Клуб «Твайлайт». Часть 1

Глава 2

Марина никогда не любила летнее солнце. И несмотря на то, что пять лет жила в холодной северной стране, не испытывала особого пристрастия к загару – пряталась от него под шляпой и тентом, но все равно успевала схватить за день свою дозу. Лицо ее теперь было медное, и трескались от соли губы.

Она торговала всякой всячиной на «Каталке»: сувенирами, раковинами, надувными кругами. А что? Нормальное место, если бы не жара и покупатели с латентными психозами, активированными несусветным зноем.

«Каталкой» звался пляж неподалеку от поселка Лесенки, облюбованный виндсерфингистами и прочими представителями спортивной молодежи. Местные иногда именовали его «Катафалка», потому как здесь каждый год кто-нибудь погибал, в шторм, в штиль, на камнях и под водой.

Лесенки, небольшой поселок с инфраструктурой, развитой исключительно под нужды отдыхающих, свое название получил от скал с выбеленными ветром выступами. Пару лет назад его почти полностью смыло смерчем и селем, но он возродился к новой жизни с двухэтажными домиками, куда в сезон набивались отдыхающие, кафешками, клубами, рыночками и даже небольшим торговым центром.

Поначалу Марина каждый день ездила на «Каталку» из Дивноморска. Снимала там комнатушку у Вазгеновых родственников, недорого. Спала по пять часов. Иногда, правда, ей удавалось покемарить в маршрутке, если М-4 застревала в пробке, но в шесть утра такое случалось редко. Назад ее подвозили Соломон и Дейв, студенты габонцы, фотографирующиеся на Каталке со всеми желающими.

По пляжу Сол и Дейв бродили в «леопардовых» набедренных повязках, коронах из перьев и с барабаном, приставали к отдыхающим: «Чего голий малиш дьержишь? Нильзя так. Пи-пи закрой ему – это святое». «Ты бьелая красавица. Ты дольжна со мной фотографироваться. Эбони энд айвэри6. Красиво будьет». «Ай, бабушка. Ничайна наступаль. Пугать не хотель. Спи спокойна».

После заката, поев в шумной забегаловке у выхода и переодевшись в джины и футболки с надписью «I love Russia», сонные Сол и Дейв возвращались в Дивноморск. Марина ездила бы с ними и по утрам, но вставали они не раньше девяти и утренние, непроспавшиеся и заторможенные, были за рулем еще хуже вечерних, уставших.

Помучившись, Марина решила послать Вазгена с его точкой к чертям и поискать работу в Дивноморске или дальше по берегу. Тогда хозяин нашел для нее жилье в старом корпусе базы отдыха, предназначенной в скором времени под снос.

Там в советскую эпоху был профилакторий для работников медицинской сферы, и жила теперь Марина в некогда роскошном номере «со всеми удобствами». От прежнего гостиничного уюта, впрочем, ничего не осталось. Санузел был выкрашен ярко-зеленой краской поверх древнего кафеля. От старости и влаги краска пузырилась. Марина цепляла зеленое крошево на локти и спину, когда принимала душ.

Балкон осыпался, и она старалась поменьше на него выходить, даже постиранное белье развешивала, стоя на приступке. Кухни была на этаже, общая, но Марине было все равно. Она почти ничего не готовила, на жаре есть не хотелось. Имелся холодильник, постоянно зарастающий льдом и от того отключавшийся в самый неподходящий момент.

Двери в номере были картонные. Судя по заплаткам у замка, их уже не раз выбивали прежние жильцы, но Марина и по этому поводу не переживала. Что у нее брать? Доисторический ноутбук, несколько побрякушек?

Все заработанное, экономя каждый рубль, она клала на карту (вернее, на две карты: на первой она держала деньги на повседневные расходы, на второй скопилась приличная неприкасаемая сумма, которую Марина никогда не считала своей) и всегда носила их с собой. Вся ее одежда помещалась в один рюкзак. Пройдет лето – она ее выбросит и купит пару свитеров и джинсов. Пройдет зима – отоварится шортами и футболками.

Самым главным достоинством комнаты был кондиционер в форточке, старенький, дребезжащий, оставленный кем-то из прежних жильцов «Де-Лонги» с миниатюрным пультом. Марина включала его по ночам и хорошо высыпалась в прохладе. В соседях у нее оказались в основном гастарбайтеры, смуглые, густобровые, улыбчивые парни. Они иногда заходили попросить пакетик чая или помидор. Никогда ничего не возвращали. Вежливые, спокойные ребята, которых после работы интересовал лишь сон.

В восемь на пляже уже было знойно. Две дагестанки, Эмилия и Заира, тоже работницы Вазгена, жарили пирожки в небольшой пристройке у лимана. Возле плит был ад. Девушки по очереди выходили от своих духовок на воздух и блаженно вздыхали – хорошо, прохладно. Иногда они бежали к морю и окунались прямо в своих платьях-балахонах, но ткань сохла на глазах. Каждый вечер Марина получала от них большую самсу с пылу с жару – Вазген велел им ее подкармливать. Боялся, что ее ветром сдует. Правильно боялся. Ветер нынче был неслаб и переменчив.

Рядом с Мариной в массажном кабинете работал Боря Танников. Было ему лет тридцать – тридцать пять. Красавчик, чистый Голливуд-Болливуд: зеленые глаза, мужественные черты лица, рост, осанка. Поначалу Марина с ним почти не общалась, ей было страшно. Так и казалось, что как только она обратится к Танникову, из-за стоек с парео и надувных кроватей в соседних павильончиках полезут операторы и прочие режиссеры: «Дубль один. Сцена на пляже. Массовка готова? Борис, дорогой мой, в роль вжились?»

Боря сам сделал первый шаг навстречу – завел разговор о погоде. Вблизи сосед показался Марине нереальным. Она всегда побаивалась красивых мужчин, да и женщин тоже, зная, какие необратимые изменения в голове вызываются постоянным вниманием окружающих. Однако Борис оказался простым и веселым парнем, вежливым в общении с дамами. Марину он заметно выделял среди женского контингента работников «Каталки», а у контингента того его присутствие вызывало массовый психоз.

Сначала они перебрасывались отдельными словами: жарко, покупателей много сегодня; ветрено, покупателей вообще нет. За два месяца крепко сдружились. Если бы не Боря, Марине было бы совсем тоскливо. Вместе с другом она неожиданно приобрела врага, не очень страшного, но надоедливого: влюбленная в Бориса Катя из павильона с сувенирными кружками и тарелками ее всерьез возненавидела. А у Марины и в мыслях ничего такого не было, она любовалась массажистом как произведением искусства.

О втором заработке Танникова знала на всей Каталке лишь Марина. Он сообщил ей о нем с тем же непроницаемо-мягким выражением лица, с каким обычно встречал и «работал» хихикающих, полураздетых, истекающих при виде него негой пляжных девиц.

Это случилось в самый пик июльской жары, когда даже болтать стало невмоготу – из глотки ничего, кроме молитвы о дожде, не лезло. Они с Борисом сидели под вентилятором, нагонявшем больше тоски, чем прохлады. В массажном кабинете был кондиционер, однако, если не было клиентов, Боря из солидарности и скуки просиживал всю свою смену до пяти вечера рядом с Мариной.

В два часа дня на пляже было мало самоубийц, охотников за тепловыми ударами или раком кожи, но сиеста в контракте Марины не была предусмотрена, вдруг какой-нибудь меланиновый маньяк возжелал бы раковину с морскими стонами.

Боря достал из бумажного пакета небольшую коробку. Заглянул внутрь, присвистнул. Марина наблюдала за ним сквозь полуопущенные веки и размышляла, стоит ли сбегать к воде и окунуться, или лучше потерпеть до вечера, чтобы не чесаться от соли.

– Маринка, хочешь, подарю тебе свой смартфон? – спросил Боря.

– Да, – сказала Марина лениво. – Конечно. Подари.

Она думала, он шутит. Телефон у Бори был новый, по всем признакам, дорогой и навороченный. Марина ожидала, что он скажет, как обычно, в ответ что-то вроде: «А ты меня за это убей и прикопай у мола. Чем так мучиться, лучше обрести вечный, прохладный покой. Помимо телефона, завещаю тебе свою любимую губную гармошку».

Боря достал из кармана джинсовых бриджей свой мобильник, пощелкал по экрану, уколол мобильный в бок, вытащил сим-карту и протянул смартфон Марине со словами:

– Только зарядка дома, потом принесу. Ну? Берешь?

– Ты че, Боря, перегрелся? – спросила Марина, от удивления выпрямившись в кресле-шезлонге.

– Я серьезно, – сказал Танников. – Бери. Предложение века. Хороший смартфон. Камера хорошая, пиксели-шмиксели.

– В смысле… просто так? Без денег? – она машинально взяла в руки мобильник. – Я могу заплатить, если что…

– Не, – сказал Боря. – Надо хоть иногда творить добро. Может, моя жертва будет засчитана, – он посмотрел на безоблачное небо и поморщился. – Тем более что я тоже в накладе не остаюсь. И вообще, это старье, три месяца уже пользуюсь, и в море чуть не утопил спьяну, и бил, работает, правда. Даже гарантия есть.

– Спасибо, – сказала Марина безо всякой иронии.

Танников вынул из коробки новый смартфон, раскрыл, как книжку, провел пальцем по экрану, хмыкнул:

– А вот это – новье, две штуки баксов. Меня ценят.

Марина молчала. Все это было для нее странно и непонятно.

– Знаешь, Маринкин, – сказал массажист задумчиво. – Я раньше такое все продавал. Брал себе что-нибудь подешевле. Мне деньги нужны. Хочу дело собственное открыть, галерею. Это моя мечта – галерея искусств. Для курортного города – самое то. Мечта моя, да. Люблю искусство, учился даже на искусствоведа по второму образованию. Ты знала?

Марина помотала головой. Для нее Боря открывался с новой стороны.

– Вот этот, пожалуй, оставлю себе, – продолжал он равнодушно, рассматривая телефон. – Нужно рисануться кое перед кем в рамках продвижения к золотой мечте.

– Боря, – сказала Марина, – ты не обидишься, если я кое-что личное спрошу?

– Не обижусь. Прекрасно знаю, о чем ты меня спросишь. Откуда у меня все это? – бросил Танников, без особого воодушевления кликая по экрану. – Мобилы и шмотки. Тачка. Парфюмы.

– Ну… – смущенно пробормотала она. – У тебя вчера за весь день был только один клиент. И так часто бывает. А ты каждый вечер ужинаешь в ресторане и… Блин, я лезу не в свое дело, да? Прости. Забудь.

Боря посмотрел на нее с улыбкой.

– Та не проблема. Вот это все, – он махнул рукой на массажный павильончик, – шмарство официальное, налоги там, все тип-топ, законно, медицинское образование мое, опять же. Что, зря учился? Только нифига это все не покрывает, потребности у меня большие. Поэтому с семи и до конца ненормированного рабочего дня моего я чпокаю медуз.

Картина, вставшая перед глазами Марины, была так ярка и непотребна, что у нее вырвалось:

– Медузы размножаются ртами. Иногда. А так они почковаться могут.

Боря подумал и кивнул:

– Ну да, такое у меня случается. В смысле, и ртами, и просто почковаться.

Марина молчала. Аллегория до нее не доходила. Наверное, из-за жары. Боря посмотрел на нее, наклонив голову к плечу, и терпеливо пояснил:

– Там дальше, по берегу, за строящимся отелем – закрытый пляж. Нудистский, клубный. Очень дорогой. Я там пасусь. Цепляю только тех, кому за сорок-пятьдесят – «медуз». Состоявшихся, одиноких, разведенных, тех, у кого есть все, кроме одного. Поняла?

Марина кивнула. Пробормотала:

– Шмарство неофициальное?

– Умная девочка. Я сразу понял, почему Вазген в тебя так вцепился. Голос, рожица, харизма. А ну скажи что-нибудь.

– Что?

– Эх, харизма… Так сидел бы и слушал тебя целый день. Но ты еще и умная, для женщины страшное сочетание, я прав? Скажи еще что-нибудь.

– Ты прав. Отстань.

– Они, когда в одежде, – бабы как бабы, симпатичные, ухоженные. Разденутся – медузы. Не потому что некрасивые, нет. Некоторые и детей с собой притаскивают – приобщают. Дура ты, что торчишь здесь, у Вазгена. В стюардессы бы пошла, – Боря опять уткнулся в смартфон. Это было вполне в его духе – перескакивать с темы на тему. – Вся такая: юбочка в обтяжку, пилотка, присела – ножки, коленки круглые, улыбочка. Уважаемые пассажиры, экипаж корабля рад приветствовать вас на борту нашего самолета. Убедительная просьба пристегнуться ремнями безопасности до момента, когда наш лайнер наберет высоту. А ну, скажи.

– Отстань, – повторила Марина. – Покусаю.

– Мечтаю об этом с первого дня нашего знакомства.

Что-то такое о Борисе она подозревала с первого дня знакомства. Иногда ему звонили – он уходил в кабинет, и было слышно, как он разговаривает там нежно-воркующе. А однажды дверь открылась от ветра, и Марина увидела, как он смотрит в окно, растопырив пальцами жалюзи и лаская голосом собеседницу на том конце линии с пустым, равнодушным взглядом.

Марина подумала и достала симку из своего старого телефона. Борин подарок запиликал, как ручной зверек в руках у хозяйки, раскрыл несколько цветных рамочек, будто хвастаясь ярким оперением.

– Как можно без интернета? – буркнул Танников, наблюдая за ней искоса. – Хочешь, я тебе смартик настрою. Как жить без мессенджеров? Ты вообще ВКонтакте есть?

– Нет, – сказала Марина. – Меня нигде нет.

***

Поселок Гоголево, детство Марины

Всю дорогу от остановки мама оглядывалась по сторонам и хмурилась. Музыкальная школа была построена далеко от центра, здание было окружено самым настоящим лесом, и Марина подумала, что это здорово. Она любила лес.

У ворот школы было оживленно: подъезжали автомобили, из них бодро выскакивали или неохотно вылезали дети и подростки всех возрастов, многие волокли музыкальные инструменты в футлярах, и где-то впереди по коридору, в который они с мамой зашли по ошибке, Марине на глаза все время попадался очень полный мальчик с гитарой за спиной. В другое время она бы фыркнула ему в спину: "жиртрест", но гитара все меняла и, проходя мимо мальчика, Марина бросила на него уважительный взгляд.

Преподавательница вокала, к которой их по знакомству записала на прослушивание мамина подруга, была на больничном. Секретарь, молодая длинноносая барышня, выслушала мамины объяснения с милой, но равнодушной улыбкой и доверительным тоном, с явным удовольствием, ее отчитала:

– Но вы же взрослая женщина, что за идея приходить через два месяца после начала учебного года? У нас прослушивания еще в мае состоялись. И дополнительные уже закончились. На вокал всегда большой конкурс. Все по результатам конкурсного отбора, исключений не делаем. Со Светланой Вячеславовной договаривались? А кто вам сказал, что Светлана Вячеславовна здесь что-то решает?

Свидетелем разговора оказалась хрупкая невысокая дама с детским личиком. Она рылась в стопке пыльных папок и иногда чихала, органично попадая в ритм слов секретарши. Ольга Сергеевна выслушала поучения с каменным лицом, бросила: "Спасибо, милочка", оборвав барышню на полуслове, и вышла, потянув Марину за руку.

– Что ж, солнышко, – сказала она, нервно наматывая на шею шарфик, – по крайней мере, я не буду волноваться по поводу того, что эта школа черт-знает-где и черт-знает-кто тут по кабинетам…

Марина удивленно посмотрела на маму – та никогда раньше не чертыхалась и не любила, когда это делали при ней другие. Они пошли по коридору. Их догнала дама с детским личиком. Под мышкой она держала стопку тетрадей с надписью "Ноты" на обложках. Тетради были новенькие. Марина любила новые тетрадки, острозаточенные карандаши и мягкие стирательные резинки. Ей хотелось бы учиться вокалу, быть причастной к той тайне, что объединяла всех этих непривычно серьезных детей, владеющих секретным языком музыки.

Дама с тетрадками кивнула Ольге Сергеевне, открыла одну из выкрашенных в строгий коричневый цвет дверей и сделала приглашающий жест. Это был крошечный класс с разномастными партами и потертым фортепиано.

Ольга Сергеевна дернула плечом, но подтолкнула вперед Марину. Та оглянулась с волнением, ожидая, что маму попросят остаться в коридоре, но преподавательница, очевидно, не была против присутствия родительницы. От этого Марина почувствовала себя гораздо уверенней. Дверь медленно закрылась сама, оставив все звуки школы, создававшие приятную какофонию, плескаться у порога.

Мама, нарочито спокойная, с прямой спиной, готовая, как чувствовалось Марине, в любую секунду покинуть негостеприимное заведение, присела на стульчик у парты. Преподавательница открыла крышку пианино и повернулась к ней вполоборота на лаковом табурете:

– На музыкальном инструменте играете?

– Нет, – сухо ответила Ольга Сергеевна, – мы хотели на сольное.

– Песенки поем? Запоминаем? С телевизора, радио, – заученно обратилась учительница к Марине.

Та кивнула.

– А говорить умеем? – с ласковым упреком спросила дама. – Голосок есть?

– Умеем, – неожиданно хрипло отозвалась Марина и покраснела.

– Она хорошо поет, очень красиво. Нам посоветовали Светлану Вячеславну, – вдруг заволновалась Ольга Сергеевна.

– Славно, славно, – сказала учительница равнодушно. – А меня зовут Ирина Анатольевна. Ну что, начнем?

Марина опять кивнула. От волнения перед глазами у нее поплыло. Черно-белые клавиши вдруг показались зловещими драконьими зубами. Они звенели, зевали, пыхтели, проваливаясь под пальцами пианистки. Но по мере того, как Марина пропевала ноты, следуя за игрой Ирины Анатольевны, ее голос становился все уверенней.

Сначала она «дула» голосом через горло, как ее учили в школе на уроках музыки, но потом, увлекшись, привычно опустила «точку опоры» под ребра: так ей было удобнее, горло не сохло и не жгло, она дышала свободно, и поток воздуха превращался в звук, будто проходя через самое сердце. Марина заметила, что в тот момент Ирина Анатольевна удивленно вскинула на нее глаза от клавиш, но продолжила играть.

Марина, как всегда, увлеклась собственным пением. Нотные переливы представлялись ей лестницей из разноцветных ступенек, по которой девочка прыгала, как по классикам в школьном дворе, и нужно было не ошибиться, и если прыгаешь через две ступеньки, то это должны быть две ступеньки, а не три или четыре. С каждым разом задание становилось сложнее, и, в конце концов, Марина ошиблась – пропустила ступеньки и запуталась. Раскрасневшаяся Ирина Анатольевна медленно и плавно положила руки на колени.

У Марины кружилась голова. Она медленно возвращалась в реальность, словно опускалась на землю с еще трепещущими за спиной крыльями.

Ирина Анатольевна ожила и сунула Марине анкету. Она проводила их до самых ворот, кутаясь в свою старушечью кружевную шаль и вкрадчиво втолковывая маме что-то, от чего та приходила во все большее волнение. С этого дня для Марины началась учеба, дававшаяся ей так легко, что бабушка Нина, водившая ее в музшколу, крестилась и говорила: «Не проболвань, не проболвань, бог лентяям таланту як дал, так и забэрэ».

Шли годы. Не забрал, оставил. Лучше бы забрал.

Глава 3

Альбина была мокрая от пота. Засыпала она в прохладе, под уютным пледом из альпаки, а проснулась, едва дыша, с простыней, обмотанной вокруг бедер. Солнце било в распахнутое окно, пахло морем. Ренат не любил кондиционеры и, как только немного свежел летний воздух, открывал все окна в доме и устраивал сквозняк.

Альбина приподняла голову и осторожно осмотрелась. Рената в комнате нет, значит, можно выругаться сквозь зубы. Выпутавшись из влажной простыни, она вытянулась на кровати, глядя в потолок.

Тише, тише, нужно досчитать до десяти и успокоиться. Если она хочет стать хозяйкой в этом доме, нужно смиряться и терпеть. Она почти этому научилась. Но, черт возьми! Голова у нее мокрая, всклокоченная, флакон с шампунем она забыла дома, в ванной – только мужская косметика. Ренат никогда не предлагал ей переехать к нему, а все ее попытки оставить на полочке над раковиной что-нибудь свое вежливо пресекаются. Лишь с зубной щеткой в фарфоровом стаканчике он смирился. Конечно, кто же захочет, чтобы у любимой девушки по утрам воняло изо рта? А любимой ли?

– Что же тебе надо, сволочь? – с тоской пробормотала Альбина. – Что тебе еще не так?

Пахнет кофе. Значит, Ренат на кухне, колдует над туркой. По утрам у него чашка черного мокко, зато в течение дня никакого кофеина – еще один бесящий Альбину принцип. В офисе ее приучили к литрам латте и капучино, а Ренат в кафе рядом с «Твайлайтом» заказывает только неароматизированный ройбуш. И пьет он эту бурду с таким небрежно-отстраненным и одновременно серьезным видом, будто это лишь его, Рената Муратова, особая привилегия. Он все так делает: просыпается по утрам, работает, общается, смеется, слушает свою странную музыку всех эпох и стилей, словно имеет эксклюзивные права на жизнь.

Гибкий, длинноногий, с крепкими плечами и сильными руками. На улице на него оглядываются. Его провожают взглядами, даже когда после изнурительных репетиций новых программ или нудных кастингов он идет домой в мятой рубашке и пыльных туфлях.

Альбина впервые увидела его в консалтинговом центре, где работала после окончания юридического. Его взгляд – вот, что ее покорило, темный, тяжелый, из-под широких бровей. У нее мурашки побежали по телу, губы раскрылись, рука сама собой потянулась к волосам. Один его взгляд – и она сбежала под каким-то предлогом, а потом стояла в дамской комнате, смотрела в зеркало и дрожала, удивляясь самой себе.

Тогда Альбина собралась с духом, вернулась в офис и даже смогла непринужденно пообщаться с ожидающим ее пожилым клиентом, до боли завидуя сотруднице, которой по очереди достался темноглазый парень.

Она выполнила свою часть работы, связанной с заказом владельца «Твайлайта» с особым старанием. Начальство ее похвалило, а до Муратова ее заслуги само собой не дошли, хотя они несколько раз встречались в офисе и даже перебросились парой вежливых фраз.

Так Альбина незаметно увязла всеми лапками. Вечером того дня, когда Муратов в последний раз зашел в центр за документами, она напилась и долго плакала над его фотографией в журнале «Холостяк». Журнал вышел на пике Альбининой влюбленности. Для нее эти глянцевые страницы с непринужденными позами и улыбкой недосягаемого, прекрасного до жути мужчины стали настоящей болью, наркотиком, к которому она прибегала почти каждый день.

Альбина решительно начала охоту: вырезала заметки из газет, читала светскую хронику, дежурила возле «Твайлайта», выяснила, где живет Ренат, злилась, что в каждом новом интервью он дает противоречивые сведения о себе, о том, что любит и каких девушек предпочитает. Альбина перекрасилась в блондинку, потом в рыжую, потратила все сбережения на билеты в театр (окончательно возненавидев оперу, которую так любил Муратов) и светские благотворительные мероприятия, на которых Ренат появлялся с завидным постоянством, но где сама она чувствовала себя глупо и неловко.