Не говори Пустоте Да

Глава 1

Утренний свет бесцеремонно скользнул по лицу Алевтины, разбудив за минуту до звонка будильника. Она открыла глаза с той же безупречной точностью, с которой выполняла все ритуалы жизни, и несколько секунд неподвижно смотрела на безукоризненно белый потолок спальни. В этой квартире на Остоженке, стоившей больше родного Стрептопенинска, даже пылинки подчинялись строгой дисциплине, не смея оседать на идеально отполированных поверхностях. Алевтина глубоко вдохнула, ощущая едва уловимый аромат французских духов, пропитавший воздух личного убежища для защиты от хаоса внешнего мира.

Женщина отключила будильник за секунду до срабатывания, позволив себе маленькое удовлетворение от этого акта контроля. Каждое утро начиналось одинаково – отточенные движения, точные действия, исключающие случайность. В этих ритуалах Алевтина находила успокоение, напоминающее о детстве, когда мать учила прибирать комнату, не оставляя ни одной складки на покрывале.

Босыми ногами она коснулась прохлады итальянского мрамора, выложенного на полу спальни. Этот контраст – холодный камень под ступнями и тёплый солнечный свет на коже – пробуждал чувства лучше любого кофе. Алевтина потянулась, выпрямив спину, как балерина перед выходом на сцену. Безупречная осанка была не просто следствием долгих лет работы над собой – инструментом власти, который хозяйка квартиры научилась использовать с филигранной точностью.

За окном Москва уже проснулась. Приглушённый, но настойчивый гул столичных улиц напоминал, что Алевтина здесь не просто гостья, а полноправная участница жизни метрополии. Каждое утро этот звук убеждал, что далёкий провинциальный городок, где прошло детство, остался лишь туманным воспоминанием, а может, просто сном из другой жизни.

Дама направилась в ванную комнату, где встретила собственное отражение в полный рост. Критически осмотрела тело, поворачиваясь сначала в одну, потом в другую сторону. Ни малейшего изъяна не было в этой идеальной форме, поддерживаемой с настойчивостью. Тридцать пять минут ежедневных упражнений, разработанных инструктором французского фитнес-клуба, стоимость годового абонемента в который равнялась годовой зарплате среднего чиновника.

Включив воду в душевой кабине, Алевтина подождала, пока температура достигнет точно тридцати восьми градусов. Не тридцати семи и не тридцати девяти – эта цифра была вычислена как идеальная для её типа кожи. Вода обволокла тело, смывая остатки сна и готовя к новому дню сражений. Ведь что такое работа, как не череда битв? За власть, влияние, статус – за право не быть той девочкой из Стрептопенинска, которой когда-то была.

Выйдя из душа, женщина закуталась в мягкий египетский халат. На полке ровным рядом выстроились баночки и флаконы – сыворотки, кремы, лосьоны – каждый со своим назначением, каждый на своём месте. Она наносила их в строгой последовательности, не пропуская ни одного шага в этом сложном ритуале.

– Сегодня важный день, – произнесла отражению, втирая в кожу крем стоимостью с месячную аренду скромной московской квартиры.

Пальцы Алевтины скользили по лицу отточенными движениями. В такие моменты вспоминала мать – та тоже тщательно ухаживала за собой, несмотря на скудный провинциальный выбор косметики. В свои шестьдесят пять Надежда Густавовна выглядела лучше сверстниц, хотя никогда не имела доступа к средствам, которыми пользовалась дочь. Это была природная красота, неподвластная времени. Алевтина же полагалась на технологии и ресурсы.

Вернувшись в спальню, открыла гардеробную – отдельное помещение, где с музейной аккуратностью хранились наряды. Дверь бесшумно скользнула в сторону, обнажив ряды идеально отглаженных костюмов, расположенных по цветовой гамме – от светлых оттенков к тёмным. Сегодня предстояла встреча в министерстве, а значит, требовался костюм, излучающий уверенность и авторитет, но не вызывающий раздражения.

Выбор пал на костюм цвета слоновой кости от французского дизайнера. Строгий крой подчёркивал стройную фигуру, но не делал её вызывающей. Идеальный баланс между женственностью и властью – тонкая грань, на которой Алевтина балансировала каждый день карьеры. Она провела ладонью по ткани, наслаждаясь гладкостью и качеством. Эта вещь была не просто одеждой – символом статуса, достижений, победы над провинциальным прошлым.

Аккуратно расположив костюм на кровати, выбрала бельё – тонкое, кремового оттенка, почти незаметное под одеждой. Алевтина не терпела даже намёка на линии белья под деловыми костюмами – такая небрежность была недопустима для женщины её положения. Надев бельё, вернулась к зеркалу. Руки двигались с точностью, застёгивая пуговицы, расправляя воротник, проверяя безукоризненность каждой детали.

В ванной комнате Алевтина приступила к завершающему этапу преображения. Нанесение макияжа было почти священным. Она работала с лицом, как художник с холстом, накладывая тени, выделяя контуры, подчёркивая одни черты и скрывая другие.

Тональный крем лёг ровным слоем, скрывая несовершенства кожи. Затем румяна – едва заметный оттенок, придающий лицу здоровый вид, но не выглядящий вульгарно. Тени для век – нейтральные, создающие глубину взгляда, но остающиеся в рамках делового этикета. И наконец, губы – насыщенный, но элегантный оттенок.

Алевтина отступила на шаг и критически осмотрела результат. Женщина из зеркала излучала силу и уверенность. Во взгляде не было ни тени сомнения или уязвимости – только холодная решимость и сосредоточенность. Эта дама была готова войти в любой кабинет и получить желаемое.

Но Алевтина знала, что под маской скрывается другая – та, что просыпается в ночных кошмарах, где снова оказывается в Стрептопенинске, идёт по грязным улицам, слыша за спиной шепотки: «Смотрите, Каглицкая опять нос задирает». Эти воспоминания как заноза, напоминающая о себе в неподходящие моменты.

Она тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и вернулась к утреннему ритуалу. Волосы требовали особого внимания. Пепельно-русые пряди уложила в строгий пучок, обрамлявший лицо. Ни одна прядь не выбивалась из общего порядка. Аккуратно закрепила причёску невидимками, а затем зафиксировала лаком.

Закончив с волосами, вернулась в спальню и подошла к туалетному столику, где лежала шкатулка с драгоценностями. Открыв её, Алевтина на мгновение замерла, выбирая украшения дня. Пальцы скользнули по жемчужным серьгам – подарок от губернатора Рымаря после успешного завершения особенно деликатного проекта. Эти серьги были не обычным украшением, а напоминанием о влиянии, о связях, кропотливо выстраиваемых все эти годы.

Надев серьги, Алевтина поправила жемчужину в левом ухе – та сидела чуть ниже правой, и этот незначительный для других, но раздражающий дефект требовал постоянной коррекции. Женщина улыбнулась, вспомнив, как мать учила: «Серьги должны быть идеально симметричными, Аля. В этом залог гармонии всего облика». Надежда Густавовна с немецкой педантичностью вложила в дочь множество таких маленьких истин, которые теперь использовались для построения идеальной жизни.

Наконец, настало время для последней части утреннего ритуала – проверки телефонов. У Алевтины было два аппарата: личный – тонкий, в золотистом корпусе, и государственный – строгий, в защищённом чёрном чехле. Два мира, два лица, две стороны жизни, никогда не пересекающиеся.

Сначала взяла личный телефон. Экран ожил, показывая несколько сообщений. Первое, от Климента, молодого любовника, было полно эмодзи и фраз. «Проснулся с твоим смехом в ушах. Скучаю, дикая кошка. Увидимся вечером?»

Алевтина позволила себе короткую улыбку – не профессиональную, которую демонстрировала коллегам, а настоящую, на мгновение смягчившую резкие черты лица. Клим был одной из её маленьких слабостей – молодой, амбициозный, в меру талантливый. Дама помогала его карьере, а он давал ощущение молодости и власти. Идеальный симбиоз, без лишних эмоций и обязательств.

Нахмурилась, глядя на сообщение. Палец завис над клавиатурой. Тонкий аромат духов "Chanel"коснулся ноздрей – нужно успеть освежиться перед ужином с Ордынцевым в "Пушкине". Министр заказал их любимый столик у окна, а после, если разговор пойдёт правильно, поедут в его квартиру на Патриарших. Стерла набранный ответ и написала: "Не сегодня. Позвоню сама". Отправила, отложила телефон и поправила жемчужную серьгу. Климент подождёт.

Отложив личный телефон, Алевтина взяла государственный. Здесь ждали другие сообщения – сухие уведомления от различных структур, запросы на согласования, приглашения на совещания. Должность директора Росморали – государственного учреждения, отвечающего за соблюдение норм общественной морали, – давала доступ к информации и влияние, о которых невозможно было мечтать в начале пути в Москве.

Она методично просматривала каждое сообщение, сортируя по срочности и важности. Некоторые требовали немедленного ответа – эти обрабатывала сразу, стараясь быть лаконичной, но исчерпывающей. Другие могли подождать до прибытия в офис.

Одно сообщение привлекло особое внимание – короткая информация от помощника губернатора Рымаря о неожиданном визите в Стрептопенинск на следующей неделе. Алевтина нахмурилась. Это было необычно. Губернатор редко посещал такие отдалённые городки без серьёзной причины.

– Интересно, – произнесла она, делая мысленную заметку выяснить подробности через свои каналы.

Стрептопенинск. Одно это название вызывало сложную смесь чувств – презрение к провинциальной жизни, оставленной позади, скрываемую ностальгию по простоте детства и уколы вины перед матерью и сёстрами, оставшимися там. Особенно перед Лидией, взвалившей на себя заботу о стареющих родителях, пока Алевтина строила карьеру в столице.

Она отогнала эти мысли, вернувшись к проверке сообщений. Работа требовала полной концентрации, без отвлечений на сантименты. За годы в Москве научилась отделять личное от профессионального, превратив разум в организованное пространство, где каждая эмоция и каждое воспоминание имели отведённое место.

Закончив с телефонами, вернулась к зеркалу для финального осмотра. Внешний вид был безупречен – каждая деталь на своём месте, ни одной лишней складки, ни одного выбившегося волоса. Алевтина поправила жемчужную серьгу в левом ухе – та снова сместилась на миллиметр вниз. Эта постоянная асимметрия раздражала, но отказаться от серёг было невозможно – слишком много значили, слишком много символизировали.

Сделав глубокий вдох, мысленно перебрала предстоящие задачи дня. Встреча в министерстве, обед с потенциальным инвестором, вечернее совещание с руководителями отделов. И может быть, если всё пойдёт по плану, вечер она всё же проведет с Климентом. Напряжённый день, но не сложнее других в жизни.

Алевтина взяла сумку – кожаную, идеальной формы, без лишних украшений – и проверила содержимое. Два телефона, ключи, ежедневник в тонком кожаном переплёте, футляр с несколькими ручками (предпочитала немецкие, с идеальной толщиной стержня). Всё было на месте, организованно и доступно.

Потом она покинула спальню и прошла через гостиную – просторную, с минималистичным дизайном, где каждый предмет был выбран лично с тем же вниманием к деталям, что и всё в жизни. Взгляд скользнул по книжным полкам – собрание классиков в дорогих кожаных переплётах, несколько современных бестселлеров, альбомы по искусству. Эти книги были частью образа, созданного годами – образованной, культурной женщины с безупречным вкусом.

У входной двери Алевтина остановилась перед небольшим зеркалом в старинной раме – единственной вещью, привезённой из родительского дома. В этом зеркале когда-то отражалось лицо матери, а теперь оно показывало её лицо – уверенное, властное, не похожее на то, с которым покидала Стрептопенинск пятнадцать лет назад.

Последний взгляд в зеркало. Последняя проверка. Последний вдох в тишине квартиры, перед погружением в шумный мир Москвы.

Открыла дверь и вышла из квартиры. Каблуки туфель чётко стучали по паркету, звук эхом отражался от стен пустого коридора. Чёткий, уверенный, решительный ритм – идеальное звуковое сопровождение к образу женщины, знающей, чего хочет, и всегда получающей желаемое.

Закрыв дверь на два оборота ключа, Алевтина направилась к лифту, мысленно уже переключаясь в рабочий режим. Директор Росморали не имел права на слабость, сомнения или неуверенность. За этими дверями оставалась Алевтина Каглицкая с воспоминаниями и уязвимостями. В мир выходила безупречная, непробиваемая, идеальная фигура власти, которой научилась быть.

Лифт бесшумно доставил её на первый этаж, где консьерж почтительно кивнул, открывая дверь. На улице ждал служебный автомобиль – чёрный, с тонированными стёклами, ещё один символ достигнутого статуса. Водитель, увидев начальницу, сразу выпрямился и открыл заднюю дверь.

Алевтина села в машину, и мир за окном начал меняться – знакомые здания проплывали мимо, погружая в привычный ритм московской жизни. Впереди был новый день битв и побед, в которых неизменно выходила триумфатором. И ничто не предвещало, что скоро привычный порядок мира будет нарушен неожиданным образом.

Здание структуры "Росмораль"встретило прохладным мрамором вестибюля и почтительными кивками охранников. Алевтина пересекла просторный холл с выверенной скоростью – не слишком быстро, чтобы не выглядеть спешащей, и не настолько медленно, чтобы казаться неторопливой. Каждый шаг был рассчитан для создания впечатления женщины, владеющей не только собой, но и пространством вокруг. Сотрудники, встречавшиеся по пути к лифту, вытягивались в струнку и провожали взглядами, в которых читалась смесь уважения и плохо скрываемого страха.

Директор поднялась на свой этаж. Кабинет располагался в конце коридора – просторный, залитый утренним светом через панорамные окна, с видом на центр Москвы. Эта высота давала ощущение власти, которое Алевтина особенно ценила. Отсюда, сверху, город казался макетом, готовым к переделке по желанию.

Секретарь, увидев начальницу, вскочила из-за стола.

– Доброе утро, Алевтина Брониславовна. Все материалы для совещания готовы, участники предупреждены, через пятнадцать минут будут в зале. Кофе уже подан.

– Спасибо, Марина, – Алевтина кивнула, отмечая исправность созданного механизма. В ведомстве всё работало как часы, без сбоев и задержек. Именно так должна функционировать система, претендующая на контроль над общественной моралью всей страны.

Зал для совещаний примыкал к кабинету – такой же просторный, но более строгий. В центре располагался массивный стол чёрного дерева, отполированный до блеска. Алевтина провела пальцами по гладкой поверхности, вдыхая едва уловимый запах полироли. Этот запах напоминал школьные годы, когда мать заставляла до блеска натирать деревянные поверхности в их доме. "Дерево должно дышать, Аля, тогда и ты будешь дышать легко", – говорила Надежда Густавовна, управляясь с тряпкой и специальным составом, приготовленным по старинному немецкому рецепту.

Вокруг стола были расставлены чёрные кожаные кресла – ровно столько, сколько нужно для заседания, ни одним больше. Руководитель не терпела пустых мест – они создавали впечатление отсутствия, недоработки, неполноты. В ведомстве не было места для пустот.

Перед каждым местом лежала аккуратная папка с документами – одинаковые чёрные папки с логотипом "Росморали". Внутри каждой – отчёты, сводки, аналитические справки, расписанные по минутам графики встреч. Мир, упакованный в организованные страницы, разложенный на составляющие, готовый к анализу и контролю.

Алевтина села во главе стола, на кресло чуть выше остальных – почти трон, но без излишней театральности. Из динамика на столе раздался негромкий сигнал – начало совещания через пять минут. Открыла папку и достала ручку – чёрную, с платиновым наконечником, на котором было выгравировано имя. Инструмент власти, которым предстояло решать судьбы проектов, бюджетов и людей.

Дверь открылась, и в зал вошли подчинённые – руководители отделов, аналитики, юристы. Каждый занимал своё место, не нарушая негласной иерархии: ближе к начальству – более важные фигуры, дальше – те, чей статус был пониже. Двигались осторожно, тихо переговариваясь, боясь нарушить атмосферу этого места голосами.

Гул кондиционера создавал ровный звуковой фон, на котором отчётливо выделялись другие звуки: шуршание бумаг, негромкие покашливания, мягкий скрип кожаных кресел. Алевтина любила эту симфонию офисных звуков – напоминание, что всё под контролем, всё работает как положено.

Ровно в девять женщина подняла взгляд от документов. В зале мгновенно установилась тишина.

– Доброе утро, коллеги, – голос звучал ровно, без эмоций. – Начнём с квартальных отчётов. Отдел мониторинга, пожалуйста.

Сидевший справа мужчина с аккуратной стрижкой и в безупречном костюме чуть подался вперёд.

– Благодарю, Алевтина Брониславовна. За прошедший квартал отдел мониторинга выявил семнадцать тысяч триста сорок два случая нарушения норм общественной морали в медиапространстве. Это на двенадцать процентов больше, чем в предыдущем квартале, и на восемь процентов больше, чем за аналогичный период прошлого года.

Щелчок ручки – и мужчина замолчал, уловив невербальный сигнал. В офисе "Росморали"все учились читать эти сигналы. От этого порой зависела карьера.

– Что именно привело к такому росту? – спросила Алевтина, глядя в отчёт.

– Мы связываем это с усилением активности определённых групп в социальных сетях и с общим снижением уровня саморегуляции в медиасфере, – ответил мужчина, и в голосе появилась едва заметная неуверенность.

Алевтина подняла взгляд.

– То есть, вы хотите сказать, что ситуация ухудшается, несмотря на все наши усилия?

– Не совсем так, – поспешил исправиться подчинённый. – Скорее, мы стали эффективнее выявлять нарушения. Наша новая система мониторинга позволяет обнаруживать даже самые незначительные отклонения от норм.

Начальница сделала пометку в ежедневнике. Тонкая линия, проведённая идеально ровно, перечеркнула фамилию начальника отдела мониторинга. Никто не заметил этого жеста, но воздух в помещении стал плотнее.

– Хорошо, продолжайте, – кивнула директор, и щелчок ручки снова разрезал тишину.

Совещание шло своим чередом. Каждый отдел отчитывался о проделанной работе, представлял планы, озвучивал проблемы. Алевтина внимательно слушала, время от времени делая пометки в ежедневнике и задавая вопросы, от которых подчинённые внутренне сжимались.

Гул кондиционера иногда усиливался, подчёркивая напряжённые моменты обсуждения. Алевтина прислушивалась к этим изменениям звукового фона – помогали чувствовать ритм совещания, управлять им, как дирижёр оркестром.

Наступил черёд юридического отдела. Женщина средних лет, начальница отдела, передала Алевтине папку с документами.

– Здесь все материалы по текущим судебным процессам и административным делам. За квартал мы выиграли двадцать шесть дел из двадцати восьми. Два находятся в стадии апелляции, но перспективы положительные.

Алевтина открыла папку и начала просматривать документы. Взгляд скользил по строчкам, выхватывая ключевые цифры, имена, даты. И вдруг остановился. Строчка в одном из отчётов содержала ошибку – дата указана неверно, что меняло смысл всего абзаца.

Директор почувствовала, как внутри поднимается холодный гнев. Не эмоциональный всплеск, а именно холодная, расчётливая ярость – единственный вид гнева, который позволяла себе. Ошибки были неприемлемы. Особенно в документах, которые могли попасть к вышестоящему руководству.

Алевтина медленно подняла взгляд на начальницу юридического отдела. Та сразу почувствовала неладное – лицо застыло в выражении настороженного внимания.

– Кто готовил этот отчёт? – спросила руководитель, и в голосе не было ни намёка на раздражение. Именно эта холодная спокойность и пугала подчинённых больше всего.

– Ваганова из моего отдела, – ответила начальница, и голос дрогнул.

Алевтина кивнула и нажала кнопку на столе.

– Марина, пригласите ко мне Ваганову из юридического отдела. Немедленно.

Короткое "Да"из динамика, и снова тишина. В зале никто не шевелился. Все понимали, что происходит, и никто не хотел оказаться на месте Вагановой.

Через минуту дверь открылась, и в зал вошла молодая женщина – высокая, с аккуратно собранными в пучок тёмными волосами, в строгом костюме. Лицо было бледным, но держалась прямо, стараясь выглядеть уверенной.

– Вы меня вызывали, Алевтина Брониславовна? – спросила она, и голос звучал почти естественно.

Директор указала на ошибку в отчёте.

– Это ваша работа?

Ваганова быстро просмотрела документ и едва заметно побледнела ещё больше.

– Да, это я готовила. Я… прошу прощения за ошибку.

– Это третья ошибка за месяц, – произнесла Алевтина ровным голосом. – Агентство не может позволить себе такую небрежность.

Ваганова начала что-то говорить, оправдываться, объяснять про большой объём работы и сжатые сроки, но начальница подняла руку, останавливая этот поток слов.

– Вы уволены, – сказала так же ровно. – Отдел кадров подготовит документы к концу дня. Сдайте пропуск и ключи от кабинета секретарю.

В зале стало так тихо, что даже гул кондиционера казался оглушительным. Ваганова стояла неподвижно, и только губы едва заметно дрожали. Сглотнула, кивнула и, развернувшись, направилась к двери. Спина была прямой, плечи расправлены – пыталась сохранить достоинство до последнего.

Когда дверь закрылась, в зале ещё несколько секунд сохранялась мёртвая тишина. Затем Алевтина перевернула страницу отчёта и сказала:

– Продолжим. Финансовый отдел, ваш доклад.

Сидевшая у дальнего конца стола женщина в строгом сером костюме подалась вперёд и начала говорить, стараясь, чтобы голос звучал ровно и профессионально. Но руководитель заметила, как дрожат пальцы докладчицы, перелистывающей страницы.

После увольнения Вагановой атмосфера в зале заметно изменилась. Подчинённые стали ещё более внимательными, доклады – ещё более детальными и аккуратными. Никто не хотел повторить судьбу уволенной сотрудницы.

Затвор шкафа негромко щёлкнул, когда Алевтина достала папку с документами для министерства. Этот звук, казалось, заставил всех присутствующих вздрогнуть. Теперь любой звук воспринимался как потенциальная угроза.

– Как вы знаете, – сказала директор, раскладывая документы перед собой, – завтра я встречаюсь с министром для обсуждения нашей новой инициативы по усилению контроля за интернет-контентом. Мне нужны все аналитические материалы на эту тему, подготовленные максимально тщательно.

Начальник отдела – худощавый мужчина с залысинами и в очках с тонкой оправой – поспешно кивнул.

– Всё будет готово к вечеру сегодня, Алевтина Брониславовна. Мы уже подготовили предварительные материалы, осталось лишь внести последние корректировки.

– Проследите, чтобы каждая цифра была проверена трижды, – начальница посмотрела ему прямо в глаза. – Я не потерплю даже малейшей неточности в документах, которые лягут на стол министру.

– Конечно, – он снова кивнул, и по лбу скатилась капля пота. – Я лично проверю каждый документ.

Алевтина подписывала документы один за другим, и щелчки ручки отдавались в тишине зала, словно миниатюрные выстрелы. Каждый из этих звуков был актом власти – решением судьбы проектов, бюджетов, а иногда и людей, стоящих за ними.

После подписания документов начался следующий этап совещания – обсуждение текущих проектов и планов на следующий квартал. Здесь подчинённые должны были проявить инициативу, предложить новые идеи, обозначить перспективные направления работы.

Но сегодня все были особенно осторожны. Предложения звучали негромко и безопасно. Никто не хотел рисковать, выдвигая слишком смелые или спорные идеи. История с Вагановой ещё раз напомнила всем, насколько хрупким было положение каждого.

Алевтина наблюдала за этим с внутренним удовлетворением. Страх был эффективным инструментом управления – заставлял людей работать на пределе возможностей, проверять и перепроверять работу, не допускать ошибок. В системе, выстроенной директором, не было места для небрежности и халатности.

К концу совещания стол был заполнен аккуратными стопками документов – отчётов, справок, планов работы. Весь мир, упорядоченный и систематизированный, готовый к анализу и контролю.

– На этом всё, – сказала Алевтина, закрывая ежедневник. – Жду все материалы по обсуждавшимся вопросам к вечеру. Завтра в девять состоится следующее совещание, где мы обсудим результаты встречи с министром.

Подчинённые встали, кивая и собирая документы. Покидали зал быстро, но без суеты, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Через минуту Алевтина осталась одна.

Откинулась на спинку кресла и позволила себе короткий момент удовлетворения. Система работала именно так, как нужно. Люди боялись и уважали – идеальная комбинация для эффективного управления. Выкладывались на полную, зная, что любая ошибка может стоить места.