И тут я увидела чудовище
- -
- 100%
- +
«Что я наделала? Теперь он думает, что я больная. И дура! Он же сказал, что подданные для него как дети… Больная малолетняя дура! Дура! Кто еще может так себя вести? Королева дур!»
Я закрыла лицо руками.
«О, свет… Как он заботлив! Как красив…»
Спустив ноги вниз, я поднялась и со священным трепетом шагнула туда, где только что стоял король, всем существом впитывая эфирный отпечаток белого тела, оставшийся в воздухе и на полу; потянула носом снежную прохладу его запаха. Если после обморока я была еще способна соображать, то теперь, после настоящего разговора с ним, после таких близких пальцев, глаз, волос, блеска серебряных пуговиц, после того, что он назвал меня по имени и еще тысячи мелочей, каждая из которых для меня оказалась весом с гору, я окончательно потерялась, растворилась и рассеялась.
Когда в комнату поспешно вернулись отец с дядей, я уже лежала на диване с открытыми глазами и потрясенно пялилась в потолок. Отец завалил меня вопросами, долго и скрупулезно выведывая, что делал и чего именно хотел король. Только услышав, что монарх нанес всего лишь визит вежливости и действовал строго по этикету, успокоился. Дядя гневно фыркал, то и дело повторяя, что отморозок лишь пытался продемонстрировать сердце, которого у него быть не может. Я кивала, повторяя «да, папа» и «да, дядя». Или еще – «спасибо, хорошо». О большем я рассказывать не стала, да и не могла. Мой словарный запас сократился до шести слов.
Да. Папа. Дядя. Спасибо. Хорошо. Ингренс.
Перед глазами парили крошечные сверкающие точки, лукаво подмигивали и блестящей пыльцой опускались мне прямо на нос и щеки. Дядя и отец не замечали их, рассуждая о своем – таком низком, таком грубом теперь.
Чуть позже появился Хрисанфр.
Вразумительной беседы не получилось и с ним. Породистый жених заботливо предложил мне воды, вежливо справился о здоровье и даже взял меня за руку, а я сидела, не в силах связать и пары фраз, со всем соглашаясь и тихо повторяя «да, спасибо», «да, хорошо». На большее была не способна – во рту у меня роились лишь бессвязные звуки, а в голове – такие же бессвязные мысли. Да я даже не могла толком смотреть в глаза Хрисанфру, потому что там – в глазах – у меня воздушно стоял только король.
Серые глаза… Белые волосы… Губы… Пальцы… Серебряный голос, как ручей… Прохлада воды… Чудовище. Ингренс. Ингренс. Ингренс.
Щеки продолжали гореть.
Когда в комнату зашли дядя с отцом, я уже ожидала от них проклятий. Но дядя благосклонно улыбался. Он наклонился ко мне.
– Норма шепнула, что наша девочка так впечатлена знакомством с ее сыном, что не может и слова вымолвить. А сынок польщен, вышагивает гордый, будто ему медаль в лоб воткнули. Он-то ожидал делового разговора, а ты… – он заговорил совсем тихо. – У меня с ним дело… Так он обмолвился, что устал от хитроумных невест, которые распускают коготки и за словом в карман не лезут. Сказал, что с тобой почувствовал себя как с семьей. Умная девочка, очень умная. Не ожидал от тебя такой прыти. Горжусь! Наша кровь!
«Умная девочка» расширенными глазами пораженно смотрела на родственников. Внутри я только поражалась факту, насколько могу быть безмозгла и еще кому-то нравиться при этом. Так вот он, путь к сердцу мужчины?
– Спасибо, дядя, – машинально вымолвила я, поднимаясь.
Мы выходили назад в наполненный гостями зал. Как ни старалась, я не могла сфокусироваться ни на одном лице, все они рекой текли мимо, а я без всякого притворства беспомощно цеплялась за локоть отца.
– Теперь можем улетать. Мы уже обсудили несколько пунктов договора, они виду не показали, но чую, на крючке, – шепнул отец и поцеловал меня в лоб так ласково, будто я – маленькая девочка.
– Действуй в том же духе, Кларисса, – подтвердил Драннис с другой стороны. – Только не демонстрируй своих… особенностей. Тебе всего ничего осталось дожать его.
«Особенностей…»
Я машинально проверила, не сползли ли когти, будь они неладны. Но они держались – и, пожалуй, лучше меня.
– А король? – единственное, что я спросила. Единственное, что могла спросить. Я оглядывалась, ища в разноцветной толпе белые одежды.
Дядя скривился.
– Всполошил всех и улетел. Он не просто так внезапно прилетал, что-то задумал, точно. С западными семьями у него не ладится, думаю, хозяев хотел при…
– Драннис! Клари сейчас не до политики, – напомнил отец.
Продолжая разговаривать, мы вышли на улицу. Уже стемнело. Пурга мела с такой яростью, что огромный двор бессильно тонул в ее белой злобе. Очень хорошо – никто не увидит, как мы улетаем. Точнее, никто не увидит, как улетаю я…
– А! – дядя, готовый говорить о политике круглосуточно, очнулся и с трудом вернулся в «жениховское» русло. – Да-да… Ох, оторва! Идеальную выбрала стратегию, надавила, куда надо! Всё-всё. Со своими древними советами не лезу! Полагаюсь на твое женское чутье, пле.
Он называл меня «пле» с детства, по-военному сокращая неудобное «племянница» до короткого как выстрел «пле».
– Спасибо, дядя… – в очередной раз повторила я, только имитируя наличие разума, но Драннис, кажется, не заметил, что я произнесла ту же фразу как минимум в шестой раз.
Сама я сейчас не могла положиться сейчас ни на чутье, ни на иную свою часть. Разве что… веки. Если их закрыть, появлялся Ингренс и, нежно улыбаясь, называл меня по имени.
Ветер завывал все злее, дергая меня за волосы. Когда мы отошли от освещенного замка на достаточное расстояние, дядя обратился в огромного золотистого ящера, который махнул крыльями, оттолкнулся от ледяной корки и взлетел в пургу. В тот же миг обратился и папа. Я покорно стояла на земле.
Отец взлетел вслед за дядей, набрал скорость, а затем спикировал вниз, подхватывая меня на лету. Мы направлялись домой.
Лежа в горячей лапе отца, я закрыла глаза.
«Ингренс, Ингренс, Ингренс…»
Я сошла с ума.
***
Ночь уже царствовала за окном, когда глава рода Золотистых лорд Арсиний задумчиво достал из кармана штанов письмо, на котором белела королевская печать. Он дословно помнил каждое слово, но перечитал письмо еще раз – для верности. Нужно было понять все правильно, не ошибиться.
Содержание письма не изменилось. В нем было коротко сказано следующее:
«Наследнице рода Золотистых леди Клариссе надлежит срочно прибыть во дворец для участия в смотре на роль спутницы правящего Дракона Лисагора, Его Королевского Величества короля Ингренса».
Послание сопровождала аккуратная королевская подпись, Арсиний знал ее.
Хмурясь, еще раз пробежался глазами по строчкам. Не просьба – приказ без пояснений. Лорд молча сложил факты: внезапное появление на празднике, не менее внезапная забота о здоровье Клариссы и вот теперь – желание немедленно видеть единственную наследницу рода в столице. Из этого следовало одно – король намеревается усилить давление на непокорные ему западные семьи, и, скорее всего, использовать Клариссу как рычаг. Дочь срочно нужно было выдавать замуж.
Постояв, он зло смял, а затем прямо в руке испепелил послание. Пепел брезгливо выкинул на окно и еще долго вытирал руку снегом. Скорее небо упадет на землю, скорее солнце поменяется с луной местами, скорее река потечет вспять, чем он отпустит дочь к кровавому королю. Недолго подумав, сел и резко черкая стержнем по бумаге, отписал следующее:
«…к нашему глубочайшему сожалению, леди Кларисса испытывает сложности со здоровьем и физически не способна на полеты. Исполнить просьбу Его Величества на данный момент невозможно. Леди посетит дворец, как только сможет летать».
Злорадно улыбаясь, лорд запечатал письмо, широко распахнул оконную раму и положил письмо на подоконник. Белый королевский ворон, ожидавший ответа, немедленно подлетел, махнув широкими крыльями, схватил запечатанную трубочку письма крючковатыми красными когтями и на скорости устремился в темень леса.
«Пошел вон – вот мой ответ», – отмахнувшись от взлетевших в кабинет снежинок, процедил сквозь зубы лорд, провожая вестника ненавидящим взглядом. Он захлопнул окно с такой силой, что зазвенели стекла.
Все написанное было чистейшей правдой.
«Как только сможет летать» означало – «никогда».
Глава 3. Непростой обед
Следующее утро, земли Зеленохвостых
Охотник был опытным, старым, потому не торопился. Он методично, мерно вышагивал на самодельных снегоступах из наломанных пучков еловых веток, которые крепко притянул веревкой к теплым мохнатым сапогам. Снег недовольно поскрипывал, но вес мужчины держал. Солнце равнодушно скользило светлыми лучами по сгорбленной фигуре и бессильно обнимало холодно фыркающий снег. Переставлять ноги было нелегко не только из-за снега – груз на плечах давил на спину, но охотник не обращал на маленькое неудобство внимания. Он почти дошел до поляны.
Там у охотника стоял длинный узкий навес, где в самодельном корыте из выдолбленного дерева он держал запас солонца, который так любят лизать косули, да олени. Старые запасы за несколько недель уж слизали, надо было пополнить, потому мужчина тащил с собой несколько свежих соленых брусков. Дичь без соли оставлять нельзя.
Он уже подходил к месту, когда насторожился, издалека почуяв недоброе. Медленно-медленно охотник вытянул из-за спины старый верный лук из орешника, наложил стрелу и с ней наготове пошел вперед. Уже не было тяжести в его шагах. Насторожившись, охотник мгновенно помолодел, с кошачьей гибкостью мягко передвигаясь по замершему в нетерпении снегу. Лес вокруг него нисколько не волновался, глядел снисходительно-свысока, будто знал.
Темно-красные пятна крови охотник увидел издалека. Он подождал еще немного, покараулил.
Тихо.
Убедившись, что опасности нет, пошел на гнетущий вызывающе-тревожный красный. Лук убирал на ходу. Понимал уже, что кто-то поохотился здесь. Кто-то чужой. Наглый. Жадный. Свои так не делают.
Постепенно приближаясь, уже понял, что не олень. Издалека подумал, что женщина. Она лежала в центре снежной поляны. Белая рубашка до пят почти сливалась с примятым покровом снегом, но в районе живота ярко расплылось и уже заледенело большое пятно обильно вытекшей крови. Длинные темные волосы безжизненно лежали на снегу. Сколько не пыталось солнце, оно уже не могло отогреть их.
Подойдя ближе, охотник слегка нахмурился – понял, что ошибся. Не женщина – мужчина, зрелый. Чужой отнял его жизнь не сразу. Прозрачно-зеленые глаза мертвого распахнуто смотрели в серое небо, бескровный рот был приоткрыт. Прикинув что-то, охотник отвел взгляд, не спеша спустил с плеч завязанный в шкуру солонец, бережно сложил его в корыто брусок за бруском.
Так и думал – почти все слизали.
Управившись, охотник накрыл тело оставшейся шкурой, постоял около него с минуту, и молча развернулся, направляясь обратно в саркастично усмехающийся молчаливый лес.
О находке надо было доложить хозяевам леса.
***
– Вы – Кларисса?
Серебряный голос настойчиво звучал в моей памяти глубоким вечером, а затем и ночью. Не смолк он и после нескольких часов беспокойного сна. С рассветом я решительно приступила к работе над очередным эскизом пристройки к замку, надеясь хоть так вернуть себе собственную голову. Результат удручил: прилежно проведя за черчением несколько безрезультатных часов, я зло разметала бумаги по комнате. Там, на схематичных эскизах в глубине анфилад, в проемах дверей, в центре залов стояла высокая белая фигура. Моя собственная рука бесконтрольно рисовала Ингренса на всех доступных поверхностях. Король не выходил из мыслей, даже не собирался!
За все свои сто двадцать лет я никогда не сталкивалась с такой реакцией на мужчину. Как ни рылась в памяти, не вспомнила ничего подобного.
«Разве я сходила с ума, когда увидела впервые того же Цвергиса? Ничего подобного! Я подумала, что он весьма недурен. Весьма недурен! И говорить – могла! Чуешь, Клари?! Вот адекватная реакция! Нет, это помешательство, какое-то помешательство!»
К завтраку предпочла не спускаться. Тихо выскользнув из дома в зимнее утро, я решительно направилась в ближайший лесок и там, по колено утопая в вязком снегу, делала вид, что прогуливаюсь. Я рассчитывала, что холод с физической нагрузкой приведут меня в чувство. Заодно рассуждала.
«Я же разумная? Разумная. Значит, я могу просто перестать о нем думать».
И я принудительно вспоминала сильный загорелый затылок Хрисанфра, отчетливо видела за ним длинную очередь из Зеленохвостых предков и уговаривала себя восхищаться. Древняя ветвь. И порода, ох, какая породистая порода. Это сочетание светлых глаз и темных волос… И мужественность, такая мужественность, как ее… Умеренная.
Восхищаться достоинствами Хрисанфра оказалось подобным набиранию воды в решето: ослепительно-белый образ короля нагло заслонял потенциального жениха, достоинства которого благополучно просачивались через белое сито, оставляя только какие-то капли. У меня получалось только сравнивать.
Крепкие руки Зеленохвостого виделись грубыми относительно белых рук Ингренса, а пальцы – короткими относительно королевских пальцев. Как сравнивать найденную в лесу палку и тонкий смычок, каким водят по скрипке? Так коренастая кривая сосна с изогнутым стволом и беспорядочными лапами во все стороны не идёт ни в какое сравнение со стройным прямым кипарисом.
Да что со мной?!
Я всегда предпочитала таких как Хрисанфр! Шевелюры блондинов мне казались редкими, незаметными, бесцветными, а сами они невзрачными, практически лысыми. То ли дело брюнеты – яркие, контрастные, сочные, с густыми черными бровями… Источник тестостерона, сосредоточие мужественности, силы! А фигуры? Мужчина – он же крепкий должен быть, с крепкими крупными руками, а не завораживающе изящный… Да у короля кожа белее моей! Как такой смог победил в битве за престол? Там сражаются сильнейшие! Как? Почему? Он не в моем вкусе! Не в моем! Не в моем!
Через два часа принудительной злой прогулки, я истоптала весь ближайший снег, промочила ноги, вымоталась от мысленных дрязг, и, наконец, почувствовала облегчение вместе с долгожданным привычным равнодушием. Победа! Я вернулась домой удовлетворенной, но сразу, как упала в кровать…
– Получилось, Кларисса?
В памяти вновь проявилось лицо короля, который с легкой насмешкой нежно называл меня по имени.
Зарывшись лицом в подушку, я тихонько завыла, бессильно молотя ногами по матрасу. В воздух взлетели волокна ткани.
«Безрезультатно! Все безрезультатно!»
К обеду я занялась штопкой, пытаясь сосредоточиться хотя бы на простых вещах. Под рукой нижней рубашки, прямо около шва образовалось две дырочки – тонкая ткань не выдерживала частых стирок. Лет десять назад, я бы рубашку попросту выкинула, но теперь я уже не могла позволить себе быть столь беспечной. Поэтому стежок за стежком… Ткань была белой, и я невольно думала о том, кто ещё носит белое…
«Прекрати, куриная голова!»
– Клари, – мама легко стукнула в дверь, приглашая меня на обед. Прятаться от родителей больше было нельзя. Я со вздохом отложила шитье, коварно напоминавшее мне о запретной белой фигуре, умылась, похлопала себя по щекам, внушительно посмотрела в зеркало, призывая чувства к ровному покою, и спустилась в столовую.
Наш фамильный замок был довольно молод – стоял всего четвертый век. Отец построил его, как только женился на маме. Толстые стены, гордые статуи и тяжёлые дорогие ткани, с образующимися от времени проплешинами, напоминали о прошлом величии рода Золотистых, вызывая гордость с кисловатым привкусом перебродившей горечи. Сегодня высокомерный гонор прошлого заменили другие, менее патетичные чувства.
Желание выжить, например.
Король требовал полного подчинения. Не все семьи поклонились ему, не все дали клятву верности. Мы вошли в число тех, кто не клялся – большинство западных семей Лисагора были принципиально против белого чудовища. На непокорных влияли по-разному. На нас давили в финансовом смысле. Неявно, планомерно, постепенно – и весьма успешно. Отец не мог продать ни урожай, ни пушнину, ни дерево, ничего – наши цены перебивали всегда. А когда нам нужно было что-то купить, нам никто не продавал. Мы словно оказались за неприступной стеной. Мы не могли ее видеть, но могли почувствовать и знали, что ветер дует из столицы. Мама несколько раз просила отца умерить гордость, обратиться к королю, но отец был непоколебим. Он говорил, что гордость – величина постоянная, а у нас лишь временные трудности, которые стоит перетерпеть. Отец не мог поступиться своей гордостью тогда, не мог и сейчас – после стольких лет сопротивления. Драконы живут долго… Порой я гадала, сколько еще терпеть. Десять лет? Двадцать? Век?
Мы не знали. Время, обильно данное нашему роду, в сложных условиях внезапно заработало против нас и потянулось так медленно, что порой я жалела, что родилась Драконом, а иногда мысленно сетовала на то, что вообще угораздило родиться. Жизнь – не такое уж простое мероприятие, особенно когда процесс растянут на несколько веков.
Внизу все было как обычно: в очаге потрескивал огонь, за портьерами светились заиндевевшие окна, старая вековая мебель стояла спокойно, торжественно, а наша верная служанка Агни, при мне превратившаяся из озорной девчонки в степенную старуху, молча ставила на обеденный стол широкое блюдо, на котором возвышалась порядочная горка картошки, живописно накрытая жареным бедром оленя. Пусть деликатесов мы себе позволить не могли, недостатка в еде у нас не было.
Дом был таким, как и год назад; ровно таким же он был десять, двадцать, тридцать лет назад. И только я за единственный вечер внезапно потеряла все накопленные года вместе с собственным разумом. Ингренс возникал перед глазами всякий раз, когда я моргала, вызывая в груди нещадное сердцебиение. Обнаружив такой опасный эффект, я старалась моргать хотя бы через раз.
И вот опять.
Глядя на мясо, я случайно моргнула и, передо мной ясно проявился воротник с тонким серебряным шитьем. Белый кадык над ним издевательски шевельнулся, когда снова потянул:
– Кларисса-а.
– Хватит! – вслух бросила я ему, вложив в восклицание все свое негодование. Агни замерла и вопросительно посмотрела на меня.
Я прикусила язык, понимая, что выдаю себя.
– Хватит… работать, Агни. Спасибо, сегодня я сама себя обслужу, – непринужденно пояснила, села к столу и в доказательство лично положила себе пару кусочков картошки, немного мяса. Есть мне не хотелось, но отказываться от обеда я не могла – в семьях Драконов сильны традиции, нарушу только одну, и родители заподозрят неладное. Завтракать мы могли как пожелаем, ужинать тоже, но обедали всегда только вместе.
Отец сел за стол без улыбки. Теперь он улыбался редко, похудев и постарев лет на сто за последнее сложное десятилетие. Быстро глянув на его усталое лицо под светлыми волосами, я задумчиво уставилась в свою тарелку, варварски разламывая картошку на две части. А затем каждую часть еще на две. Традиционный ритуал – разделить все на восемь частей. Одна из моих «особенностей», гори они алым пламенем…
Мама, она же леди Ровена, выплыла в столовую в торжественно-алом платье. Избалованная единственная дочь, воспитанная в роскоши, она любила наряжаться, развлекаясь тем, что примеряла на себя новые роли. Вот только теперь у нее осталось только два выходных платья, которые она меняла каждый день, дополняя образ то платком, то цветком, то самодельной брошью. И в обоих этих нарядах ее уже видели другие семьи. Собственно, из-за этого мама и не сопровождала нас вчера – нельзя было дать обществу даже намека на удручающее финансовое положение семьи. Мое вчерашнее голубое платье было сшито в кредит, а украшения и вовсе взяты в аренду на вечер.
Кто бы несколько десятков лет назад мог подумать, что влиятельный род Золотистых может так быстро обеднеть? Еще лет тридцать назад, я бы расхохоталась на такое заявление, приняв его за глупую шутку. Теперь не смешно.
Несколько минут за столом раздавалось только негромкое бряцание серебряных вилок. Помню, когда-то они были позолоченными, но теперь острые зубцы сияли совсем холодным блеском. Я вспомнила о серебряных пуговицах на белом…
Еще и моргнула!
– Ты выглядишь иначе, – непринужденно проговорила мама, первой нарушая тишину.
Ожидая ответа от отца, я подняла глаза и тут же поймала на себе пристальный взгляд – мама обращалась ко мне. В ответ сдержанно пожала плечами. Рассказывать правду о своем внезапном наваждении я не собиралась ни ей, ни кому-либо.
– Как – иначе? – поинтересовалась, предполагая, что внешне могла отечь от лошадиной дозы принятого уже глубокой ночью успокаивающего. Вилкой я подцепила кусок картошки, принявшись с деланным равнодушием жевать.
– Рассеянной. Будто твои мысли далеко от дома, – легко заключила мама и бросила внимательный взгляд на мою полупустую тарелку. – Ещё и не ешь толком.
– Чтобы платье не разошлось по швам, – ворчливо проговорила, мысленно проклиная материнскую внимательность. Отец, например, ничего не замечал, и сейчас вопросительно приподнял бровь. Я почувствовала его изучающий взгляд.
– Моя бутылочка с нервокрепительным внезапно испарилась. Интересно, куда? – заметила мама. Сегодня она играла роль дознавателя. И играла отлично.
«Бездна!»
– Похоже, ты не спала добрых полночи, – безжалостно добавила мама, как будто всего ранее сказанного было мало.
Картошка во рту давно превратилась в пюре, а я все сосредоточенно двигала челюстями, делая вид, что просто занята едой. Мама элегантно подцепила на кончик вилки ломтик картошки и стала жевать его с таким видом, будто у нее во рту по меньшей мере золотой трюфель. Глаз от меня не отводила. Я молча отправила в пространство сразу несколько неприличных слов.
– А тебе почему не спалось, мамочка? – невинно заметила, пытаясь сбить ее со следа.
– Слушала тебя, – мама подняла холеные брови, прозрачно намекая на то, что увильнуть не получится. – Ты не рассказывала, как все прошло вчера.
– Полагаю, ты уже знаешь, – я перевела взгляд на отца, ожидая поддержки или хотя бы кивка. Но тот жадно ел, уже не глядя на нас. Я вздохнула. – Как тебе платье Норманины?
Я пыталась завлечь маму интересной ей темой.
– Сказочное, – равнодушно обронила мама, нисколько не завлекаясь. – Но я не слышала твоей версии, – она не отвлеклась ни на волос. – Как тебе показался наследник Зеленохвостых?
Промолчать совершенно не получалось.
– Хрисанфр очень… мил, – внешне непринужденно проговорила я, нервно водя пальцем по голому дереву стола. Накладные когти в эту минуту покоились в шкатулке на туалетном столике, так что теперь мои настоящие короткие ногти были обнажены. – Он хорош собой, вежлив, э-э-э… мужествен. То есть мужествеНЕН!
С усилием вытащив из рта сложное слово вместе со всеми суффиксами, я почувствовала, как отец окончательно отвлекся от мяса, обратив голубые глаза на меня. Говорить становилось тяжелее, а кривить душой перед родителями, которые могут легко почуять обман – почти невозможно.
– …он был очень заботлив, – с трудом вспомнила я, и поняла, что не могу ровным счётом ничего сказать про потенциального жениха. Все, что мне поначалу показалось в нем приятным или приемлемым, скрылось под ослепительным белым светом.
Ингренс, мгновенно возникший перед глазами, ободряюще улыбнулся. Я задумчиво поскребла стол. Под подушечкой пальца дерево было теплым, гладко-рельефным. Скатерти мы не стелили уже лет пять.
– Он красив… – помедлив, искренне проговорила я, начав описывать совсем не Хрисанфра. – И был так заботлив, так внимателен, даже не смотря на мою оплошность. Предложил мне воды, справился о здоровье. У него прекрасные манеры и самообладание, но… мне показалось, что он искренне обеспокоен моим самочувствием. По крайней мере он себя вел не так, будто исполняет обязанность, а на самом деле как-то… участливо. Мне очень запомнилась встреча. Странно, он показался мне добрым, немного печальным. Знаю, внешне он производит на всех другое впечатление, но мне так показалось…
Я говорила, говорила, не поднимая глаз на родителей, и даже не заметила, как за столом воцарилась совершенная тишина. Терзаемая вилкой, картошка на моей тарелке превратилась в жёлтое месиво. Вскинув ресницы, я обнаружила, что родители смотрят на меня с улыбками. А мама и вовсе растроганно вытирает уголок глаза кончиком тонкого пальца с единственным незаложенным кольцом.
– Ты никогда так не говорила, – заметил отец.
– Так это случилось, Клари? Ты услышала их? – дрогнувшим голосом спросила мама. Она давно отложила приборы.
Я знала, что она спрашивает о соловьях.
Прерывисто вздохнув, я набрала воздуха в грудь для ответа. Я хотела негодующе сказать, что ничего похожего на птиц я не услышала, что это вовсе не безобидные птахи, а безжалостный водопад, который, смолол или вот-вот перемелет меня всю целиком, но выдохнула, так ничего и не ответив. Только судорожно кивнула, чувствуя себя обманщицей.