Искусство плоти и кода: Ж+М. НЕсинтетическая

Глава 1

Раннее утро. Юго-восточное окно особняка уже ловит первые солнечные лучи, пылинки танцуют в их золотых струях, словно живые. Утренние медицинские процедуры и завтрак закончены. Воздух в комнате всё ещё пахнет лёгкой озоновой свежестью после проветривания и сладковатым ароматом фруктового смузи.

– Отдыхайте, Жанна Владимировна, – голос медсестры, Натальи, был мягким, как её руки, умелые пальцы которых только что поправили складки на одеяле. Дверь закрылась с едва слышным щелчком.

«Отдыхайте… На том свете отдохну. Хотя мой этот "свет" уже мало чем отличается от того», – проплыла мысль, четкая и горькая, как полынь на языке. Её мир сузился до этой комнаты: до натяжного потолка, до жидкокристаллической панели в полстены, до стерильного блеска хромированных поручней кровати. – «Еще полгода…»

Солнце сделало ещё один невидимый шаг, и луч, яркий и неумолимый, ворвался прямо к ней, упав на щеку. Жанна почувствовала его всей кожей лица – какой он тёплый, нежный, ласковый. Он гладил её морщины, словно пытаясь их стереть. «Погода сегодня хороша… Сейчас бы в сад пойти, нарезать свежих цветов, а потом поваляться в патио на шезлонге, погреться на солнышке всем телом… Да, отгуляла я своё…»

Она закрыла глаза, и под тонкими веками, сквозь которые солнце светило ярким прожектором, поплыли картины, словно кадры старой киноленты. Не мысли – ощущения. Память тела, которую не смог убить паралич.

Сперва это был лишь шум – нарастающий, весёлый, многоголосый гул молодых голосов, смех, от которого слезились глаза, и гулкие шаги по асфальту. Затем запахи: пыльный аромат цветущих лип в городском парке, сладковатый дух от только что купленной сахарной ваты, едкий дымок от папиросы кого-то из одногруппников.

Она увидела их. Себя – молодую, с лентой в косе, переброшенной через плечо, в легком ситцевом платьице. И их – таких же юных, загорелых, с горящими глазами. Весь их курс, переполненный впечатлениями после экскурсии в новом, пахнущем свежей краской Научно-Учебном Центре «Робототехника» высыпал в парк.

– Представляешь, Жаннет, – раздался совсем близко от её уха голос, и она физически почувствовала, как по коже побежали мурашки. – Этот манипулятор, который собирал схему! Точность до микрона! Я говорил – будущее за автоматизацией!

Это был Мирослав. Его голос был для неё отдельным существом – низким, чуть хрипловатым, полным безудержного энтузиазма.

– Автоматизацией – да, – парировал голос Сергея, вечного спорщика. – Сборочные линии, опасное производство. Но чтобы робот мог принять решение? Сомневаюсь. Машина не обладает сознанием. Она не может превзойти создателя.

– А что есть сознание? – вступила в спор она сама, и её собственный молодой голос, звонкий и уверенный, отозвался в её ушах эхом. – Набор алгоритмов, реакций на стимулы? Если мы поймём принцип, мы сможем его воссоздать! Представь, Сергей, робота-сиделку, который никогда не устаёт, который тоньше любого человека чувствует боль пациента…

– Или робота-дружинника, который будет патрулировать улицы и предотвращать преступления, просчитывая вероятность их совершения! – вскричал Мирослав.

– Вы читаете слишком много Азимова, – засмеялась Светка. – Три закона – это красиво, но непрактично. Главная задача машины – выполнять задачу, а не решать, этична она или нет.

– Вот потому ты и не станешь великим инженером! – парировал Мирослав, и в его голосе не было обиды, только азарт. – Мы должны мечтать о большем! Чтобы машина не просто заменяла рабочего у конвейера. Чтобы она… освобождала человека. Давала ему время думать, чувствовать, творить! Чтобы человек мог посвятить себя искусству, любви… – он произнёс это слово, и оно повисло в воздухе, тёплое и сокровенное.

Жанна-нынешняя, лежащая в постели, едва слышно вздохнула. Её правая рука, лежащая поверх одеяла, непроизвольно дрогнула, пальцы слабо сжались, пытаясь поймать призрак той самой любви.

В памяти кадры сменились резко. Шёпот.

– Жаннет… Пошли отсюда. Они тут до вечера спорить будут.

Его пальцы коснулись её ладони – мимолётное, горячее, током бьющее прикосновение. Их побег. Бег по тропинке, под раскидистыми ветвями клёнов. Смех, который рвётся из горла и который невозможно сдержать. Стук сердца в висках – не от бега, от близости.

Он догнал её в укромном уголке, за высокой сиренью, где было тихо и пахло влажной землёй и листьями. Он обнял её, и мир сузился до точки – до его дыхания на своей щеке, до клеток на ткани его рубашки под её пальцами, до биения его сердца у неё под ладонью. Его поцелуй был неловким, торопливым, солёным от вспотевшей кожи и бесконечно нежным. Но как же он был вкусен! Такого беззаботного, лучистого счастья, полного ощущением жизни до кончиков пальцев, она больше не чувствовала никогда.

Потом они сидели на своей старой деревянной скамейке с вырезанными «Ж+М», прижавшись друг к другу плечами, и ели эскимо. Ванильное, сладкое-сладкое. Оно таяло на языке, текло по пальцам липкими струйками, и он, смеясь вытирал ей руки своим носовым платком. Они мечтали. О совместных проектах, о том, как изменят мир, о детях, о доме с большими окнами…

Солнечный луч на щеке Жанны-немощной сместился, стал обжигать. Из-за двери донёсся приглушённый голос медсестры, говорившей по телефону. Возвращение было болезненным, как падение с большой высоты. На её висок скатилась слеза. Одна-единственная, горячая. Её правая рука медленно, с трудом поднялась и коснулась влаги на коже. Ощущение было таким же реальным, как и память о вкусе эскимо.

Дверь приоткрылась с тихим щелчком, впуская лёгкий скрип колесиков тележки и шаги.

– Простите, Жанна Владимировна, совсем из головы вылетело, – послышался смущённый голос Натальи. – Совсем забыла жалюзи утром закрыть. Вам же свет мешает.

Жанна не открыла глаза. Она лишь почувствовала, как по её лицу проползла тень, а яркий свет сквозь веки сменился прохладным свечением. Послышался лёгкий шелест и тихий перезвон пластиковых ламелей вертикальных жалюзи, которые Наталья аккуратно свела вместе, отсекая натиск утра. Шаги удалились, дверь снова закрылась.

Тишина вернулась. Но теперь она была иной. Густая, наполненная мягким полумраком. И в этой новой темноте, куда больше подходившей её нынешнему состоянию, чем тот наглый, жизнерадостный солнечный луч, воспоминания нахлынули с новой силой. Они уже не были сладкими.

Солнце уходит. Тень от жалюзи становилась всё гуще, а память, точно в противовес, выхватывает из тьмы другой, яркий и теперь до боли ясный эпизод. Чайная. Та самая, у Политеха, куда они ходили на перерывах между парами. Та самая, которая, как она знала, работала до сих пор, почти не изменившись, превратившись из просто столовой в стилизованный островок прошлого. И сейчас её память воссоздала её с мучительной точностью.

Пахло дешевым одеколоном, варёной сгущёнкой и заваренным чаем. В углу, на подставке, стоял советский радиоприёмник «ВЭФ», из которого лился чистый, чуть печальный голос Людмилы Барыкиной: «…Время пройдет и ты забудешь все, что было с тобой у нас, с тобой у нас. Нет, я не жду тебя, но знай, что я любила в последний раз, в последний раз…»

Они сидели за столиком у стены. Мирослав, сияющий, с томимым внутренним ликованием, уже принес их любимое – два пирожных «картошка» и индийский чай в гранёных стаканах, вставленных в мельхиоровые подстаканники с символикой «Олимпиада-80». Он только что получил диплом и новость о практике.

– Жаннет, представляешь? ГДР! Дрезден! – его глаза горели, он не замечал ничего вокруг. – Год на самом передовом автоматизированном производстве! Это же невероятный шанс! Мы сможем перенять опыт, который здесь и не снился!

Он говорил о роботизированных линиях, о системах управления, о будущем, которое он увидит первым и привезёт сюда, для них, для их общего дела.

Жанна механически водила ложкой по бархатистой посыпке пирожного. Оно вдруг стало казаться ей приторным и противным. Год. Слово прозвучало как приговор.

– Мироша… – голос её сорвался. – Год… Это же целая вечность. Неужели нельзя отказаться? Попросить, чтобы направили кого-то другого?

Он посмотрел на неё с искренним недоумением, как на ребёнка, который не понимает очевидного.

– Отказаться? Да ты что? Таких шансов в жизни может больше и не выпасть! Год пролетит – ты и не заметишь. Надо только немного потерпеть.

Потерпеть. Это слово врезалось в сознание, перекрывая музыку и шум чайной. Оно означало, что её чувства, её тоска, её пустота без него – это всего лишь досадная помеха на пути его великого будущего. Что её любовь – это то, что нужно «перетерпеть».

Она отодвинула от себя стакан. Чай остыл, на поверхности плавала жёлтая плёнка. Подстаканник холодно блестел, отражая её искажённое обидой лицо.

Он так и не понял, почему она замолчала, почему не разделила его восторг. Он провожал её до дома в растерянном молчании.

А на следующий день раздался звонок на домашний телефон.

– Жанночка, я завтра уезжаю, – послышался его голос, уже без радости, настороженный. – Буду писать. Обязательно. Жди.

Она сжала трубку так, что пальцы побелели. В горле стоял ком обиды и слёз, которые она еле сдерживала.

– Ну, и счастливого пути! – звонко, почти истерично бросила она в мембрану и со всей силы бросила трубку на рычаг аппарата. Оглушительный треск разъёдинения стал точкой в их истории.

Первое письмо пришло через три недели. Конверт пах незнакомым, чужим запахом. Он писал о фантастических машинах, о Дрездене, о том, как скучает по ней. Каждое слово было написано тем самым, знакомым до боли почерком. Она заперлась в комнате, перечитала письмо десять раз, плакала, потом села за стол, чтобы написать ответ. И не смогла. Гордость и обида снова сжали горло. «Выбрал свой завод – вот там и сиди. Миру – Мир! Не буду я ему писать». Она спрятала письмо в старую шкатулку для бижутерии на самое дно.

Пришло второе. Третье. В каждом – всё больше тоски и всё больше недоумения: «Жаннет, милая, почему молчишь? С тобой всё в порядке? Напиши хоть слово».

Она не ответила. Ни на одно. Её молчание стало местью, о которой он даже не догадывался. А потом его письма внезапно прекратились. Ровно в тот момент, когда её обида начала потихоньку таять и она уже почти набралась сил написать ему, попросить прощения.

Тишина с его стороны оглушила её. Значит, он её забыл. Значит, нашел другую, как и подсказывали ей подруги. Значит, она была права.

Она уехала из города. Сожгла все мосты. А через два года вышла замуж. За хорошего, надежного человека. И прожила с ним долгую, спокойную, благополучную жизнь.

И только сейчас, спустя десятилетия, в этой тихой комнате, отсеченной от мира жалюзи, до неё дошла вся чудовищная, нелепая глупость случившегося. Она сама, своими руками, уничтожила свою Любовь. Из-за глупой обиды. Из-за гордыни.

По щеке, уже не освещённой солнцем, медленно скатилась слеза. На этот раз – не от света, а от тьмы, которая была с ней внутри.

Глава 2

Дверь открылась без стука, пропуская в комнату широкую, чуть сутулую фигуру в неизменном клетчатом пиджаке.

– Жанна Владимировна, к вам посетитель! – почти певуче объявила Наталья, пропуская гостя.

– А я уже думал, ты, Жанночка, в космос улетела, раз на звонки не отвечаешь, – раздался густой, с хрипотцой голос Максима. Он держал в одной руке огромный букет ирисов, а в другой – плетёную корзину, из которой так и лился солнечный, спелый запах апельсинов и мандаринов. – Цветы тебе, как полагается, а это… это наш с тобой стратегический запас против весеннего авитаминоза. Считай, что курс терапии витамином C и хорошим настроением открыт. Хотя, глядя на тебя, авитаминоз тут ни при чём. Ты выглядишь… довольно бодро. Для человека, который в теории квантовых состояний должен бы уже находиться в суперпозиции между нами и потусторонним.

– Спасибо, Макс. Буду надеяться, что твоя «терапия» действеннее, чем последние прогнозы моих врачей. Они, в отличие от тебя, не верят в квантовые чудеса.

– Врачи! – фыркнул Максим. – Они мыслят классическими категориями. А мы с тобой знаем, что пока есть наблюдатель, есть и неопределённость. Так что держись, Жанночка. Главное – соблюдать предписания: по апельсину в день, и никакой метафизической хандры!

Жанна слабо улыбнулась. Максим, лучший друг и коллега её покойного мужа, был единственным, чьи визиты не тяготили её. Он был похож на большого, доброго медведя, несущего с собой шум и жизнь.

– Присаживайся, Макс, не загромождай проход. Ирисы… Он их любил. Спасибо.

– Ну, как там твои дела? Небось, уже все формулы Бекенштейна-Хокинга наизусть выучила от скуки? – подмигнул он, устроившись в кресле у кровати.

– Ограничиваюсь пока что квантовой теорией поля в популярном изложении, – парировала Жанна, пытаясь поддержать тон. – А ты? Не провалились ли твои микротрубочки в сингулярность?

– Ха! Мои микротрубочки, дорогая, как раз держат всё мироздание! – Максим расхохотался. – Кстати, о мироздании… Перебирал на днях архивы. Наш с Владом старый труд. Помнишь, над чем мы корпели?

Жанна кивнула. Как можно было забыть. Физик и биолог, пытались совершить невозможное – найти точку соприкосновения квантовой механики и того, что они осторожно называли «душой». Их вдохновила Теория Организованной Объективной Редукции: Сознание, рождающееся не из нейронных связей, а из квантовых колебаний внутри микротрубочек – крошечных структур внутри нейронов.

– Безумная теория, – тихо сказала Жанна. – Влад говорил, что это как пытаться измерить температуру ангела квантовым термометром.

– Безумная? Да она гениальная! – воскликнул Максим. – Подумать только, сознание – это не возникающий, не побочный продукт, а фундаментальное свойство материи на квантовом уровне! Мы с тобой, Жанна, по этой теории – буквально сгустки квантовой пены, осознавшие себя. А ты говоришь – безумная.

– Макс, не надо. Я и так каждую ночь чувствую, как моя «квантовая пена» испаряется. Осталось, по самым оптимистичным прогнозам, грамм сто, – она произнесла это с такой сухой, чёрной иронией, что Максим на секунду смутился.

– Ну, испарение – это тоже квантовый процесс. Может, ты не здесь окажешься, а в параллельной вселенной, где ты – королева Марса? – попытался пошутить он.

– В параллельной вселенной, Макс, у меня, наверняка, ноги ходят, – отрезала Жанна, но в углах её губ дрогнула улыбка.

– Ладно, ладно. Так вот, к чему я это. Если сознание – это квантовый процесс, то что мешает его воссоздать? Искусственно? Не вырастить в пробирке, а именно собрать?

Жанна посмотрела на него с нескрываемым скепсисом.

– Ты хочешь сказать, что можно создать душу на конвейере? Прости, Макс, но это уже пахнет не наукой, а плохой фантастикой. Душа – не операционная система, чтобы её «установить».

– А кто сказал, что операционная система – это не душа? – парировал Максим. – Смотри. Я тебе серьёзно. Ты же в курсе, куда шагнула робототехника? Речь не о промышленных манипуляторах. Андроиды. Антропоморфные. Почти люди. И самое главное – в их черепных коробках, в специальной гелевой среде, не просто чипы, а формируются настоящие нейронные сети. Они учатся, Жанна. Адаптируются.

– Выучили уже таблицу умножения? – язвительно спросила Жанна.

– Выше! Я сам видел. У одного знакомого… ну, статусного. Так вот, у него дома такой образец. Не просто отвечает на вопросы. Он шутит. Подстраивается под настроение хозяина. У него есть… предпочтения. Я чуть не упал, когда он попросил поставить ему Шопена, а не Шуберта, потому что «в последнем слишком много меланхолии».

Жанна молчала, но её взгляд выражал крайнее недоверие.

– Я к чему это, – Максим наклонился ближе, понизив голос. – Есть такая… ну, скажем так, узкоспециализированная корпорация. ESC. Они делают таких андроидов на заказ. Пол, внешность, характер – любой каприз. Я думаю… – он запнулся, подбирая слова. – Тебе бы не помешал компаньон. Не сиделка, нет. А именно собеседник. Тот, кто будет говорить с тобой о чем угодно, а не о давлении и таблетках. Это же лучше, чем смотреть в потолок.

Мысль повисла в воздухе, странная и заманчивая. Андроид? Это звучало как безумие. Но в её положении безумие было едва ли не единственным лекарством.

– И что, у этого… компаньона, по твоей теории, будет душа? – спросила она, глядя куда-то мимо Максима.

– А кто мы такие, чтобы это определять? – философски заметил он. – Может, душа – это просто сложная система обратных связей? Если он будет вести себя как человек, чувствовать как человек… Какая разница, из плоти он или из кремния? Особенно когда своей плоти осталось… – он запнулся, но было поздно.

– Грамм сто, – закончила за него Жанна. Она снова посмотрела на него, и в её глазах было уже не просто любопытство, а глубокая, неуёмная усталость от реальности. – Хорошо, Макс. Узнай подробности. Но это не значит, что я согласна.

– Конечно, конечно! – Максим оживился, словно мальчишка, получивший разрешение на опасный эксперимент. – Я всё узнаю! Ты не пожалеешь, Жанночка, честное слово!

Они ещё немного поговорили о пустяках, но главное было уже сказано. Провожая его взглядом, Жанна ощущала странное смятение. Теория квантового сознания, душа в гелевой среде… Это была совершенная ахинея. Но впервые за долгие месяцы у неё появилась мысль, которая была не только о прошлом. Она была о будущем. Пусть и самом призрачном.

Глава 3

Ночью ей снова снился Мирослав. Такое яркое, почти осязаемое сновидение, что, проснувшись, она несколько минут не могла вернуться в реальность. Им было снова двадцать, и они бежали по ночному городу, по мокрому от только что хлынувшего ливня асфальту, отражавшему огни фонарей. Они дурачились, смеялись, и он, сняв пиджак, накрыл им её голову. Прячась от дождя на автобусной остановке, они стояли, прижавшись друг к другу, и он был таким тёплым, живым, его сердце билось у неё под ладонью, а его губы, мокрые от капель дождя, прикасались к её губам. Это было ощущение такой абсолютной, безоговорочной принадлежности к жизни, что даже во сне она почувствовала, как по коже бегут мурашки.

А потом она открыла глаза. Стерильная комната. Неподвижность. Тишина. Контраст был настолько болезненным, что из горла вырвался тихий стон. Это сновидение не было утешением – оно было жестоким напоминанием о том, что навсегда утрачено.

Весь следующий день Жанна Владимировна провела в тихом, почти отчаянном смятении. Мысли о предложении Максима, вчера казавшиеся фантастическими, теперь обрели жгучую актуальность. Кому можно доверить такие сумасшедшие мысли? Только тому, кто знал её всегда. Кто помнил институтскую молодость и её мечты, и знал всю её жизнь до этой больничной комнаты.

Она дотянулась до пульта, лежавшего на одеяле рядом с правой рукой. Ещё одно унижение, ставшее рутиной – необходимость управлять всем миром с помощью одной кнопки. Она включила большую жидкокристаллическую панель на стене, ловким движением большого пальца запустила мессенджер «Maximum» и вызвала Светлану через громкую связь.

Экран заполнился знакомым лицом с ясными, умными глазами и сединой, которую Светлана гордо называла «бауманской проседью».

– Жанка! – голос Светланы прозвучал без всяких «здравствуй» и «как дела», по-родственному прямо. – Я только про тебя думала! Читаю про новые патчи для нейросетей, а у самой в голове – наш дипломный проект. Помнишь, как мы эту трёхпалую манипуляторную руку три месяца отлаживали?

Жанна слабо улыбнулась. Вот оно, их общее прошлое, которое никогда не заканчивалось.

– Как забыть. Она в итоге всё равно крутилась только в одну сторону. А ты всё твердила: «Механика не виновата, это логика!»

– Ну, я-то оказалась права! – рассмеялась Светлана. – Сейчас бы мы её за неделю собрали. Эх, нынешние бы мозги, да в те годы… – она вздохнула, и разговор пошёл по накатанной колее общих воспоминаний: об институте, о молодости, о том, как жизнь, полная грандиозных планов, незаметно превратилась в жизнь, полную хлопот и рутинных забот.

– Свет, а помнишь Мирослава? – вдруг спросила Жанна, перебивая поток бытовых новостей.

На другом конце провода наступила короткая пауза.

– Ну как же не помнить. Талантище был. Я всегда говорила, что он далеко пойдет. Жаль, так глупо вышло… – Светлана говорила осторожно, зная, какая это до сих пор больная тема.

– А я вот думаю… а не слишком ли мы всё усложняли тогда? – тихо сказала Жанна. – Вчера Макс приходил. Несёт, как обычно, фантастические идеи. Говорит, сейчас корпорация ESC делает андроидов таких, что не отличить. И сознание у них, по его теориям, чуть ли не настоящее.

– …ESC? – в голосе Светланы послышался неподдельный интерес. – Стоп, я недавно в «Journal of Advanced Robotics» читала обзор как раз про их антропоморфные платформы. Elysium Synthetics Corporation, кажется? Так вот кто за этим стоит! У них действительно прорывные работы в области биомеханики и сенсорного восприятия. Макс не фантазирует, он, как всегда, в теме.

– Но как можно доверять машине… душу? – вырвалось у Жанны. Старая обида, что когда-то Мирослав предпочёл ей бездушные механизмы, дала о себе знать.

– Жанка, дорогая, – голос Светланы стал мягким, но твёрдым. – Мы с тобой инженеры. Мы должны мыслить не категориями «душа», а категориями «функционал». Если система может имитировать сознание со 100% точностью, какая разница, что является её носителем? А что до доверия… – она сделала паузу, – а разве мы не доверяем автопилотам самолётов? Не доверяем свой диагноз компьютерному томографу? Этот андроид – просто очень сложный инструмент.

– Макс предлагал компаньона для бесед. Скучно, мол, тебе одной.

– Компаньона? – Светлана фыркнула. – Это он по-мужски мыслит: поставить рядом говорящий телевизор. А ты подумай по-нашему, по-женски! Я как раз на днях натыкалась на новостной портал – там целый спецвыпуск был о нейросенсорном переносе. Над этим полмира работает! Технология, позволяющая подключить сознание человека к искусственному носителю. Они могут создать точную копию тебя – молодой – и подключить к ней твоё сознание, твои воспоминания, твою личность! Ты сможешь не просто наблюдать за этим телом на экране. Ты сможешь почувствовать его изнутри, как своё собственное! Ты сможешь снова ходить, бежать под дождём, чувствовать прикосновения… Это же не общение, Жанн, это – второе рождение!

Идея, которую Жанна боялась сама себе озвучить, прозвучала из уст подруги не как безумие, а как следующая, вполне логичная ступень развития технологий. Это была не фантастика, а инженерная задача. Сложная, фантастическая, но задача. Сон о Мирославе был ещё так ярок в памяти… Возможность снова ощутить это…

– И потом, – продолжала подруга, – ты же сама говорила, что муж тебе состояние оставил. Ты его с собой всё равно не заберёшь, в рай или куда ты там собралась. А тут… Ты же ничего не теряешь, Жанка! А приобрести можешь… Ну, я не знаю! Кусочек счастья. Или хотя бы иллюзию. А какая разница, если тебе от этого лучше?

Фраза «ты ничего не теряешь» прозвучала как приговор и как освобождение. Да. Она действительно ничего не теряла. Только приобретала шанс.

– Ты права, – тихо сказала Жанна после минутного молчания. – Я ничего не теряю.

После звонка она лежала, глядя на тёмный экран. Сомнения отступили, уступив место трезвому, инженерному решению и робкой, но настоящей надежде. Она снова взяла пульт, пальцем вывела на виртуальной клавиатуре на экране два коротких, исчерпывающих слова и отправила их Максиму: «Я согласна. Ж.»

Решение было принято. Не сердцем, не от отчаяния, а холодным расчётом и той самой волей, что когда-то помогала им с Светланой отлаживать капризные механизмы. Теперь предстояло отладить последний, самый важный проект её жизни.