Моя другая половина
- -
- 100%
- +
Калерия Петровна накрывала чайный стол.
Я поцеловала отца в обе мягкие щеки. Придется мне остаться на чай. И вытерпеть две неприятные темы. Мое образование и мое одиночество. Причем второе гораздо формальнее первого. Пристраиваться замуж для решения жизненных задач считалось в нашей семье неприличным с незапамятных времен. Отца просто беспокоил тот момент, что я живу в частном доме одна. Он, как всегдашний квартирный житель, считал это делом опасным. Вдруг нападет кто? Возьмет мою крепость штурмом. Ограбит? Или, не приведи господь, покусится на честь.
– Ты бы хоть собаку большую завела, – вздохнул он.
– Держать животное на цепи и в будке? – возмутились мы единогласно с Калерией.
– Девочки мои, должна же быть хоть какая-то безопасность, – поднял руки вверх мужчина, сдаваясь.
Я собрала тарелки и ушла в кухню. Калерия резала открытый пирог с брусникой. Я встала рядом, ожидая указаний.
– Леля, – она выпрямилась. Глядела на меня неприятно-заискивающе. Полотно ножа краснело ягодной кровью. – Я хочу тебя попросить…
Я отвернулась. Калерия Петровна редко о чем-то просила меня. Точнее, никогда.
– Бабушка Милентия скончалась. Ты помнишь, кто это?
Еще бы. Как можно забыть человека по имени Милентия? Я помнила. Покачала отрицательно головой.
– Это свекровь твоей мамы. Мальчики остались одни. Их отец устроил в интернат в Озерске. Давай съездим поглядим. Это ведь недалеко, – говорила негромко жена моего папы в мою молчащую спину. Нет.
– Мне некогда. Я работаю, – я уцепилась за блюдо с пирогом. Хотела сбежать в столовую.
Взрослая женщина удержала меня за локоть. Вернула пирог на стол. Я сделала три шага к окну. Вытащила сигареты. Не оборачивалась.
Отец разделил деньги на пять частей. Вот они, две части. Я подозревала этот расклад с самого начала.
– Я понимаю, Леля. Тебе тяжело. Мы не будем с ними знакомиться. Мы просто посмотрим, – уговаривала Калерия мою спину. Чиркнула спичкой. Открыла раму на проветривание. Мы курили в темноту за стеклом. – Он хочет что-нибудь сделать для мальчиков. Твой папа.
Она всегда делала все, как он хочет. Отец вытащил счастливый билет, женившись на ней. Добрая. Заботливая, абсолютно растворенная в муже. Кухарка, домашний секретарь, научный ассистент. Нянька. По большому счету, я тоже крепко выиграла, обнаружив родителя в столь надежных руках. Я была благодарна этой женщине до самых дальних закоулков своей мутной души. Но в детский дом не поеду. Нет.
– Надо, девочка, – произнесла она спокойно в зеркало ночи перед нами. Дым Герцеговины Флор из янтарного мундштука. Волевое лицо. Твердый характер. Ну-ну. – Твой отец хочет с ними познакомиться. Поэтому мы поедем заранее и проверим, что там и как. Чтобы я могла его приготовить. Надо.
Плевать она хотела, эта добрая женщина, на мои душевные колыхания. Лишь бы ее милый Иван Всеволодович не пострадал. Я мрачно усмехнулась, вспомнив вдруг имя собственного отца. Все папа да папа. А он, оказывается, Иван. Не осталась на чай. Буркнула нечленораздельное на прощание и хлопнула дверью. Нет!
Я ехала домой. Изрядный кусок пирога Калерия успела сунуть на пассажирское сиденье. Выскочила под снег в шлепанцах и пуховом платке. Давила на совесть. Я рыкнула газом и унеслась. Я не обязана участвовать в их благотворительных играх. Без меня.
Большая авария заперла меня на проспекте. Центр. Ползи и не парься. Я запоздало включила звук телефона.
Ленечка снова звонил. Перезвонить? Часы выдали начало одиннадцатого ночи. Или вечера. Поздно. Или нет? Неплохая он кандидатура на роль парня всей жизни. Для отца с Калерией, например. И вообще. С ним можно появиться в культурном обществе, если что. Не душку же Марека мне тащить к хорошим людям. Одинокая, я привлекала назойливое внимание старшего поколения и раздражала ровесников опасной свободой. И в постели он такой забавный. Я не хотела оставаться одна сегодня. Трусила, если честно.
Я ткнула пальцем в кнопку вызова.
– Привет, – сказала я.
– Здравствуйте, – ответил мне женский голос. Мама?
– Вы мне звонили, – быстро нашлась я. Вот придурок!
– Леонид готовится ко сну, извините. Что ему передать? – она улыбалась. Вот точно чую.
– Спокойной ночи, – рассмеялась я. Отключилась. Облом. Швырнула неповинный телефон в бардачок. Он перезванивал. Потом. Но я уже не хотела разговаривать.
До времени Ч оставались считанные минуты. Я забралась колесом автомобиля на газон между двумя деревьями. Зажгла аварийные огни. Вбежала в магазин. Продавец уже начал опускать жалюзи над алкоголем. Я выдернула литровую бутылку водки. Парень успел набить чек. Говорить уже не могла. Грызла кожу на указательном пальце, затыкая себе рот.
– Вы нарушили, – начал человек в форме. Ждал меня специально возле машины. Обветренное лицо и уставший до тошноты взгляд.
– Я, – я сказала.
Открыла рот. И слезы потекли. Я не могла больше ничего. Я знала это за собой. Я показала бутылкой на магазин. На небо. На часы. Я закрыла рот рукой и прислонилась к теплому боку джимни. Соленая вода текла по моему лицу, не уставая.
– Тебя отвезти? – сержант заглянул мне в лицо.
– Я справлюсь. Я сейчас. Мне рядом, – выдавила я из себя. Первый вал истерики схлынул.
– Я тебе сейчас воды принесу. У тебя несчастье? – парень обнял меня за плечи, подсадил в машину. Забыл про усталость. Жалел.
– Да. Спасибо. Я доеду. Спасибо.
Я сдала задом и уехала. Чувствовала его взгляд в затылок. Чужой человек сочувствовал мне.
Я свинтила крышку и глотнула на ходу. Потом еще. Еще. В ворота въехала на автопилоте. Спасибо, что Марек успел их открыть.
– Я ужин приготовил. Что случилось?
Я выпала из рукавов куртки. Тянула водку из горлышка.
– Ешь, – Марек попытался отловить мое беспокойное тело и зафиксировать на стуле.
– Нет! – крикнула я. Или мне показалось.
Из его комнаты раздались звуки музыки. Я застыла.
– Включи еще! – велела я.
Истерика уже была рядом. Стучалась. Тук-тук. Я знала. Мы с ней старые подруги.
– Что включить? – белое лицо парня испуганно возникло между мной и музыкой.
– Эту песню! Быстрей! – я плюхнулась коленками в каменный пол кухни. Сложен елочкой из красных кирпичей. Я помню. Пила водку, как воду. Что делать? Сейчас накроет.
– Все, детка. Я понял. У нас пикник.
Веселый голос Марека сбил меня с толку. Идиот, что ли?
– Вот одеяло. Толстое. Чтобы мягко было сидеть. Вот еда, чтобы закусывать. Вот вода…
– Чтобы запивать! – зло оборвала я его гнусные попытки помешать мне страдать.
– Да, детка, да! – Марек засмеялся и вынул тихонько бутылку из моих пальцев.
– Глотни, – приказала я, опускаясь рядом с ним на старое ватное одеяло.
И тут заиграло то, что я просила. Мы хлебали водку по очереди. Я пела. Одно и тоже в сотый раз. Бедный Марек уснул, измучившись, положил лохматую голову на мои колени. Я баюкала его, как дура. Слезы текли, но я, по крайней мере, помнила, кто я и что.
Стук калитки. Я удивилась. Пугаться не стала. Еще чего! Я сама могу убить любого. Сейчас только в погреб залезу…
– Привет.
Открыла глаза. Иван? Вот это да!
– Какой черт тебя принес? – я хотела встать, но мир слишком быстро убегал из-под ног. Я пошарила рукой вокруг себя. Ничего, кроме Марека не обнаружила.
– Ты мне позвонила. Я ничего не понял. Ты плакала, – сказал Иван.
– Ты примчался только потому, что я плакала? – поразилась я. Вылезла из-под Марека. Подошла к черной фигуре в дверях.
– Ты плакала. Теперь я точно это вижу, – сказал он, трогая мое лицо за подбородок.
– Со мной это бывает. Не часто. Но иногда пробивает, – я хотела рассмеяться, но вышло не очень. Я прижалась щекой к его ладони. Мне так было хорошо от его тепла. Пусть останется. – Обними меня, раз уж пришел.
Он сел, не сняв черного пальто, на диван. Я залезла к нему на колени. Он не возражал. Водка крепко заплела мозги. Я убью его утром. Застрелю. Или себя. Или всех. Я хотела сказать.
– Знаешь, что самое красивое у тебя? – я перестала думать и стесняться.
– Что? – он перестал сопротивляться. Опустил руки вдоль тела и успокоился.
– Вот эта линия, – я провела указательным пальцем от нижнего края его уха по шее к ключице. – Когда ты поворачиваешь голову. Кончить можно, до чего хорош.
– Да? – его тело затряслось в мелкой россыпи смеха.
– Вот ты дурачок, не понимаешь. Ты бешено красив. Нижние скулы. Это мужественно до изумления. И губы. Только не тогда, когда ты ухмыляешься, как урод. Нет. Когда ты смотришь на Бусинку. На Варю. Твой рот размыкается. Нижняя губа расслабляется в улыбке. Просто чудо. И руки. Ладони. Чуткие пальцы. Я видела. И голос. Я знаю, – я села удобно в кольце его рук. Хорошо. Надежно. Нашла левую ладонь. Поцеловала в тыльную сторону. Убью на утро. Лизнула большой палец. Шершавый. Бензином отдает. Вкусно.
– Ты расскажешь мне, почему плакала. Кто тебя обидел? Я должен знать, – Иван наклонился близко. Обнимал. Тревожил кожу уха губами.
– Нельзя, Ванечка. Нельзя. Это секрет, – я нашла его рот. Поцеловала. Сначала легко. Потом тяжелее. Раздвинула губы, втянула в себя язык. Я не хотела. Так получалось само собой.
– Нет, – он убрал свое лицо от меня. Отстранился.
– Брезгуешь? – я рассмеялась счастливо и зло. Ведьма родилась во мне мгновенно. Про это я тоже знала давно. Моей ведьмы истерика боялась надежнее всего. Смывалась сразу.
– Нет, – ответил он твердо. Хотел что-то добавить. Но мне уже не интересно.
Я слезла с его колен, одетых в неприятные черные брюки. Нашла сигарету и сунула в рот.
– Не кури. Мне не нравится, – попросил этот умник из глубин дивана.
– Да плевать мне. Вставай и вали отсюда. Мне завтра тащиться в Сабетту по твоей милости. Пошел вон! – я зажгла газ на плите и закурила.
– Куда? – мужчина встал.
– На кудыкину гору! Убирайся, – я удивительным образом протрезвела. Числа разные могла умножать и делить в уме.
– Ты говорила… – он не решался подойти ко мне. Я не смотрела в его сторону. Хватит.
– Вон!
Дверь хлопнула.
ГЛАВА 11. Ветер странствий
– Что это? – я спросила. Самолет остановил двигатели, но гул продолжался.
– Это ветер. Ёбт! – ответил мой сосед. Краснолицый здоровенный мужик в камуфляже. Храпел все три часа перелета водочным перегаром.
– Температура воздуха за бортом минус десять градусов по Цельсию. Ветер северный, умеренный до сильного, – радио что-то еще говорило, но проснувшиеся пассажиры перекрыли метеоновости. Ни одной женщины в салоне. Ну разве что, бортпроводница. И французским парфюмом здесь не пахло. Отнюдь. Ёбт! Как говорят местные.
– Хорошо, что всего десять градусов мороза, – высказалась я. Натягивала пуховик и такую же шапку с дурацким козырьком.
– На нашем ветерке они тебе покажутся за сорокет, – засмеялся краснорожий и неожиданно подмигнул.
Несмотря на народную брутальность выражений и опухший вид, люди чинно тянулись на выход. Ветер в лицо. Меня чуть не выдуло с трапа кубарем. Все тот же дядька крепко ухватил за рукав. Так и волок рядом в сторону сине-оранжевого здания.
– Тебя встречают? – проорал он мне в ухо, заводя за широкий щит у панелей хаба. Место для курения. Мы с облегчением выдохнули. Зима осталась тяжело выть за углом.
– Должны, по идее. А там, кто его знает? – мне кажется, что он не расслышал, по губам догадался.
– Ты в командировку или по личному? Санек, – мужик сунул сигарету в рот, снял перчатку и протянул мне широченную ладонь.
– Ольга. В командировку, – моя рука утонула в его царапающихся грубой шкурой пальцах. Он чиркнул зажигалкой. Я благодарно затянулась.
– Вахтовка уходит через сорок минут. Ёбт! Если не срастется чего, добегай! Не жди! Ёбт! Другого транспорта в поселок сегодня не будет, – Санек аккуратно затушил бычок в урне и быстро пошел в сторону ярко освещенной машины.
Никто меня не встречал. Терминал быстро опустел. Кончик носа мерз в экономном здешнем тепле. Ребята в форме поглядывали на мою одинокую фигуру с любопытством, но подходить пока не решались. Что делать? Самое логичное – свалить назад. Перерегистрировать билет на ближайший обратный рейс. И адью! Гори все синим пламенем. Уволит шеф? Да и хрен с ним! Ветер северный произвел на меня впечатление. Как я могла вообще повестись на такое? Барышня в окошке администратора рассказала, что дорога обратно в нормальный мир откроется только завтра днем. Вариантов ночевки у меня ровно два: здешний полицейский пикет или поселок. Я закинула рюкзак на плечи и понеслась. Вахтовка, где ты?
Автоматические двери полярного хаба сошлись. У-ух! Ветер саданул меня в спину тяжелой северной дланью. Наподдал. Пять секунд, и впечатал боком в рыжую дверь машины. Любят здешние жители яркие цвета. Повезло. Где бы искали бедную меня, поменяй стихия направление? Никогда бы не нашли.
– Ольгуня! Ребята, пропустите мою соседку!
Санек махал рукой из середины автобуса, как близкий родственник. Меховые шапки. Камуфляж вперемежку с синей робой. Кто-то пересел, уступая мне место. Дух в тепле машины стоял настоящий. Мужской. Мои щеки горели, отшлифованные гадким ветром. Не хуже, чем у краснокожего Санька.
– Вы в командировку или по личному? – услышала из-за спины старый вопрос. Молодой веселый голос.
Вахтовка покатилась вперед. Розенбаум из-за стекла водителя пел про вальс.
– В командировку, – ответил за меня Санек. Взял шефство. – Не встретили девчулю, топы! Ну ниче! Ща пришкандыбаем и все узнаем, ёбт!
Снег завертел белый острый цвет за окнами. Ничего не видать, кроме яркого оранжевого шарика над горизонтом. Как водитель понимает, куда? Где живые люди в этой гудящей мгле? Тяжелую машину потряхивало, словно глупую погремушку. Но она нахально перла куда-то. В какой-то, только ей известный, перед.
Стоп. Автобус замер, подрагивая мелко оборотами движка. Мужчина в кожаной ушанке и белом тулупе влез внутрь. Захлопнул быстро дверь за собой, отрезав снег и ветер.
– Перова здесь? – выкрикнул он, щурясь на свет.
– Это я, – я вякнула и поднялась. Смутилась, если честно.
Все обитатели вахтовки глядели на меня. Любопытствуя. Радуясь редкому развлечению. Ни звука, ни шутки не издали.
– Выходи, – приказала ушанка.
Я застыла. Зачем?
– Иди, иди. Это начальство, – подтолкнул меня негромко Санек.
С прохода в момент убрались не только вещи. Даже колени, что так жизненно-важно-широко расставляют мужчины всегда и везде, исчезли.
Желтый хаммер на огромных колесах теснил автобус работяг с колеи трассы. Ждал.
Я, наученная уже кое-каким опытом здешней жизни, сначала уцепилась за ручку вездехода и только потом отлипла от автобуса. Метель рвала меня из стороны в сторону. Мечтала увлечь за собой. Я держала зубами завязки шапки. Не отдам! Я сама корячилась на заднее сиденье высокой машины, волоча рюкзак. Никто мне не помог.
– Завтра обещают тихую погоду, – начал мужчина в изолированной тишине салона, выруливая вперед. На приветствия и прочую куртуазность наплевал. Здесь явственно звучал аромат кензо. Мне нравился когда-то. – С утра я отвезу вас на старую базу геологов. Есть идея сделать там музей. Если справитесь с работой до пятнадцати ноль-ноль, то успеете на боинг. Ночевать станете дома и забудете этот ветер, как страшный сон.
Он вдруг рассмеялся весело. Бросил шапку на сиденье рядом и оглянулся.
Тридцать или около того. Нет, старше. Русые волосы запачканы сединой. Сорок? Глаза слишком молодые. Хотя, что я знаю про Крайний Север? Вдруг они все здесь сохраняются в вечной мерзлоте, как милашки-мамонты? Глядит светлыми глазами оценивающе, с подвохом. Чего я не знаю в своей командировке, сука Игорь Олегович?
Сине-оранжевая коробка, как все тут. Стоит слегка на отшибе. Поперек остальным ровнехоньким рядам домов поселка. На парковке еще три хаммера. Все разного цвета. Перепутать боятся?
– Давайте руку, – на этот раз мужчина открыл для меня дверь. Держал ее с усилием. Погода развлекалась. Швыряла в людей все, что могла оторвать от земли. Ледяное крошево метала с особым садизмом.
Я выбралась на волю. Глянула поверх шапки начальства на ярко освещенную дорожку. Ну-ну. Начальство взяло меня крепко за руку и повело в дом.
– План такой, – начал хозяин, оставляя на красном ковре снежные следы. Встал посередине просторного холла. Развернулся ко мне. – Вы устали с дороги?
Тут проблямкал известной мелодией айфон. Мужчина скинул овчинный тулуп в кресло у стены. Взял трубку и ушел в боковую дверь. Забыл обо мне.
Пахло пирогами. Лук, мясо, яблоки с корицей. Еда! Снег таял на моих плечах в тепле. Торчала у входа со своим рюкзаком. Капала растаявшей водой с козырька пуховой шапки на светлый чистый ламинат.
– Добрый вечер.
Я обернулась. Взрослый мужчина вышел на меня из левой двери. Синий фартук вокруг его не маленькой талии радовал глаз. Кухня. Оттуда веяло прекрасным и теплым духом еды.
– Здрассте, – я улыбнулась открыто, как могла.
– Михаил Лукьянович, – человек ответил на мою улыбку.
Я назвалась.
– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, – он забрал рюкзак из моих рук и пошел вперед.
Скромненько, весьма. Узкая кровать, стул, стол и шкаф. Как в заштатном хостеле в центре восточной Европы. Дядя в фартуке не уходил. Сам повесил мой мокрый пуховик на спинку стула, прислонил его к радиатору для просушки.
– А теперь пойдемте в столовую, Ольга. Мне велено вас накормить, – он не ждал моей реакции. Ждал, когда подчинюсь. Ладно.
В пустую столовую я не пошла. Промаршировала решительно в кухню и села на высокий стул у широкого острова в центре. Положила локти на бело-розовую плитку столешницы.
– Кормите, раз обещали. У вас тут так замечательно пахнет – я улыбалась. Снять мечтала напряг, очевидно повисший в отсутствии хозяина. Жаль мне было вкусный, добрый здешний аромат. Ей-богу, он заслуживал лучшего. Дядя в фартуке колыхался в сомнениях.
– Лукьяныч! – вернулся хозяин. Пересек быстрым энергичным шагом пространство кухни. Как его зовут? Влез бодро на барный табурет рядом со мной. – Накрывай! Я есть хочу, как людоед.
– Сей минут, Евгений Олегович! – обрадовался повар.
Ну конечно! Разумеется. Как я сразу не дотумкала, тупица! Родной брат моего гадкого шефа уверенно раскладывал вилки-ложки передо мной. Похож. Старше? Или близнец?
Я заткнулась, переваривая. Интересно девки скачут. Мне не нравился весь этот заполярный расклад. Я не смотрела на мужчину рядом. Ела превосходные пельмени. Сметана. Живая аджика. Я разделила свою жизнь. Никто не перемешает мои карты. Здесь – работа. Там – другое. Я не нуждаюсь в сутенерах. Хватит с меня братца Ванечки, замазалась по самую макушку. Не дам. Будь ты хоть сам хозяин Севера.
– Вы играете на бильярде? – донеслось до меня сквозь туман собственных тем.
– Нет, – ответила я после изрядной паузы. Интересно, как он выражается. Словно в романах позапрошлого века. Неужели грамотный?
– На чем же тогда?
Я повернула лицо к этому умнику. Оторвалась от пельменей в бульоне.
– Я играю на нервах. Но не сегодня. Я спать хочу, – я откровенно хамила. И хотела спать. Сытная еда и тепло закрывали веки честно. Я не хотела разглядывать этого Евгения Олеговича.
– Это шутка? – он напрягся.
За его спиной заморозился Лукьяныч с тарелкой пирожков. Я очевидно резала местный политес в куски.
– Ну конечно! – я мило засмеялась. Так, как они любят. Колокольчиком. – Я не умею играть в бильярд. Только в покер.
– В покер? – растерялся Евгений Олегович. Не ожидал.
– Я шучу! Я вообще ни во что не умею играть. Я очень устала, у меня голова болит, я пойду к себе…
Я мило хихикала и отползала к дверям. Строила из себя дуру по всем правилам. Если бы этот придурок знал, сколько раз я разыгрывала такой номер по жизни, зарыдал бы от восторга. Я – заслуженный мастер спорта в клубе Динамо.
– Да-да, – мямлил он мне в убегающую спину. Идиот.
Я жевала пирожок с яблоками. Умыкнула незаметно в ходе отступления. Стянула с себя теплые джеггинсы и свитер. Залезла под одеяло. Пить хотелось невыносимо. Нацепила длинную майку и вышла на цыпочках в коридор.
Красноватый свет точками ночников по стенам. Странный звук. Чав-чав. Что за чав? Будто кто-то хлебает суп прямо из кастрюли. Кулер с водой стоял у дверей кухни. Звук шел оттуда.
Первое, что я увидела, это было серебристое тело револьвера на столе. Смит и Вессон. Двадцать девять. Длинный ствол. Мечта. Я не равнодушна к оружию. Не знаю, откуда это во мне. Оно тянет меня к себе непреодолимо. Сравнимо это ощущение только с возбужденным мужским членом. Очень рядом. Я не знаю, что ярче. Я положила руку на гладкую, чуткую сталь.
– Хрясь, – громко раздалось впереди.
Он поднял голову от пола и посмотрел мне в глаза. Огромный. Белый. Медведь. В паре метров от меня. Глаза, как черные точки. Никакого выражения. Никакого страха. Пасть черная, в крови. Человеческий стон. Лукьяныч, я узнала голос. Медведь сделал шаг ко мне. Я подняла руку и выстрелила. Раз-два-три. Я же правша. Четвертый выстрел выдал сухой щелчок. Патроны закончились. Зверь рухнул, обдав меня животным смрадом сырой крови и грязной шерсти. Я проверила барабан. Нашла еще одну пулю. Подошла и загнала ее медведю в ухо. Впритык и наверняка. Контрольный выстрел. Откинула рамку. Как в кино. Отдача ныла в плечо запоздалой, ласковой болью. Гильзы дымили порохом на плитах пола.
Тяжелый и вонючий он был зверски. Перемазавшись в разном дерьме, я вытащила кое-как человека из-под мертвого медведя.
– Ты? – повар повторял беззвучно одно и тоже.
На живот его я старалась не смотреть. И не принюхиваться. И не думать.
– Кто стрелял? Что тут происходит?
Свет зажегся над кровавой баней полный. Ба-бац! И некому получать ответ на вопросы. Мужчина в халате залег под стол в глубоком обмороке.
– Что же это такое? – спросила я у самой себя. Отклика, понятное дело, не получила.
Обмотала дыру в животе Лукьяныча чистой занавеской. Сорвала с красивого подвеса. Подперла стулом дверь из кухни во двор, на всякий случай. Задвижка там была сорвана. Видно, так пришел белый на запах пельменей. Не повезло. Никому не повезло, кроме меня. И револьвера.
– Кто стрелял? – сердитый человек в форме майора МЧС командовал погрузкой раненного в вертолет. Вспомнил. Вернулся в загаженную кухню и спросил.
– Я, – я призналась. Грела руки в газовом пламени горелки под большим хромированным чайником. Пить хотелось бешено. И ноги замерзли.
Врачи и другие люди бесконечно ходили туда-сюда. Из кухни на улицу и обратно. Выстудили дом. Кровавая вонь выветривалась медленно, но верно.
– Ты? Вы? – офицер осел на табурет.
Эмчеэсники с тяжким усилием, впятером, выволокли труп медведя на улицу. Наконец-то. Я ушла в свою комнату. Одеяло хотела набросить. Зябко.
– Ты убила медведя? – майор никак не мог справиться с поражением. Разглядывал меня, полуголую, в майке и одеяле. Искал секрет. – Тремя выстрелами в глаз и одним в ухо? Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Хотите чаю? – я выключила газ. – Он выживет? Михаил Лукьянович выживет?
– Не знаю. Завтра будет ясно. Тебя не тошнит? – он никак не мог на меня наглядеться. Разглядывал с цирковым, буквально, интересом. – Ты в порядке?
– Я в порядке, – я улыбнулась. Чувствовала себя совершенно нормально. – Сколько вам сахара?
– Два куска. Спасибо, – он поболтал ложкой в белом бокале. Снова стал глядеть на меня. – Знаешь, я видел такое же спокойное женское лицо в двухтысячном. Под Грозным. Десантники поймали девушку-снайпера. В санчасть, сама понимаешь, принесли ее едва живую. Она убила двадцать шесть человек.
– Что она говорила? – мне не было интересно. Но следовало разговаривать с майором. Иначе он не уберется никогда.
– Мало. Так она сказала. И спокойна была… прямо, как ты сейчас. У меня есть…
– Я бы выпила что-нибудь, – я опустилась на стул, стала пить чай.
– Евгений Олегович, у вас есть в доме коньяк? Ваша гостья не желает другого успокоительного, – обратился со скрытой усмешкой майор к хозяину дома. Подмигнул мне заговорщицки.
– Здесь у нас сухой закон, вы же знаете. Я не пью, – едва слышно промямлил тот. Выковырялся из-под стола. Подпирал собой в синем толстом халате шкаф с духовкой. – Но в кабинете должно найтись. Лукьяныч!
Опомнившись, мужчина метнулся к кухонной мойке. Рвотные спазмы душили его до утробного стона, но отдавать канализации уже было нечего. Пустил воду из крана и долго умывался. Стоял спиной ко всем.
– Вам помочь? – не особенно оборачиваясь, произнес майор. Ничего не прилетело в ответ от мрачной фигуры в халате. – Отдыхайте. Полицейский наряд будет объезжать поселок всю ночь. Если вдруг услышите рев сирены, то не пугайтесь. Это ребята мишек гоняют. Хотя, чем вас теперь напугаешь? Всего хорошего.
Он отдал честь директорской спине на прощание и улыбнулся мне, показав глазами, мол, проводи.