Правила игры

– Отчаяние? – усмехнулась я, чувствуя, как по щеке стекает струйка крови, – Ты думаешь, я не знаю, что такое отчаяние? Я потеряла все, что имела. Что ты можешь сделать, чтобы испугать меня еще больше?

Он зарычал и швырнул меня на пол. Я ударилась спиной о что-то твердое, и в голове зазвенело. Он навис надо мной, его тень закрыла свет. Я чувствовала его ненависть, как ядовитый туман.

– Ты будешь молить о смерти, – пообещал он, и его голос был полон злобы, – Но я не дам тебе ее. Я буду играть с тобой, как кошка с мышкой. Я буду ломать тебя по кусочкам, пока от тебя ничего не останется.

Я смотрела на него, не мигая. Я знала, что он может сделать со мной все, что угодно. Но он никогда не сможет сломить мой дух. Саманта научила меня, что даже в самые темные времена нужно сохранять надежду. И я буду бороться. До последнего вздоха.

Его слова были наполнены ядом, но они не достигали цели. Я видела худшее, пережила ад, и его пустые угрозы казались лишь жалким эхом моей прошлой боли. В моих глазах он увидел не страх, а лишь презрение. Это лишь сильнее разожгло его ярость.

Он поднял руку, готовясь нанести удар, но я успела откатиться в сторону. Поднявшись на ноги, я посмотрела ему прямо в глаза. Он ожидал увидеть сломленную жертву, но увидел лишь решимость.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что знаешь меня, – прохрипела я, сплевывая кровь, – Ты думаешь, что можешь сломать меня, но я уже была сломана. И знаешь что? Я стала сильнее.

С этими словами я бросилась на него, используя всю свою ярость и отчаяние. Я знала, что это может быть мой последний шанс. Я не была воином, но я была выжившей. И выжившие не сдаются. Я буду бороться, пока мое сердце не остановится. Я буду бороться за Саманту, за себя, за всех, кто был сломлен и отброшен. Я буду бороться до последнего вздоха.

Я врезалась в него всем телом. Это был не удар, а отчаянный, хаотичный толчок, но он застал его врасплох. Доминик потерял равновесие, и на его идеальном лице, впервые за все это время, промелькнуло что-то похожее на удивление. Этого мгновения мне хватило. Я знала, что у меня нет шансов победить его в честном бою. Он был крупнее, сильнее и гораздо более тренирован. Мой единственный шанс это использовать элемент неожиданности, превратить свое тело в комок безумной, неуправляемой энергии.

Мои руки вцепились в его водолазку, а колени инстинктивно искали болевые точки. Я услышала его ругательство, глубокий, животный рык, который был куда страшнее его обычной, отшлифованной вежливости. Он попытался оттолкнуть меня, но я приклеилась к нему. В моем сознании не было ничего, кроме образа Саманты, ее смеха, ее теплой руки. Ее кровь была на его руках, и эта мысль подпитывала меня силой, о которой я и не подозревала.

Он, наконец, поймал меня за запястья и с силой отбросил к стене. Я ударилась спиной, из легких вырвался хриплый вздох, но я тут же, не раздумывая, использовала это движение, чтобы перевернуться. Мой взгляд скользнул по тумбе, на которой стоял тяжелый, антикварный подсвечник.

– Ты такая жалкая, – прорычал он, и в его глазах больше не было игры, только чистая ненависть, – Ты думаешь, что твои мелкие укусы что-то изменят? Я всего лишь хотел поиграть, но теперь я просто тебя сломаю.

Он шагнул ко мне, его тень накрыла меня, как саван. В его движении не было спешки, только уверенность хищника. Но эта уверенность была его ошибкой. Я схватила подсвечник. Вес металла в руке был неожиданным и успокаивающим. Это был не мой меч, не моя броня, но это был единственный инструмент, который мог пробить его равнодушие. Мои мышцы горели от напряжения.

– Нет, – прошептала я, но это было обращено не к нему, а к той сломленной девочке, которой я была час назад.

Я подняла подсвечник, и в тот момент, когда он опустил голову, чтобы поймать меня, я ударила. Не по лицу, по виску, как учил меня Пит, когда шутливо показывал приемы самообороны. Максимальный ущерб с минимальными усилиями.

Послышался глухой, мокрый звук. Доминик остановился. Его глаза расширились. Он не закричал, не застонал. Он просто сделал шаг назад, медленно поднял руку к месту удара и посмотрел на свою ладонь. Там была кровь. Много крови. Впервые я увидела, как его мир пошатнулся. Небольшая, но заметная трещина в его броне.

Я не стала ждать. Отбросив подсвечник, я бросилась к двери. Я знала, что этот удар не убил его, но он дал мне драгоценные секунды. Секунды свободы. Мои ноги несли меня вперед, по коридору. В легких жгло, а сердце колотилось так, что я чувствовала его в горле. Я бежала. Я не была спасена, я не была в безопасности, но я бежала. И пока я бежала, пока мое тело сопротивлялось, я знала, что моя борьба за Саманту продолжается. Я буду сражаться до конца. И пусть он увидит, что сломленная женщина может быть самым опасным врагом.

Глава 9.

Побег и падение.

Воздух в легких превратился в раскаленный песок, когда я рванула прочь, оставив Доминика в комнате. Мне было плевать на боль в запястье, плевать на последствия, которые ждали меня за этот, должно быть, смертельный жест. Единственное, что имело значение, это сейчас. Мне нужно было бежать.

Я пролетела через коридор, спотыкаясь о свои же ноги. Ступеньки лестницы обжигали подошвы, но я неслась вниз, словно сама жизнь зависела от скорости этого падения. Свобода казалась такой близкой, осязаемой, нужно было только открыть входную дверь.

Я почти достигла холла. Вот она, эта проклятая дверь, последняя преграда. Я протянула руку, чтобы схватиться за ручку, но внезапно все померкло.

Меня схватили.

Крепкие, железные пальцы сжали мое плечо, и резкий рывок развернул меня. Передо мной стоял Брайан. Его лицо, обычно скрытое за маской равнодушия, было искажено яростью. Это была чистая, нефильтрованная злоба, и она предназначалась мне.

– Ты пожалеешь об этом, милая. Очень сильно, – его голос был низким, ледяным обещанием пытки.

Я попыталась закричать, вырваться, но в ту же секунду почувствовала острый укол в шею. Жидкость, холодная и густая, разлилась по моим венам, затуманивая сознание. Зрение расплылось, цвета смешались, и мир начал стремительно наклоняться. Последнее, что я увидела, было торжествующее выражение на лице Брайана, прежде чем тьма поглотила меня.

Я не знаю, сколько времени прошло. Секунды? Часы? Дни? Когда я открыла глаза, первое, что я почувствовала, был запах сырости, плесени и застарелого страха.

Мой рот был сухим, голова гудела от тяжести, будто к вискам прикрепили чугунные гири. Я лежала на чем-то жестком и холодном, что при ближайшем рассмотрении оказалось узкой кушеткой, обтянутой темной, липкой кожей. Над головой низко висела единственная тусклая лампочка, освещая бетонные стены с потеками и решетчатое окошко, слишком высоко, чтобы в него заглянуть.

Подвал. Тот самый. Место, где Доминик и Брайан вершили свои темные дела.

Я попыталась пошевелиться, сесть, но резкая боль пронзила запястья и лодыжки, не давая двинуться. Я с ужасом опустила глаза.

Мои запястья и лодыжки были прикованы тяжелыми, ржавыми цепями к металлическим рамам кушетки. Цепи были достаточно длинными, чтобы я могла слегка сдвинуться, но слишком короткими, чтобы освободиться. Паника хлынула в меня ледяным потоком, заставляя часто дышать.

Я попыталась дернуть руками, проверяя крепость оков, и услышала лязг металла о металл, который эхом разнесся по маленькой комнате. Слезы стояли в глазах, но я заставила себя их сдержать. Слезы это слабость, а слабость здесь означает гибель.

Дверь в углу подвала со скрежетом открылась, и я вздрогнула.

В дверном проеме стоял Брайан. Он медленно вошел, держа что-то в руках. Он был одет в темные брюки и черную футболку, скрывающую его широкие плечи.

– Ты проснулась, – сказал он, и его голос звучал как бархат, скрывающий лезвие, – Я волновался, что доза была слишком большой. Доминик бы не простил мне, если бы я сломал его любимую игрушку.

При упоминании Доминика я сжалась.

– Твой удар был впечатляющим, Мэдисон. Он теперь отдыхает. А вот я нет. Ты только что напала на моего брата. Ты поставила под угрозу всю нашу операцию.

Он остановился прямо у кушетки. В руке он держал что-то, что заставило мое сердце пропустить удар, блестящий, тонкий нож. Его лезвие отражало тусклый свет.

– Ты думала, что сможешь просто сбежать, не так ли? Что за глупость, – он покачал головой, и это движение было таким небрежным, что оно только усилило ужас, – Доминик хочет, чтобы ты поняла, каково это быть беспомощной. А я просто должен позаботиться о том, чтобы ты усвоила урок.

Его глаза, как тучи перед бурей, встретились с моими. В них не было ничего человеческого, только холодная, расчетливая жестокость.

– Доминик, он любит тебя в каком-то извращенном смысле. Поэтому он не хочет, чтобы я оставил на твоем лице шрамы, – проговорил Брайан, его взгляд скользнул по моей коже, заставляя меня инстинктивно втянуть голову в плечи, – Но остальная часть твоего тела, дорогая Мэдисон, это моя зона ответственности.

Он поднял нож. Я попыталась дернуться, закричать, но цепи не дали мне ни малейшего шанса на спасение. Крик застрял в горле, превратившись в хриплый, умоляющий стон.

Брайан наклонился надо мной, и его дыхание опалило мою шею. В следующую секунду я почувствовала резкую, жгучую боль на бедре.

Я закричала. Это был не просто звук, это был вырвавшийся из груди отчаянный животный вопль. Он отпрянул, и я увидела, как на моей светлой коже появилась тонкая, красная линия, мгновенно наполняясь кровью.

– Тише, тише, – прошипел он, нежно, как будто успокаивал ребенка, – Это только начало. Тебе нужно запомнить это, Мэдисон. Запомнить, что значит нас предать.

Он повторил движение. На этот раз это был бок. Боль была острее, чем я могла себе представить. Она пронзала, словно раскаленный уголь, и я почувствовала, как по моей коже потекла теплая струйка. Я извивалась, как пойманная рыба, цепи лязгали, но Брайан был силен и точен.

Он оставлял тонкие, но глубокие порезы на моем теле, работая, словно художник, который портит холст. Каждый разрез был рассчитан. Он не целился в жизненно важные органы, он целился в психику. Он оставлял следы, которые должны были стать постоянным напоминанием о его власти.

Я закрыла глаза, пытаясь отстраниться от своего тела, от боли, от ужаса. Я чувствовала, как слезы, смешанные с потом, текут по вискам, но не издавала больше ни звука, кроме сбивчивого дыхания.

Когда он, наконец, отошел, я лежала, тяжело дыша, чувствуя, как пульсирует каждая часть моего тела. Он опустил нож.

– Вот так. А теперь Доминик будет знать, что ты усвоила урок. А когда ты будешь готова, мы поговорим о том, как ты будешь искупать свою вину.

Он вышел, так же медленно и небрежно, как и вошел, оставив меня одну в полумраке, прикованную к кушетке. Подвал наполнился только моим сбивчивым дыханием и запахом свежей крови. Я была сломлена, но где-то глубоко, под слоем животного страха, зародилась крошечная, упрямая искра, ненависть, которая могла сжечь все на своем пути.

Я не сдамся. Я выживу. И я заставлю его пожалеть.

Я медленно открыла глаза, взгляд еще был затуманен болью и шоком. Крошечная искра под слоем ужаса начала разгораться. Она была холодной и жесткой, как осколок льда, и жгла сильнее любой физической раны. Мои руки и ноги были прикованы. Я попыталась пошевелиться, проверяя прочность пут. Они держали крепко.

Я сосредоточилась на звуках. Тишина. Только тяжелый, сырой запах подвала и моя собственная кровь. Мне нужно было оценить обстановку, пока его нет. Где-то рядом, я знала, должна быть ключница или что-то, чем он пользуется, чтобы открыть эти цепи.

Я закрыла глаза снова, но теперь уже не для того, чтобы убежать, а чтобы думать. Мне нужно было сохранить силы, не тратить их на тщетную панику или попытки вырваться. Он хотел, чтобы я чувствовала себя сломленной. Он получил то, что хотел, но лишь на поверхности. Внутри, я собирала осколки себя, перековывая их в оружие.

Я вспомнила каждое слово, каждый жест, каждую интонацию.

Доминик будет знать, что ты усвоила урок.

Это был не просто садизм, это была игра власти. Он хотел, чтобы его жертва была сломлена, но достаточно жива, чтобы искупать вину. Моя ценность для него еще не исчерпана. Это мой единственный шанс. Он вернется. И я должна быть готова.

Боль была тупой, постоянной, но она теперь служила мне якорем, не позволяя сорваться в безумие. Я не сдамся. Я выживу. И я заставлю его пожалеть. Это была моя новая, кровавая мантра.

Я начала медленно, едва заметно, напрягать мышцы рук и ног, проверяя, не ослабел ли какой-то из ремней, не давит ли он на нерв, который можно использовать. Борьба началась не снаружи, а внутри. И это была битва, которую я не собиралась проигрывать.

Я не знала, сколько прошло времени. Это могло быть и мгновение, и целая вечность. В промежутке между ударами и его уходом мир сузился до единственного, оглушительного ничего. Я была просто оболочкой, дышащим, искореженным мешком боли.

Попытка пошевелиться вызвала вспышку пронзительной агонии. Я застонала, и этот слабый, жалкий звук эхом разнесся по комнате, казавшийся невероятно громким в наступившей тишине.

Он ушел. Брайан ушел. Бросил меня, словно испорченную куклу, чтобы я истекала кровью. Я должна была чувствовать гнев, ярость, ненависть, но была только пустота, заполненная болью. Это было так типично. Завершить свою работу и просто уйти, оставив последствия разбирать мне, когда я уже почти неспособна двигаться.

Я закрыла глаза, пытаясь задержать дыхание, заставить себя провалиться обратно в спасительное бесчувствие. Это было бесполезно. Боль была бдительным стражем, не позволяющим мне уйти.

Он вернется. Эта мысль была внезапной, острой и совершенно логичной. Он всегда возвращался.

Стук.

Мое сердце, которое до этого билось слабым, нерегулярным ритмом, подскочило, стуча, как набат. Я даже не слышала, как он вернулся, или как спустился по лестнице. Я была слишком погружена в свой личный, кровавый ад.

Дверь открылась.

Свет из коридора ослепил меня, и я инстинктивно прикрыла лицо рукой, хотя это движение было медленным, мучительным и абсолютно бессмысленным.

На пороге стоял Брайан.

Он выглядел так, будто только что пришел из офиса или со встречи. Идеально выглаженная рубашка, ни единого пятна. Волосы аккуратно уложены. Глаза его глаза были спокойными. Опасно спокойными. В них не было ни гнева, ни сожаления, ни даже обычной для него холодной отстраненности. Они просто оценивали.

Он шагнул внутрь, и его ботинки едва слышно стукнули по деревянному полу, прежде чем он остановился, чтобы рассмотреть меня, лежащую в луже моей собственной крови. Я чувствовала, как голая, бесстыдная уязвимость охватывает меня. Я была выставлена на всеобщее обозрение, мой позор и боль были очевидны.

– Мэдисон, ты не должна была двигаться, – сказал он.

Его голос был ровным, без эмоциональным, как будто он ругал ребенка за разбитую чашку.

– Ты можешь ухудшить травмы.

Он был так близко, что я могла чувствовать тепло его тела, запах его дорогого одеколона, который всегда был таким резким контрастом с запахом крови.

– Это будет больно, – предупредил он, наклоняясь рядом со мной.

Он взял одно из полотенец и начал промокать им кушетку, собирая самую большую часть крови. Он делал это так аккуратно, так тщательно, словно убирал что-то невинно пролитое. Этот акт, эта обыденность, была наиболее ужасающей частью всего этого.

Затем он повернулся ко мне.

Его пальцы, сильные и уверенные, коснулись моей руки. Я вздрогнула, но не смогла отстраниться.

– Нам нужно это очистить, – прошептал он, и в его голосе промелькнула тень того, что могло быть заботой, но я знала, что это не так.

Это была забота о своей собственности, о своем творении.

Он начал промывать мои раны. Ожоги от антисептика были жгучими, но они были лишь дополнением к глубокой, ноющей боли, которую он мне уже причинил. Я зашипела, вцепилась в кушетку, стараясь не кричать.

– Терпи, – пробормотал он, прикладывая стерильную повязку к самой глубокой ране на моем боку, – Я же должен был убедиться, что ты усвоила урок.

Его слова, произнесенные так тихо и бесстрастно, словно ледяной нож вонзились в мою душу. Урок. Все, что он делал, всегда было уроком. Уроком того, что я ничто, что я зависима, что я их.

Когда он закончил, комната была чище. Мои раны были обработаны, а я была забинтована. Мастерство и безразличие в его руках были поразительны. Он только что вернул меня из-за грани, чтобы я могла снова туда скатиться.

Он поднялся на ноги.

– Отдыхай, – сказал Брайан, отходя от меня.

Он посмотрел на меня, и впервые за весь этот эпизод я увидела искру в его глазах. Нежность? Нет. Это было удовлетворение. Удовлетворение от хорошо выполненной работы.

– Я скоро вернусь, чтобы проверить тебя. Не пытайся встать. И не натвори глупостей.

С этими словами он вышел, дверь тихо закрылась за ним.

Я осталась одна, забинтованная, обездвиженная, но живая. Живая, чтобы ждать его следующего возвращения. Я закрыла глаза, и вместо темноты увидела холодное, оценивающее спокойствие его глаз.

Он причиняет боль, а затем исцеляет, чтобы цикл мог повториться. И я, его Мэдисон, была заперта в нем. Навечно.

Я прижалась к холодной кушетке, чувствуя, как свежие повязки прилипают к моей коже. Я была его собственностью. И пока я истекала кровью, он вернулся не потому, что ему было жаль, а потому, что его игрушка была сломана, и он должен был ее починить, чтобы снова начать игру.

Глава 10.

Сладкая Ловушка.

Вязкий, тошнотворный мрак подвала сменился ничем. Какое-то время была только пустота, без запахов, звуков или ощущений. Я думала, что это смерть, тихий, желанный финал после невыносимой боли и стыда. Но затем медленно, мучительно начала возвращаться реальность, наваливаясь всем своим весом, всей своей мерзостью.

Первое, что я почувствовала это нестерпимая сухость во рту и пульсирующая боль в запястьях. Затем мягкость. Не каменный пол, не холодный бетон, а что-то, что пахло лавандой и дорогим шелком. Я не хотела открывать глаза, боялась увидеть Брайана, его торжествующее, мерзкое лицо. Я предпочла бы остаться в этой безымянной темноте.

Но тело предательски вынырнуло из беспамятства. Я резко вдохнула и открыла глаза.

Я лежала в комнате. Не в подвале. Свет был приглушенным, теплым, льющимся от лампы. Роскошная кровать с балдахином, стены цвета слоновой кости, на полу персидский ковер, слишком дорогой, чтобы просто на него смотреть. Золотая клетка.

Я попыталась пошевелиться, и волна острой боли пронзила левую руку. Я вскрикнула, и тут же рядом раздался тихий, бархатный голос, от которого меня пробило ледяным потом, хотя голос звучал как самый нежный шепот.

– Тише, милая. Всё хорошо. Ты в безопасности.

Я дёрнулась и повернула голову. Возле меня, сидя на краю кровати, был Доминик. Он был одет в тёмный кашемировый свитер и брюки, выглядел обеспокоенным. Он держал в руках небольшой флакон с антисептиком и бинты.

– Не двигайся, Мэди. Ты порвешь швы, – произнёс он, и это слово швы заставило меня сжаться.

Я не могла говорить. Мой рот открывался, но не издавал ни звука. Я просто смотрела на него, и в этом взгляде было всё, что я чувствовала, страх, ненависть, и, самое главное, абсолютно ледяная, окончательная уверенность в его виновности.

– Я так сожалею, – прошептал он, и его голос действительно дрогнул.

Он осторожно приподнял мою руку, ту, что была с порезами, нанес что-то прохладное на обработанную кожу. Я инстинктивно попыталась отдернуть руку, но он мягко, но твёрдо удержал её.

– Не надо, Мэдисон. Пожалуйста. Позволь мне. Это моя вина. Я не должен был.

Он закрыл глаза, и на его длинных ресницах, казалось, появилась влага.

– Я не думал, что Брайан зайдет так далеко. Я просто хотел проучить тебя, показать, кто здесь главный. Поставить на место, понимаешь? Ты не должна была убегать.

Он говорил о моих ранах, как о его личных неудачах. Он зализывал мои раны, как хищник, который сначала напал, а теперь решил, что добыча слишком ценна, чтобы её добить. Его прикосновения были до странного нежными, его пальцы гладили мою кожу выше бинтов, а его большой палец осторожно скользил по моему запястью, как будто он проверял пульс.

– Посмотри на это, – его взгляд упал на тонкие, аккуратно зашитые порезы на моём предплечье.

Они были глубокие, но чистые.

– Это неправильно. На твоем теле не должно быть этих отметин. Ты должна быть идеальной. Это всё моя вина. Моя глупая, чудовищная гордость.

Он поднял на меня свои глаза, два бездонных, темных омута, наполненных сейчас какой-то мучительной, рвущей душу болью. Виной. Но это была ложь. Это была самая красивая, самая изощренная ложь, которую я когда-либо слышала.

Ты приказал. Ты знал. Ты видел меня там.

Я чувствовала, как мой рот, наконец, наполнился слюной. Хриплый, разбитый шепот сорвался с губ.

– Брайан.

– Забудь о нём, – Доминик тут же отмахнулся, – Он не прикоснется к тебе. Теперь ты здесь, со мной. В безопасности.

Он наклонился ближе, и от него пахло сандалом и властью. Я ощущала его тепло, его дыхание на своей щеке, и каждая моя клетка кричала.

Опасность!

Я знала, что он лжёт. В его извинениях было больше самолюбования и собственничества, чем раскаяния. Он не сожалел о том, что причинил мне боль, он сожалел о том, что на мне появились отметины. Я была его вещью, и он был зол на Брайана, потому что тот поцарапал его дорогую игрушку.

– Не бойся меня, Мэди, – прошептал он, словно прочитав мои мысли, и прижал мою руку к своей щеке.

Его кожа была гладкой, горячей.

– Я больше не причиню тебе боли. Я буду лечить тебя. Я дам тебе всё, что тебе нужно. Я стану твоим спасением.

В его словах было обещание и угроза одновременно. Спасение, которое было лишь другой формой заключения.

Мое сердце колотилось, как загнанная птица. Я смотрела на его безупречное лицо, на его искренние, лживые глаза и понимала: я не в безопасности. Я никогда не была в большей опасности. В подвале был просто садист. Здесь психопат с душой поэта и руками палача, который теперь убеждал меня, что он мой защитник.

Я не верила ни единому его слову. Мой разум, несмотря на слабость тела, оставался кристально ясным. Это был его приказ. Это он хотел, чтобы я сломалась. И теперь, когда я была на краю, он пришёл играть роль рыцаря.

Мне стало так страшно, что я почувствовала тошноту. Его прикосновения, которые должны были быть утешением, казались липкими, мерзкими. Я была прикована к нему не цепями, а его заботой, его любовью, его бесконечной, удушающей властью.

Я медленно кивнула, не в силах сопротивляться. Это была единственная реакция, которая могла меня спасти. Покорность. Ложь, как и его ложь.

– Спасибо, Доминик, – прохрипела я, и вкус лжи был похож на металлический привкус крови.

Я закрыла глаза, чтобы скрыть в них свой страх и своё обещание.

Я знаю, что ты сделал. И я никогда не прощу.

Он улыбнулся, мягко, торжествующе. Он думал, что победил. Но я просто притаилась, как змея в траве. Я ждала своего часа. И Доминик даже не подозревал, что его сладкая, шелковая клетка, которую он так старательно для меня готовил, станет местом его собственной гибели.

Моё покорное Спасибо, Доминик было самым отвратительным звуком, который когда-либо срывался с моих губ. Это был звук сломленной воли, который на самом деле был обещанием мести, запечатанным в шёпоте.

Он принял этот кивок, это слово, как капитуляцию. Как триумф. Его рука отодвинулась от моего лица, но его взгляд остался прикован ко мне, пристальный, собственнический. Он поправил мне одеяло, с той же показной заботой, с которой хищник обходит свою пойманную добычу, и затем встал.

– Тебе нужно поспать. Я приготовил лёгкое обезболивающее. Ты не должна чувствовать боль, Мэдисон. Никогда больше. Только комфорт.

Он говорил так, словно боль была моим выбором, а не его приказом.

Я молчала, просто наблюдая. Я усвоила самый важный урок: чтобы выжить рядом с Домиником, я должна стать актрисой. Идеальной, послушной. Иначе его эгоистичная, собственническая любовь раздавит меня окончательно.