Моя другая половина
- -
- 100%
- +
– У вас классический русский стиль, Лёля, – усмехнулся Штерн. – Не хватает последнего.
Он поставил рядом синее блюдце с соленым огурцом.
– За новорожденную! – я ткнула рюмкой перед собой.
Дзынь! Издал чистый звук букет рюмок. Я подняла глаза. Штерн глядел с неприкрытым интересом. Сергей смотрел, благостно улыбаясь. Его брат светил профилем. Незнакомая мне женщина глядела бездушно и легко. Красивая баба. Серьезный бюст, широкая корма. Талия в узком футляре вишневого платья. Хитрая платиновая прическа и губы. Весьма эффектно.
Я удачно пряталась за соседей по столу. Но! Взгляд напротив утюжил мою кожу постоянно-неотвратимо. Понятное дело. Мы знали друг о друге невыносимый секрет. Ни рассказать. Ни проглотить. Он знал обо мне, что я даю за деньги. Я знала про него, что он за деньги берет. Как бы прекрасно- невозможен он ни был в байках своего двоюродного брата. Он платил за любовь. Легко и привычно. Мы мешали друг другу очевидно. Мне надоело. Хотелось что-нибудь разбить. Стянуть его липкий взгляд с себя. Я только открыла рот.
Великий и ужасный брат поднялся из-за стола со своей спутницей вместе. Стали прощаться. Уф! Пронесло.
– Я провожу. Борис Львович, поухаживайте за моей любимой подругой, пожалуйста, – Серега хотел встать, но кресло не желало его отпускать. Яночка быстро зашептала что-то супругу на ушко. Мы явно мешали ей уговаривать выпадающего из процесса Серегу.
– Знаете, я прекрасно варю кофе, – вдруг заявил весело профессор Штерн. – Вы позволите, милая хозяйка, вам в этом помочь?
– Отлично! А я покажу, что где лежит, – я встала. – За мной, Борис!
Взяла нахально мужчину за руку и увела на просторы федоровской трешки.
– Сергей нас не представил до конца, – начал Штерн. – Лёля – это производное от Елены или Алены, что, впрочем, тоже самое?
– Лёля – это Лёля. Или вы желаете величать меня по имени-отчеству? – я присела на подоконник. Курить хотелось зверски.
– Значит, я могу звать вас Лелей? – он сунул правую руку в карман и встал рядом.
– Да, – легко разрешила я.
– И на «ты»? – ему явно хотелось дотронуться до меня. Не решился. Спрятал в карман вторую руку. Независимость демонстрировал. Кому?
– Только после брудершафта, – посмеялась я.
Ничего я с ним затевать не собиралась. Приятный в целом мужик. Запах хороший, чужой. Костюм. Часы. Интересно, какая у него машина? Не бедный явно. Лет сорок пять, плюс-минус. Для любовника староват. До спонсора – наоборот, не дорос пока. Еще один страшно умный зануда. Зачем? В Оперу ходить? Так у меня слуха нет.
– Вы так смотрите на меня, Леля, словно прикидываете: купить или бросить. Прямо тут, у подоконника, – улыбнулся профессор мне прямо в обалдевшие глаза. Дотянулся до двух чайных чашек из парадного сервиза и бутылки. Плеснул. Предложил в известном жесте.
Нагревшаяся Столичная обожгла горло. Я зажмурилась. Теплые пальцы сунули в рот дольку мандарина, задев ненавязчиво нижнюю губу.
– Поцелуемся? – от его близких губ несло горькой водкой и таким же мандариновым запахом. Штерн не стал дожидаться ответа. Целовал всерьез. У меня даже голова закружилась. Или это алкоголь добрался до мозгов. Едва поймала свою руку в секунде от его зада. Чуть не прижалась бедром на инстинкте. Хорошо целуется. Часто тренируется?
– Добрый вечер. Ходят слухи, что вы варите кофе, – насмешливый голос разорвал наш страстный интим. Откуда он взялся снова, ковбой? Он же ушел.
– Мы варим кофе?
Штерн не спешил меня выпускать. Не стеснялся. Плевал откровенно на чужое вмешательство. Держал обеими руками за плечи. В глаза смотрел. Не славянское лицо. Слишком четкие черты. Правильные. Улыбка бродит на губах. Хороший парфюм. Что-то редкое.
– Да, – я аккуратно высвободилась. – Где-то здесь есть торт.
Тут вошла Яна. Смутилась страшно, обнаружив нас с профессором так близко друг от друга. Но взяла себя в руки.
– Простите, друзья, Сергей сломался. Не выдержал высокого градуса нашего вечера. Ваня, ты вернулся? – она с облегчением переключилась на деверя.
– А как же! А наполеон! – засмеялся тот. Выставил стул в центр кухни. Сел верхом, ковбой. – Я пока не попробую твоего торта, никуда не уйду.
– Огромное спасибо за чудный вечер! Я откланяюсь с вашего позволения. Машина пришла. Леля, я могу тебя подвезти, – Штерн осторожно потрогал меня за локоть.
Брат хозяина откровенно пялился на нас. Не скрывал любопытства никак. Ждал. Что я отвечу.
– Спасибо тебе, Борис Львович. Но я тоже хочу попробовать торт, – ответила.
Поцелуй в щеку и грустный выдох. Я не пошла провожать его до дверей.
– Ты тыкаешь профессору Высокого Университета? – Яна протянула мне тарелку. Кусок размером со слона радовал глаз. Вилочка с краю казалась игрушечной.
– Мы пили с ним на брудершафт, – я приняла тарелку в обе руки. Наконец-то! Домашний торт!
–Да! Это был еще тот брудершафт! Я видел! Да он ей мозг чуть не высосал через рот, твой профессор! – братец Ваня ржал совершенно радостно.
Мы с Яной посмотрели на придурка, потом на друг друга. Ясно. Он все-таки набрался. Не может нормальный человек в трезвой памяти так хамить в приличном доме.
– Он, между прочим, прилетел всего на две недели. У него три публичных лекции, а потом он вернется обратно в Штаты, – кинулась зачем-то защищать Штерна Яна. Как-будто это объясняло наш поцелуй взасос.
– Как жалко, что ты не знала, да, Леля? Как бы тогда повернулась история с провожанием?
Иван встал и подошел ко мне близко. Загородил саженными плечами от хозяйки. Смотрел в лицо. Алкоголем не пах вообще.
– Че те надо? – я отвернулась.
Мне не нравилось это щупающее разглядывание меня. Прикидывает не хуже меня самой: покупать, не покупать?
ГЛАВА 4. Ночь
Мы вышли на снег. Он кружился в остром воздухе января. Не спешил падать на белую землю. Я подставила ладони снежинкам. Они глупо умирали водой, касаясь моих горячих пальцев.
– Красиво, – призналась я зиме. Облизала губы. Вкусно. Сладкий крем домашнего торта мешался с мокрым холодом.
– Губы обветрятся. Где твоя машина? – заявил Иван, кутаясь зябко в воротник тонкого мехового пальто.
– Я сама доеду. Тут рядом, – мне не нравилась его внезапная опека. Зачем?
– Нет. Ты выпила водки грамм двести. Не считая брудершафта, – ровный, уверенный голос мужчины.
Еще днем я в известном пригороде слышала от него этот низкий, до вибраций внизу живота, тембр. Похоже, он не делает это нарочно. Просто разговаривает. Это сильно. Нравится мне. Что-то уж слишком. Похоже, что я на самом деле накидалась.
– Которая? – он остановился, разглядывая разношерстную парковку перед домом. – Давай ключи.
– Ничего я тебе не дам, – я вытащила сигарету и закурила, – че ты ко мне привязался?
– Ты куришь? Отвратительная привычка. Я хочу с тобой поговорить.
Мужчина глядел на меня сердито. И то верно, как я могла так пасть? Курить в его пресветлом присутствии.
– Говори, – ухмыльнулась я.
Водка и добрый кусок жирного наполеона отлично грели меня изнутри. Я спать могла бы, при желании, на снегу. Нифига бы не замерзла.
– Ладно. Вопрос старый: ты минет делаешь? – он сунул руки глубоко в карманы дубленки. Ответа хотел. Сигаретный дым ветер нес в его сторону. Не морщился.
– Ответ старый. Да, – я прикурила новую сигарету от предыдущей. – Тебе-то зачем?
Мне не следовало это добавлять. Мало ли у кого какие проблемы. Нехорошо. Так, вырвалось лишнее. Все же он злил меня своим приказным тоном. Водка гуляла в крови.
Иван остро глянул на меня. Коротко и непонятно. Снег кружился, как в старой доброй сказке.
– Хочу предложить тебе подработку. Мы сейчас едем в одну кампанию. Как бы отмечать старый Новый год. Ты делаешь все, что захочет мой друг. Ничего лишнего. Ничего личного. Никакого продолжения. Потрахалась и исчезла навсегда. Я плачу, – все-таки он трезвый. Мерзнет, бедняжка. Кончик носа покраснел. – Два условия: клиент должен быть удовлетворен. И о нашем договоре ни гу-гу. Никому. Ему – особенно.
– Ладно, – легко, как дышала согласилась я. – Два условия: двести евро. Вперед. И о нашем договоре ни гу-гу. Если сдашь меня, я тут же сдам тебя. Всем.
– Ты подняла цену в разы, – заметил он. Глядел плотно. Глаза сделались неприятно-светлыми.
– Ты пришел ко мне, не я. Если тебе дорого, ищи дешевле. Я обойдусь без этой коммерции. – я ухмыльнулась. Выстрелила бычком вверх. Он ударился о стену дома и рассыпался искрами.
– Идет.
– Почему так долго? – низкое контральто. Давешняя платиновая блондинка открыла дверь и прижалась к моему нанимателю положительной грудью. Невеста. Бордо. Шоколад. Запах тины. Устрицы, какие-нибудь. Долгий поцелуй в губы. – Вы с нами?
Это уже ко мне. Без лишнего энтузиазма. Да куда уж меня девать. Я вошла в широкий холл. Не замажешь, не сотрешь. Я не знала, как ее зовут. Ей встречно было плевать в эту тему.
– Любимая, Лёля осталась одна-одинешенька. Жалко стало бросать ее в последний вечер Старого Нового года. Все же она мне вроде, как сестра. Оба мы Варенькины крестные родители.
Мужчина снова включил свой неподражаемый звук. Его подруга заметно поплыла. Не на одну меня умеет произвести впечатление. Сестра? Да ты затейник, братец, можешь, если что, крыть своим голосом женские батальоны.
– Добро пожаловать, Леля.
Хватает народу. Человек двадцать пять. Производят трезвое впечатление. Никто не трахается, как дикие, на балконе. Не выясняет, кто круче, упершись лоб в лоб или член в член. Дорогое вино. Изящно-невкусная еда на зубочистках. Слабенькие сигареты без кудрявых примесей. Интеллигентная публика. Разговоры. Кто?
– Привет, Ванька! – громогласно объявил парень в очках. Протянул ладонь.
– Привет, Ленька! – Иван щедро ответил на рукопожатие. – Знакомься, моя кума Леля.
– Кума? Это как?
Очкарик обошел меня по кругу. Едва дотягивал мне до подбородка. Мой ровесник или близко. Худой, коренастый. Есть в нем что-то крестьянское, упрямое. Простое до спазмов в желудке. И наивное до того же самого. Я не люблю такое добровольно. Надо работать.
– Да какая разница? – тепло поинтересовалась я. Причесала влажные от снега кудри пальцами. – Я курить хочу зверски. Можно?
– Тебе можно все. Ничего, что я тыкаю? – Леня с веселой осторожностью заглядывал мне в лицо. Карие глаза распахнуты навстречу. Наивно до рвоты. Или он решил, что мир сошел с резьбы и такие девушки, как я, дают таким парням, как он, сходу и без надежной причины?
– Знаете, Леня, сегодня крайне актуальна тема выпивки на «ты», вы как? – я прикалывалась неприкрыто. Приземлила себя на стойку между бутербродами. Закрутила ноги в два оборота. Царапала откровенно железной набойкой каблука зеркальную полировку высокой тумбы. Край юбки что-то открывал любителям. Я не обращала внимания.
Иван сел плотно в кресло рядом. Как в зрительный зал. Ладно.
– Я готов, – протянул мне фужер недомерок Леня. Смотрел с неприкрытым любопытством. Как на явление природы. Умник.
– Леня, слушайте сюда, я не пью этой ерунды. Поэтому, – я отобрала у него тару для красного вина. – вы сейчас находите что-нибудь не ниже сорока градусов. Льете в стаканы и возвращаетесь. Жду.
Старая традиция заставила боем часов всех присутствующий заправить шипучку в узкие фужеры. Я решила веселиться. Затолкала неловкость на самое дно. Расстегнула неспешно блузку до нижнего края кружева лифчика. Камешек подвески в низком вырезе поймал свет желтой лампы. Подмигнул окружающим. Я очевидно нарушала правила здешнего собрания своей позой. Торчала среди бутербродов рискованным предметом сервировки. Никто не издал ни звука. Рассматривали исподтишка. Приличные люди. Выжидают, куда повернет.
Заиграла приятная музыка. Появились танцующие пары. Из полумрака холла вышел красивый мулат. Два метра. Мечта в узких джинсовых штанах. Белая майка тянет торс и плечи.
– Я Лео. Ты танцуешь? –сказал он с очаровательным акцентом. Встал рядом. Белозубая улыбка. Мята, мускус, что-то еще. Во рту скопилась слюна. Бог. Тупо сегодняшний небожитель.
– Привет, – возник моментом Иван. Всунул руку между нами. Я сглотнула.
– О, извини. Я только хотел… – шоколадный парень сдался сразу. Я так и не узнала, чего он хотел. Осветил фонарем зубов напоследок и исчез.
– Не отвлекайся, – велел мне русский парень и вернулся в свое кресло. Наблюдатель.
Пришел Леня. Бутылку граппы притащил. Я отвинтила крышку и хлебнула с горла без затей. Он честно сделал глоток теплого итальянского пойла. Сморщился. Я поцеловала его в губы. Горькие и жесткие. Ничего, малыш, сейчас пройдет. Высасывала язык. Всунула колено между ног. Прижала все в нужном месте. Как полагается.
– Пошли, – шепнула в шею. Хотела покончить с этим поскорей.
Парень глянул на меня неуместно-трезво, но сопротивляться, ясное дело, не стал.
Он был очень нежный. Ласковый и скучный, как все девственники. Нифига не умел. Синяков мне наставил на плечах наверняка своими пальцами. И в остальном. Судорожно, слюняво и быстро. Ладно, что презервативы у меня всегда с собой. Я сделала все сама. Ахи, вздохи, стоны, милые словечки на ушко. Величайший оргазм вместе и навсегда. Уплочено, как любит говорить моя соседка баба Зина. Резиновую Зину купили в магазине, резиновую Зину в корзинке принесли… я засыпала. Нельзя.
Я встала с колючего дивана. Где мое белье? Надо бы подсветить. Я нашарила в кармане жакета телефон. Тут свет и загорелся.
– Остаться до утра не хочешь? – спросил Леня. Щурился близоруко на яркую лампу. Старался разглядеть меня.
– Нет, – сразу отказалась я. Опомнилась. – Прости, но я не могу. Мне на работу завтра к девяти. Отчет шефу надо сдавать, а у меня еще конь не валялся.
Я нежно щебетала, собирая одежду по комнате. Мебель красного дерева. Тяжелый синий шелк на окнах. Сколько книг. Библиотека?
– Шлюхи отчитываются в девять утра? – насмешка партнера заморозила меня в розовых трусах на одной ноге. Я обернулась к хаму.
– Ты ебанулся, Ленчик, что ли? – я нарочно сказала это слово. чтоб в себя пришел. Натянула медленно трусы прямо в его глаза. Бюстгальтер. – Че за фигня?
Он не выглядел наглым. Наоборот. Леня смотрел на меня с надеждой. Ошибиться мечтал.
– Иди сюда и помоги мне, – велела и быстро повернулась к парню спиной.
Сука ты, братец Ванечка! Мог бы предупредить, что клиент до неприличия догадлив! Сохранить тайну его авторства выходило гораздо сложнее, чем лишить девственности моего визави.
Леня совершенно ледяными пальцами пытался застегнуть замок бюстгальтера на моей спине. Тренировался. Получалось плохо. Я молчала сурово. Взяла паузу. Пусть не выдержит первым.
– Ты обиделась?
Молчу.
– Как тебя зовут?
Ноль.
– Номер телефона дашь?
Мимо.
Я отстранилась от начинающего мастера застежек. Ни слова не скажу. Баста. Я обиделась. Сам виноват.
Не спеша оделась и вышла за дверь.
– Давай поговорим, подожди, – полетело в мою непреклонную спину.
Публика еще не думала расходиться. Я справилась с рабочим заданием за тридцать минут. Вместе с разговорами.
Иван мирно беседовал с двумя, даже издалека умными, молодыми людьми. Очки, костюмы, бороды и все в таком роде. Надежда нации.
– Отдай мне ключи от машины, – негромко попросила, подобравшись к его широкой спине сзади.
Вот они. Оттопыривают левый карман его куртки. Сунула руку без затей. Иван тут же поймал ее. Клещи. Собеседники уставились на меня выжидающе.
Как они мне все надоели! Меня мутило. От их политесов и сложных выводов. Переглядываний и оценок. Подстав и угадываний. Доставания левой рукой правого уха. Запретов на курение и езду в пьяном виде. Во рту стоял неприятный привкус чужой кожи. Я хотела домой. Я устала, как горняк в забое.
– Выпьешь? – как ни в чем ни бывало спросил братец Ваня. Мою руку в своем кармане держал крепко.
– Отпусти. Я хочу домой. Отстань от меня! – я едва держала себя в рамках. Закусила губу. Слезы. Три минуты до истерики. Его приятели сделали вид, что они не здесь.
– Ладно, – ответил Иван.
Минус восемь. Мой джимни недовольно урчал двигателем, гоняя масло. Я курила возле пассажирской двери. Иван резко надавил на газ, подгоняя меня ревом в спящие окна соседних домов. Что он себе позволяет выделывать с моей собственностью! Краев не видит совсем! Зачем я повелась на его деньги сначала днем, а потом вечером? Зачем! Все. Я не выдержала. Втыкая каблуки в снег, обошла капот.
– Убирайся из моей машины! – заорала я, распахивая водительскую дверь. – Иди в жопу!
– Заканчивай курить. Поехали, – ответил он мне спокойно совершенно. – В этом состоянии я тебя за руль не пущу. Если станешь брыкаться, то я тебя свяжу.
– Да кто ты такой! – сорвалась я, как больная ведьма, метила розовыми ногтями в его гадкую рожу.
Он поймал оба мои запястья одной рукой. Вылез из-за руля. Без особого напряга протащил назад. Сдернул модный тонкий шарф со своей шеи. Обмотал мои руки. Кинул резко всю на заднее сиденье. И мгновенно привязал щиколотки к запястьям. Швырнул дверь на место. Я ругалась, как торговка. Все эпитеты вспомнила. Даже те, что не знала вовсе.
Мужчина молчал. Гнал машину вперед.
– Мне больно! – дергалась я в идиотской позе. Обзывалась последними словами. Ничего не прилетело в ответ. Он только раз глянул в зеркало заднего вида и все.
Приехали. Я изрядно выдохлась за эти полчаса. Затаилась. Оскорбление расползлось внутри черной ненавистью. Никто и никогда не позволял себе так обращаться со мной.
– Так, – сказал он, не оборачиваясь, –я обещал тебя связать? Я сделал. Я тебя сейчас развяжу. Малейшая глупость, вроде драки или грязного мата, и я тебя выпорю. Ремнем по голой попе. Я предупредил. Можешь проверить, если не веришь. Обещаю, на задницу ты не сядешь минимум три дня. Все поняла?
Я даже не пыхтела в ответ. Воздух кончился. Знала одно. Я дотянусь. Я располосую его морду к любой матери. Я доползу домой при любом раскладе. Вытащу из подпола заветную беретту. Я застрелю его. И пусть меня посадят, да хоть повесят. Мне плевать.
Вдруг увидела его глаза в зеркале. Он смотрел внимательно. Сколько раз за эти сутки он смотрел так на меня? Что разглядеть старался? Ненавижу.
Мужчина вышел из машины. По улице шла соседка баба Зина. Из круглосуточного магаза на перекрестке хлеб несла домой и молоко. Ее старенькая собачка Руфа степенно брела по обочине и хрипло тяфкала на падающий снег. Мой мучитель остановил пожилую женщину и что-то ей сказал. Она закивала. Он рассмеялся слышно. Поднял воротник пальто и ушел вдоль домов. Без оглядки.
ГЛАВА 5. Дом
Я встала в пять часов утра. Как зомби. Не лучше. Я легла в два. Принесла себя посторонним телом в ванную. Контрастный душ. Глаза открылись. Обнаружилось, что шампунь мой закончился. Со странным мрачным удовлетворением вымыла голову гелем для душа. Ни маски для волос, ни бальзама. Скончалось все. У меня кудрявые, сухие волосы. Завьются в кольца, как у барана. Плевать. Натянула серые штаны и такую же майку. Пошла на кухню. Кофе.
Шипенье кипятка сквозь молотые зерна. Запах черный, жесткий, утренний. За низкими окнами ночь и снег. Мороз. Ветки старого шиповника стучат невидимыми красными ягодами в перекрестье рам, бросают синие тени. Я приоткрыла мелкую форточку. Сунула сигарету в рот. Надо прийти в себя.
Дешевый, пережженный в ноль кофе помог. Кислая горечь расшиперила веки. Отлично! Табачный дым полетел, завиваясь в форточку, на улицу. На свободу. Я включила пару конфорок на плите. Сушила в синем тепле пламени газа волосы. Вытащила на широкий деревянный стол бумаги вчерашней работы. Мне нравилось делать все здесь. В теплой кухне цокольного этажа.
Этот старый дом достался мне как бы случайно. Я не выросла здесь. Мансарда, полтора этажа в камне и сад. С чего бы вдруг? Я жила нормальным ребенком пятиэтажных хрущевок. Прямоугольники дворов советского наследства. Дешевое жилье вселенской уравниловки. Я и мечтать не думала о таком. Крошечный внезапный оазис. Две улицы частных домов в самом сердце Города. Возраст построек от ста лет. Провидение как-то напряглось и спасло этот мир от кошмара Великой войны. Скорченная по-старушечьи яблоня перед въездом в гараж помнила еще сверкающий, в хроме деталей, черный опель доктора медицины Фихтенгольца. Наверняка. Его праправнучка продала мне родовое гнездо за бесценок. Мы курили вместе анашу в одиннадцатом классе и занимались всякой ерундой. Потом она собралась в Лозанну. Папа с мамой подыскали ей нормального парня в пару из ближнеславянской элиты. Я срочно загнала родительскую двушку на пятом этаже. Сумма вышла смешная в этом раскладе. Моя подруга плевала на рубли далеко и искренне, но не раздавать же даром наследство. Договорились.
– Я искренне рад, Ольга, что именно вам достался наш старый дом, – сообщил мне ее папенька внезапным ночным звонком из швейцарского рая. – Мне думается, что вы в состоянии оценить и сохранить традиции старой жизни и школы. Передайте, пожалуйста, мой поклон вашему отцу.
Я промямлила тогда что-то спросонья. И поклон обещала передать. Своему папе. Последнему ученику старика Фихтенгольца. Привет доктору всемирно заслуженной школы медицины катастроф от владельца крупной фармацевтической фирмы. Бады и квазимедицинское вранье в ассортименте. Каждому – дас зайне. Сори.
Я открыла ноутбук. Принялась править старые планы. Отделывала файлы на совесть. Так, чтобы никто не мог придраться даже к миллиметру. Чтобы не возникло ни грамма претензий. Ничего, вплоть до крайней буквы в штампе. Когда заказчик приедет к шефу уточнять нюансы в дизайне, вопросов к моим планам не возникнет никогда. Я умею делать свою работу.
Скрип половиц. В нулевом этаже дома три помещения ровно. Кухня-столовая. Санузел-бойлер и кладовка. Запах она хранила удивительный. Яблоки из сада, вековечный аромат пирогов, корица, имбирь, мускатный орех. Застрявшая прочно в дереве стенных панелей благополучная жизнь большой семьи. Там, в бывшей кладовой дома жил Марек.
– Вот это да! Форс-мажор? Ты встала ни свет, ни заря. Я слышал, как ты ругалась последними словами в два часа ночи. Я не вышел. Ты же сама запретила выходить, если не орешь меня по имени. Я подумал, послушал, вроде не убивают. Было-то че?
– Ничего. Не мешай мне. Иди вон, – я не оглянулась. Кофе закончился. Я глотнула воздух в пустой икеевской чашке.
Рука в зеленой толстовке вынула стекло из-под моего локтя. Короткий всплеск воды в эмаль раковины. Шипение кипятка в кофемашине. Я сделала две правки. Кофе разлил новый аромат по низкому помещению. Не черная дешевая жесть, чем я вштыривала себя час назад. Мягкая улыбка профиля Милна на золоте упаковки обещала мне европейскую стабильность наступившего рабочего дня. Я закончила.
– Горячий бутер? – спросил Марек, уже захлопывая дверцу микроволновки.
Я кивнула, не глядя. Штудировала отчет. Проверяла возможные засады. Терпеть не могу. Когда меня хлопают по щекам нелепыми торопливыми ошибками. Если где я понимаю слово «идеально», то только здесь. В работе.
– Как новый босс? – Марек явно пытался привлечь к себе внимание. А заодно расслабить от излишнего напряга готовности. Последнее очевидно не в моем стиле.
– Не знаю, поглядим, – философски рассудила я. Выдохнула. Молодец, пацан! Выучил меня абсолютно. Я усмехнулась. Закрыла крышку компа. Села вольготно на высоком табурете.
– Про ночной мат не расскажешь? – мы впервые встретились взглядами.
– Не-а. Дела старые. Не о чем говорить, – горячий сыр тянулся от моих зубов до тарелки.
– Ок, но баба Зина не отвяжется. Интересно ей старенькой, зачем он тебя связал, а потом смылся, – Марек знал все. Чистым пальцем порвал сырную нитку между моим ртом и хлебом.
– Идите вы все в известное место! Ты, баба Зина, придурок Ваня. Мне на работу пора, – я залпом допила кофе и помчалась на второй этаж. Одеваться.
– Ваня. Красивое имя, – донеслось мне в спину.
Дом был великоват для меня одной. Я с усилием наскребала неприятную ежемесячную сумму на его зимнее содержание. Марек, оккупировавший кладовку, в счет не шел. Чем он занимался и как зарабатывал те жалкие клуксы, что изредка болтались в его карманах, я не знала. Мне это зачем? Я спала на диване в столовой. Верхний этаж и мансарда топились еле-еле. Лишь бы не разморозились древние чугунные радиаторы. Стуча зубами, я выбрала одежду в шкафу и понеслась вниз. Там жизнь.
– Платье в горошек? Это правильно, – заметил Марек, оглядев меня. Протянул недопитый кофе.
Мы курили в нетопленной застекленной веранде. Облезлые доски пола. Добрый бук. Изрядно попользованная консоль рахитичными ногами подпирала простенок. Два венских стула. Вид из наборных мелкими стеклами рам на три стороны. Наш дом – угловой в этом странно-забытом пятне городской архитектуры. Оттого и участок самый большой. Двадцатиэтажки глядят в древний дощатый сортир. Цена земли в нашем саду шкалила несусветно.