Ах, эта проза Жизни!

Любовный гороскоп? (Рождественская история)

«Небу-у-дь такой своево-о-о-ольной… Небу-у-удь… Небу-у-дь такой незави-и-и-симой… Небу-у-дь… Небу-у-дь такой любозна-а-ательной… Небу… Пропадё-ё-ё-шь… Оставайся на ме-е-сте… Нестреми-и-ись… Смири-и-и-сь… Судьба-а-а-а… Пропадё-ё-ёшь… Пропадё-ё-ё-шь…»

Шипение и угрожающие голоса в этом шипении сливались в один устрашающий, протяжный и шершавый, сухой свист. Он и усыплял, и пробивал нервной дрожью все клеточки моего тела, делая это «усыпление» – и пробуждением, и одновременно – погружением в… глубины АДА! Да! Именно Тёмного холодного Ада.

Но я не хотела туда!!! Именно сейчас, именно в этот момент своей жизни, я не-хо-те-ла-ту-да! Чуть раньше… может быть… или – чуть позже… возможно.

Но не сейчас!

А шёпот-шипение, ставший участливо-вкрадчивым, продолжался:

«Пропадё-ё-ё-шь… Но мы помо-о-жем тебе. Мы – твои друзья-я. Только забудь себя-я-я. Отверни-и-и-сь… от… себя… Оста-а-а-вь…»

Мне стоило большого труда разомкнуть одеревеневшие от жестокого холода губы моего лица, холода, сковавшего их и превратившего в ненужные жёсткие скобки, сквозь которые я только и могла пока дышать. Потому что ноздри носа моего лица тоже слиплись от холода, и нос ощущался мной только как кусок оледеневшей плоти. И больно саднил.

Но всё же я справилась, насильственно разомкнув губы, и глубоко вздохнула, и в это же мгновение глаза моего лица открылись…

Надо мной склонились три… старухи.

Какие же они были страшные!

Лица – одно в одно – как у тройняшек, и одинаково ужасны: по-кощеевски вытянутые и худые – не лица – почти черепа; под абсолютно белыми, словно нарисованными жирной широкой кистью бровями, выделяющимися на высушенной исжелто-коричневой коже и выступающе-нависающими над остальной частью их лиц – ввалившиеся глазницы, из глубины которых пронзительно глядят маленькие глазки, зловеще сверкая чёрными зрачками; носы – крючковатые, неимоверно длинные, хищно зависшие над почти совсем беззубыми, разинутыми в ехидной улыбке ртами с одним-единственным, белым-белым, огромным торчащим вперёд клыком (у двоих – сверху, у одной – снизу); тощие подбородки, длинные и загнутые кверху, выдающиеся далеко вперёд в виде выдолбленной из коричневого дерева ладьи, спорящие в своей длине и огромности с самим носом! одежды – рваная мешковина, из-под которой торчат босые, грязные, с потрескавшейся кожей, коричневые ступни; сами одежды подпоясаны кручёной потрёпанной пеньковой верёвкой, за которую у каждой заткнуто сухое помело на длинной палке, глядя на которое понимаешь, что эти старухи – ведьмы, и что они только что прилетели и снова вот-вот улетят, унося с собой и тебя!..

Глаза моего лица сами по себе закрылись, и губы перестали жить, не вдыхая воздух и не возвращая его вовне.

Я услышала скрип – так засмеялись старухи.

И снова в уши мне поползли усыпляющие и одновременно устрашающие фразы: с-с-с-с-с-сь..! ш-ш-ш-ш-ш..! Сами по себе эти фразы не были страшными – подумаешь! – «не будь такой своевольной! не стремись! пропадёшь!» Но интонация! Интонация этих фраз! Это было предупреждение. И оно устрашало!

Фразы ползли и ползли, внедряясь в сознание, и с каждым мгновением я всё больше ощущала холод, всё сильнее деревенели губы, всё невыносимей становилась боль в том месте, где вместо носа у меня была оледеневшая плоть.

В этот момент я совершенно явственно услышала их хихиканье:

«Сдала-а-ась! Хи-хи! Отрекла-а-ась… от себя! Хи-хи-хи! На-а-а-ша теперь он-а-а. Тёпленькую возьмё-ё-м!»

И я вдруг осознала, что если сию же минуту не сброшу с себя это… видение?.. то непременно погибну! Просто умру!

И я решилась!

– Да пошли вы! – закричала я во весь голос. – Тени! Прошлого тени вы! Я вас не боюсь! И вы мне не друзья! И я не оставлю вам себя!

***

Она проснулась среди ночи, как это часто бывало в последнее время.

Ей некуда было торопиться и спешить утром, ей не надо было бежать на работу. Ей не надо было соблюдать режим дня и ночи, ей не надо было больше подчиняться общепринятому. Потому что она так захотела жить, и так жила. Она могла спать или не спать ночью, и спать или не спать днем. Она могла размышлять о чем хотела по ночам, а днём – не размышлять, а бездумно смотреть телевизор. Она могла решить с вечера, что на следующий день будет делать то-то и то-то, а утром проснуться и решить, что этого она сегодня делать не будет, или не будет делать сегодня вообще ничего. А после обеда снова решить, что все-таки сделает то, что решила сделать вчера – и сделать это.

Она могла отключить телефон на целый день, или даже на несколько дней, и заниматься только вязанием или чтением. Или писать стихи. Или слушать музыку. Потом включить телефон и обзвонить всех своих знакомых и друзей. Всех. За один раз.

Она могла ездить несколько дней подряд гулять в парк или центр города. А потом неделю не выходить из дома, даже если в холодильнике уже было пусто.

Словом, она жила так, как хотела – каждый конкретный момент времени. И вся эта такая «бесплановая» ее жизнь, как это ни странно, поступательно и верно двигала ее в направлении того будущего, которое она хотела иметь и сейчас создавала себе. Именно таким образом. Это был невидимый для постороннего глаза процесс. Но для посвященных он был видим и понятен.

…И вот она проснулась среди ночи и начала вспоминать, как теперь уже – вчера – днем, ездила на книжный рынок, как писала на почте поздравительные новогодние открытки, потом ходила по магазинам, разглядывая игрушечных обезьян… У нее в детстве не было больших мягких игрушек. Кроме небольшого плюшевого медвежонка.

«Пусть такая игрушка будет у меня сейчас, – решила она, – и это будет именно обезьяна».

Вот и поехала её искать.

Толпы снующих в поисках подарков людей. Горы всякой всячины в витринах магазинов. Но за всем этим видимым многообразием не было никакого разнообразия – как будто все эти магазины и отделы магазинов снабжались одним единственным складом. Даже игрушечные обезьяны везде были практически одинаковыми. Она знала, какую хотела найти для себя. Но именно такую, вчера не нашла.

«Вчера не нашла, зато сегодня обязательно найду, – подумала она. – Сидит где-нибудь на прилавке моя Обезьяна и ждёт меня. Никак невозможно обмануть её ожидания!»

А наступающий новый год будет годом именно Голубой (Зелёной) Обезьяны – об этом она узнала на том же книжном рынке. Зеленая Обезьяна…

«Пусть будет Зелёная… Голубая…»

Она расслаблено улыбнулась и снова уснула…

***

…Надо мной звёздное небо.

Такое звёздное, что даже луна на нём, по-видимому, с трудом отвоевала себе местечко, поскольку от неё остался только малюсенький тонюсенький жёлтенький – тёпленький – серпик. А звёзды сияют серебристо и холодно, как лампа дневного – холодного – света.

Но странно – мне уже не холодно, как в том, первом сне. Как раз наоборот – по телу разливается приятное тепло, отчего тело совсем расслабляется, нос дышит – как ему и положено, а губы! губы – я чувствую это – губы расплываются в блаженной улыбке!

…Послышался звук арфы, и в этом звуке я «увидела» тонкие нежные пальчики, перебирающие её струны.

«Как хорошо-о-о. Как мило. Мне тепло. И эта музыка…»

И мне захотелось открыть глаза. И я открыла их. Это были уже мои глаза, а не глаза моего лица. И я улыбалась своими губами, а не губами своего лица. И нос! нос был тёплый! это был мой нос, а не нос моего лица, и он вдыхал воздух и выдыхал его вовне.

Оказалось, что звёздное небо мне всего лишь привиделось. А на самом деле вокруг меня – нежно-голубое, дневное небо, и по нему – надо мной, вокруг меня и даже подо мной – плывут белые, маленькие и побольше – облака. Лёгкие. Воздушные. Радостные. А на этих облаках сидят, свесив с них маленькие ножки с розовыми пяточками и ухоженными ноготками, поблескивающими разноцветным лаком – милые девы. И улыбаются мне. И кивают мне изящными головками, похожими на головки нежных цветков. Все в белых и воздушных, как и облака, на которых они сидят – одеждах.

Одна из них, та, что сидит на облаке чуть в отдалении, тоже в белых одеждах. Но одежды эти не воздушные, а струятся по её телу в виде лёгких потоков воды. У неё слегка тёмные – платиновые – волосы. Чуть приподняв и наклонив, она держит в руках глиняную амфору. Из амфоры голубоватым, почти невесомым потоком льётся вода. И дева, опустив глаза, с улыбкой наблюдает, как вода, выливаясь из амфоры, струится вниз… вниз… на облака, образуя там совсем прозрачное, почти эфирное, водное пространство…

Кого она мне напоминает?..

А почти рядом со мной, на более плотном, похожем на круто взбитый венчиком сливочный крем, почти в таких же бело-кремовых одеждах, сидит очень серьёзная дева. За ней стоят и сидят, и, чуть приподнявшись в воздухе, парят, тоже без улыбок на лицах, другие девы. Одна из них, с бледно-коралловым шлейфом за спиной, воинственно подняла руку то ли предостерегая меня, то ли приветствуя, то ли призывая следовать за ней. А та, очень серьёзная дева, – главная – как я думаю, – вдруг плавно простирает ко мне гибкую, белоснежно-белокожую руку и словно вопрошает меня… или предлагает… перейти к разговору? Немедля.

Я в растерянности обвожу взглядом всё это небесное (я сразу поняла, что присутствую на небесных посиделках), пространство, и ища поддержки, обращаю свой взор к деве с амфорой, которая с первого взгляда показалась мне как будто бы знакомой. И та, словно услышав мою растерянность, и на мгновение оторвавшись от созерцания потоков голубой прозрачной воды и дымчато-эфирного водного пространства под ней, приподнимает свою милую головку с платиновыми волосами всю в блёстках голубых капелек воды в них, смотрит на меня, и улыбнувшись, беззвучно, но я слышу её! мелодично произносит: «Поговори… поговори с ними… о том… о сём… можешь о любви… они все – твой Любовный Гороскоп… …А впрочем, как хочешь – решай сама…»

Ах! И всё исчезло!

***

Итак, приближался Новый год. Год Обезьяны.

Сколько таких годов было в ее жизни? Два? Четыре? Да, четыре. И каждый из них привнес в ее жизнь такие изменения, которые стали краеугольным камнем ее судьбы. Эти годы стали поворотными в другую, совсем другую, хорошую ли, плохую ли – трудно судить – сторону. Но они поворачивали ее жизнь в определенном направлении, и с того момента эта жизнь начинала продолжаться, словно с нового листа.

И теперь приближался очередной такой год.

Год Голубой (Зелёной) Обезьяны.

***

«Поговори. Поговори с нами. Мы же – твой Любовный Гороскоп! Не пренебрегай нами. Мы мно-о-о-гое можем объяснить тебе!»

Милые Девы снова кивали мне изящными головками, похожими на головки цветков. Только теперь у каждой из них волосы были уложены в виде знаков зодиака – у одной в виде загнутых рогов, у другой, как корона – рак с растопыренными клешнями венчал причёску, у третьей надо лбом подрагивал громадный чёрный хвост скорпиона из заплетённых в тугую косу волос, у четвёртой – пышные рыжие волосы украшали скрещенные на затылке золотые стрелы, у пятой… у шестой… И только Дева, что показалась мне знакомой, та – с платиновыми волосами и блестящими жемчужинками капелек воды в них, и что сидела на облаке чуть в отдалении – не изменилась: она всё также, с лёгкой улыбкой, продолжала лить из амфоры прозрачно-голубую воду в эфирное пространство, и другая, строгая Дева, по-прежнему простирала ко мне плавно изогнутую руку, призывая?.. вызывая?.. на разговор?

…Тихая музыка арфы…

Я тоже улыбнулась, как Дева с арфой, а затем тоже – без улыбки – как строгая Дева, – и обещающе кивнула им всем:

«Мы ещё обязательно поговорим с вами – о том… о сём… и о любви?.. тоже – поговорим… И, милые Девы! Я благодарна вам. А пока… Пока… Ах, милые Девы… милые Девы… ваши советы наверняка очень-очень кому-то нужны… Может быть… Наверно… Ну, а я… Я постараюсь справиться сама. Прощайте же… Про-щай-те-е…»

…

1.

Когда-то на заре своей сегодняшней жизни, такой непохожей ни на чью другую в среде ее сверстников и сверстниц, в середине девяностых двадцатого века, она увлеклась астрологией. Много чего было прочитано ею тогда. Эта литература только-только появилась в России. И люди маниакально стали увлекаться гороскопами и тому подобной… как бы так помягче выразиться? Нет-нет, она не покушалась на святая святых – право человека верить в то, во что он решил верить, или в то, во что стало принято (модно) верить. Только вот как сказал бы её хороший знакомый, почти Друг – ходить к астрологу и составлять гороскопы – это то же самое, как если бы заглядывать в свою же собственную записную книжку: ты же сам записал в неё что-то, а потом, подзабыв или совсем забыв, смотришь туда, чтобы вспомнить. Но ведь находишь то, что сам туда когда-то записал!

Проще говоря, человек как бессмертный дух, запланировал себе определенную судьбу, соотнеся ее с определенным положением планет и звезд. Ради Игры. И забыл. Конечно! Ведь это было… когда он был Дух. А теперь он, как простой смертный, приходит к астрологу и говорит: «Помоги мне, о Всемогущий! заглянуть в мою „записную книжку“ – чего это я там понаписал для себя?» Короче, он и пинкод к своей «записной книжке» забыл. Или потерял? Или себя потерял, если ищет ответ в звездах на небе?

…Так вот, поначалу она тоже решила найти себя в звездах. Только ходить к астрологам не стала – решила сама всю эту литературу осилить. И стала читать все подряд. И вопрос! Вопрос, который больше всего волновал её, как, впрочем, волнует и многих, если не сказать – всех женщин (возможно, и мужчин – с полной уверенностью невозможно сказать), – это конечно же, вопрос, а уж если к звездам обращаться – так это уж точно он: вторая половинка – Ах! Ах! Любовный гороскоп! Это название просто притягивает к себе! Скажете – нет? Женщин – определенно. Даже, наверное, феминисток.

А она таковой явно не была.

Ну не смогла она устоять перед таким названием – «Любовный гороскоп»!

«Вот, – подумала она, – здесь я найду объяснение своих ошибок, просчетов в замужней жизни, смогу в точности определить, как же теперь найти Его и – главное – какого искать; я найду здесь то, что поможет мне в дальнейшем предугадывать свою любовную судьбу и управлять ею».

Здорово!

Если честно – интересно все это было ей читать. Совершенно новое знание входило в ее жизнь! Оказывается, и так можно относиться к жизни! А она-то, прожив столько лет, наивно считала, что во всем надо полагаться только на себя! А поди ж ты – есть подсказки! Так все здорово изложено, по полочкам разложено, с объяснениями и рекомендациями! Да еще есть и варианты всякие – то есть и звезды-то, значит, не утверждают, а только расклад для тебя делают.

Словом, увлеклась она всем этим не на шутку.

И была в ее жизни еще одна вещь, одна «страшная» тайна, которую она хотела разгадать. Тайна эта, впрочем, особой тайной ни для ее мужа (теперь уже бывшего), ни для матери, ни для близких друзей таковой не являлась. А «страшной» она называла ее потому, что в течение двадцати пяти лет не могла ответить себе на один вопрос: почему я его так люблю? да и любовь ли это? почему сохну по нему всю жизнь? почему мое сердце так привязано к нему? почему столько страданий приносит мне то, что мы не вместе, а быть с ним – не могу… не смогла.

Этот вопрос без ответа так и жег ее сердце, так и сидел занозой там. И вылечиться от этой «болезни» не помогало ни длительное нахождение в счастливом браке, ни наличие любимых детей, ни частые переезды из города в город, из страны в страну. …Ни видимая лояльность ее супруга к этому ее «заболеванию».

Открыв же довольно толстенькую книжку в мягкой, темно-синей, изображающей звездное небо обложке, да еще и с причудливыми символами знаков зодиака на ней в виде прекрасных дев для расчета любви по звездам – она поняла, что в ней – ответ.

И она его действительно нашла.

Но не в той книжке. И не сразу.

Но именно с той книжки она начала свой поиск, как оказалось впоследствии, обратной дороги к себе.

***

…Один мудрый человек как-то сказал, что все в этой жизни имеет свое единственное начало, все в жизни происходит только один раз. И это – подлинный момент начала чего-то. Затем возможны изменения и развитие этого и иногда, наконец, и завершение. Но дальше в жизни идут только одни повторения того, первого. Это как копии с подлинника.

Так вот все ее последующие «любови» и влюбленности, конечно же, были лишь копиями, и совсем, может, и не плохими копиями. А иногда – даже и более экспрессивными – то есть нарисованными ею при помощи более ярких даже красок, чем подлинник. Но все равно – то были лишь копии, жалкие копии первой ее влюбленности и первой ее любви.

Должно было пройти тридцать шесть лет, чтобы она, наконец, поняла это. И успокоилась. По поводу «найти свою вторую половинку»: была уже в ее жизни эта половинка. Бы-ла.

Но эта подсказка пришла к ней не из гороскопа.

«…Интересно, что это за чувство – любовь?

Наверно, это что-то очень большое, такое большое, что может поднять к самому небу, к самому солнцу. И ты паришь, паришь и тебе так хорошо, что даже сказать об этом кому-нибудь страшно.

И в то же время, это чувство, наверное, почти невесомое, все как будто бы происходит само по себе, и ты только исполнитель.

Хорошо, если оно придет лет в двадцать. Но до двадцати надо дожить и сохранить в себе чистоту. Я не говорю о том, что надо не смотреть на мальчишек, не танцевать современные танцы, не смеяться громко. Нет! Главное, чтобы ты сама в себе ощущала какую-то силу, которая еще не утрачена. Это, по-моему, и есть чистота».

(Из дневника Миры. 13 октября 1968 года).

«…Из всех моих любовников, он был самым…»

Ей не захотелось обидеть его, но это открытие привело ее в… замешательство. Она была потрясена. Она была настолько потрясена этой мыслью и этим открытием, что еще раз, заново, «посмотрела» на их физические взаимоотношения.

«Да, даже муж… Не говоря уже об остальных моих мужчинах».

Она была в шоке!

«Так, давай посмотрим еще раз, – сказала она сама себе, – ведь этого не может быть».

Она мысленно еще раз «посмотрела» на их любовные встречи, которых, на самом деле, было не так уж и много. Всего шесть или семь за все эти долгие годы.

«Да, явно он был… Тогда… почему так страдала по нему? И почему не могла устоять перед физической близостью с ним?»

Она задумалась снова, погружаясь все глубже и глубже в эмоциональный настрой их взаимоотношений. И по мере того, как она делала это, сердце ее все больше и больше, все сильнее и сильнее начинало дрожать той самой болезненной дрожью, которая заставляла ее все эти десятилетия хотеть его, мечтать о нем и страдать по нему. Щеки ее начали гореть снова, руки похолодели, и ее снова начала «бить» та самая едкая дрожь желания.

Но… это были совсем не её муки желать его самого, или его… тела! О, ужас! Это были вибрации его желания иметь ее.

И этими его вибрациями она была пропитана насквозь.

Она состояла из него… из его вибраций!

Ах, это его желаниями она жила всю жизнь, это его желание иметь ее влекли ее к нему, это на его страстное желание обладать ею летела она всю свою предыдущую жизнь, как бабочка на огонь свечи.

Да, это было именно так! О!

Она испытала… настоящее разочарование! Нет! Не может быть!

И облегчение!

…но как зато, он хотел ее!

…и – как сладостно было лететь на этот огонь… – всю жизнь.

До Нового года, года Голубой Обезьяны, оставалось четыре дня.

2.

Я поняла, что выспалась: в уши лезли все звуки с улицы и из-за соседской стены.

Продолжая лежать на спине, я запрокинула голову назад и снизу вверх посмотрела на светящийся циферблат своих любимых бесшумных электронных часов. Они показывали: 10:35.

«Точно, выспалась, – подумала удовлетворенная, – ведь вчера, совершенно необычно и неожиданно для себя, я легла спать не в четыре, не в три, и даже не в два часа ночи, а в двадцать минут первого! И, конечно, к десяти тридцати должна была выспаться».

Я заулыбалась, снова прикрыв глаза – вставать все равно не хотелось.

Я заулыбалась оттого, что знала, что могу и не вставать. Вот не хочу и могу! Так я протестовала против привычного порядка вещей в этой вселенной. Я даже перестала ложиться спать «правильно» – головой к стенке. Я ложилась сейчас «головой вниз», как я это назвала: ногами – к стенке, а головой – к середине комнаты. Потому и на часы сейчас мне приходилось по утрам смотреть снизу вверх и задом наперед.

Мне так нравилось!

Внезапно я поняла, почему после новогодней ночи, просидев за праздничным столом и затем нагулявшись вдоволь по заснеженным улицам Сосновой поляны, я завалилась спать, не раздеваясь и не стеля постель, и почему я, спустя неделю после той ночи, все еще продолжаю ложиться спать одетая и по-прежнему, не разбирая постель: я неосознанно и здесь протестую против заведенного порядка вещей. Я представила себе состояние, когда вечером, после праведного рабочего дня стелю себе постель, раздеваюсь, надеваю ночную рубашку… Потом мысленно не стала стелить постель и надевать ночную рубашку… и ощутила СВОБОДУ.

Я «увидела», как, не придавая значения ритуалу отхода ко сну, продлеваю день… даже не день – ЖИЗНЬ! Жизнь перестает делиться на день и ночь, и сон перестает быть чем-то особо важным и значимым в череде дней и ночей. Я «увидела», как жизнь, таким образом, течет и течет без перерыва, и движение времени для меня не останавливается, а все продолжается и продолжается.

«Очень интересно, – подумала я, – наверное, так и жили наши далекие предки. Такая жизнь очень похожа на постоянное бодрствование… Нужна ли сейчас человеку такая жизнь? Ведь экономится масса времени на всех этих заведенных кем-то ритуалах».

И я поняла, что сейчас такую жизнь человек себе не может позволить – у него на такую жизнь сейчас просто не хватит физических сил. Его тело из-за уставшего разума, которому только одному и нужен «отдых» – бессознательность – не в состоянии жить без этого допинга – сна. А ведь что обычно говорят ребенку, не желающему раздеваться перед сном, или человеку, ложащемуся «отдохнуть» днем? Ему говорят:

– Разденься, пусть тело отдохнет.

Тело. Ха! Не тело, а уставший разум!

Да, когда-то рыцарю стоило снимать с себя десятикилограммовые доспехи! Но ведь теперь мы эти доспехи на теле не носим!

Мы не носим теперь доспехи на теле…

Это открытие, с которым каждый, ну просто каждый может поспорить и имеет на это полное право, так поразило меня, что я тут же вспомнила о своем издателе, который давно уже подгонял меня с моим следующим «литературным изыском», как он называл мои творческие проявления в писательстве.

Я поняла, что немедленно, «по собственному желанию», должна прямо сейчас встать с постели и дописать новеллу. Иначе никакой свободы мне без денежного гонорара за нее, не видать.