Блог уходящего детства

– Ни фига себе, Лозовая, вот тебе и мышь ботаническая, – сказал Борисченко, присвистнув. – Слышь, Дэн, а я думал, ты гонишь.

– Заткнись, Лёха, – сквозь зубы бросил я.

Платье у неё было оранжево-коричневое, цвета осенних листьев, как свитер, в котором она сидела тогда в кафе. Может быть, это был её любимый цвет, а может, опять постаралась Мамель, подбирая каждой девочке наряд к лицу. От плеча до подола вниз спускалась золотая вышивка, шарф прикрывал плечи и шею. Она была вся прозрачная, золотая, словно феи на нашей ёлке.

Аня кивнула мне и подошла к Гогаве. Было слышно, как наверху, в зале, началось выступление первых школ-конкурсантов. Мы выходили четвёртыми. Мамель сбегала наверх оценить обстановку.

– Ничего, – сказала, – сороковая школа хорошо оттанцевала, скорее всего, будут вторыми. Пятая идет за нами – у них однозначно первое место. Больше серьёзных конкурентов у нас нет. Нам можно спокойно рассчитывать на третье-четвёртое.

Аня поднималась рядом, едва касаясь моей руки. Наш выход помню, как во сне. Мы произвели впечатление, кажется: зрители захлопали, одобрительно зашумели. Оттанцевали полонез. Вроде никто не споткнулся и не запутался. Встали в позицию для вальса. Аня вдруг на один миг подняла на меня глаза. Казалось, мы закружились в невесомости, потеряв контроль над телами. Я очнулся уже за колоннами. Оттуда мы могли посмотреть выступление остальных школ. Мамель бегала между нами, повторяла:

– Молодцы, молодцы!

Пятая гимназия была на высоте. Они выбрали рок-н-ролл вторым танцем. Полонез их девочки танцевали в длинных пышных нарядах, а на рок-н-ролл вдруг скинули верхние пачки и остались в коротеньких юбочках с бахромой. Выплясывали так, что ноги выше ушей задирались, мы все хлопали и орали от восторга и радости, что всё страшное позади. После конкурса нас попросили подождать наверху, у гримёрок.

Мамель велела нам не разбредаться, но мы всё равно разбрелись. Я постоял у переодевалок, надеясь, что перехвачу Аню и мы поговорим, но от тусклого света и шума голосов немного заболела голова. С чердака тянуло морозным воздухом с душком сигаретного дыма. Там уже бродило несколько ребят из гимназии, кто-то слушал музыку на мобильнике, искажённый звук разносился залихватским эхом. Я услышал знакомые голоса справа от лестницы, заглянул в приоткрытую дверь. У окна стояли Скобцева, Гогава и Аня в своих бальных платьях и шарфиках. Кто-то умудрился открыть перекошенную форточку в высоком сводчатом окне, и Славка курила, стряхивая пепел на грязный подоконник.

Я зашёл, стараясь не сильно коситься на Аню, и сказал Скобцевой:

– Ты что, очумела? Моя Мамель дуба даст, если ты платье прожжёшь! Знаешь, сколько оно стоит?

– Да Дэн! – сказала Славка. – Я же очень осторожно! Ну всё, всё, тушу. Просто перетряслась вся, до сих пор типает.

– Ну да, – признался я, меня тоже немного потряхивало, но уже не от пережитого волнения. – Зато красиво выступили. Я у Чижа смотрел на камере.

– Да? – оживилась Славка. – Я тоже хочу позырить.

Позвала Софу. Гогава, подойдя ближе, внимательно посмотрела мне в лицо и глазами указала на Аню. Софа и Славка быстро вышли, перемигиваясь, Аня пошла следом за ними, прошла мимо меня, и я схватил её за запястье.

Наши руки натянулись, как тетива, и Аня замерла, не оборачиваясь.

– Дэн, – проговорила, – не надо.

– Почему? – спросил я, немного приободрившись от того, что она меня сразу не послала. – Я что, не имею права ничего сказать в своё оправдание?

– А не надо оправдываться, – сказала Аня, – смысл в этом какой?

Я немного растерялся и сказал:

– Как какой? Я же не хочу, чтобы ты меня подлецом считала.

Аня вздохнула и повернулась ко мне:

– Ладно, поговорим. Я сама собиралась… извиниться. Я тебя подлецом не считаю. Ты с первого дня со мной был очень честен – что в голове, то и на языке. И я уже поняла, что ваши цыпы, как вы их называете… что это была их собственная инициатива. Они решили так за мой счет развлечься, это же у вас в классе норма, да? Короче, прости, я была груба, ты не с ними, просто так… совпало. Мне девочки всё объяснили. Но это дела не меняет. Ведь это из-за тебя на меня ваши крысы нацелились. Очень мило, конечно, что ты меня выделяешь, только больше не надо. Мы разные, может, поэтому тебя ко мне и потянуло, от скуки. Но всё это чушь и глупости.

Я её перебил:

– Не говори за меня, я, может, что-то и делаю не так, но насчёт своих чувств полностью уверен. Ты мне очень нравишься. Извини, что не смог тебя защитить от Люсьены и её подружек. Люська всё навыдумывала насчет нас. Мечтать иногда вредно. Они тебя достали, да? Мне очень жаль… Ну ничего, больше это не повторится, я меры уже принял.

Аня пожала плечами:

– Теперь мне всё равно, тем более, что ты и половины того, что они творили, не знаешь. Просто, прежде чем вовлекать во всё это меня, мог бы и предупредить.

– О чём?

– О чувствах или что там у тебя,

Помяни черта – в полуоткрытую дверь заглянула Люська. Я мысленно прошептал: вали, вали. Слава богу, Кисличенко сунула внутрь голову, полюбовалась картиной нас, закусила губу и ушла.

Аня сказала:

– Вот видишь. Стоит рядом с тобой постоять, и я уже под прицелом. Мне это не нужно. Я пошла.

Я лихорадочно соображал, что ещё сказать, чтоб её задержать. Как назло, в голову ничего не приходило. И тут у меня начал греметь телефон. У меня там на месседжах тайские барабаны стоят. Сначала пришла одна эсэмэска, потом через секунду – другая. Я радостно проорал Ане вслед:

– Подожди, нас, кажется, зовут на объявление результатов, всё равно вместе придётся идти.

Аня с неохотой вернулась. Первое сообщение было действительно от Мамель: «пора!». Вторая эсэмэска открывалась медленно: связь на чердаке была не очень. Грузилась какая-то картинка с подавленного номера.

В кадр попал косяк двери, чьи-то локти, манекен у окна. В центре кадра была Аня – кто-то нажал на затвор, не входя внутрь, с порога, стремясь именно её застать врасплох. Она стояла, слегка согнув ногу в колене, – собиралась шагнуть из спущенного к полу бального платья, начала отворачиваться, когда поняла, что происходит, но не успели ни отвернуться, ни закрыться, только наклониться, завесившись волосами. Одна рука в беспомощном жесте была вытянута к камере. На Ане было какое-то светлое белье, и вспышка фотоаппарата высветила тёмные кружки сосков в кружевном бюстгальтере, впадинки ключиц и гусиную кожу на бедрах. Подпись под картинкой была: «ботанка в бабушкиных труселях».

– Кто?

Я не узнал свой голос. Аня расширенными от ужаса глазами посмотрела мне в лицо, потом опустила взгляд на экран телефона, побледнела, произнесла еле слышно:

– Дэн, не надо.

– Кто? – повторил я.

Кажется, я схватил её за руку. Ярость накатила такая, что сам испугался. Боялся, что если она мне не скажет, я причиню ей боль, но добьюсь ответа. Мне стало не по себе, и я повторил спокойнее:

– Кто?

– Они обещали, что удалят, – прошептала Аня.

– Они?

– Антон. Это он снимал. В день примерки. Люся сказала, всем разошлёт, если я ещё раз с тобой заговорю. Дэн, не надо!

Я сорвался с места, чуть не выбил хлипкую дверь в перегородке, ринулся вниз по лестнице. Люсьена стояла на площадке между этажами у забрызганного краской окна. На плечах у неё была куртка. Она улыбалась, водя наманикюренным пальцем по экрану телефона, видимо не думала, что я так быстро сориентируюсь.

Заметив, как я несусь вниз по лестнице прямо к ней, Люсяна нажала на кнопку и спрятала телефон за спину. Я вывернул ей руку и забрал мобильник. Айфон закрылся паролем, и я с силой швырнул его вниз в пролёт между этажами – там он хрустнул и звякнул. Люська за всё это время не издала ни звука, просто смотрела мне в лицо с каким-то непонятным выражением.

–Зачем? – спросил я её. – Овчинникова попросила? Кому успела разослать?

Люська горько усмехнулась и опустила глаза.

– Кому?!

Она вздрогнула и прошептала, пятясь от меня:

– Только тебе.

– Дура, – бросил я и побежал дальше.

В коридоре у гримёрок все толкались и орали. Я пробирался сквозь толпу одиннадцатиклассников из других школ, ожидающих результаты конкурса. Увидел Антона и рванулся к нему, не обращая внимания на возмущенные крики тех, кого толкал.

Антон стоял, прислонившись к стене, что-то говорил Оганесяну. Он меня заметил, как-то сразу всё понял и успел закрыться. Но я достал его снизу. А потом ещё сбоку. Мои руки были как поршни, в груди у меня бухало, словно там на моей ярости работала огромная паровая машина.

Сзади меня кто-то схватил за локти. Талый. Я вырвался, но Серёга сгрёб меня уже конкретно. Борисченко выскочил передо мной, как чёртик из коробки, заорал:

– Йоу, йоу, Мартын! Охладись!

Сбоку откуда-то прозвучал голос Мамель:

– Что тут происходит? Денис?

Кто-то попытался ей что-то объяснить, перекрикивая шум. Мы были в плотной толпе, от нашей весёлой компании по коридорам волнами расходились возбуждённые шепотки и комментарии. Мамель наклонилась, заглянула в лицо Антону, который стоял, согнувшись пополам, и держался за челюсть. Потом перевела взгляд на меня и на Люсю – та подошла и куталась в свою куртку, словно в ознобе.

– Так, – сказала мама. – Где Аня?

Ани нигде не было. Мамель отвела Антона в сторону под тусклый матовый плафон, что-то спросила вполголоса, внимательно осмотрела ему фейс, пощупала челюсть, потом вернулась и глухо рявкнула:

– Все на поклон, быстро, Антон остаётся, Денис – с Люсей!

У нас, как выяснилось, было почётное третье место. Какой-то мужик долго и нудно поздравлял победителей, перечислял спонсоров и тыкал в рекламные баннеры, развешанные по балконам. Сердце у меня билось ровно и медленно. Люся всхлипывала рядом.

Потом была суета. Я вырвался из Мамелиного захвата, пошёл искать Аню – не нашёл. Мамель собрала у ёлки и подвергла допросу участников конфликта и непосредственных свидетелей. Больше всех, возмущённо тыкая пальцем в Мертвых и Кисличенко, говорила Славка. Я наблюдал с лестницы из-за колонны, гадал, признаются ли Антон с Люськой. Потом Люсьена и Тоша ушли в обнимку. Я хотел напоследок заглянуть Антону в глаза, но он отвёл взгляд.

Меня Мамель встретила, скрипя зубами. Я всё понимал: испортил ей праздник и всё такое, но исправить уже ничего не мог. Мне оставалось только вкушать удовольствия от последствий. Мы молча погрузили в машину платья и фраки в чехлах, отвезли их в прокат. Одного платья не хватало, Аниного. В дороге Мамель позвонил Дэд, орал так, что мне на заднем сидении было слышно. Судя по всему, ему Димиха уже отзвонилась. Классная ушла до объявления результатов, значит, ей кто-то из наших слил, может, сам Антон или его родаки. Мамель коротко ответила, мол, скоро будем, и отключилась. Когда подъезжали к дому, сухо бросила:

– Молчи, говорить буду я.

Мы вошли. Дэд стоял в коридоре, взъерошенный, в одних трусах, ткнул мне мобильник под нос:

– Я не понял? Денис? Катя? Что это значит?

– Витя, Витя, – успокаивающим тоном проговорила Мамель, и как была, в сапогах и дублёнке, стала впихивать Дэда вглубь квартиры.

– Катя, дай я убью этого гадёныша, – нежно приговаривал Дэд.

– Тише, Витя, не волнуйся, выпей воды, у тебя же давление, я сейчас всё тебе объясню, ничего страшного не произошло.

– Ничего страшного?! – завопил Дэд в полный голос. – Мне только что звонила эта… Дина Михайловна! Наш сын подрался, избил своего друга! Как я в глаза буду смотреть отцу Антона?! Мы же с ним знакомы давно! Может, я чего-нибудь недопонимаю?!

– Витя, – ласково проговорила Мамель, открывая дверь в гостиную и заводя туда Дэда, – Антон в порядке, он не будет жаловаться, поскольку схлопотал за дело. Я с ним уже поговорила.

– За дело?! – заорал Дэд. – Нет, Катя, я всё-таки чего-то недопонимаю! Разъясни!

Мамель прикрыла дверь. Я опустился на пуфик, вытянул ноги, прислонился к зеркалу и смотрел на своё отражение. Откуда-то появился Клаксон, мяукнул, поздоровавшись, начал обнюхивать мои кроссовки. Мне всё было слышно.

– Витя, это очень некрасивая история, – говорила Мамель. – Антон и Люся Кисличенко…

– Боже, ещё и Кисличенко, только этого не хватало! Они же дружат, все вместе?!

–Уже нет, и я в этой ситуации всецело на стороне Дениса…

–Ты всегда на стороне Дениса!

– Витя, ты не прав! Ты меня не слышишь! Тебе лишь бы обвинить Деню!

Дэд действительно был не прав. Мамель никогда не выбирает мою сторону открыто, в этом она образцовая жена. Все свои терки с отцом я всегда решаю сам. Решал, до сегодняшнего дня. Мне было непонятно, почему Мамель вдруг вмешалась. Ясный пень, получит же от Дэда.

Голоса ушли вглубь комнаты, стали тише, до меня доносилось лишь бормотание:

– Анечка… розыгрыш… некрасиво… подло… Люся… никогда не ожидала…

Потом Дэд переместился ближе к двери:

– Ну неужели нельзя было спокойно поговорить, разрешить конфликт мирным путем?

– Витя, – удивлённо-обиженно протянула Мамель, – а когда ко мне в Геленджике пристал тот тип, ты тоже собирался решить конфликт мирным путем? Почему же не поговорил с ним, не разъяснил, что так делать плохо? Зачем же сразу в морду?

Дэд помолчал, на тон тише произнёс:

– Это совсем другое.

–То же самое, – жёстко сказала Мамель. – Есть ещё обстоятельства, отягчающие вину Люси и Антоши. Девочки рассказали мне, что их компания давно травит Анечку, потому что Деня отказался встречаться с Люсей.

Пауза. Скрипнул диван. Дэд сказал устало:

– Ядрёна вошь, эфиопские страсти. Как невовремя-то, а?!

– Обычные подростковые дела, – возразила Мамель, – вспомни себя в его возрасте. Да и позже.

Дэд помолчал немного, обречённо добавил:

– Ему учиться надо, а не в любовь играть.

Диван опять скрипнул. Я представил, как Мамель подсаживается к отцу и обнимает его обеими руками за шею.

– Ну что поделаешь, – сказала она, – одно от другого не отделишь.

– Что там хоть за Анечка? – спросил Дэд.

Мамель хмыкнула:

– Хорошенькая, умненькая, непростая. Деня с ней на английский ходил. И танцевал.

– А, – сказал Дэд, – танцевал. Понятно.

– Ничего тебе не понятно, – фыркнула Мамель. – Она Дениса отвергла.

– Как, – озадачился Дэд, – нашего Дэна?

– Мам! – крикнул я. – Пап! Ну хватит, а? Я раскаиваюсь, честно. Только не надо обсуждать мою личную жизнь при Клаксоне, меня же все окрестные кошки засмеют.

Дэд помолчал и рявкнул:

– Спать иди, завтра тебе к Дими… к Дине Михайловне на ковёр, посмотрим, как будешь оправдываться.

– Окей, пап! Ну что, отважный Клаксон, сын неведомого мне Клака, прорвёмся?

Примечания