Хранители Севера

– Всё в порядке? – негромко спросил он, его ладони мягко, но уверенно легли на её спину, как будто он имел на это все права в мире.

– Да… – едва слышно выдохнула она, и её губы вновь оказались опасно близко к его губам, прежде чем музыка увлекла их в первый, плавный поворот.

С первым же аккордом он закружил её в танце, и весь мир сузился до размеров бального зала. Всё остальное – шёпоты, завистливые взгляды, даже собственные тревоги – растворилось, испарилось, перестало существовать. Остались только музыка и его твёрдые, уверенные руки, державшие её так, будто он не собирался отпускать уже никогда.

Наблюдая за ними издалека, среди мелькающих кружев и сверкающих драгоценностей, одна светловолосая девушка с трудом сдерживала кипящее раздражение. Её губы сжались в тонкую, бледную ниточку, а изящные, выщипанные брови гневно сошлись у переносицы. В глазах плескалась такая яростная, не скрываемая зависть, что, казалось, они вот-вот выжгут всё вокруг. Она сжала резной веер так сильно, что тонкие костяные пластинки затрещали под напряжением, а её пальцы побелели. Но вдруг её колючий, злой взгляд зацепился за другую фигуру, одиноко застывшую в тени у колонны. И тогда её губы медленно разошлись в хитрой, удовлетворённой улыбке.

– Я покажу ей, – прошептала она себе под нос, и в голосе звенела ледяная, не знающая сомнений решимость. – Она ещё пожалеет, что посмела прийти сюда и отнять у меня то, что по праву моё.

Откинув со лба непослушную прядь золотистых волос, она решительно двинулась вперёд, пробираясь сквозь пеструю, гудящую толпу. Гости, попадавшиеся ей на пути, инстинктивно отскакивали в стороны, чувствуя исходящую от неё волну холодной, почти осязаемой ярости.

«Он мой! Всё здесь должно быть моим! И она, эта выскочка, не смеет даже смотреть в его сторону!»

Тем временем Бернар стоял в тени колонны. Его массивная фигура, облачённая в ненавистную ему рубашку, казалась высеченной из мрамора – холодной, неподвижной и бесчувственной. Пустой, отсутствующий взгляд скользил по кружащимся парам, но не видел ни сияющих улыбок, ни сверкающих платьев. Его мысли были далеко отсюда, в том самом, проклятом доме Роз, где томилась Астра. Он снова почувствовал, как стискиваются челюсти до хруста, когда в памяти всплыло их мимолётное, украденное свидание. Астра, прижавшаяся к нему так сильно, что сквозь тонкую ткань её платья он чувствовал каждое биение её испуганного сердца. Её пальцы, впившиеся в его предплечья, словно ища спасения и опоры. Её горячее дыхание на своих губах и шёпот, полный отчаяния и надежды: «Вернись ко мне, обещай.» Желание сорваться с этого места, сбежать из этого дворца фальши и роскоши, нарастало с каждой секундой, становясь почти физической, мучительной болью.

«Если бы только… если бы я мог быть с ней сейчас. Вырвать её отсюда, умчать прочь от всех этих ужасных стен…»

Губы сами собой сложились в горькую, бессильную усмешку. Единственное, что держало его здесь, прикованным к этому маскараду, – это мысль о их общем плане. Повезло, что он смог увидеться с ней хотя бы на мгновение сегодня и передать заветные слова: «Как только встретитесь с сестрой, используйте любой предлог, чтобы прогуляться и посетить старую книжную лавку на конце улицы. Там вам помогут.»

Это была тонкая, хрупкая нить надежды, единственное, что не давало ему сорваться и снести с лица земли всё это праздное, самодовольное общество. Мысль о том, что совсем скоро, очень скоро, они с Астрой будут вместе и навсегда свободны, грела изнутри.

«Завтра, завтра мы подпишем этот проклятый договор и навсегда покинем Бермон,» – с горькой тоской и нетерпением промелькнуло в голове у юноши.

Но всё, что его окружало в этом зале – ослепительное, кричащее золото, слепящий хрусталь, шелка, пахнущие деньгами и тщеславием, фальшивые, натянутые улыбки, приторный, удушающий запах духов – бесило его всё сильнее с каждой минутой. Настроение медленно, но верно погружалось в густую, чёрную, бездонную трясину. Он уже сделал пол-оборота, всем существом собираясь бесшумно раствориться в одном из тёмных боковых выходов, когда прямо рядом, нарушая его уединение, раздался короткий, нарочито громкий и требовательный кашель.

– Кхх…

Он нехотя, с внутренним стоном повернул голову, безразличным, усталым, потухшим взглядом окинув юную леди, что бесцеремонно встала на его пути, перекрывая отступление. Длинные волосы цвета спелой пшеницы, уложенные в сложные, неестественно роскошные локоны, отливали мягким, искусственным блеском под светом люстр. Идеальные, будто нарисованные кудри обрамляли холодное, надменное лицо с тонкими, поджатыми губами и чуть нахмуренными бровями. На ней было платье глубокого, ядовитого бордового цвета, с тяжелым, волочащимся по полу шлейфом. Золотая вышивка на тугом, утягивающем корсете, изображающая каких-то фантастических птиц, переливалась и кричала о её высоком статусе и непомерном тщеславии. Карие глаза, холодные и колючие, как шипы, сверлили его с немым, недобрым, оценивающим интересом.

Молчание затягивалось, становясь невыносимым и тяжёлым. Бернар медленно, с нескрываемой скукой и раздражением, приподнял одну бровь. В его взгляде не было ни капли вежливости, ни тени любопытства, только ледяное равнодушие и желание, чтобы его оставили в покое.

Глаза девушки злобно сверкнули. Она фыркнула, даже не пытаясь скрыть своё раздражение, и посмотрела на него так, будто он был запылившимся, забытым всеми камином в её идеальной гостиной, который никто не удосужился почистить. Она отчеканила с притворной, слащавой вежливостью, которая звучала откровенным, унизительным оскорблением:

– Я хочу танцевать. С тобой. Сейчас же.

Она высоко вскинула подбородок и протянула руку в белой, до локтя, перчатке – тонкие, изнеженные пальцы едва заметно дрожали от непомерного самомнения и нетерпения. Её высокий, пронзительный голос с неприятными визгливыми нотками, раздражал юношу даже сильнее, чем сама наглая, бесцеремонная просьба. Он смотрел на эту принцессу, как на ядовитую гадюку, приготовившуюся впиться ему в горло.

– Нет. – Слово вырвалось у него низко, с хриплой, почти звериной рычащей ноткой, от которой по спине пробежали ледяные мурашки.

Однако девушка, казалось, была глуха к любым предупреждениям. Доротея лишь криво, с презрением ухмыльнулась, сделав ещё один наглый, вызывающий шаг вперёд. Тяжёлый шлейф её бордового платья с противным, шипящим шуршанием пополз по отполированному мрамору. Она уже протянула руку, чтобы схватить его за запястье, но между ними внезапно выросла встревоженная Талли. Одной рукой она мягко, но решительно отодвинула Бернара назад, заслоняя его собой. В её широко распахнутых глазах плескалась откровенная, почти паническая тревога – она ясно чувствовала, как напряжение в нём достигло критической точки, за которой последует взрыв. Ещё мгновение, и он сорвётся с цепи.

– Приветствую Вас, принцесса Доротея, – тихо, но чётко, с усилием произнесла она, заставляя непослушные углы своих губ растянуться в подобии учтивой, светской улыбки. – Думаю, сегодня мой друг не в самом подходящем настроении для танцев. Он… немного нездоров.

Доротея сузила и без того колючие, как иглы, глаза до узких, злых щелочек. Пышные, идеально уложенные локоны дрогнули, когда она резко, по-змеиному, повернула голову к новой, неожиданной препятствии. Злость и капризное, детское недовольство сплелись в её взгляде в такой обжигающий коктейль, что Талли внутренне съёжилась, но не отступила ни на шаг, продолжая держать оборону. По залу прокатился приглушённый, заинтересованный шорох – гости уже вовсю, не скрывая, следили за разворачивающимся спектаклем краем глаза, предвкушая скандал.

С другого конца зала за происходящим внимательно, с нахмуренным лбом наблюдала Мелисса. Она уже сделала порывистый шаг вперёд, чтобы вмешаться, но чья-то сильная, уверенная рука мягко, но неотвратимо остановила её, коснувшись предплечья. Обернувшись, она недоумённо, с тревогой посмотрела в спокойное, невозмутимое лицо Адриана.

– Не волнуйся, – произнёс он тихо, почти беззвучно, его пальцы слегка сжали её руку. – Брайан всё уладит, он знает, что делать. А теперь пойдём, нам с тобой действительно нужно поговорить.

Мелисса хотела возразить, задержаться, убедиться, что всё в порядке, но под его твёрдым, настойчивым взглядом лишь молча, с беспокойством кивнула и позволила увести себя в сторону от толпы, к высоким арочным дверям, ведущим на балкон. За стеклом темнел прохладный вечер, и от этого сгущающегося мрака становилось ещё тревожнее на душе. Её пальцы нервно, безостановочно теребили струящийся шёлк подола, а сердце отчаянно, громко стучало. Она обернулась ещё раз, пытаясь сквозь пеструю, мельтешащую толпу поймать взгляд Бернара, уловить в нём хоть какую-то подсказку.

«Что-то мне подсказывает, что это далеко не конец и ничего хорошего оно нам не сулит…» – пронеслось в голове, и по спине пробежала холодная, неприятная дрожь предчувствия.

Брайан подошёл к ним почти бесшумно, заняв место рядом с Талли, своим телом частично заслонив Бернара. Он нахмурил густые брови так, что между ними легла глубокая, озабоченная складка. Он до сих пор не мог понять, почему асур с самой первой минуты пребывания в столице испытывал ко всем здесь, ко всей этой обстановке, такую лютую, неприкрытую неприязнь. Казалось, его ненависть к Бермону только копилась и крепла, сгущаясь, как чёрная, грозовая туча перед ураганом. Встретив тревожный, растерянный и вопрошающий взгляд Талли, он на мгновение заколебался, но затем резко выпрямил спину и, чуть склонив голову в почтительном, безупречном поклоне, произнёс с подобранной на ходу, лёгкой, обезоруживающей улыбкой:

– Принцесса Доротея, не окажете ли вы мне великую честь разделить со мной этот танец? Музыка, как нарочно, такая прекрасная сегодня.

Он знал, что это единственный возможный в данной ситуации способ отвлечь разъярённую, обделённую вниманием принцессу и хоть как-то разрядить накалённую до предела обстановку. Он лишь молча надеялся, что Талли поймёт этот вынужденный тактический манёвр и не станет упрекать.

Лицо Доротеи преобразилось в одно мгновение. Надменная, победоносная улыбка медленно растянула её тонкие губы, придавая им выражение самодовольной кошки, только что поймавшей мышь. Она грациозно, с преувеличенной, театральной нежностью вложила свою ладонь в его протянутую руку и, бросив Талли через плечо вызывающий, торжествующий взгляд, полный презрения, позволила увлечь себя в пестрый водоворот танцующих пар.

Девушка с облегчением взглянула на Брайана, который, улучив момент, успел скорчить ей за спиной Доротеи такую смешную и ободряющую, почти детскую рожицу, что у неё едва не вырвался сдавленный, нервный смешок. Но как только пара скрылась в вихре вальса, её лицо снова стало серьёзным и суровым. Она резко развернулась к другу и, не дав ему и слова вымолвить, схватила его за запястье с такой силой, что кости неприятно, громко хрустнули.

– Пошли, – прошипела она сквозь стиснутые зубы, и в её глазах горел такой яростный огонь, что, казалось, она готова придушить его прямо здесь, на этом самом сияющем паркете, невзирая на публику.

Бернар не сопротивлялся. Он покорно, с опущенной головой пошёл за ней, пробираясь сквозь толпу зевак и расшумевшихся, возбуждённых гостей, чувствуя, как её тонкие, но сильные пальцы впиваются в его руку мёртвой, стальной хваткой. Талли шла впереди, не оборачиваясь, сжав бледные губы в тонкую, белую, безжалостную линию. Каждый её шаг был отчётливым, гневным, а вся её осанка, от выпрямленной спины до резких движений, выдавала готовность к немедленной, неотвратимой расправе.

Они шли к выходу, оставляя за спиной гул бала, музыку и сотни любопытных глаз.

МЕЛИССА

На балконе было прохладно и свежо, как в горном ущелье на рассвете. Ночной ветерок пробегал по оголённой спине Мелиссы, заставляя её слегка вздрагивать, и играл выбившимися из сложной причёски прядями, принося с собой густой, сладковато-пряный аромат ночных фиалок и жасмина. Лианы, густо опутавшие старинные кованые перила, казались живым, дышащим ожерельем из белых, восковых бутонов, которые один за другим раскрывались в лунном свете, будто подчиняясь какому-то тайному, неведомому приказу. Она подошла ближе к краю, коснулась ладонью перил.

Внизу, подобно волшебному, переливающемуся ковру, раскинулся ночной сад – целый мир, сотканный из мерцающих огоньков и глубоких, бархатных, почти осязаемых теней. На ветвях старых, разлапистых деревьев висели крошечные стеклянные лампы, и их мягкий, золотистый свет создавал иллюзию, будто самые яркие звёзды спустились с небес и запутались в густой листве. По аккуратным, посыпанным светлым гравием дорожкам медленно, не спеша бродили пары гостей; их приглушённый, далёкий смех и тихие, интимные голоса тонули в умиротворяющем шелесте листьев, напоминая отдалённый, убаюкивающий шёпот морского прибоя. Чуть поодаль, в окружении тёмных, стройных кипарисов, словно плачущих великанов, тихо журчал фонтан. Причудливые каменные рыбы, выгнувшись в вечном, застывшем прыжке, словно пытались укусить само небо, дотянуться до луны. Вода стекала по их гладким плавникам ровной, серебристой, звенящей струёй, и этот монотонный, успокаивающий звук был единственным, что не позволяло звенящей тишине стать слишком гнетущей и тяжёлой.

Девушка глубоко, полной грудью вдохнула. Ночной воздух, чистый, холодный и острый, резал лёгкие, но тревогу, сидевшую глубоко внутри, он не развеял, лишь заставил её затаиться, словно испуганного, но опасного зверька в густых, тёмных зарослях, готового выпрыгнуть в самый неподходящий момент.

– Как здесь красиво… – заворожённо, почти беззвучно прошептала она, не отводя глаз от мерцающих внизу, как светлячки, дорожек.

Адриан стоял чуть позади, прислонившись плечом к дверному косяку. В лунном свете, падающем косыми полосами, его профиль казался более резким, задумчивым и по-настоящему серьёзным, чем при ярком, искусственном свете люстр. Он сделал шаг вперёд, заглянул ей в лицо, стараясь поймать её ускользающий взгляд:

– Ты не замёрзла?

Не дождавшись ответа, он снял свой тёмный, идеально сидящий на нём пиджак и накинул его ей на плечи. Мелисса вздрогнула от неожиданности и внезапного, согревающего тепла, которое разлилось по коже. Ткань ещё хранила живое тепло его тела и едва уловимый, но такой знакомый терпкий запах – смесь дорогого табака. Она медленно, почти нерешительно повернулась к нему. Их лица оказались так близко, что дыхание смешалось в единое маленькое облачко, повисшее на холодном ночном воздухе. На её губах появилась тихая, чуть дерзкая, смущённая улыбка, в которой читалось и растерянность, и внезапно вспыхнувшая, запретная смелость.

– Мне не холодно, – сказала она, поднимая подбородок и глядя прямо ему в глаза, в тёмных глубинах которых отражались огни сада и её собственное, смущённое отражение. – Неужели ты забыл, кто я?

– Как я могу это забыть, если ты постоянно проводишь между нами эту чёртову, невидимую черту? – с горькой, усталой усмешкой заметил он.

– Кто-то же должен… – начала она, пытаясь найти оправдание, но голос внезапно дрогнул и оборвался.

Она отвела глаза, не в силах больше выдерживать его пристальный, испытующий взгляд, и откинулась чуть назад, инстинктивно отстраняясь от его губ, которые висели в считанных сантиметрах от её кожи, маня и пугая одновременно. Её сердце колотилось так бешено и громко, что, казалось, его отчаянный стук был слышен даже ему сквозь тишину ночи. Он был слишком близко. Его излучаемое тепло, его уникальный, сводящий с ума запах, его сбитое, тяжёлое дыхание – всё это методично, неумолимо разрушало все её оборонительные укрепления. Её железная, годами выстраиваемая выдержка трещала по всем швам, грозя рухнуть в одно мгновение. Сколько бы она ни отрицала это, он пробуждал в ней те самые запретные, тщательно скрываемые и задавливаемые чувства, которые с каждой их новой встречей становилось всё сложнее и сложнее заглушить разумом.

Адриан медленно, почти с показной небрежностью упёрся руками в холодные, покрытые росой перила по обе стороны от неё, замыкая её в тесном, интимном пространстве между своим телом и каменной балюстрадой. Отступать было некуда. Его лицо было так близко, что она видела, как напряглись мышцы на его шее, как мелко дрожала кожа у виска от невероятного усилия, с которым он сдерживал себя. Его взгляд потемнел, стал глубже, тяжелее, наполнился таким неприкрытым, голодным желанием, что у неё в груди перехватило дыхание. Её запах сводил его с ума, вытесняя все мысли о долге, приличиях и о всём королевстве. Как же он отчаянно хотел прикоснуться к этим губам: мягким, слегка приоткрытым от волнения, невероятно манящим. Она полностью, безраздельно захватила его разум и все его чувства.

«Чёрт возьми, как я могу обсуждать с ней государственные дела, когда единственное, о чём я могу думать, – это как её губы будут чувствовать под моими?!»

Изначально он решил быть осторожным, дать ей время, не давить. Но одна только мысль о том, что на неё смотрят другие мужчины, что они тоже видят её красоту, её силу, её незаурядность, поджигала в нём дикую, первобытную ревность, чёрным пламенем пожирающую рассудок. Он хотел, чтобы она принадлежала только ему. Чтобы никто другой не смел даже смотреть в её сторону, не смел и мечтать.

– Тогда ты проводи свою черту, – хрипло, с надрывом выдохнул он, наклоняясь так близко, что его слова смешались с её прерывистым, горячим дыханием, – а я буду каждый раз её переступать. Снова и снова. До тех пор, пока ты сама не сотрёшь её навсегда.

Ветер сорвал с лиан облако белых, душистых лепестков и закружил их в призрачном, беззвучном вальсе вокруг них, но девушка уже ничего не видела. Их дыхание сплелось воедино, и весь мир – огни сада, доносящаяся из зала музыка, сам дворец – перестал существовать. Его поцелуй обрушился на неё внезапно и властно. Он был страстным, жадным, требовательным, как первый глоток воды для умирающего от жажды в пустыне. Он вцепился в её губы, прижал её к холодному, шершавому камню перил, словно пытался вырвать из неё силой все сомнения, все страхи, все условности, что стояли между ними.

Она замерла на мгновение, её тело напряглось в последней, отчаянной попытке сохранить ту самую тонкую, невидимую линию, которую она сама же и провела между ними. Но каждая секунда, каждый его властный вздох, каждое прикосновение безжалостно рвало её сопротивление в клочья. Она не знала, чего боится сильнее – его неукротимой, почти дикой силы или своей собственной, внезапно прорвавшейся наружу готовности отдать ему всё, что так старательно прятала и запирала в глубине души долгие годы.

Её ладони инстинктивно упёрлись в его грудь – слабая, тщетная попытка остановить, оттолкнуть, вернуть себе хоть крупицу контроля над ситуацией и над собой. Но он не позволил. Его сильные, уверенные руки крепко, почти болезненно сомкнулись на её талии. Адриан притянул её ещё ближе, так, что между ними не осталось и намёка на пространство, не осталось ни капли свободы для манёвра. Поцелуй стал глубже, смелее, настойчивее. Каждое движение его губ, каждое властное движение его языка методично, неумолимо ломали последние остатки её обороны, сметая все преграды.

Мелисса сначала боролась, пыталась отстроить хоть какую-то дистанцию. Но когда его пальцы скользнули по тонкой, почти невесомой ткани её платья, когда она сквозь шёлк почувствовала обжигающее, живое тепло его ладоней на своей коже – что-то внутри неё окончательно и бесповоротно обрушилось, рухнуло с оглушительным грохотом. С громким, сдавленным стоном, вырвавшимся из самой глубины её существа, она ответила. Она открылась ему полностью, без остатка, впиваясь в его губы с той же жадностью, ловя каждый его выдох, каждый низкий, хриплый стон. Она прижималась к нему ближе, отчаянно, жадно, словно боялась, что ещё одно мгновение, и он растворится в ночи, как мираж, оставив её одну с этой пустотой. Её пальцы впились в его волосы, притягивая его ещё ближе, стирая последние границы, растворяясь в нём.

Адриан отпустил её талию лишь для того, чтобы его ладони смогли совершить неторопливое, исследующее путешествие вдоль всей её спины. Он скользнул пальцами по изгибу бёдер, ощутил под тонкой тканью платья каждую косточку её хрупкого позвоночника, каждую напряжённую, дрожащую мышцу. Он хотел запомнить всё: каждую её дрожь, каждый прерывистый вздох, каждый стук её сердца, отдававшийся в его ладонях. Она больше не пыталась уйти. Наоборот, её пальцы, запутавшиеся в его волосах, чуть потянули его голову назад, обнажая горло, и он не сдержал низкого, хриплого стона. Его сердце колотилось так бешено, что она чувствовала его безумный ритм сквозь слои одежды, словно оно билось не в его груди, а в её собственной, став их общим пульсом. Этот миг, растянувшийся в вечность, принадлежал только им двоим – застывшим в объятиях на краю ночи, под крошечными звёздами-лампами и бесшумным падением лепестков.

Когда они наконец, с усилием оторвались друг от друга, их груди тяжело, прерывисто вздымались, ловя ртом прохладный ночной воздух. Ветер обдувал их разгорячённые, пылающие лица, но не мог остудить жар, разлившийся по венам густой, сладкой лавой.

Он чувствовал, как его губы всё ещё горят от её прикосновения, и не смог сдержать широкой, сияющей, почти дурацкой, мальчишеской улыбки, расплывшейся по его лицу. Юноша уже не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым, настолько настоящим. Каждая клетка его тела пела от счастья, что, казалось, его душа готова была выплеснуться наружу и осветить всё вокруг.

Мелисса, заметив его выражение, смущённо, почти стыдливо отвернулась, пытаясь спрятать своё раскрасневшееся, пылающее лицо в складках его смятой рубашки у плеча. Но он мягко, но настойчиво взял её за подбородок, заставляя вновь встретиться с ним взглядом. На её щеках пылал яркий, не сходящий румянец, а потемневшие, огромные глаза блестели влажным блеском.

Адриан вдруг рассмеялся. Низко, немного хрипло, от всей души. Этот глубокий, искренний смех прошёл по её телу приятной, согревающей вибрацией, заставив кожу покрыться мелкими мурашками. Он не разжимал объятий, наоборот, притянул её ещё крепче к себе, укрывая от ночной прохлады своим теплом и широкими, надёжными плечами.

– Теперь попробуй убежать, – прошептал он ей в самые пряди волос, и в его срывающемся голосе звенела такая безудержная, чистая радость, что сердце у неё сжалось от нахлынувшей, щемящей нежности. Он чувствовал, как счастье пульсирует в его груди горячими, живыми волнами, заполняя каждую частичку его существа.

– Нам… нам действительно нужно возвращаться, – наконец выдохнула она, но в её голосе не было и тени прежней, ледяной твёрдости, только сбивчивое, предательское дыхание и сладостная, расслабляющая слабость во всём теле.

Ей самой не хотелось делать ни шага прочь из этого убежища, что так внезапно и прочно образовали его руки. Его грудь под её щекой поднималась и опускалась в тяжёлом, ровном, успокаивающем ритме, и этот звук был для неё сейчас реальнее и важнее любых слов и доводов рассудка. Здесь, прижавшись к нему, было так тепло, надёжно и правильно, что она готова была забыть обо всех договорах, королевствах и долгах. Но с невероятным усилием воли она заставила себя выпрямиться, хоть пальцы её всё ещё цеплялись за складки его одежды, не желая отпускать окончательно, боясь, что это волшебство рассыплется.

– Только если ты думаешь, что… что это как-то повлияет на наше обсуждение завтра, ты сильно ошибаешься, – сказала она, стараясь вложить в голос сталь и лёд, но слыша, как он предательски дрожит и срывается на полуслове. Внутри же, в самой глубине, сжался холодный, тяжёлый комок страха и сомнения: а что, если для него всё это – лишь искусный ход в большой игре? Блестящая часть тонкого, продуманного расчёта?

Адриан слегка отстранился, и его взгляд, ещё секунду назад такой тёплый и сияющий, стал пронзительным и по-настоящему обиженным. Такой глубокой, искренней обиды, что её собственное сердце болезненно сжалось от острого укола вины.

– Как тебе вообще такое могло прийти в голову? – его голос прозвучал низко, с лёгким, опасным рычанием на глубине. – Всё, абсолютно всё, что я когда-либо говорил или делал по отношению к тебе, было на сто процентов искренним. Всегда. Без исключений.

Девушка облегчённо выдохнула, почувствовав, как тот давящий камень страха и сомнения на её груди наконец рассыпается в прах. Она снова посмотрела ему прямо в глаза. Ей стало до боли неловко за своё мелькнувшее недоверие, за то, что она хоть на миг могла усомниться в нём. Не раздумывая, движимая чистым, спонтанным порывом, она сама потянулась к нему и коснулась его губ своими в коротком, лёгком, но безмолвно красноречивом поцелуе. В нём было всё: и извинение, и обещание, и робкое, но твёрдое «я верю тебе».

Он не сдержал тихой, счастливой усмешки, вырвавшейся где-то из глубины груди. В его тёмных, как сама ночь, глазах всё ещё плескался тот самый дикий, неукротимый огонь, что едва не спалил её дотла на этом балконе.