Хранители Севера

Тем временем город жил своей неугомонной жизнью, и Бернар, шагнув на улицу, тут же погрузился в её поток. Улица встретила его прохладным, ласковым ветерком, доносящим запахи свежего хлеба и дыма из труб, вдалеке хлопнула дверь, громко и радостно залаяла собака, а из-за угла с грохотом выкатилась запряжённая парой лошадей карета, её колёса громыхнули по неровному булыжнику, и вслед за ней понеслось эхо – топот копыт и смутный гул разговоров. Дорога к дому Роз была ему знакомой до последнего камня, и ноги сами несли его туда, не спрашивая разрешения, он перепрыгивал через лужи, ловко обтекал бочки и телеги, обходил прохожих, будто был тенью, которую никто не замечает. В конце переулка, где дома стояли так близко, что почти касались друг друга карнизами, перед ним открылось знакомое окно с лёгкой занавеской, и на его губах появилась тёплая, чуть смущённая улыбка.

Юноша наклонился, коснулся пальцами бордюра, чуть влажного от вечерней сырости, и подобрал с земли несколько мелких, шершавых камешков, один из которых застрял между его пальцами. Он подбросил его, и камень послушно взлетел вверх и лёг обратно в ладонь. Он отступил на шаг, поднял руку, немного прицелился и метнул камешек, который взлетел, прочертив короткую дугу в воздухе, и звонко ударил по стеклу.

Стук.

На стекле осталась крошечная, едва заметная белая точка.

Стук. Стук.

Ещё два мелких камня один за другим ударили по деревянной раме, выбивая сухую дробь.

За занавесками что-то шевельнулось, тень скользнула в глубине комнаты, и в окне медленно показалась тёмная макушка. Затем створки распахнулись со скрипом, и мягкий солнечный свет озарил лицо – сонное, с лёгкой тенью под глазами, с густыми бровями, которые изогнулись от удивления, и взглядом, ещё не до конца проснувшимся, пытающимся различить, кто же стоит внизу.

Бернар медленно снял капюшон. Лицо Астры менялось прямо на его глазах: сначала широко распахнулись глаза от изумления, потом в них мелькнуло недоверие, будто она видела призрак, и, наконец, проступила настоящая, открытая улыбка, такая искренняя и светлая, что у него внутри что-то сжалось от нежности. Он и не подозревал, что одно лишь выражение её лица способно вызывать в нём такую простую и сильную радость, разливающуюся по всему телу тёплой волной.

Астра сделала шаг назад, не отрывая от него взгляда, а он улыбнулся и махнул рукой:

– Я поднимаюсь.

Она лишь кивнула, быстро скрывшись в глубине комнаты, и почти бегом бросилась к двери, чтобы закрыть её. Щёлкнул замок, и когда она обернулась, сердце её сжалось – юноша уже стоял у её окна. На ней была лишь лёгкая ночная сорочка, чуть сбившаяся с плеча, волосы были спутаны после сна, и пряди падали на лоб, а щёки порозовели от смущения и волнения. Она смотрела на него, не двигаясь, затаив дыхание.

– Я не думала, что вы вернётесь… – её голос прозвучал едва слышно, почти шёпотом, в котором смешались надежда и боязнь обмануться.

Она сделала шаг к нему и сразу же остановилась, будто невидимая сила одёрнула её за руку. В её глазах мелькнуло сомнение: можно ли подойти ближе, правильно ли это, не нарушит ли это хрупкую границу, что всегда была между ними.

– Думала, что больше не увижу вас, – добавила она тише, и в этих словах слышалась неподдельная грусть.

Бернар опустил взгляд, сглотнув комок, внезапно вставший в горле.

– Я и сам не ожидал, – честно признался он, чувствуя, как тяжело даётся ему эта правда.

Взгляд Астры скользнул вниз, и она заметила край перевязи, выглядывающий из-под его плаща. Её глаза сразу же метнулись к его руке, а щёки вспыхнули ещё ярче, выдавая её беспокойство.

– Как… как ваша рана? – спросила она, и сама удивилась, как неуверенно и неловко прозвучал её голос.

Её пальцы сами по себе начали теребить угол ногтя – это была старая, детская привычка, которая всегда возвращалась в моменты волнения. Но, заметив его пристальный взгляд, она быстро спрятала руки за спину, пойманная на шалости. Казалось, кончики её пальцев покалывают от навязчивого желания коснуться его, просто дотронуться до плеча, ладони, рукава, до чего угодно, лишь бы убедиться: он настоящий, он здесь, и это не сон. Она не понимала, почему это чувство было таким острым и важным, возможно, потому что рядом с ним она могла быть просто собой – не врать, не бояться, не носить маску равнодушия. Он был единственным, кто смотрел на неё как на человека, а не на дорогой товар, который можно использовать и выбросить.

Бернар чуть повёл плечом и отмахнулся, будто речь шла о пустяке, о царапине.

– Пустяки, заживёт, как и всё остальное.

Он посмотрел на неё, и взгляд его стал по-настоящему тёплым, а в уголках губ появилась тень улыбки, смягчившей его суровое лицо.

– Я так и не поблагодарил тебя… – сказал он, делая шаг ближе. – За то, что помогла. За то, что не выдала.

Астра опустила взгляд, пытаясь спрятаться за завесой своих длинных ресниц, но было поздно – он уже заметил, как по её щекам прокатился румянец, тёплой волной разлившись под кожей. Сердце её грохотало в груди, как барабан, и каждое его биение отдавалось гулким эхом в горле. Что-то в его словах, в его тоне задело её глубже, чем она готова была признать даже самой себе. Девушка быстро прижала ладони к щекам, желая потушить этот предательский жар, пробежавший по её лицу.

Бернар, будто давая ей время прийти в себя, отвёл взгляд и бегло осмотрел комнату. Девушка уловила его взгляд и поспешно села на край кровати, сминая плед, который тут же начала разглаживать ладонями, почти судорожно, и это простое движение выдавало её волнение красноречивее любых слов.

– Пожалуйста, садитесь… – тихо произнесла она, похлопав по покрывалу рядом с собой. – Больше всё равно негде.

Она едва удержалась, чтобы не отвернуться, её глаза быстро метнулись в пол, словно она внезапно обнаружила на нём нечто невероятно интересное, а пальцы беспокойно заскользили по бахроме покрывала, то подёргивая, то закручивая нитки в жгуты, чтобы снова их расплести.

Бернар едва сдержал улыбку, глядя на её суетливые пальцы.

– Спасибо…

Он медленно подошёл и опустился на край кровати, которая жалобно скрипнула под его весом. Его большие, сильные руки с мозолистыми пальцами сплелись в замок так крепко, что костяшки побелели, а вены на запястьях натянулись. Взгляд его уткнулся в узкую трещину на противоположной стене.

Астра придвинулась чуть ближе, так что её тепло ощущалось даже через слои одежды, разделявшие их. Она нервно перебирала пряди своих чёрных как смоль волос, которые рассыпались по плечам пышным, шелковистым водопадом, и каждый раз, когда её пальцы запутывались в локонах, в воздухе повисал слабый, едва уловимый аромат жасмина.

Тишина, повисшая между ними, была особенной – не неловкой, а насыщенной и напряжённой, как воздух перед грозой, когда каждая молекула наполнена электричеством. Казалось, даже пылинки, танцующие в луче света, что пробивался из окна, замерли в немом ожидании.

Она украдкой разглядывала его профиль: резкую линию скулы, покрытую легкой щетиной, глубокую царапину, пересекающую левую бровь, плотно сжатые губы. Но больше всего притягивали его глаза – холодные, светло-серые, как озерная гладь на рассвете, в которых читалась усталость, которую не скроешь, и какое-то глубинное, стоическое упрямство. Их взгляды внезапно встретились, и Астра почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Его глаза скользнули вниз, к её губам, и она невольно задержала дыхание, боясь спугнуть этот хрупкий, трепетный момент.

– Я не потревожил вас? – его голос прозвучал тихо, с лёгкой хрипотцой, выдававшей усталость.

Астра покачала головой, и её чёрные локоны заколыхались, как травы на ветру.

– Нет… совсем нет. До вечера я… свободна, – вырвалось у неё, и она тут же пожалела о сказанном, ощутив, как в горле встаёт противный, горький ком.

«Свободна».

Глупое слово. Лживое. Какая же это свобода? Разве свобода – это руки, которые больше не дрожат, когда расстёгивают чужие пряжки? Это тело, которое больше не вздрагивает от грубых прикосновений? Это кожа, привыкшая к чужому дыханию, к чужим тяжёлым пальцам, к чужим желаниям? Она сжала кулаки, сильно, так что ногти впились в ладони, оставляя на коже лунные полукруги.

«Не смотри на меня. Не смей жалеть.»

Бернар не отводил взгляда. Он видел, как дрогнула её нижняя губа, как напряглись тонкие мышцы шеи, когда она сглотнула ком в горле. Он знал этот взгляд – пустой и в то же время полный боли. Столько раз видел его в зеркале – у себя, у других, у тех, кто слишком рано узнал, что мир бывает жестоким и несправедливым, кто научился прятать свою боль под шутками, натянутыми улыбками и показным равнодушием.

«Почему ты здесь? Почему вообще девушки приходят в такие места? Что вами движет?» – эти вопросы крутились у него в голове назойливым роем. Ему хотелось спросить, но он не стал, проглотил вопрос, оставив его между ними несказанным. Он провёл ладонью по колену, собираясь с мыслями, и потом негромко, почти шёпотом, произнёс:

– Я так и не спросил… Почему ты тогда помогла мне?

Астра отвела глаза к окну, где запылённое стекло искажало очертания улицы, превращая знакомый мир в размытое пятно. Её пальцы вновь начали своё беспокойное движение, теребя бахрому на покрывале.

– Не знаю… – она прошептала так тихо, что ему пришлось наклониться ближе, улавливая каждый звук. Потом она подняла на него взгляд, и в её тёмных, как спелые сливы, глазах что-то дрогнуло, какая-то глубокая, запрятанная уязвимость. – Наверное… потому что тебе действительно нужна была помощь.

Она замолчала, её пальцы продолжали своё нервное движение по краю одеяла, вытягивая ниточку за ниточкой.

– И… твои глаза, – продолжила она, и голос её стал чуть твёрже. – В них не было той… привычной гадости. Я сразу поняла – ты не причинишь мне боли. Ты не такой, как они.

Бернар почувствовал, как по его спине снова пробежали холодные, противные мурашки.

– Как они? – спросил он, хотя уже догадывался об ответе, боясь услышать его и в то же время желая понять всю глубину её отчаяния.

Девушка глубоко вдохнула, её грудь поднялась и опустилась в тяжёлом, почти стонущем вздохе.

– Как те, кто приходит сюда… с глазами, в которых читается только похоть и презрение. С руками, которые хватают, не спрашивая. С голосами, от которых хочется сжаться в комок и провалиться сквозь землю. Здесь быстро учишься видеть опасность, а в тебе… её не было. Ни капли.

Слова её повисли в воздухе. Бернар отвел взгляд к окну, не желая представлять, через что ей ежедневно приходится проходить, но в её словах была такая голая, неприкрытая правда, что стало больно и горько за неё.

– Тогда давай так, – он наклонился ближе, его локти упёрлись в колени, а пальцы сплелись в тугой замок. – Теперь я твой должник.

Астра резко подняла голову, её глаза расширились от искреннего удивления.

– Должник? – переспросила она, и в её голосе прозвучало что-то хрупкое, между недоверием и зарождающейся надеждой.

Бернар кивнул, и в уголке его губ дрогнула едва заметная, но тёплая улыбка.

– Да, ты спасла меня – теперь я обязан вернуть долг. Если когда-нибудь окажешься в беде, просто дай знать, и я приду. Неважно, где я буду и что буду делать.

Она замерла, её пальцы наконец перестали теребить край одеяла, успокоившись. В её глазах, таких тёмных и глубоких, что в них, казалось, можно было утонуть, мелькнула настоящая, живая благодарность, та, что идет от самого сердца.

– Ты серьёзно? – прошептала она, боясь поверить.

Юноша только кивнул, не отводя взгляда, и в этот момент он понял – он действительно сделает для неё всё, что сможет, всё, что в его силах. Потому что в этом мире, полном грязи, боли и предательства, такие люди, как Астра, заслуживали хоть капли света, хоть намёка на доброту и защиту.

– Бернар…

– Да, Астра, – он произнёс её имя с особой, почти бережной осторожностью.

Она переплела пальцы на коленях, и её ногти слегка постукивали друг о друга, выбивая тихую, нервную дробь.

– Расскажи мне о Севере. Я ведь никогда не видела ничего, кроме этих улиц, этого квартала. Что там… за стенами этого города? На что похож настоящий, большой мир?

Глаза Астры вдруг загорелись тем самым живым огнём, который не могли погасить даже стены этого постоялого двора. Она развела руки в стороны и с беззаботным смехом плюхнулась на спину, её чёрные, как смоль, волосы веером раскинулись по бордовому покрывалу.

– Расскажи мне… – прошептала она, уставившись в потолок, но видя перед собой совсем другие, яркие картины. В её распахнутых, тёмных глазах читались бескрайние просторы, которых она никогда в жизни не видела, заснеженные перевалы, по которым скачут дикие олени, высокое, бескрайнее небо, о котором знала лишь по обрывкам чужих, захватывающих рассказов.

Бернар не мог отвести от неё взгляда. В этой комнаты, пропитанной запахом дешёвых духов, пыли и человеческого пота, она казалась настоящим чудом, вспышкой чистого света. Её кожа, несмотря на все лишения, сохранила золотистый, тёплый оттенок, будто впитав в себя само солнце тех далёких, благословенных краёв, откуда она была родом. Изящная, тонкая талия, лёгкий, соблазнительный изгиб бедра, угадывающийся под мягкой тканью простой сорочки. Всё в ней, от кончиков пальцев до вздоха, неудержимо притягивало его внимание. Он задержал взгляд на её лице. На мягких, пухлых губах, в уголках которых играла тёплая, почти детская, доверчивая улыбка. На густых, длинных ресницах, отбрасывающих тени на щёки, на ровном, спокойном ритме её дыхания. Он почти машинально поднял ладонь, чтобы убрать выбившуюся тёмную прядь с её щеки, но вовремя остановился, сжал пальцы. Взглянул вверх, отвлекаясь от её лица, и вдруг заметил то, чего раньше не видел: потолок над кроватью был усыпан крошечными, блёклыми бумажными звёздами. Кто-то когда-то очень кропотливо, с любовью приклеил их в хаотичном, но на удивление гармоничном порядке, создав свой собственный, личный небосвод.

– Хорошо, – шумно, с поражением выдохнул он, сдаваясь под напором её искреннего, жадного интереса.

Он видел, как её лицо мгновенно преобразилось – глаза загорелись настоящими звёздами, губы растянулись в самой широкой, сияющей улыбке, озарившей всё её существо. В этот миг она выглядела совсем юной, почти ребёнком, каким, он был уверен, она никогда не позволяла себе быть в этой суровой жизни.

– Правда? – Астра перевернулась на бок так резко и порывисто, что пружины кровати жалобно, пронзительно заскрипели. Её тёмные, вьющиеся локоны рассыпались по её обнажённому плечу, а глаза блестели так ярко, как те самые звёзды на потолке.

– Правда, – мягко повторил он и почувствовал странное, согревающее тепло где-то глубоко в груди, под самыми рёбрами.

«Север… Как, чёрт возьми, рассказать о нём так, чтобы не разбить, не испачкать грязью её светлых ожиданий?»

В его памяти тут же, неспроста, всплывали суровые картины: бесконечные, слепящие метели, изматывающие, до седьмого пота тренировки, грызущий голод, и постоянное, давящее чувство опасности, свинцом лежащее на плечах. Но, глядя на её ожившее, одухотворённое лицо, он вдруг, отчаянно захотел подарить ей другую историю. Красивую. Ту, в которую так хочется верить.

«Ничего страшного не случится, если я хоть немного приукрашу. Ради этого света в её глазах.»

– На Севере, – начал он медленно, растягивая слова и глядя, как её зрачки расширяются от предвкушения, – бывают такие долгие ночи, когда солнце совсем не хочет спать, капризничает. Оно только присядет за горизонт, покраснеет от стыда за свою лень и сразу же, подпрыгнув, вскакивает обратно, в вышину. И тогда весь снег вокруг, на многие мили, становится розовым, как лепестки пиона, а глыбы льда и сосульки блестят и переливаются, будто их кто-то щедро посыпал мелко намолотым золотом.

Астра приоткрыла рот от изумления, её тонкие пальцы непроизвольно вцепились в ткань его рукава, словно боясь, что он вот-вот исчезнет вместе с этим волшебным образом.

– А северное сияние? – выдохнула она. – Оно правда такое красивое, завораживающее, как пишут в старых книгах?

Бернар не сдержал улыбки, глядя на её неподдельный восторг:

– Ещё в тысячу раз лучше. Оно пляшет по всему небосводу, как самый настоящий, весёлый и немного пьяный маг – то вспыхнет изумрудно-зелёным, то перельётся в глубокую синеву, то вдруг, неожиданно, полыхнёт таким фиолетовым, что дух захватывает. Старики у костров любят говорить, что это души наших воителей-предков веселятся и пируют на том свете.

– А снег? – не выдержала она, не в силах сдержать любопытство. – Он правда такой… холодный, колючий?

– Да, холодный, – рассмеялся юноша, и его смех прозвучал непривычно легко. – Но, знаешь, если подержать его в ладонях сначала он, конечно, кусается, как сотня маленьких иголок, а потом… потом странным образом начинает согревать. Или это просто руки замерзают так, что уже не чувствуют холода.

Девушка рассмеялась в ответ, и её смех прозвенел в душной комнате легко и чисто, как мелодичный перезвон тонких стеклянных колокольчиков на утреннем ветру. И в этот самый момент что-то дрогнуло и перевернулось внутри него, будто кто-то невидимый зажёг маленький, но такой живой и тёплый костёрчик прямо у него в груди. Он вдруг с предельной ясностью понял: мог бы говорить с ней до самого рассвета, до самого утра. Рассказывать, выдумывать, вспоминать – всё что угодно, лишь бы этот драгоценный, живой свет в её тёмных глазах не исчезал, не тускнел никогда.

И он начал говорить, и перед глазами заворожённой Астры, начали разворачиваться яркие, живые картины далёкого, незнакомого Севера.

– Представь себе, – он развёл руки в стороны, словно пытаясь очертить в тесном пространстве комнаты огромный, бескрайний круг, – бескрайние, нетронутые снежные равнины. Снег на них не просто белый, он искрится и переливается на солнце, будто вся земля усыпана россыпью мельчайших алмазов, а глубокой ночью – он сам по себе светится мягким, таинственным голубоватым светом, будто впитав в себя и накопив за день весь лунный свет.

Пальцы Бернара невольно сжались в кулаки. Он будто снова, по-настоящему, ощутил под своими шершавыми ладонями гладкий, хрустящий, обжигающе холодный лёд.

– Мы постоянно карабкались на Ледяную Стену. Эта громадина, что намертво делит наши королевства. Кожа сдиралась с коленок и оставалась на острых камнях, но нам тогда было не больно, мы не обращали внимания. Мы просто смеялись до слёз. Соревновались, азартно, кто выше заберётся, кто дальше плюнет вниз… – Голос его неожиданно дрогнул и на мгновение прервался, когда он осознал, что большинство из тех самых сорванцов уже давно нет в живых, они остались лежать в снегах, не дожив и до двадцати.

Астра лежала, прижав ладонь к своей горячей щеке, полностью погружённая в его рассказ. В её широких глазах отражались тусклые бумажные звёзды с потолка, создавая удивительную, почти магическую иллюзию настоящего, бескрайнего ночного неба. Она видела всё, что он описывал: и огромные ледяные пещеры, переливающиеся изнутри фантастическим синим светом, и огромные праздничные костры, вокруг которых грелись, смеясь и распевая песни, закутанные в меха люди с открытыми, суровыми лицами.

– На праздники, – продолжал Бернар, и его голос приобрёл ностальгические нотки, – мы всегда пили горячий мёд с травами. Он так обжигал губы, что потом целый день чувствовалось лёгкое пощипывание, но зато согревал изнутри, разливаясь по телу приятной тяжестью. До сих пор иногда варим по тому старому рецепту, только тсс… – Он подмигнул ей с наигранной таинственностью и театрально приложил палец к своим губам. – Это наш маленький секрет. Никому ни слова.

Его улыбка оставалась мягкой, но в самых уголках глаз, куда обычно заглядывает правда, затаилась тёмная, неуловимая тень. Он отлично понимал, что рассказывает сейчас не суровую правду, а то, во что сам отчаянно хотел бы верить. Перед Астрой раскрывался не настоящий, пропитанный болью и сталью Север, а его собственная, выстраданная мечта о том, каким тот мог бы быть, если бы он однажды не выбрал путь воина, а остался бы тем мальчишкой, что верит в сказки.

Бернар смотрел, как её глаза горят, как тонкие пальцы непроизвольно сжимают и разжимают край покрывала, и чувствовал странное, щемящее тепло где-то под сердцем. Пусть хоть в её чистом, ничем не замутнённом воображении существует этот идеальный мир, где снег искрится просто так, от солнца, а не от алой крови, где люди собираются у огромного костра не перед решающей битвой, а чтобы просто посмеяться вместе и спеть старые, добрые песни.

– А ещё, – продолжил он, глядя, как её зрачки расширяются от каждого нового слова, словно впитывая в себя всю эту красоту, – когда с гор дует настоящий северный ветер, он не воет, как обезумевший зверь, а… поёт. Тихо, задумчиво, как будто он – последний сказитель, что старается рассказать нам какую-то очень древнюю, важную историю, которую уже почти никто на свете не помнит.

Астра приподнялась на локте, её чёрные, как смоль, волосы шелковистым водопадом рассыпались по обнажённому плечу.

– Правда? – прошептала она, и в этом одном-единственном слове было столько детской, безоговорочной веры, что Бернару вдруг стало до боли стыдно за свою сладкую ложь. Но лишь на одно короткое мгновение.

Он кивнул, снова погружаясь в свой вымышленный рассказ. Он описывал, как они, дети, могли бы весело кататься с огромных, искрящихся ледяных горок, смеясь до слёз и беззлобно толкая друг друга, как валялись бы потом в пушистом, нетронутом снегу, размахивая руками и ногами и оставляя на белоснежном поле забавные следы в виде ангелов. Как сидели бы потом в уютной, пропахшей дымом и хлебом избе, грея озябшие руки о шершавые, тёплые глиняные кружки с душистым травяным чаем, и слушали, как за толстыми, надёжными стенами вовсю буйствует и бушует вьюга. Вдруг он с поразительной ясностью осознал, что говорит сейчас не только и не столько для неё, но и для самого себя. Эти красивые, выдуманные истории невольно становились убежищем для них обоих – тихим, безопасным местом, где можно было ненадолго спрятаться от жестокости и грязи настоящего мира. Его рука сама потянулась к её волосам, чтобы поправить выбившуюся прядь, но замерла в сантиметре от них, не решаясь нарушить эту хрупкую границу.

«Когда-нибудь я обязательно покажу тебе настоящий Север. Тот, каким он должен быть на самом деле.», – пронеслось у него в голове, и впервые за долгие, тяжёлые годы эти слова не казались ему пустой, несбыточной мечтой. Где-то очень глубоко внутри, под слоями закалённой стали и старых шрамов, теплилась крошечная, но живая надежда, что такой Север действительно может когда-нибудь существовать. Хотя бы только для неё одной.

– Я бы так хотела там побывать, – прошептала она, прикрыв глаза, и в её тихом, мечтательном голосе звучала такая искренняя, чистая тоска по невиданному, что сердце Бернара болезненно и остро сжалось.

– Когда-нибудь, – так же тихо, почти неслышно, ответил он. – Обязательно. Я тебе обещаю.

Они лежали так близко друг к другу, что юноша отчётливо ощущал каждый трепет её дыхания – лёгкие, чуть неровные выдохи. Тепло от её тела тонкой, нежной волной просачивалось сквозь ткань его простой рубахи. Когда их пальцы случайно, мимолётно коснулись, по всей его спине пробежали мелкие мурашки, оставляя за собой след из крошечных, горячих искр. И тогда он уловил этот едва заметный, но такой знакомый запах – жасмин. Тот самый.

Перед его внутренним взором вдруг всплыл образ родного дома: низкие, почерневшие от времени и дыма потолки с массивными балками, уютный треск сухих дров в большом очаге, танцующие по стенам оранжевые, живые отблески пламени. Он снова, будто наяву, слышал, как его мать негромко напевает старинную, знакомую до слёз колыбельную, помешивая деревянной ложкой густой, наваристый суп в большом чугунке. Видел отца, склонившегося над верстаком, и ту самую, редкую, драгоценную улыбку, которая появлялась на его всегда суровом, усталом лице, когда он поднимал взгляд на свою жену – улыбку, от которой даже в самый хмурый и холодный день в доме становилось светло и спокойно.

Бернар невольно сжал кулаки так сильно, что короткие ногти впились в загрубевшие ладони, оставляя на коже красные полумесяцы. Он давно и строго-настрого запрещал себе эти воспоминания, загонял их в самый дальний, тёмный угол сознания, а теперь… Теперь она лежала рядом, и с каждым её тихим вдохом, с каждым лёгким, доверчивым движением, он чувствовал, как что-то мёртвое и спящее внутри него потихоньку оживает. Это было странное, совершенно новое для него чувство – тёплое, щемящее и до ужаса пугающее одновременно. Он видел нечто подобное когда-то в глазах своих родителей, в тех редких, украденных у жизни мгновениях, когда они обменивались быстрыми, молчаливыми взглядами, полными такого глубокого понимания и нежности, что между ними не нужны были никакие слова. Когда-то, очень давно, в детстве, он и сам мечтал для себя о чём-то подобном. Потом перестал, потому что сознательно выбрал путь воина – путь, где нет и не может быть места слабости, где каждый сантиметр души должен быть закалён и отточен, как лезвие боевого клинка. Он методично, день за днём, выжигал в себе всё лишнее – страх, сомнения, ненужные, отвлекающие мечты, превращая себя в идеальное, бездушное оружие. Доказывал – себе, другим, всему миру – что он может, что он чего-то стоит.