Хранители Севера

Глава 17

Глава 17

Торговый район гудел, как растревоженный улей, где каждый жужжал о своём. Солнце играло бликами на медных чайниках, выставленных у лавки жестянщика. Воздух пах дымом от жаровен, где шипели лепёшки, сладким жареным миндалем и пыльной пряностью корицы и кардамона, что висела тяжёлыми связками у лавки торговца. У прилавка с тканями разгорался нешуточный спор, два купца с красными лицами тыкали пальцами в разостланный рулон шёлка, а рядом стайка ребятишек, липких от инжирного варенья, с визгом носилась между лотками, путаясь под ногами у взрослых.

Бернар шагал медленно и тяжело. Каждый его шаг отдавался в боку тупой, настойчивой болью, заставляя его сосредоточиться лишь на одном – дышать ровно и не споткнуться о неровные камни мостовой. Он шёл, уткнув взгляд в землю, и вдруг перед ним мелькнула чья-то тень, и он едва успел поднять голову, увидев хрупкую девушку, почти целиком скрытую за горой картонных коробок. Она несла свой груз очень осторожно, с вытянутыми перед собой руками, которые от напряжения мелко дрожали, и вся эта шаткая конструкция угрожающе кренилась то вправо, то влево, словно вот-вот рухнет.

– Посторонись! – донёсся её приглушённый крик из-за стопки, но было уже поздно.

Лёгкий ветерок, пахнущий корицей и карамелью, донёсся с площади, и этого дуновения хватило, чтобы нарушить хрупкое равновесие. Девушка пошатнулась, коробки закачались с ещё большей амплитудой, и в следующий миг она всей своей ношей врезалась в Бернара. Он инстинктивно подставил руки, пытаясь удержать и её, и груз, но от резкого движения в боку вспыхнула острая, жгучая боль, заставившая его скривиться и с силой выдохнуть сквозь стиснутые зубы.

– О боги! – первый её испуганный возглас прозвучал, когда коробки наконец с грохотом посыпались на мостовую. Она откинула со лба мешающие пряди каштановых волос, открыв круглое, испуганное лицо, всё в россыпи веснушек. Её губы, которые она в испуге прикусила, побелели по краям. – Вы ранены?

Бернар лишь молча мотнул головой, не разжимая челюстей, но его пальцы сами потянулись к больному месту, к тому самому свежему синяку, что скрывался под тканью рубахи. Боль пульсировала ровно, в такт ускоренному сердцебиению. Не обращая на неё, юноша двинулся дальше. Когда он поравнялся с Домом Роз, ноги сами собой замедлили шаг, против его воли. Днём это было просто трёхэтажное здание, ничто не напоминало о его ночном блеске, о дрожащем свете зеркал и шелковистом смехе, что пробивался сквозь тяжёлые бархатные шторы. Но он-то знал, что это лишь обман, маска, и от этого осознания у него в груди болезненно сжалось. Перед глазами сама собой всплыла Астра – её фигура в полумраке комнаты, мягкие пряди чёрных как смоль волос, рассыпавшиеся по обнажённым плечам, и он даже почувствовал, как в нос снова бьёт тот самый навязчивый запах её духов – жасмин с горьковатой, терпкой ноткой полыни. Он поднял глаза к окнам второго этажа, к тому самому, верхнему окну слева, и тут штора дрогнула, отодвинувшись на палец. Сердце его ёкнуло, замерло, а потом забилось с новой силой. Бернар застыл на месте, впиваясь взглядом в тёмный прямоугольник стекла, пытаясь разглядеть что-то в глубине. Может, это был просто сквозняк? Или…

– Чёрт, – прошептал он себе под нос, резко отворачиваясь. Натянул капюшон пониже на лоб и зашагал прочь, ускоряя шаг, словно мог убежать от собственных мыслей, которые вились вокруг него назойливым роем.

«Работа. Сейчас только работа», – твердил он про себя, как мантру.

Колокольчик над дверью книжной лавки звякнул тонко и пронзительно. Внутри было прохладно и пыльно, а солнечные лучи, пробиваясь сквозь щели ставен, золотили мириады пылинок, клубившихся в воздухе. За прилавком Саймон, сгорбившись, вёл неторопливый разговор с тощим типом в потрёпанном плаще с вытертыми до блеска локтями. Увидев входящего Бернара, он лишь скользнул в его сторону быстрым взглядом, тут же указав им в сторону тёмной лестницы в глубине зала, и без паузы вернулся к прерванной беседе.

«Почему небо?..» – пронеслось у него в голове.Юноша молча кивнул и стал подниматься по скрипучей, неровной лестнице. Каждая ступенька стонала и гнулась под его тяжелыми шагами, жалуясь на непрошеного гостя, нарушающего её покой. Дверь в полупустую комнату Саймона была приоткрыта, и, зайдя внутрь, юноша сразу обратил внимание на единственную личную вещь – простую деревянную рамку на тумбочке. В ней был вложен детский рисунок, изображавший небо – неистовые синие мазки и белые кляксы облаков, вырвавшиеся за пределы нарисованного коричневого забора. Он не удержался и протянул руку, осторожно, почти с благоговением, коснувшись подушечками пальцев шершавого дерева рамки.

– А что, по-твоему, здесь должно быть? – раздался за его спиной колючий голос.

Бернар резко обернулся, будто его поймали на краже. Саймон стоял в дверном проёме, скрестив руки на груди, и его губы растянулись в усмешке, обнажая зубы, а глаза сузились до хитрых, блестящих щелочек. Казалось, он только и ждал этого момента, знал, что юноша не удержится и полезет именно к этой рамке.

Бернар поспешно отдернул руку, и внезапно он почувствовал себя мальчишкой, пойманным с рукой в банке с конфетами, – глупо, нелепо, ведь он всего лишь посмотрел на рисунок, но под насмешливым, пронизывающим взглядом старика даже это простое действие казалось непростительным преступлением.

Саймон тяжело шагнул вперёд, и дверь с глухим, окончательным стуком закрылась за его спиной, отрезав путь к отступлению. Комната сразу же стала меньше, теснее, давящей. Старик грузно опустился на стул, и дерево жалобно заскрипело, приняв его вес.

– Мы в чужом королевстве, юнец, – прошипел он. – Не должно быть ничего, что могло бы выдать нас. Ни знаков, ни старых привычек, ни глупых привязанностей.

Бернар продолжал стоял неподвижно, но внутри у него всё сжалось в тугой, болезненный комок. Он видел, как Саймон, стараясь быть незаметным, пытается растереть свою больную ногу, видел, как его лицо на мгновение искажает гримаса боли, прежде чем оно снова застынет, став каменным и непроницаемым.

– Новая личность, новая жизнь, – Старик бросил на него холодный, тяжёлый взгляд, от которого по спине у юноши пробежали противные мурашки. – Запомни это раз и навсегда.

Бернар сглотнул.

– А как же семья? – всё-таки вырвалось у него, тихо и срывающимся голосом.

На тонких губах Саймона дрогнула та же безрадостная усмешка. Медленно, почти театрально, он достал из внутреннего кармана старую, помятую флягу, на которой когда-то были буквы, но теперь остались лишь намёки на них.

– А семья… – он сделал неспешный глоток, и юноша увидел, как нервно дёргается его кадык. – Семья навсегда осталась в Атреи.

Фляга в его жилистой руке вдруг показалась Бернару самым одиноким предметом на всём белом свете. Саймон откинулся на спинку кресла, и в тусклом свете его лицо внезапно стало таким старым, таким измождённым и пронизанным невидимыми морщинами тоски, что юноша невольно опустил глаза. Его грудь сжало так, будто невидимые железные руки обхватили его рёбра и медленно сжимали их. Он чувствовал, как в голове крутятся десятки вопросов, рвутся наружу, но язык лежал во рту мёртвым, одеревеневшим куском мяса. Некоторые истины, понимал он, лучше не тревожить – они, как старые, плохо зажившие раны, начинают ныть и кровоточить при первом же к ним прикосновении.

– Юнец, ты выглядишь так, будто тебя переехал змеевик, – буркнул старик, всё ещё не открывая глаз, и в его голосе сквозила привычная насмешка, но теперь она звучала натянуто.

Бернар прислонился к прохладной стене, ощущая, как ноет поясница и дрожат подкашивающиеся ноги.

– Чувствую себя примерно так же, – хрипло ответил он, на миг закрывая глаза, и в темноте под веками тут же замелькали обрывки вчерашних событий.

Саймон медленно приоткрыл один глаз, и его острый, как заточенный клинок, взгляд скользнул по лицу юноши, вычитывая каждую деталь: осунувшиеся щёки, глубокие синяки под глазами, тонкие морщинки у губ, прорезавшиеся от постоянного сжатия зубов.

– Это как-то связано с ночным происшествием?

Бернар промолчал, его взгляд медленно скользнул по комнате, задержавшись на небрежно заправленной постели, где скомканное одеяло свисало с края, будто кто-то сбрасывал его в спешке или метался во сне, не находя покоя. В воздухе ещё держался знакомый запах пергамента, но теперь он смешивался с тонкими нотками ванили и резким ароматом дешёвого мыла.

– Не важно, – он провёл ладонью по лицу, ощущая, как щетина царапает кожу. – Я пришёл не просто так. Мы нашли кое-что. Книгу.

Саймон не шелохнулся, ни единого движения, ни морщинки на лбу, ни дрожи в пальцах, только еле заметное подёргивание века выдавало, что он всё-таки слышал, – это была его привычная маска, идеально ровное выражение, за которым можно было спрятать всё что угодно: и скуку, и интерес, и холодную панику.

– Это была не просто книга, – начал юноша, глядя прямо на него, пытаясь пробиться сквозь этот непроницаемый барьер. – С виду наивные, простые сказки, но между строк… там была наша история, прописанная до мельчайших деталей. Даже упоминание о Хаосе.

И вот теперь в глазах Саймона мелькнуло настоящее напряжение, маска на мгновение треснула, он медленно поднял брови, и его взгляд стал острее, внимательнее.

– Как… – выдохнул он, едва слышно.

– Сами бы хотели знать, – глухо ответил Бернар. – Имя автора стёрто, осталось лишь начало. Мы должны выяснить, кто это был. Если жив – найти. Если мёртв – отыскать тех, кто мог узнать, и уничтожить все копии этой книги до того, как она пойдёт дальше.

– Сказания… Королевств… – пробормотал он себе под нос. – Нет, таких не помню. Хотя… – он резко поднял голову, и взгляд его вспыхнул живым, узнающим огнём. – Подожди. Да, был один случай. Уже давно. Но точно кто-то спрашивал про похожую книгу.Старик медленно выпрямился, скрестив руки на груди, и тени легли на его лицо резче, подчеркнув жёсткие складки у рта. Он слушал, не перебивая, с тем холодным, аналитическим вниманием, которое всегда предшествовало действию. Бернар описал книгу: старый, потёртый кожаный переплёт, выцветшие от времени страницы, рисунки, которые казались детскими, но тревожили на каком-то инстинктивном уровне, легенды, сплетённые из правды, и фразы, которые никто, абсолютно никто не должен был помнить. Саймон провёл пальцами по щетине на подбородке, потом по самому подбородку, прищурился, и лицо его слегка дёрнулось – он напряжённо вспоминал.

Бернар резко наклонился вперёд, его фигура заслонила тусклый свет от окна, и тенью легла на Саймона, как тяжёлая туча перед грозой, скрывая половину его лица в полумраке.

– Вы помните, кто это был?

Саймон замолчал, склонил голову, откинулся на спинку, и на секунду показалось, что он погрузился в себя настолько, что уже не услышит вопрос. Но потом медленно, растягивая слова, заговорил:

– Это был молодой человек, – протянул он. – Лица не разглядел. Он был в длинном тёмном плаще, капюшон затенял глаза. Худощавый и высокий. А ещё… перчатки, – добавил он негромко, почти себе под нос.

– Перчатки? – переспросил Бернар, нахмурившись, чувствуя, как в памяти щёлкает какой-то крошечный, но важный механизм.

Тот кивнул, не спеша.

– Чёрные, простые, потёртые. Он не снял их ни на секунду. – Мужчина посмотрел в сторону, в пустоту, будто снова видел того призрачного посетителя. – День был тёплый, воздух стоял тяжёлый, даже душный, но он не снял перчатки, словно боялся, что кто-то увидит его руки.

– И вас он не насторожил? – голос юноши дрогнул, и в нём сквозила не столько дерзость, сколько глухое обвинение.

Саймон медленно поднял взгляд, и в этот момент в комнате, казалось, по-настоящему потемнело. Его глаза, тяжёлые, усталые, пронизывали Бернара насквозь. В этом взгляде не было ни гнева, ни удивления, только снисходительная, почти жалостливая оценка, будто перед ним стоял не юноша, а неразумный щенок, решивший облаять зверя, в размерах которого даже не отдаёт себе отчёта.

– Это не моя миссия, – коротко бросил он, не меняя позы, не повышая голоса, лишь уголки его губ дрогнули в кривой, почти ленивой усмешке. – Я что, по-твоему, должен был допрашивать каждого, кто интересуется сказками? Тогда бы и к тебе у меня давно были вопросы. – На мгновение в его глазах промелькнуло острое раздражение, вызванное этой юношеской самоуверенностью.

– Помните хотя бы голос? – Бернар шагнул ближе, не давая себе ни секунды на сомнение. – Тембр, акцент, манеру говорить?

Саймон на секунду замер, а затем резко хохотнул, и этот грубый, сухой звук прозвучал в маленькой комнате откровенной насмешкой.

– Ха… ха… ха… – он качнул головой, и даже его плечи дрогнули от этого короткого, безрадостного смешка. – И что ты с этим будешь делать, юнец? Подходить к каждому высокому парню на улице и просить поговорить с тобой, чтобы послушать его акцент? – Усмешка на его лице стала шире, но в ней теперь не было ничего похожего на юмор.

Бернар промолчал, опустил глаза и медленно выдохнул, и вместе с этим выдохом из него, казалось, вышел весь пыл, вся энергия. Хрупкая надежда, что только что теплилась в груди, угасла, не успев разгореться, потому что всё было слишком зыбко, слишком обрывочно: ни имени, ни ясных примет, ни направления. Идея найти таинственного Искателя таяла прямо на глазах, как иней под первыми лучами утреннего солнца. Он провёл рукой по волосам, тыльной стороной пальцев задевая затылок, и в голове у него лихорадочно перебирались всевозможные варианты и призрачные зацепки, которые тут же рассыпались в прах.

«Что теперь? Куда идти? Где искать?»

Старик всё это время молча наблюдал за ним, и вдруг поймал себя на том, как остро и неожиданно кольнуло в груди, – он не хотел этого, не хотел видеть Тео в этом мальчишке, но не смог остановиться, его взгляд сам скользнул по знакомым чертам: та же прямая, упрямая спина, та же привычка кусать щёку изнутри, когда в голове роятся мысли, и ни одну не можешь поймать за хвост. Он резко отвернулся, но было поздно, внутри всё уже перевернулось, потому что Тео мог бы быть таким, именно таким, говорить с тем же упорством, стоять здесь, перед ним, живой – не в воспоминаниях, не в кошмарах, а по-настоящему. Веки Саймона отяжелели, взгляд потускнел, губы сжались в тонкую, жёсткую линию, и он смотрел в одну точку на стене, будто за ней был другой мир, тот, где он всё ещё может что-то изменить, но время не повернуть вспять.

Минуты две в комнате стояла полная, давящая тишина, где был слышен лишь скрип старого стула под его весом и монотонное тикание часов на полке, напоминающее, что жизнь продолжается, даже если ты хочешь, чтобы она замерла. И только спустя это долгое молчание, глухо, не глядя на Бернара, Саймон выдохнул:

– Был у него странный акцент… Не местный, с Юга, чувствовалось, но это всё равно ничего тебе не даст, юнец. – Он провёл ладонью по лицу, смахивая невидимую усталость. – Как только что-нибудь узнаю по книге, пошлю весточку во дворец. Постараюсь выяснить, кто автор.

Бернар моргнул, отрываясь от собственных мыслей, и просто кивнул, потому что все слова казались теперь лишними.

– Хорошо, тогда я пойду. У меня ещё осталось одно дело.

Он шагнул назад и, не дожидаясь ответа или прощания, повернулся к выходу, и каждый его шаг по скрипучей деревянной лестнице отдавался в тишине комнаты, словно отсчитывая секунды до его исчезновения. Секунды спустя комната вновь погрузилась в тишину. Саймон не пошевелился, он сидел, как будто кто-то посадил его и забыл сказать, что можно встать. Комната вдруг стала казаться ему тесной, как клетка, а воздух – тяжёлым, как свинец. Он сидел, ссутулив плечи, на которых ещё утром, казалось, лежала привычная воинская выправка, а теперь он будто стал меньше ростом, ниже даже собственной тени, и его глаза были сухими, но тускло поблёскивали, словно в них застряли слёзы, которым он уже давно не разрешал выходить наружу. Он смотрел в пустоту, туда, где не было ни стены, ни предметов, только память, и в груди у него жгло, как от раскалённого угля.