Моя другая половина
- -
- 100%
- +
– Чао, Ольга!
Я обернулась. Пьетро. Я не запомнила его фамилию. Мы познакомились прошлой осенью в Столице. Ничего такого. Я была там с другим человеком и совсем по другому поводу. Случайно разговорились в мире дорогущего итальянского шмотья. Прикалывались тогда очень весело.
– Привет, Пьетро! Как дела? – я подхватила свою тарелку, набитую едой и сделала шаг навстречу итальянцу. Я не знаю языка, но он весьма бойко говорит на моем.
– Редко можно увидеть такой здоровый аппетит! – смеялся он открыто на разные куски в моей тарелке, – Обычно девушки строго охраняют фигуру.
– Я не боюсь. Трехразовое питание – мое все! – я откусила от жирного чизкейка.
– Три раза в сутки? – Пьетро протянул мне салфетку. Глядел на блестящие масляные губы и радовался.
– Понедельник, среда, пятница, – я подставила ему лицо.
Он застыл на секунду. Переводил или переваривал? Аккуратно промокнул мои губы. Невесомо.
– Я понял! Три раза в неделю! Я надеюсь, это шутка? – он глядел в глаза внимательно.
– В каждой шутке есть доля шутки, – я рассмеялась. Поставила тарелку на стол. Забрала салфетку из его рук и выбросила в корзину под стол.
– Ментальный юмор – это не просто, – признался итальянец. Смотрел с улыбкой, как я выбираю алкоголь среди разномастных рюмок-бокалов на широком щедром столе. Интересно ему было.
– Водка? – я нашла то, что искала. Успела перетянуть пару корзинок с красной икрой на свою территорию.
– Прости. Я не люблю вашу водку, – развел руками Пьетро. Улыбался хорошо.
Тридцать пять. Или рядом, как почти всем здесь. Успешный, как большинство собравшихся. Веселый, как немногие умеют. Карие глаза, выгоревшие на солнце или под рукой стилиста, пряди волнистых волос. Открытый взгляд. Я его не боялась.
– За здоровье! – я ткнула стеклом стопки в широкий его бокал с красным вином.
– Салют! – рассмеялся в бессчетный раз мой приятель. – Я могу спросить?
Я кивнула, жуя песочное тесто пополам с икрой. Мне нравится этот вкус.
– Мадам Кирсанова предложила мне на эти выходные человека для сопровождения. Возможно так сделать, чтобы это была ты? У меня дела в Городе… – Пьетро замялся и глянул на меня, ища поддержки.
– Да. Я с удовольствием покажу тебе Город и буду твоим водителем, – я вытерла простецки губы ладонью.
– Я очень рад! Но… – он снова замялся. Какие-то соображения не давали ему расслабиться.
– Дружба, Пьетро, – это самое лучшее, что может случиться между людьми, – я улыбнулась в его слегка растерянное лицо. – До завтра!
Я протирала грязные стекла джимни. Сбежала. Двигатель работал неровно. Рука ныла. Кира набралась. Желала откровений. Боже сохрани меня на утро! Я уже попадалась. Поэтому свинтила тихонько, пока шумел фуршет. Соседняя машина удачно прикрывала меня своей тушей от фонарей входа в Галерею. Эскалейд.
– Ты купила эту дрянь? – мужской голос.
– Ты ничего не понимаешь. Это искусство, – женщина смеялась.
– Жопа это, а не искусство, – мужской голос пошел в нижний оттяг, и я его узнала.
– Не знаю, пусть будет, – приговорил голос женский. Ойкнул. – Я сумку забыла. Жди здесь. Я сейчас вернусь.
Я видела, как знаменитая Лариса Васильевна провела узкой ладошкой по безупречному заду в синем костюме. Потом по широким плечам в пиджаке и увеялась обратно.
Почуяв запах моей сигареты, мужчина обернулся.
– Это ты? – он почему-то обрадовался.
Пошел ко мне. Распахнутое серое пальто в елочку. Строгий костюм идет ему абсолютно. Братец Ванечка.
– Я весь вечер ловил твой взгляд, Леля. Ты уворачивалась виртуозно. Как поживаешь?
Я вообще не видела его. И мне не нравилось стоять рядом. Тревожно. Спрятала обе руки в карманы короткой куртки. Говорить не хотела.
– Я остался тебе должен, прости. Был в командировке. Как мне перевести тебе деньги? – он стоял слишком близко в тени парковки. Улыбался довольно.
– Зачем ты видос со своей камеры слил моему начальнику? – спросила я о главном. Отступила от его фигуры вплотную к двери своей машины.
– А! это! – он заржал. – Да хотел приземлить тебя малек. Чтобы не увлекалась блядством в рабочее время. Потаскуха из тебя та еще!
Смех плескался в светлых глазах, изгибал красивый рот. Даже ноздри ровного носа дрожали чутко. Мужчина рассматривал мою реакцию и радовался. Я закусила губу. Если разрыдаюсь сейчас перед ним, то убью себя сама. Заживо сгорю от унижения.
– Ладно, Ванек. Я пришлю эту х..ню твоей Ларисе Васильевне. Пусть тоже приземлится! – я собрала пляшущие губы в замок и отвернулась к своей машине.
– Это вряд ли, – он наклонился близко к моему уху. Щекотал кожу дыханием. – У меня к тебе старый вопрос: ты минет делаешь?
– Нет! – рыкнула я, не оглядываясь. Села в машину и хлопнула дверью.
– Хороший ответ! Мне нравится! – его обидный смех проводил мой вылетающий с парковки автомобиль.
ГЛАВА 9. Итальянец
Я всегда тщательно следила, чтобы обе половины моей жизни не пересекались. Никак и никогда. Просто пунктик имела на это дело еще со школьной поры. Как сказал Президент: мухи отдельно, котлеты отдельно. Здесь я трахаюсь за деньги, там строю отношения и тому подобную фигню, которая принята в нормальном обществе. Где живут дорогие мне люди. Чьим покоем и мнением я дорожу. Придурок Ваня возник неожиданным сквозным персонажем. Следовало его ликвидировать. Как? Не могла пока придумать. Сколько раз назвала себя дурой за тот тупой перепихон на его кухне, не сосчитать. Раз-два-три, и я огребла воз проблем. Но жизнь длинная, земля круглая. Что-нибудь да подкинет судьба. И я затолкаю ему смех обратно в глотку.
Я привела тело квориса по указанному адресу. Громоздкая машина плохо вписывалась в туннели проходных арок. Проползала в иных местах в спичечный коробок от старых стен. Центр Города. Центрее некуда.
– Я все ждал, когда зацепишь крылом. Ты молодец! – улыбался Пьетро на заднем сиденье.
– Кто на что учился, – посмеялась я в ответ, припомнив присказку знакомого таксиста.
Мужчина успел выйти первым и распахнул передо мной дверь.
– Выглядишь потрясающе! – сообщил он мне, помогая ненужно выбраться из-за руля. Глядел весело и слегка снисходительно.
Я бы не догадалась так одеться ни в жизнь. Это Марек с утра подсунул мне свои черные брюки-галифе. Выковырял из шкафа косуху на меху, я забыла, что есть у меня такая. Белый свитер с высоким воротом и высокие сапоги. Смесь авиатора с кавалеристом. Кепка-восьмиклинка определила меня в шоферы. От черных очков-консервов я отказалась. Лучшее – враг хорошего.
– Спасибо, – ответила итальянцу.
Смотрела вверх. Застекленный скат крыши белел многими фанерными заплатами. Очередная мастерская художника. Третья распродажа за сегодня. Наследники делают судорожные попытки выжить. Продают все подряд, желая сохранить квартиру и достоинство, чтобы существовать дальше, бездельничая и ноя.
– Я приехал сюда из чистой благотворительности, – говорил негромко Пьетро, ведя меня под локоть к подъезду, – из коллекции все стоящее вынесли лет десять назад. Местное творчество меня не интересует. Я сделаю унылый вид, а ты выбери что-нибудь на свой вкус. Двадцать минут мучений и поедем обедать.
Я кивнула.
Я люблю, как пахнет в таких местах. Масло, скипидар, старое дерево, бумага, пыль, ржавчина. Не важно. Здесь пахнет временем. Здесь видно, что оно идет. Старый красный телефонный аппарат. Звонит. Сердитая дама в черной юбке и кофте с вытянутыми карманами отвечает резкие слова в трубку на спиральном шнуре. Толстый парень перебирает подрамники у стены. Что ищет в старых эскизах? Еще несколько мужчин бродят по мастерской, заглядывая в углы и рассматривая все подряд.
– Ты кто? – резкий голос и стрекот мотора заставил меня обернуться.
Коротко стриженная белая голова. Волевое лицо в резковатых морщинах. Ясный взгляд темных глаз. Старая женщины глядела на меня строго. Электрическое инвалидное кресло затормозило в секунде от моих коленей. Папироса синеватым дымком тянула запах хорошего табака вверх. Мундштук чудом держался в измученной артритом женской руке. Яркий плед в индейских мотивах закрыл обувь на подножке.
– Ольга, – я чуть присела в книксене.
– Смотри какая, – старая дама оглянулась, ища. Через секунду за ручки кресла взялась ее подруга. Или родственница. Откуда мне знать. Серое трикотажное платье, туфли на каблуке. Обхватом талии она могла бы поспорить со мной. Бледное лицо в обрамлении темных гладких волос показалось смутно знакомым.
– Посмотри, Вера, какая девушка. Точно в стиле твоего отца. Он обожал таких. Писать, разумеется, ну и все остальное обязательно. Можно попросить тебя обернуться кругом, девочка? Ты не обиделась? Мне восемьдесят без пяти минут. Думаю, что могу тыкать уже всему свету, – хозяйка дома улыбнулась. С осторожностью, опасаясь все же моей реакции.
– Пожалуйста, – я отошла на два шага и сделала оборот на носках.
– Спасибо. Анна Владиленовна, – она протянула мне руку. Сунула папиросу в рот.
Я осторожно пожала.
– Вера Павловна, – представилась женщина за креслом.
Я снова назвала свое имя.
– Ты пришла посмотреть? Нравится что-нибудь? – старая дама вглядывалась снизу в мое лицо с веселым любопытством. Гадала про себя, каким ветром занесло чужую девочку в ее дом.
– Я ничего не понимаю в живописи, – легко призналась я. Тяжеловесный формат соцреализма не трогал меня никак. Но интересно. – А где же женские портреты?
– Проданы давно, – махнула сухой ладошкой Анна Владиленовна. Взрослая женщина за ее спиной следила внимательно за разговором. – Но кое-что могу показать, если интересно.
Не дожидаясь ответа, кресло покатилось к дверям.
В приватных покоях стоял сумрак и запах лекарств. Пробивался аромат сандала и чайной розы. Широкий коридор светил пустотой, полностью очищенный от мебели для свободы передвижения. В боковой нише бархатные полукресла подпирали пирамидой потолок. Четыре метра с лишним.
– Вот.
Незаметная дверь открылась сухим электрическим щелчком. Неяркий экономный свет. Кладовка. Анна Владиленовна тростью отодвинула в сторону чехлы с одеждой. На стене висела картина. Метр на метр. Где-то так.
– Как Даная у Климта, – брякнула я вслух, не подумав.
– Да. Павел не скрывал никогда, что увел у старого развратника позу и этот оттенок охры, – смех хозяйки перешел в кашель.
– Дождя нет. Девушка спит, – сказала я. Стекло отражало лампу на потолке. Неважно видно.
– Ну я бы не сказала, что она спит, – прокашлявшись, заявила дама. – Подойди поближе.
Барышня не спала. Открытый эротизм за гранью пристойного. Влажная откровенность доступного всем зрителям интима. Словно партнер вынул себя и завис на руках сверху, наблюдая. Или сел в кресло рядом, чтобы разглядеть досконально, как она корчится в сладкой муке. Расслабленные губы, красные, воспаленные соски. Подбородок дрожит. Скачут зрачки под веками. Какое-то страдание в опущенном уголке ее приоткрытого стоном рта. Короткое, почти незаметное касание кистью под нижним веком. Слеза? Словно что-то, какая-то внешняя мысль не дает расслабиться до конца. Гнетет. И нет руки, чтобы уцепиться, обрести защиту. Только секс. Только оргазм. Нет любви. Я провела пальцем по щеке несчастной. Пыль. Этот шедевр навещают редко.
– Как тебе это порно? – хриплый, старый голос за спиной.
– Очень красиво и очень грустно, – я не удержалась. Коснулась пальцем стекла на прощанье.
– Грустно? – хозяйка погасила свет в кладовке.
– Мне так показалось, – я не хотела откровенничать. Зря выступила. – Как она называется?
– Ответь почему тебе грустно, а я скажу название, – по-детски упрямо заявила старая женщина.
– Мама, девушка спросила из вежливости, – в первый раз открыла рот Вера Павловна.
Мы стояли в темном коридоре. Ждали, когда можно будет вернуться назад в мастерскую. Но Анна Владиленовна не спешила заводить свою волшебную коляску.
– Я всегда терпеть не могла эту жуткую гадость. Павел держал ее в мастерской в шкафу. Показывал друзьям-приятелям, считал чуть ли не лучшей своей работой. Когда его не стало, я думала, что продам ее первой. И не смогла. Спрятала за шубы в гардеробной, чтобы не наткнуться случайно. Так почему грустно?
– Девушка плачет. Понимает, что он трахает ее только для того, чтобы увидеть и написать оргазм. Он не любит ее. Она не любит его. Только секс. По сути, это довольно жесткая вещь. Но именно печаль не дает провалиться картине в, как вы выражаетесь, порно. Спасает от вульгарности, создает необходимую дистанцию между зрителем и полотном. Позволяет испытать широкую гамму эмоций: от вожделения до сочувствия. Возможно, я все это придумала. Простите, – я засмеялась. Заставила себя. Как же хорошо, что в коридоре темно. Картина произвела на меня впечатление.
– Ого! Вот это ты наворотила, девочка. Прямо как барышник-консультант, – мотор коляски загудел. Мы направились к свету за дверями. – Может быть, зайдешь в следующую субботу? Я привезу кое-какие вещи с дачи. Попробуешь продать, я плачу пристойный процент. С такими лихими байками у тебя должно получиться.
Старуха смеялась. Искренне и необидно.
– Подумай, девочка. Я не шучу. Приходи.
– Как же все-таки называется полотно? – мне нравилось шагать рядом с ее гудящим экипажем. Что-то во всем этом было. Я сделала попытку. – Оргазм?
– Нет. Не угадала, – она прищурилась на яркий свет мастерской.
Пьетро стоял у выхода и махал мне рукой. Я махнула в ответ.
– Кто тебе этот итальяшка? – тут же среагировала Анна Владиленовна.
– Мама, ты ведешь себя бестактно, – пыталась увещевать ее дочь. Разглядывала улыбчивого моего парня внимательно.
– Я работаю у него шофером, – посмеялась я. И зря.
– Из кирсановского гаража? – старая дама резала подметки на лету.
Я сделала непонимающее лицо.
– Картина называется «Ольга», – голос Веры Павловны прозвучал неожиданно четко в гуле разговоров. – До свидания.
– Я хочу спросить, можно? – Пьетро смотрел, как я ем.
Я проглотила ложку грибного супа и кивнула.
– У тебя есть друг? – он вытер губы салфеткой. Ел мало, слишком мало для мужчины. На диете?
– Конечно, – я улыбнулась. Сделала вид, что не понимаю, о чем он. Я и в самом деле пока не видела к чему ведет насмешливый итальянец. Пусть расскажет.
– Я имею ввиду отношения. У тебя есть парень?
Я аккуратно собрала остатки пюре из шампиньонов в глубокой миске. Отправила в рот. Не спешила с ответом.
– У меня была интересная встреча недавно. Я пока не знаю, что про это думать, – я отодвинулась от стола, позволяя официанту заменить тарелку. – Зачем тебе про это знать?
Я знала. Зачем. Оценила деликатность заморского ухажёра. Интересуется перспективами на ночь. Мечтает, чтобы все между нами выглядело добровольно и мило. Ну что ж, действительно мило.
– Я уже пользовался услугами агентства мадам Киры. Другие девушки охотно давали мне понять, что секс входит в обслуживание и чуть ли не предел их мечтаний. Но ты не такая. Я не хотел бы навязываться и разрушать твою личную жизнь, – позиция моего сегодняшнего парня скребла вилкой о тарелку до неприличия доходчиво. Улыбалась голубым средиземноморским взглядом.
– А у тебя есть личная жизнь? Там, за морями? Как зовет тебя мама, когда разговаривает по телефону? – я принялась за шницель в сухарях. Наплевала на вопросы.
– На какой вопрос тебе ответить? – улыбнулся итальянец. Тоже не дурак плевать на неприятные разговоры.
– На последний, – я взяла пальцами кусочек картошки фри. Макнула его в плошку с острым сладким соусом. Съела и облизала губы.
Пьетро налил мне холодной воды.
– Мама называет меня Пепе, – он сделал ударение на первом слоге. – Она звонит мне каждое утро. Всегда.
– Я хотела бы услышать ее голос, – я выпила воду залпом, как родную водку.
Мы долго целовались в прихожей его люкса на двадцать третьем этаже. Выпутывали руки из рукавов пальто и курток. Потом целовались в душе. Я видела в зеркальной стене, как ходят мышцы на его спине и бедрах. Потом в кровати, застеленной сине-лиловыми простынями. Я понимала что, если он сейчас не перейдет к делу, то я засну. И я заснула.
Теплые губы на губах. Пошли вниз. Шея. Один сосок, другой. За большим окном светлеет небо.
– Я все проспала, – засмеялась я тихонько. Раздвинула ноги под нажимом его горячих пальцев.
– Все только начинается, – он поднял лицо от моего живота. Улыбнулся. – Расслабься.
– Да, Пепе, – я погладила пряди волос на его голове. Мягкие.
Мужчина глянул остро в лицо и повел языком к центру меня.
Он умел это нежное дело. Довел чуть не до истерики. Нажал на все нужные точки быстрыми пальцами и волшебным языком. Я тонко пискнула:
– И-и-и! – накатала защиту и залезла сверху. Член его не поражал размерами, но итальянский парень знал, как им пользоваться. Сжав плотно мои бедра сильными руками, опрокинул на спину, стал посылать себя в меня под рискованным углом. Я пыталась раздвинуть колени на инстинкте, что бы ему удобнее было. Но Пьетро не позволял. Держал меня крепко. Горячая волна поднялась из глубин малого таза и устремилась туда, где он достал меня. Без вариантов. А-ах! Я забилась в мгновенном ужасе. А-ах! Растеклась и раскрылась, откровенно и сладко, как барышня на давешнем полотне. Он отпустил мои бедра. Я отвалилась на простыни между его раздвинутых ног. Итальянец сразу сел. Сжал болезненно губы. Угол разворота его члена сделался критическим. Он осторожно[A1] выпутался из-под меня и лег сверху старой доброй классикой.
– Ты как, девочка моя? – он слизывал широким языком соленые капли с моего лица. – Все хорошо?
Я не хотела отвечать. Я не люблю болтать в такие моменты. Дотянулась до влажных губ. Нашла язык, высасывала с удовольствием. Мужчина двигался внутри своим ритмом. Приняла благодарную долгую судорогу его оргазма.
Мелодия звонка насмешила знакомой ма-марией. Рики и Повери. Итальянская речь зажурчала сыновним долгом. Мама, мама! Бамбино Пепе, бимбо! Я ушла в ванную.
– Где можно у тебя курить? – спросила я, выходя в белом гостиничном халате.
Пьетро сделал круговой жест рукой, вроде того, каким общаются вояки в кино. Мол, везде. Кивнул мне с немой улыбкой. Мама требовала отчета в здешних делах. Я крутанула колесико зажигалки и ушла к стеклянной стене. Вытяжка загудела автоматом, ловя дым моей сигареты.
Мелкий, влажный снег метался в порывах ветра. Двадцать третий этаж. Парковку забелило внизу основательно. Крыши автомобилей, лужи, человеческие следы. Все пропало в сыром вращеньи. До весны осталось чуть. Снег бился в толстое стекло стены и растекался каплями. Погода застыла на нулевой грани межсезонья. Как повезет.
Айфон светил непринятыми звонками сквозь кружево моего белья на полу. Звук заперт на ноль еще вчера утром.
Три звонка от Лени. Я не знала, что ему сказать. Поколыхалась с минуту и выбросила. Два с работы. Пошли на…! да куда хотят. У меня выходной. Один от отца и один неизвестный. Все потом.
– Никуда не поедем сегодня. Погода плохая, не хочу, – проговорил мне в волосы на затылке Пьетро. – Пошли поспим. Снег идет так хорошо. Тихо.
Мы залезли назад в теплую кровать. Он снова целовал меня.
– Есть не будем, бимбо Пепе? – посмеялась я, отгоняя ребром ладони его губы с груди. Та манила его очевидно. Маменькин сынок.
– Я заказал стол в ресторане на пятом этаже, как-то он называется, забыл, – мой парень настойчиво прижимал себя снова. – Придет нужный, как говорят у вас, человек.
– Ты делишься девушками с нужными людьми? – я резко села. Знать хотела. В моем бизнесе такое не редкость.
– Нет, что ты! Что за плохая мысль? Ни с кем я тобой делиться не буду. Никогда! – он протянул руку, желая вернуть меня на место. Остановился.
– Скажи. Это часто бывает, когда тебя передают другому клиенту? Или заставляют спать сразу с двумя? Или для зрителей? – Пьетро заметно напрягся. Отодвинулся.
– Что за ужасы ты себе навоображал? – я рассмеялась громко. Чересчур. Мне не нравился поворот. Я хотела дотронуться до его лица. Он схватил мою руку и не позволил. – Все нормально. Ничего такого.
Он уперся заметно. Плечи стали тверже. Подбородок вышел вперед. Не хватало еще поссориться. Сидел голый в своих лиловых простынях. Глядел из-под светлой челки сердитым карим глазом. Ревность?
Так. Приласкать или обидеться? Время для правильного решения – секунда. Я вылезла из кровати и пошла к снежной взвеси за окном. Взяла айкос и закурила. Молчание в спину. Тишина. Гудение воздуховода. Пауза. Жду.
– Я не прав, прости. Меня это не касается, – он обнял меня сзади. Голую голым собой. Целовал сухими губами в шею.
– Знаешь, что показала мне вчера вдова художника? – следовало срочно переключить его мозги на нейтральную тему. Мужские руки бродили по мне все горячее.
– Что? – без интереса.
– Его знаменитое ню «После дождя».
– Да ну?! – о, как! Коллекционер победил любовника на раз. Итальянец развернул меня к себе. – Не может такого быть! Известно совершенно точно, что полотно давно осело в частных руках. Ты уверена?
– Я видела картину «После дождя» собственными глазами, – я глядела в его загоревшееся лицо честно.
Итальянец забыл ревновать. Схватил меня в охапку, потащил обратно в постель. Выковырял смартфон из-под подушки. Нашел изображение.
– Эта? – мутное фото крошечного разрешения из старого советского каталога.
– Да, – легко призналась я. Гроза миновала.
– Я бы ее купил, – мечтательно сообщил малыш Пепе моей груди. Вернулся к главному. Любит целоваться.
Я бы сама ее купила. Да, боюсь, такие расходы мне не по зубам. Мутный осадок полез в душу неприятной тревогой. Зря я рассказала. Но молчать меня никто не просил.
ГЛАВА 10. Отец
Мои родители развелись, когда мне было четырнадцать. Без скандалов, тихо, мирно. Интеллигентные люди. Мама полюбила другого. Уехала с ним в далекий порт Владивосток. Я осталась с папой. Учебный год был в разгаре, да и я этого хотела. Это ведь она его бросила, вышла замуж за чужого. Мой папа остался один. Я осталась с ним, чтобы уравнять счет судьбы. Два на два. Меньше, чем через год папа женился на своей коллеге по работе. На замечательной женщине по имени Калерия Петровна. Я знала ее с детства. По-моему, он всегда его любила и ждала. Вот и дождалась. Папа переехал к ней в большую профессорскую квартиру. Они очень хотели, чтобы я переехала вместе с ним. Оставить пятнадцатилетнюю девочку жить одной в двухкомнатной квартире, казалось им невозможным. Но я ловко прикидывалась паинькой и отличницей. И у меня уже был Витька. Счет судьбы снова сделался два-два. Потом я чуть подросла и разменяла два на двадцать два.
– Приезжай к нам сегодня вечером, Леля. Мы соскучились, не видели тебя с декабря, – мягко упрекал низкий хриплый голос. Калерия Петровна курит всю жизнь.
– Хорошо, я постараюсь. Очень-очень, – пропела я в трубку. А что? Отличная мысль! Покормить она умеет прекрасно. Я соскучилась тоже. Я люблю отца.
– Приезжай к семи, иначе утка по-пекински уплывет без тебя, – задохнулась в прокуренном смехе моя как бы мачеха.
– Вот, возьми, пожалуйста, – папа протянул мне узкий зеленоватый конверт.
Я наелась, как клоп. Держалась за живот, поглаживала его сыто и ласково. Калерия Петровна улыбалась мне через стол. Довольно, как хлебосольная хозяйка.
– Что это, папочка? – я не спешила брать презент. Лень с дивана вставать. Стол звал к себе разными вкусностями на красивых тарелках. Как же жалко, что нельзя налопаться впрок.
Отец пересел из любимого центрального кресла ко мне на диван.
– Это деньги. У меня вышел учебник в Массачусетском. Твоя часть, – он улыбался.
Интересно, он вспоминает маму, глядя на меня? Я никогда не рассматривала старые фотографии. Терпеть ненавижу. Запихала ящик с ними при переезде в холодный сарай с лопатами-граблями в углу сада. Наверняка я на нее похожа. На него я не походила совсем. Даже цветом глаз. Папа улыбался мне бледно-сине в свете низкого торшера. Сильно как он поседел.
– Зачем, папочка? Я нормально зарабатываю, – я спрятала голову у него на плече. Как хорошо. Можно начинать реветь от счастья. Мягкий свитер нес ко мне родной запах. Сладких духов. Никогда не знала их названия. Книг, исписанной бумаги. И почему-то далекого дыма. Его собственный мужской запах казался мне идеальным. Никто не пах так в целом свете.
– Послушай меня, мой самостоятельный ребенок, – отеческая ладонь легла мне на макушку. – Мы с Лерой честно поделили щедрый заморский гонорар на пять частей. По числу членов семьи. Все честно. Бери, не сомневайся.
Я сдалась. Открыла конверт. Зеленый Франклин глядел на меня равнодушно из пачки купюр. Ого!
– Так много! – поразилась я.
– Ты хотела решать что-то с машиной. Твой старичок джимни может отдать концы в любой момент. Ты ведь без коня не можешь, – папа улыбался.