотрел в гладкий вишнево-золотистый пол.

– Я никого не прогоняла. Ты их так напугал, что только пятки за…, – я не закончила.

Влад поднялся во весь рост и, придерживая себя рукой, ушел в туалет. Вчера он и в половину так собой не впечатлял. На спине слева от позвоночника, в районе нижнего ребра, у него чернели две татуированные розы. Пижон.

Я не стала дожидаться, пока он закончит свои водные процедуры и отправилась в универ. Кстати, замок железной входной двери открывался как снаружи, так и изнутри тем самым штырем с двойными бородками. По-моему, это неудобно страшно. Ключ в замке был.

День проскочил незаметно. Я сделала кучу дел. А заодно узнала убийственную новость: четвертым экзаменом здесь практиковали иностранный язык. Судя по моему аттестату, это должен был быть немецкий. Я не особо надеялась поступить в уважаемое учебное заведение с первого раза, но надежда тлела. Теперь погасла начисто. Я не знаю НИКАКОГО иностранного языка. Чему только не учили меня и класс постоянно исчезающие учителя! Даже итальянский залетел как-то на нашу станичную орбиту. Учительница немецкого была последней в моей школьной биографии. Ее язык с певучим армянским акцентом сделал отметку в моем аттестате. Знаний, правда, не прибавил. Но я решила, раз уж я здесь. Все равно, испытания я пройду, охота все же поглядеть, что тут и как.

Аскетически украшенное метро, мчало меня на окраину. Последний отзвук советских строек уходящего века. Но мне нравился свободный, ничем не замаранный, жестковатый стиль. В нем звучал северный воздух и честность.

Я так задумалась над собой и над судьбой. Что начисто забыла про своего странного сожителя. А заодно забыла пообедать в центре большого города. В новостройной окраине, где гвоздем торчала восемнадцатиэтажка Кирсанова, эту задачу решить было невозможно. Да. Тут стоял гриль-ларек возле гастронома, но запах, который он издавал, мог соблазнить только покойника. Общей мелодией. Я, припомнив голодно пирог в холодильнике, смело направилась к дверям лифта одинокого здания. Неяркое здешнее солнышко спешило сбежать за крыши. Зря торопилось. Белые ночи толпились на подходе.