- -
- 100%
- +
После приступа, долгой осады и падения Трои,
Преданной пламени и обращенной в персть1,
Тот самый, кто сплел тенета2 темной измены,
Был осужден и оправдан, ославлен и обелен.
Это он прозывался в эпосах принцем Энеем:
Племя его и поныне попирает Запад пятой,
Овладев в оны дни окаемными островами.
Где раскинуться Риму – Ромул резвою рысью,
Громоздит на холмах гордый каменный град:
В честь него наречен – носит надменное имя.
Таций в Тосканию – ставить тесовые терема,
Лангобард лощины Ломбардии одевает в леса,
Флот свой за море франков ведет Феликс Брут,
И блистая встает перед ним бугристый Британии
Брег:
Кровь рекой, вино веселья
Здесь текут из века в век,
Стороною от спасенья,
Ибо в ад впадает грех.
Бодро, бесстрашно барон наш Британией правил,
И взошли от его борозды мощные братья-бойцы.
Даровиты, двужильны, да только дерзали без меры -
Через них мы немало испытали невзгод и напастей,
Зато же и дивных чудес, на зависть землям чужим.
Хоть и крепкими кладисты наши края королями,
Благородством особым от них отличался Артур.
От великих времен тех веками ходили в народе
О приключениях, подвигах и о походах преданья,
И откровенье одно об отчаянном рыцарском испытаньи.
Сядьте кругом и слушайте дивное наше сказанье,
Про турнир, о коем темные толки докатились теперь
И до нас -
Соразмерную старую повесть,
Строгим слогом, звучавшим не раз,
И затверженным мною на совесть,
Без потаек и без прикрас.
Рождество и Крещенье гуляет король в Камелоте;
Дом Артуров открыт для дворян и для дам,
Круглый стол в тронном зале, с ковшами – князья,
Там веселие вволю, в чаши пенное льется вино.
Где раскинулся луг, бьются рыцари на ристаньях,
Хрип коней, хруст щитов, леди в ладони – хлоп!
Ввечеру всей гурьбой ворочаются в замок:
От заката и заполночь в замке песни звенят,
Раздаются радостные Рождественские гимны.
Пятнадцатый день, почитай, празднуют святки:
Днем в доспехах дерутся, ночи с дамами в танцах,
Залы замка да галереи знай гудят да грохочут,
Сияют пылом каминов, порывом паникадил.
Хорошее, храбрее князей еще под Христом не ходило,
Дамы и добродевы дивной красы, наподбор,
И пылкий король, кипучая кровь с молоком,
Ибо в нежных еще, в невинных летах народ,
Ей же ей!
Не бывало в Божьем свете,
Светлым счастием пьяней
Посреди пиров, чем эти,
В поле битвенном вольней.
А гость новый к ним в гости3 идет, Новый год,
На возвышье вдвое и яств подают, и вина -
Вот король показался, колонной за ним князья,
Все примолкло, пресеклося и пенье в часовне;
Из кута, там где клир, клубами катятся клики -
Под сводами гулко гремят голоса: «Новый год!»
«С Новым годом!» гостей государь поздравляет:
Отзываются хором в хоромах «Во имя Христа!»
Разбредаются рыцари в разные стороны и раздают
Дамам прекрасным подарки, и пытаются, прыская,
Дамы узнать-угадать, в которую же руку укромно
Рыцарем спрятан сюрприз, спорят, смеются.
Проигравшие платят с пылающими щеками,
И на обмене теряя, отдают они лаж4 охотно.
Вот, свежей водою умыты, важною вереницей
Ступают к скамьям, за дубовы садятся столы,
Всяк по заслугам своим, знатности али званью.
От Гвиневры-красавицы по гриднице – грев5,
Сидит, что свеча горит, в кресельце синего бархату;
То тулузская ткань над нею, по ткани тисненный узор,
Сень6 снизана самоцветами, что ни сторговать,
Ни сметить.
Нет милее ее, хорошей,
Ни во сне, ни на белом свете,
А сияющих смурых7 очей,
Вам и в сказке другой не встретить.
Угощают гостей, но Артур не отломит и хлебца -
Жил он жаркою, жадною и ненасытною жизнью,
Непоседлив и неукладист, ну ребенок-неугомон!
Кипела в нем княжая кровь, и кругом шла голова -
Вьюн! Все высматривал новых себе впечатлений.
А у всякого принца свои и прихоти, и причуды:
В праздник порою простынет обед без притрога,
А упрямец ни-ни: пусть попотчуют сказкой сперва, али песню споют
Да о бранных походах, о битвах за Божию веру,
О великих героях, волшебстве, ворожбе и волхвах,
Аль проезжий какой паладин пожалует в пированье,
Пожелавши померяться силой на поединке с любым,
И удар на удар сшибутся они, пытая удачею участь.
Так, по преданию, время они проводили, и вот потому
За столом -
Стоит Артур, не сядет,
С ликующим лицом,
И чуда ждет, да грядет
В веселии своем.
Близ супруги за высоким столом он стоит,
С нею и прочими ведет за прохлад8 беседу.
Перед ним узорчатый плат дарами покрыт,
Справа от госпожи Гвиневеры сэр Гавэйн,
Слева – сэр Агравэйн, Артуров аколит9,
Сородичи короля, сестрины сыновья,
Птенцы его гнезда, преданная подмога.
А там, гляди, на другом конце гостьбы,10
Бискуп11 Бодевин благословляет брашна12,
Айвен, Урьенов сын, убрался в уголок,
И уже уплетает уху втихомолку!
На помосте пирующих полным-полно,
И за столами по сторонам едоков сила!
Первая постава: взголосило полчище труб,
Бьют бубны, бухают тимпаны, бубнят гобои,
Воем варварской музыки витязей тешат,
Вносят славные стяги на середину:
При виде их выпрыгивают от восторга
И гордости у гостей аж сердца из груди.
А у короля каких только кушаний
Ни подают на пиру: просто прорва!
На скатертях места свободного не сыскать,
От сутолоки серебра стук да гром, словно
Рати рубятся в дым.
А рыцари ладные – и с собой в ладу,
Засмеют, не попадайся на зубы им,
Двоим тащи яко дюжине еду,
А вина да браги не бегом, а кубарем.
А про яства и яться13 не стану: поберегу язык,
Что там блюд пруд пруди, подавали без перебоя.
Чу! Что за чудный слышится шум у врат во чертог?
Али повод Артуру присесть, да попить, да поесть?
Эй, на страже, а ну-ка? Незапное наваждение: едва
Стихают струны, а над супами еще струится пар,
Вламывается в гридню14 верзила, верхом на коне -
Такого громадного, такого гнетучего господина
Вряд ли рожала Земля! Проход заградил, ни зги
Не видать: ага! Ого-го! Огромен, осанист он,
Тумбами ноги, тулово будто тесано топором,
Великан не великан, а с полвеликана, верно, будет…
И не чучело, человек человеком, только чудной -
Он просторен, широк в плечах, в пояснице тонок,
Он статен и пышет силой, он соразмерно сложен,
И высится странно и страшно, словно падуб он,
Али клен.
Ай да рыцарь! Кто растерян,
Кто, обратно, изумлён:
Ибо весь он ярко-зелен -
Точно зелием зелён!
И на нем сверху донизу зеленый наряд:
Знатный запахнут зипун зеленого цвета,
Простенькая приволока15 кинута на плеча,
Вся оторочена огнисто-меховою опушкой,
Купавый капюшон подхвачен под кадыком,
От гибкой спины до голешек зеленые гачи16,
Вместо шпор золотистые шелковые шнуры,
Не чедыги17 на нем, а что кожа чулки-черевики,
Покоятся ступни в стременах серебра со сканью18.
Истинный крест, он искусно изодет в изумруд!
Зеленый пояс подхвачен золотою пряжкой,
На чепраке искрятся, играют чистые изумруды,
Зеленым отливают и залихватские луки седла,
И зеленым там и сям сияют на свитке камни…
Ярким… но яться не стану, устанет язык,
Стан затянут в скурлат19, стрижи и стрекозы
На темно-зеленом земе20 порхают, зернисто -
Красным златом – блещут клювики и коготки.
Камни на сбруе коня, и зеленая камка21 на крупе,
В зелень забраны забедра22 и зависистый хвост,
От холки хрущатое23 ожерелье зеленой глазури,
Репица24 конская в зелени, и резное седло, и решма25,
И попона, и потник, и подпруга, и донца стремян,
Вот он повалил на них пятки, чтобы прямо в седле
Привстать -
На этом грозном, гордом коне,
Созданном пропасти перелетать,
На этом стальных удил грызуне,
Зеленой масти, ему под стать.
Вырядился вельможа весь по-весеннему,
Муравчатый26 наряд к лицу могучу молодцу,
Вихрами вьются вкруг вязей27 зеленые волосы,
Под цвет и густой гриве, и гребню скакуна,
Пышно пряди прыгают на широких плечах,
Борода, как бурьян, бурлит до самого брюха,
Локоны льются от упрямого лба до локтей,
Кутают будто в кокон, а-ля кападос короля,
И голову его, и мощную грудь; конская грива
Убрана и увита, как у витязя шевелюра,
Ровно расчесана, расплетена в два распада.
В конских прядях пламенеет рыжая пряжа,
И жгут златой жарко женится со зеленым.
Хлещет хвост, а от темени хрипуна-ходуна
Грива до холки струится золотой гроздью,
Провязана зеленым переливчатым бантом,
На репице узел, а гнуто-резная шея рысака,
Звякает сладкими золотыми колокольцами!
Купола от копыт гремят, конному проезды
Тесны, узки,
Взглядом сбивает с ног,
Рыцарь и первой руки,
Сразиться бы с ним не смог:
С одной оплеухи б раскис.
Но нет байданы28 на нем, бахтерца29, брони,
Ни лат, ни литых доспехов, ни на лице
Забрала, ни шелома30, или в шуйце31 щита -
В одной везет руке взъерошенную ветку,
Сорванную со священной пушистой ели,
Той, что и в обнаженных озябших лесах,
Среди злобной зимы, занозиста и зелена,
И сверкает свирепая в деснице его секира,
Беспощадный бердыш боевой, да с багром,
Чтобы скоком стянуть из седла сарацина.
Что секач той гизармы32 станет в сажень,
На ратовище33 насажено железное жало,
Заостренное, сыплет златым и зеленым,
Лихое лезвие любовно заточено до лоска,
Вольящатое34 аж само впивается в воздух.
Мощною дланью держит дубовую рукоять,
Она окована железом и отливает в зелень,
Топорище тисненной перевито тесьмой,
Оплеткой до обуха обернувшей его алебарду.
У навершия она прочно прихвачена петлей,
Пята протазана35 вставлена в плотный чехол,
На зеленом чехле тонкая червонная чеканка
И затейливы сценки засад, и в засеках сугоней.36
С оружием этим, и лапой еловой в охапку,
Всадник въезжает в высокую тронную залу,
И не трогая никого и ни о чем не тревожась,
Без поклона, привета, или приличных речей,
Становит коня и цедит сквозь зубы: «Скажите,
Кто у вас верховод над разгульной ватагою? Я бы
Рад-радешенек был поглядеть, да решить кой-чего
По уму…»
Он обводит за рядом ряд,
Знать, надобно знать ему,
Кому тут князья кадят,
Кто хозяин в красном дому.
С изумленьем, испугом, мертвым до истуканства,
Кто сидел, кто стоял, на месте застыли, и смотрят:
Что значит зеленое это вторженье на званый обед?
Зелены ж! Зеленее травы в заповедных чащобах!
И фарь37, и фаревщик38 зеленым горят как финифть,
Зеленою эмалью на застежке из чистого злата.
Слуги толпою таращат глаза; дивятся в тревоге;
Подступаются, полюбопытствовать и – отбежать;
Озираются из-за столов ошарашенно и осторожно -
Как он с ельничкой ездит и кружит коня, при езде
Ни едва не качаясь. Необычна наружность, наряд…
Те чертоги – чего не видали! Немало и чар, и чудес!
Волшебства же такого вовеки и отроду – не! не видали!
А что скажешь? Секира одна отбивает к ответам охоту:
Тишина настает там такая, точно дремою скован
Двора королевского цвет.
Тот от ужаса, тот от унынья,
Уступают Артуру ответ.
Как воды в рот набрали иные -
Ибо так им велел этикет.
Оторопели! Но ясной Артур осветился улыбкой,
И обе раскинув руки, как объятья ему открывая,
Промолвил: «Добро пожаловать тебе, пилигрим!
Заезжай к нам на двор, за хозяина я, звать Артуром, —
Сделай милость, слезай-ка с седла, и присядь:
Мы к услугам твоим, ублажим, а с делом успеем.»
«Нет, смеется, помогай мне Сидящий в Сиянье Небес,
Прохлаждаться у печки, простите мне, парни, не стану.
Славные слышал я сказки про смельчака короля,
Про доблесть двора и его несравненной дружины -
В Камелоте красного камня дома и купцы тороваты!
Первые панцырные наездники – то ж артуровы пэры!
Рыцари ражие рубаки, им нет на ристалищах равных!
Короче, кровь голубая, краса и гордость земли – тут.
Знатоки законов чести, зерцала истины и чистоты.
Послушав сих басен, бросил все, поднялся, приехал.
Везу на веру ветку священного древа, что вражды
Иль избойни39 я не ищу, а иначе бы в вашу беседу -
Броню бы надел, поддел бахтерец, булат прихватил
И копье, а коня обстегнул ладно-кованою попоной:
Оружия у меня напасен арсенал, оно всегда наготове.
Но едучи с миром, а не мечом, я мягко оделся-обулся,
И хотел об одном: коль ты храбр, как тебя мне хвалили,
Окажи мне услугу, не откажи в одиночной забаве, так -
Ради смеха.
Артур отвечает, спокоен:
«Ты на поединок приехал?
Добро же, доблестный воин,
Поверь, будет тебе потеха.»
«Нет уж, где мне биться с безбородой богатырней,
Стыд один! Сяду я на коня, себе самому под стать,
Самый отчаянный из твоих не окажет мне отпору.
Речь только об одной резвой рождественской игре,
Славной в святочные дни у сорвиголов-удальцов.
Видь: важный топор? Вызываю любого вашего взять
Двумя руками за верное его ратовище, да рубануть
По небороненной шее, и отсечь буйную мою башку.
У кого из твоих хватит духу или дури, долбануть -
Сей же час подставлю под удар затылицу и плечи:
Выходи, кто хочет, и хорошенько хватани меня –
Я откажу смельчаку и секиру свою, коли сдюжит -
Потому как в ответ я ж попотчую прыткого тоже!
А, ребята? Да не сразу расплата, погулять разрешу
Хоть недолго.
Год и день готов пождать
Вишь-ка ты, с возвратом долгу,
Только чур – мне слово дать -
А то ищи в стогу иголку!»
Тут все выпучились: он вообще в своем уме,
Или от зелени и мозги до затылка замшели?
А приезжий сидит в седле, да смотрит: слабо?
Сверкает своими красными свирепыми очами,
Поводит бровями, поглаживает бравую бороду,
И рыскает по рядам, неравно найдется рьяный,
И вскочит, но не встал и рьяный, тут вальяжно
Захохотал он, аж закашлялся и злорадно гаркнул:
«Да это ль хваленый Артуров доблестный двор?
Где ваша гордость, где грозный и праведный гнев?
Смелые речи, светский манер, жажда до состязаний?
Знать, у бойцов-то бравада одна, да бахвальство -
Стоило слово сказать, вы чуть под стол не скатились,
Здоровы! А еще топоришко не зазвенел, не занесся!»
И так громко гордец этот загоготал, гадко трясясь,
Что король, губу закусив, и краску обиды скрывать
Уж не силясь,
Вдруг вскипел как ветер,
И все вокруг сгрудились:
Он не страшился смерти -
Им рыцари гордились.
Но Артур собой овладал, и ответил: «во имя Отца,
Приятель, просьба твоя не глупа, зато причудлива -
Много ты над ней мозговал? Но мы тебя уважим.
Наших никого не смутили твои надменные слова.
Живо, где твоя железяка, я тя с легкой душою ожгу,
Пособи мне Господь, ты получишь заветный подарок!»
Тут Артур низко нагнулся и схватил наглеца за рукав,
С силой вынял секиру и с нею прыгнул вниз со стола.
Всадник сей же час сходит на лещадь40 с коня и стоит,
Беспечно пред королем, нависая как башня, башкою.
Опять он посмеивается и поглаживает бороду, полы
Кафтана распахивает и не комом кладет на скамью,
А бережно, будто бы в баню, будто ему не булатом
Шею просадят, а поднесут пересохшему горлу чарку
Вина.
Гавэйн подле королевы,
Как сидел, едва склонясь,
Говорит: «Артур, без гнева,
Испытать изволь меня.
Велите мне выйти изо стола и встать подле вас -
Любо пособить, лишь бы леди молвила «ладно»,
Бок о бок с вами пред сим благородным двором!
Потому не пристало Вам во престольных палатах,
Ваше величество, возражать на вздорный вызов,
Хоть не терпится на топорные речи дать твердый
Ответ самому. Здесь сидят на скамьях смельчаки,
Жизни которых, кажется мне, не жарчее вашей,
И не богаче бранные подвиги, где б ни бряцала
Сталь и ни свивались стяги. Я самый слабый из вас,
Еще без царя в голове, вчера от цацек да в ципках,
Тот и прок, что племяник я ваш, и бренная плоть -
Вашею орошается кровью! Отдайте оружие мне:
Я вызвался первым, всем поперек, на эту потеху!
Пусть я опозорюсь, все плюнут, да и позабудут,
И по совести если, смерть моя никому не страшна;
От меня не убудет, а и убудет, убиваться не станут,
Особо-то…»
И палаты, до последнего рыцаря,
Ожили одобрительным ропотом –
«Пусть попробует, самая ему пора!
Ибо что за отвага без опыта!»
Король-от кивает, чтоб ему с козел к нему сойти;
Сходит он кротко и становится рядом спокойно.
Получает племянник из дядиных рук протазан,
Преклоняет колени, король покрывает ладонью
Правое ему плечо и, подъявши руку к молитве,
Благословляет Гавэйна брешью Божьего сына:
«Уговор у вас такой, ты ударишь его только раз,
Постарайся сильней садануть; коли сладишь,
То потом он тебя острием обиходит в ответ».
Сэр Гавэйн, сжимая секиру, ступает: зеленый
Просто и без промедленья его приветствует так:
«Давай уточним наш договор, а уж там и за дело.
Во-первых, ты вишь-ка, велишь как себя величать?»
«Звать меня Гавэйн, и я заклинаю тебя, зеленый,
Принять от меня подарочек межи плеч и темени,
Этой секирой, а там чему стать, тому судьбовать!
Через двенадцать месяцев день-в-день ты должен
Разить меня и с размаху развалить хотя пополам, —
Коли буду на свете, свижусь с тобой, а секира, небось,
И другая найдется.
И в ответ зеленый (змей!):
«Сэр Гавайн, как доведется
Бить меня – ты бей сильней!
Скоро ли! Мне аж неймется!»
«Поверь, продолжает Рыцарь, мне особо приятно,
Господин мой Гавэйн, от тебя принять гостинец,
Какой я выклянчил под кровлей этого короля.
Ты точно, до запятой и точки, повторил трактат.
Последнее: поклянись, что пройдешь все пути,
Найдешь меня, где б ни был под навесом неба,
И уплатишь сполна за условленный удар: уговор?»
«Уговор, – промолвил Гавэйн, – но позволь, подскажи –
Не таи: где искать тебя? Я терять твоего следа
Не хочу, но, не зная твоих ни земель, ни звания,
Знать разве, что ты – Зеленый рыцарь, не злись,
Одного этого мало. Открой свое имя, а я дам обет –
Не щадить ног, не спать ночей, найти твой намет».41
«В Новый год, – нудит Зеленый наездник, – начинают
С подарка, а потом получают в ответ. Приступай!
И я, как снесу твой суровый удар, сразу открою,
Имя мое, и именье, и в каких избываюсь краях.
Как кровь потечет, свяжет нас крепкою клятвой,
Я все расскажу, а рта не раскрою, вы не ратуйте42 –
И тебе легче легкого, ленись, лежи себе на боку,
Никуда не езжай, ибо если как навей43 я нем – долг навек
Твой простил.
Ну, бери мое махало,
Садани что хватит сил!»
«На!» И хряжево в нахала
С тяжким выдохом сгрузил.
А Зеленый и зубоскалил, да готовился к злой секире:
Поклонился в пояс и, распушив пышные пряди,
Отложил их от шеи, оголив для удобства острия.
Витязь, вышагнув левой вбок, враз намахнулся,
Сосверз на него протазан, прорубая позвонки,
И прямо сплеча врезал верхней пятою в пол.
От удачного удара тот уронил хвойную голову -
Она прыжками постукала под ноги пирующим,
Подкатилась, те пинать ее, кто пяткой, кто пыром,
А кровь шумной струей, шипя, шпарила из шеи,
Заливая зеленые одежды обезглавленного тела.
Но Рыцарь не растерялся и не рухнул наземь –
Припав под лавки, принял пунцову голову из пинков,
Встал крепко на ноги, и за волоса воздел ее в воздухе.
Твердой походкой идет к рысаку, поднимает поводья,
Вставляет ступни в стремена, стрункой садится в седло:
Все нипочем.
Хоть бы покачнулся телом,
Кровь кидающим ручьем!
Знать, злодей, идя на дело,
Все предвидел, все учел.
Тут у головы подпрыгивают веки; глаза гложут
Государыню Гиневру, голубку, на горнем месте,
Губы оживают и тихо молвят гневному Гавэйну:
«Смотри же, сдержи слово, данное при свидетелях,
Этих рыцарях – ровно через год разыскать меня,
И утром Нового года сквитаться ударом за удар.
Чем свет ты пожалуешь в чащу Зеленой часовни:
А звать меня запросто-просто – Зеленый Рыцарь.
Ты волею вызвался, сам вверил выю моему мечу,
Не придешь, прослывешь предателем и трусом.»
Тулово разворачивает рысака, рванувши за ремень,
Голова на весу, в горсти волоса, грядет из дворца,
В галоп разгоняя коня загрохотавшим проходом,
Извергая, как ископыть44, искры из каменных плит.
Куда он девался из потрясенных палат, непонятно,
Как неясно и то, в каких обретался краях, и какой
Принес его бес.
Сэр Гавэйн с самим Артуром
Над Зеленым смеялись до слез,
И над видом витязей хмурым -
Очумевших от этих чудес.
Но хотя храбрился Артур, хохотал он притворно,
Скрывая свое смятение от погрустневшей супруги.
И, завидя великую в лице ее боль, он воскликнул:
«Ничего она не значит, наша забава с Зеленым -
Притча в прямом духе святочных праздненств,
С турнирами, трапезами, тонкими розыгрышами,
Представлениями, пляской дам и их паладинов.
Навернуть бы мясца миски две, ибо я не мечтал,
Видит Бог, о таком великом волшебстве, как это.»
И Гавэйну: «сэр рыцарь, вешай секиру на стену,
Ты намахался для Нового года немало, передохни!»
Прикрепляют они протазан над тронным парапетом,
Доказательством чуда, памяткой дивных деяний,
И оба в обнимку идут ко столу с остывшим обедом.
Кушают за четверых, кравчие крушат им пироги,
И чашники цедят вино в чарки из чистого серебра.
Вот и ночь подкатила, и набок пора, да попробуй-ка
Сам прикорнуть!
Час пробьет, и порошей белой -
Может быть, последний путь…
«Сэр Гавэйн, ты самый смелый,
Приезжай, не позабудь…»
Песнь Вторая
Так обломились Артуру, не в одну руку, в обе,
И кудесник, и коляда, о какой и не помышлял.
Снова садяся за стол, ему не до слушанья сказок:
Из дремучих чащоб понагнало диковиннее дела.
Гавэйн погоревал, да затеял в горелки с гостями,
Вы подивитесь: пирует и позабыл про похмелье?
Весел человек, как выпьет пол-ведра зелена вина!
А год катит кривым колесом, и в коловращенье,
Ничто почти никогда не кончается, как началось.
Поспешают одна пора за другой, все четыре погоды:
Бегут быстрые дни: было на Богоявленье белым-бело,
Сугробами да стужею откатали святки: сорокадневный
Потянулся пост, пытка грешной плоти скудною пищей.
Вот уж весна восстает против вьюжной зимы, и холод,
Проваливаясь под землю, томится пленником погребов,
Тянет теплом: протаяли тусклые дни и туманные тучи,
Мягко моросят над миром дожди, мнут снега, мерзлую
Растапливают и рыхлят почву, уже распускаются цветы,
О ту пору поля и перелески примеряют зеленые платья,
В шумной листве щебечут и счастливо вьются птицы,
Ибо солнце блещет в синеве, и серебряные струи реки
Журчат и плещут.
В ветвях не молкнет певчих хор,
Рулады горлом хлещут,
Бурлит, гремит зеленый бор,
И хвойным духом мещет.
Льется лето, ласкает ветром лепечущую листву,
В зарослях и зеленеющих злаках дышит Зефир.
На рассвете травы расплачутся сладкою росою,
Слезами счастья, завидя смеющееся им солнце…
А улыбки все угрюмей и реже, поспевает урожай,
И закаляет, гранит зерно: «зрей, зри: грядет зима»,
Пыль поднимается с пашен и пудрит пегую дубраву,
Свищут, свиваясь столбом, с силою задувая солнце,
Одичалые ветры, обрывают одежду с дерев, осыпая
Палой листвой пожухшую, вчера еще праздничную,