Впечатление обманчиво. Мистика

– А что, если я не спаситель? – вкрадчиво произнес бледный юноша с экрана телевизора. – Может быть я злодей?

– Это не так! Я тебе не верю! – отозвалась его будущая подружка.

В этот самый момент из кухни раздался грохот упавшей кастрюли, а потом – раздраженное восклицание мужа. Сегодня была очередь Пьера готовить еду.

Мари вздохнула и поставила фильм на паузу. Посмотреть «Сумерки» ее уговорила подруга: «Фильм старый, ну и что? Зато там такой парень! Сочувствующий, внимательный, необычный. Тебе обязательно понравится!»

За ужином, сидя на уютной кухне, Мари сказала:

– Не понимаю, почему все хвалят этот фильм? Как можно влюбиться в вампира?! Он же каждый раз смотрит на девушку причмокивая, как… как на гамбургер!

– Ну-у-у, так в нас пытаются воспитать инклюзивность, – ответил Пьер.

– Инклюзивность к кому? Вампиры – это же зло, они мертвецы. А их изображают так, как будто они во всем лучше людей! И никто не говорит о том, что связь с ними имеет свою цену.

Пьер только пожал плечами.

Этот разговор уже забылся, когда через неделю Мари легла в клинику Пресвятой Крови. Перед простой операцией она ожидала, что пробудет в больнице до вечера, а потом пойдет восстанавливаться домой. Вместо этого Мари очнулась в реанимации после двухдневной комы. Доктор буднично сообщил, что во время процедуры она подхватила серьезную инфекцию. Теперь ей потребуются длительное лечение, сильные обезболивающие и антибиотики, а также регулярные перевязки глубокой раны.

После этого Мари перевели в общую палату. Там нельзя было ни на минуту расслабиться, потому что пациенты и медперсонал все время ходили туда-сюда и громко разговаривали. Мари не могла уснуть, пытаясь осознать свое новое положение: она – молодая бодрая женщина – пришла в больницу на своих ногах, а теперь превратилась в лежачую больную. На просьбы перевести ее в более спокойную палату, медсестры не реагировали и шли дальше по своим делам.

Но главные мучения были впереди. Мало кто мог с первого раза попасть иглой в ее вены. Проколы от капельниц воспалялись, и руки Мари были покрыты бесчисленными ранками и синяками, а ноги колоть она не давала.

Той ночью Мари снова не могла уснуть. У нее болело все тело, а повернуться не было сил. Кое-как подоткнув под спину подушку, Мари притихла и попыталась расслабиться.

В палате было темно, только свет из соседнего крыла больницы подсвечивал потолок над занавесками вокруг ее кровати. Храпели соседи. Над ухом жужжал и попискивал аппарат, следящий за дозировкой лекарств, а из-за приоткрытой двери доносились приглушенные голоса. Лежать было неудобно. Но хуже всего – это боль в руке, которую нельзя было согнуть из-за капельницы. Похоже, что опять поднялась температура, а кожа вокруг прокола воспалилась.

Ночь тянулась бесконечно, и Мари расплакалась. Слезы лились долго, пока позади себя она вдруг не услышала тихий сочувствующий голос:

– Бедная девочка… Очень больно?

Мари резко повернула голову. Она могла поклясться, что к ней за занавеску никто не заходил, но у дозатора с морфином стояла туманная фигура в белом.

– О-о-очень, – подтвердила Мари всхлипывая. – Рука очень болит.

– Хочешь, я позову к тебе доктора? Она поставит капельницу быстро и без боли.

– Очень хочу, пожалуйста, пусть придет!

Медсестра испарилась, а перед Мари вдруг возникло бледное существо. В белой широкой робе эта маленькая пожилая женщина напоминала ночного мотылька. Холодные пальцы быстро и нежно ощупали руки пациентки, потом зашуршала упаковка внутривенного катетера. Легкий укол, щелчок. Игла с каплей крови уже лежит на тумбочке, капельница стоит на другой руке, и боль уходит. Впервые за несколько дней Мари удалось заснуть.

Ее разбудил утренний обход медсестер, которые пришли померить давление и температуру. Одна из них, доставая манжету тонометра, спросила Мари, кто и когда успел переставить капельницу.

– Это ко мне ночью доктор приходила, – счастливо улыбаясь, ответила Мари. – Она так ловко все сделала, что я ничего не почувствовала!

Выслушав ответ, сестры переглянулись.

– Что-то не так? – забеспокоилась Мари. – Я вчера плакала и ночная медсестра сама предложила позвать доктора.

Сестра, которая уже измерила давление, молча положила тонометр в тележку, а другая, забрав с собой пустую упаковку от катетера, сказала:

– Вы не волнуйтесь. У морфина иногда бывает побочный эффект.

Мари задумалась. Может ей, и правда, все привиделось? Или нет? Пусть это действие морфина, но кто-то же ей помог! Или она правда сходит с ума, или медсестры что-то скрывают, и дело тут нечисто.

«Представляешь, у нее руки были как лед, но я впервые почувствовала, что кому-то до меня есть дело. А дневной персонал все время делает вид, что меня здесь нет», – рассказывала Мари мужу, который пришел ее навестить.

После ночного визита ей стало лучше. Мари уже с аппетитом ела и даже общалась с соседями по палате. Но прошло несколько дней, место укола снова начало воспаляться, и боль вернулась.

– Простите, у меня сильно болит рука. Вы можете переставить мне капельницу? – обратилась Мари к медсестре, которая развозила больным лекарства.

– Я потом подойду, – бросила та на ходу, даже не взглянув в ее сторону.

Прошел час. Потом еще один. Уже разнесли обед и собрали грязную посуду, когда в палату зашла другая сестра и Мари повторила свою просьбу.

– А что вы хотите, у нас много пациентов, и у всех что-то болит! – ответила та раздраженно.

Наступил вечер, но к Мари никто так и не пришел. Соседи по палате уже посмотрели телевизор и готовились ко сну. Все по очереди посетили санузел и наконец улеглись. В палате погасили свет. По потолку время от времени пробегали тени и где-то вдали шумела скоростная дорога, а Мари так и лежала беспомощная и всеми забытая.

«И после этого медсестры считают себя людьми?!» – Мари горько заплакала. Когда соседи уснули, она решительно посмотрела перед собой и тихо сказала: «Мне очень больно. Пожалуйста, помогите мне!»

– Сегодня мы сами навестим доктора, – раздался знакомый голос.

Кто-то подтолкнул кровать у изголовья, другой потянул у изножья и Мари понеслась по холодному больничному коридору. Она видела, как белый потолок коридора сменился серым потолком в лифте. Вскоре, стуча колесами, кровать въехала в больничный подвал. Двери распахнулись и Мари оказалась в пустом предоперационном зале. Ее там уже ждали.

Девушка, которая помогала в этот раз, делала все быстро. Ее тонкие холодные пальцы пробежались по коже Мари. Потом в них откуда ни возьмись появились ватка со спиртом, шприц и пластырь. В шприц моментально набралась кровь, стальная игла оказалась на тумбочке, а новая капельница опять работала, как часы. Для того, чтобы проделать все эти манипуляции, обычные медсестры потратили бы минут пять.

Мари невольно залюбовалась своей спасительницей: красавица-блондинка, тонкая и полупрозрачная. Белый приталенный халат облегал ее эффектную фигуру, как подвенечное платье.

– Спасибо вам огромное, вы просто волшебница! – с восторгом зашептала Мари.

Блондинка, сидящая на медицинском табурете вполоборота, улыбнулась. В свете ночника между ее пухлых губ блеснул маленький изящный клык, и Мари онемела от испуга.

Наутро ее разбудило тарахтение тележки: медсестры, весело переговариваясь, совершали обход. Мари проснулась подавленной: у нее перед глазами до сих пор стояла вампирская улыбка. Вчерашний испуг не прошел, а поселился в животе и превратился в тянущее неприятное чувство.

Это был страх.

Обладатели холодных рук снимали боль, но не были людьми, а Мари уже готова записать их в друзья, как героиня «Сумерек»! Что же делать? Пару дней Мари продержится, но потом придется просить помощи. А если к ней придет кто-то другой? Не блондинка, не дама-мотылек, а тот, кто пьет кровь не из шприца, а из шеи?! Холодные появлялись, когда никого из людей не было рядом, не считая спящих соседей. Если на нее нападут, как она сможет себя защитить?

Набравшись смелости, Мари спросила врача во время обхода:

– Скажите, а можно мне получить постоянный катетер? Я плачу́ расширенную медицинскую страховку, неужели она не покрывает это?

Но доктор уже подошел к соседней кровати и не слышал ее, а медсестры осуждающе посмотрели на Мари и отвернулись.

Весь день она старалась думать о более приятных вещах. Но с наступлением вечера паника вернулась. Мари лежала с открытыми глазами и прислушивалась. Свет в палате уже погасили, но она специально оставила ночник включенным.

Время шло. Пациенты спали беспокойно: после операции стонала новенькая соседка, вскрикивала бабуля справа и громко с присвистом храпел мужчина слева. Было уже за полночь, когда в коридоре раздались шаги. Мари нащупала шнур звонка для вызова медсестры, который заранее положила рядом. Так, на всякий случай. Кто-то остановился у двери в их палату, Мари напряглась. Но никто не вошел. Прошуршали колеса медицинской тележки и снова наступила тишина.

Мари пролежала до рассвета, не сомкнув глаз. Она сама не знала, зачем еще перед операцией велела мужу сходить в церковь и помолиться за нее. Но сейчас была этому рада.

После завтрака и обычных для нее процедур Мари наконец расслабилась. В свете дня и в присутствии людей ее сморил сон.

Ей снилось, что опять ночь, дверь в палату открыта, и на занавеску у кровати падает чья-то тень. Мари даже не удивилась, когда увидела перед собой вчерашнюю блондинку. Та присела на стул у изголовья и накрыла руку Мари своей ладонью, от которой по всему телу разбежались стылые мурашки.

– Тебе не обязательно страдать, – сказала блондинка. – У нас есть способ избавить тебя от боли. Навсегда.

– Навсегда? – удивилась Мари.

– Никаких катетеров и уколов, никаких болезней.

Мари задумалась, пытаясь понять, что стоит за этими словами.

– А… плата?.. – наконец спросила она.

– Плата по доброй воле. Мы берем не больше, чем ты готова отдать. Ты согласна?

– Я… я…

– … я собираюсь поменять тебе постель, – вдруг раздался ласковый голос.

Мари открыла глаза. Над ней стояла смутно знакомая санитарка со стопкой простыней и улыбалась, а клыкастая блондинка исчезла, как будто ее и не было.

– Смотрю, тебе уже получше, порозовела, – ворковала женщина, кладя белье на стул. – А когда тебя к нам только привезли, была, как мел.

Мари радовалась, что ее выдернули из странного сна. Когда простыни были перестелены, санитарка принесла ей бумажный стаканчик с чаем и пакетик с сахаром.

– Я знаю, это тяжело, но ты обязательно поправишься! – сказала она.

Мари чуть было снова не расплакалась, но уже от простой человеческой заботы, которой была лишена последнее время.

Ночью снова разболелась рука. По коже расползалось красное пятно и сил терпеть эту пытку больше не было. Мари вспомнила свой сон. Как быть? Снова принять помощь от тьмы и жить без боли или потерпеть и остаться человеком?

«Я потерплю, – решила Мари. – Я выдержу!»

Она свернулась в комочек и попыталась отвлечься на жужжание дозатора, когда ей в голову пришла простая мысль. А зачем терпеть? Вот на кровати лежит звонок для вызова медсестры. Самой обычной человеческой медсестры. И ничего страшного, если у нее не получится попасть в вену с первого раза. Мари переживет. Почему она вообще решила, что кроме нежити ей никто не в состоянии помочь?! Что с ней случилось? Мари вытерла слезы и нажала на кнопку.

На утреннем обходе она узнала, что медсестра, которая помогла ей ночью, убедила лечащего врача поставить Мари постоянный катетер. Какое счастье – ей больше не придется сталкиваться с Холодными! Они работали только по ночам, а днем к Мари приходили самые обычные лаборанты, чтобы взять анализы.

Вскоре у ее кровати появился невысокий мужчина с лицом драматического злодея и лысиной от уха до уха. Увидев, что пациентка нервничает, Лысый подмигнул:

– Вы меня боитесь? Совершенно незачем!

Мари натужно улыбнулась, она и правда волновалась. Но все прошло отлично, и Лысый почти безболезненно провел процедуру.

– А почему у вас такие холодные руки? – решилась спросить Мари.

Лысый, складывая свой инвентарь, ответил анекдотом:

– Подскажите, если у меня холодные руки, холодные ноги и холодный нос, к какому врачу мне обратиться? К патологоанатому! – и, захохотав басом, удалился.

«У меня уже начинается паранойя, – подумала Мари. – Мне теперь всюду мерещатся Холодные!»

Но вера в людей у Мари снова пошатнулась после того, как ей сделала перевязку сестра-садистка. Не церемонясь, она начала отрывать от раны присохшие бинты.

– Вы делаете мне больно! – взвизгнула Мари.

– Я знаю, – последовал спокойный ответ. И все повторилось сначала.

Мари была в ужасе. Эта медсестра – обычный человек, а ведет себя хуже всякой нечисти. Мари уже не боялась конфликта. Вместо того, чтобы страдать и бояться, она пожаловалась старшей медсестре на плохое обращение, и садистку в отделении больше не видели.

Мари быстро поправлялась и воспоминания о первых днях после операции уже померкли. Но перед самой выпиской произошел случай, который снова напомнил ей о Холодных.

К ней пришел лаборант – красивый бледный парень, – чтобы взять кровь на анализ. В готическом фильме ему больше всего подошла бы роль молодого любовника. Мари сначала не поверила глазам, ведь Холодные должны бояться дневного света.

– А вы тоже из… них? – поинтересовалась она.

Парень поправил очки с затемненными стеклами и спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Ну ваши темные очки, зачем они?

– Мои очки?! У меня фотофобия и мне тяжело все время быть на свету.

– Ой, – смутилась Мари, – извините меня!

Пробирки уже были наполнены, когда Мари не выдержала и задала еще один вопрос:

– А что вы потом делаете с кровью?

Ей вдруг показалось, что за очками мелькнула чернота, и она напряглась.

– Ничего не делаем, анализируем и утилизируем, – зло ответил лаборант, сложил все в свою тележку и выскочил из палаты.

«Странный какой, наверное, просто устал, – подумала Мари. – Как самый обычный человек».

В день выписки она сидела на краю кровати и складывала в сумку вещи. В проеме двери появился Пьер.

– Готова? – спросил он.

– Почти, – ответила Мари и выдвинула ящик тумбочки, чтобы проверить, все ли она взяла. Там белела записка:

«Жаль, что ты испугалась».

Мари усмехнулась, задвинула ящик и твердо сказала:

– Я не испугалась. Я просто сделала выбор.

– Что? – не понял Пьер.

– Я готова!

– Куда у вас делись студенты?!

Зарецкий поднял глаза от бумаг и удивлённо посмотрел на ворвавшегося в кабинет посетителя.

– Целая группа! Двенадцать человек! – вопил встрёпанный мужчина возраста скорее пожилого, чем среднего. От крика очки сползли у него на самый кончик носа. Лицо было какого-то нездорового, марганцовочного цвета.

– Какие ещё студенты? Откуда?

– Вы не знаете?! Вы даже не знаете?..

Нервный посетитель вдруг пошатнулся, будто его толкнули в плечо, и как подкошенный повалился на скрипучий стул, умудрившись при этом скинуть на пол бумаги. «Вот циркач», – хмуро подумал полицейский.

– Так что там за студенты? – спросил он.

– На практику приехали.

– На практику? – переспросил Зарецкий. – Чего у нас тут практиковать-то, в глуши? Агрономы, что ли?

– Фольклористы они. Хотели сказания и песни пособирать.

– У нас такого давным-давно уже нету. Только если сказание, как Шарапу в клубе морду набили за то, что к бригадировой жене полез, – хмыкнул Зарецкий.

Мужчина в очках даже как-то уменьшился в размерах, словно из него выпустили воздух.

– Нет?.. – тихо переспросил он, вытянул из нагрудного кармана огромный клетчатый носовой платок и принялся так активно им обмахиваться, что бумаги – на этот раз на столе – вздрогнули в предвкушении полёта.

– Нет, – повторил полицейский, прижимая стопку протоколов ладонью и оглядываясь в поисках чего-нибудь тяжёлого. – Расскажите, что за студенты, как зовут, где остановились…

– Как я уже сказал – фольклористы. Из Петербурга приехали.

«Что ж им дома-то не сидится», – подумал Зарецкий. Едут и едут эти питерские – и устраивают ему тут бардак: то Петров этот несчастный, теперь вот дети какие-то.

– Санкт-Петербургский госуниверситет, – продолжал посетитель, – филологический факультет. Второй курс окончили, ребятам по девятнадцать-двадцать лет. Десять девушек, два парня…

Как бы тихо она ни двигалась, он всё равно её слышал. Она не могла спрятаться и не могла убежать.

Хорошо, что и не хотела.

Юля – в обеих руках по тяжеленной корзине – бочком протиснулась в узкую дверь-расщелину. Витя, похоже, отвлёкся от мыслей, только когда увидел её, – сразу подскочил, отобрал ношу:

– Что ж меня не позвала?

Она шкодливо улыбнулась. Витя посмотрел в корзины – черника. Покачал головой:

– Снова бабулек гоняла?

– Ага, – ни намёка на раскаяние, наоборот – с гордой улыбкой, подтвердила она.

– Ну вот зачем ты…

Он замолчал, разглядев, сколько в корзинах листьев.

– Опять комбайнами драли?..

– Сам видишь. – Теперь Юля выглядела не довольной, а сердитой, да такой и была. – Надоели! Ещё раз увижу, что черничник мне портят, – так заведу, что никакое МЧС не найдёт.

Это было второе Юлино лето в лесу с Витей, и она уже ко многому привыкла. Глаза у неё стали такими же зеленоватыми, как у Вити, а проснувшись однажды – это было ранней весной – она ощутила то, о чём рассказывал Витя на допросах в бестиарии: все чувства обострились, и лес стал как будто продолжением её самой.

– А как леший женского пола называется? – спросила она тогда.

– Лешачиха, ну или лешуха.

– Нет, так мне не нравится, – поморщилась Юля. – Буду лешая.

– Ну, лешая так лешая, – пожал плечами Витя.

Юля реагировала на что-то сильнее, чем Витя, а на что-то слабее. Например, он больше чувствовал животных, поэтому терпеть не мог браконьеров, а вот Юля чутко улавливала всё, что касалось растений, особенно ягодников. Когда ушлые деревенские бабки начинали драть кусты комбайнами, Юле казалось, что они выдирают ей волосы, потому так злилась.

– Кто-то у нас ходит уже который час, – сказал вдруг Витя. Юля посмотрела ему в лицо, потому что такого озадаченного и взволнованного тона ещё от него не слышала.

– Я тоже чувствую, но не пойму даже, кто.

Он кивнул, помолчал и добавил:

– Я их то вижу, то нет.

– Кружит кто-то? – догадалась она. Витя опять кивнул и добавил:

– Причём народу немало, человек десять, что ли.

– И куда они идут? Ну, когда ты их видишь?

– Как будто к Никитичне.

Лешие тревожно переглянулись.

– Как же хорошо, что они наконец замолчали.

Единственные два парня в группе держались поодаль – не из мужской солидарности, а просто из нежелания слушать девчоночью трескотню. Впрочем, в последние пару часов девчонки притихли: уже не шушукались, не хихикали, то и дело косясь на парней хитрым глазом через плечо, а только устало сопели, продираясь через кусты.

– А по-моему, так уж лучше бы болтали. – Игорь Подбировский как-то зябко, почти по-женски повёл плечами, отвечая Максу Лужникову. – Не по себе теперь.

Практиканты шагали через лес уже часа четыре, если не пять, – сказали бы точнее, если бы хоть кто-нибудь засёк, во сколько они вышли из Старых Дубков. Поначалу пойти искать одиноко живущую старушку показалось всем отличной идеей, опасения высказала только староста Алёна Сизова:

– Как мы её найдём? Это же через лес идти надо…

Осторожность Алёны подняли на смех: вот трусиха, леса испугалась, да ведь тебе же сказали, что там тропинка – не собьёшься! А теперь вот что-то не смешно уже никому. Никакой тропинки под ногами давно нет, хорошо хоть у Кати Дымовой компас в телефоне нашёлся. Правда, и он помогал мало: стрелка на экране то крутилась как сумасшедшая, то прыгала из стороны в сторону, но всё-таки большую часть времени уверенно указывала на север, куда ребятам и было нужно. Чем дальше они отходили от деревни, тем хуже обстояли дела у электроники: мало того что невозможно было позвонить, так телефоны и даже наручные часы вовсе перестали показывать время, дату и прочие полезные сведения.

– Что тут за аномалия магнитная, – ворчал Макс, прикладывая резко поглупевшие «умные часы» к уху.

Давно хотелось есть и пить. Студенты рассчитывали добраться до отдалённого хутора минут за сорок, в крайнем случае – за час, и ничего с собой в дорогу не взяли. Конечно, по дороге можно было собрать немного черники, но разве можно в двадцать лет горстью ягод наесться? С водой было и вовсе туго: ни одного ручейка не попалось, даже заболоченных мест ребята не видели, хотя лес становился всё гуще и темнее.

– Мне кажется, мы мимо этого дерева уже проходили, – сказала вдруг обычно тихая Оля Рыжкова, указывая на высокую ёлку.

– Ты их различаешь, что ли? – пропыхтела в ответ Лиза Калинина. Она согнулась и упёрлась руками в колени, чтобы хоть как-то отдышаться.

– Смотри, у неё макушка так смешно загнута, – показала Оля. Верхушка ёлки и вправду загибалась крючком под тяжестью шишек. – И нижние ветки все сухие.

– Да не может быть, – сердито возразила Катя. – Мы же всю дорогу правильно шли. – Она потрясла телефоном с компасом.

– А ты уверена, что он, – тычок в телефон, – правильно тебе показывает, куда идти? – Макс, самопровозглашённый плейбой, а попросту – задавака, скрестил руки на груди, всей своей позой выражая сомнение.

– Нет, не уверена, – огрызнулась Катя, – но если ты такой умный, предложи что-нибудь получше!

– Можно я предложу? – поднял руку Игорь. – Давайте привал устроим, передохнём чуть-чуть. Идти-то всё тяжелее становится.

С этим сложно было поспорить: светлый, преимущественно лиственный лес часа три назад незаметно превратился в смешанный, а недавно – в тёмный еловый. Высоченные папоротники разворачивали крылья под раскидистыми вековыми елями, прятали колючий валежник, норовивший выдрать клок из штанов, и коварные ямки, в которые того и гляди попадёшь и целым уже не выберешься. Таня Буранова уже успела подвернуть в одной такой ямке ногу и последний час еле плелась, страшно хромая и ноя на весь лес.

– Я за, – выкрикнула она, едва услышав предложение Игоря. Кроме Макса, никто возражать не стал, но его, конечно, не послушали.

Ребята повалились, прямо кто где стоял: все до смерти устали, ноги с непривычки гудели, а конца-краю дороге не было. Они даже не были уверены, в правильном ли направлении идут. Точнее, почти все были уверены, что идут не туда, но вслух об этом говорить опасались.

– Что за звук? – встрепенулась вдруг Алёна. До этого она помалкивала – то ли обиделась, что над ней посмеялись, то ли просто устала.

– Ничего не слышу, – нахмурился Макс. – О чём ты?

– Как будто… не знаю… рычит кто-то, – неуверенно сказала староста.

– Да кто тут может рычать, – отмахнулся он, но рука при этом дрожала, так что Максу никто не поверил.

– Медведь? – севшим от ужаса голосом предположила Лиза.

– А ты и на дерево забраться не сможешь, если что, – поддела её Наташа Демьянчик, главная заноза в известном месте у всей группы.

Вяло переругиваясь, студенты отдыхали; о еде и воде оставалось только мечтать, и даже собирать чернику, которая, куда ни глянь, аппетитно синела на кустах, не хотелось. Вдруг Игорь, сидевший поодаль, ойкнул и подскочил: прямо перед ним появилась бодрая тётушка лет пятидесяти. Даже при всём высокомерии молодости называть её бабушкой язык не поворачивался.

– Что, замучились, молодёжь? – бодро спросила она. Одета незнакомка была в кислотно-голубой синтетический пуловер и синие спортивные штаны, на голове как-то залихватски косо сидела хлопковая светлая косынка в выцветший голубоватый цветочек, похожий на призрак гербария из альбома первоклашки, на ногах – резиновые сапоги. В одной руке женщина держала корзину, в другой – кривоватую палку. Колоритная дама, в общем.