Доктор Торндайк. Безмолвный свидетель
- -
- 100%
- +
С характерной порывистостью он вскочил, взял с вешалки шляпу и пошел, и мне пришлось идти за ним.
– Ужасно неудобны эти особые правила, – сказал Бэтсон, быстро идя по улице. – Причиняют много хлопот и очень все задерживают.
– Разве обычного свидетельства о смерти недостаточно для кремации? – спросил я.
– С точки зрения закона достаточно, хотя говорят о введении новых правил, но Компания сама себе закон. У нее адски строгие правила, и так как вблизи Лондона нет крематориев, кроме одного, в Уокинге, приходится подчиняться их правилам. И это напоминает мне…
Бэтсон остановился и свирепо посмотрел на меня сквозь очки.
– Напоминает вам? – повторил я.
– Что они требуют второе свидетельство о смерти, подписанное человеком с медицинской подготовкой. – Он постоял, что-то бормоча про себя, потом неожиданно повернулся и пошел в новом направлении. – Надо поймать другого человека и захватить с нами, – объяснил он, идя по Хэмстед Роуд. – Совсем об этом забыл. Его зовут О’Коннор, младший врач из Северно-лондонской больницы. Он пойдет с нами, если мы застанем его дома. Если нет – вам придется заменить его.
Бэтсон взглянул на свои часы – поднес их на расстояние в четыре дюйма к носу – и двинулся вперед еще быстрее. Мы прошли небольшую площадь. Он остановился у двери, на которой висела скромная медная дока с надписью «Доктор О’Коннор», схватил ручку звонка и стал дергать, словно работает на пневматическом насосе.
– Доктор дома? – спросил он у изумленной служанки и, не дожидаясь ответа, влетел в коридор, прошел по всей его длине, как будто исполняя танец мечей, и наткнулся на незамеченный половик.
Доктор был у себя, он появился в вечернем костюме, с пальто через руку, и, казалось, торопится не меньше Бэтсона.
– До завтра это не подождет? – спросил он, когда Бэтсон объяснил суть дела и попросил его помощи.
– Лучше идите сейчас, – умоляюще произнес Бэтсон, – это займет несколько минут, и я смогу заняться своими делами.
– Хорошо, – сказал доктор О’Коннор, надевая пальто. – Идите, а я приду через несколько минут. Мне по пути на запад нужно взглянуть на пациента, и я опоздаю на встречу. Напишите адрес на моей карточке.
Он протянул моему патрону карточку, тот написал на ней адрес, и доктор О’Коннор ушел. Бэтсон очень быстро пошел вслед за ним, снова наткнулся на половик и выскочил на тротуар, как запоздавший спринтер.
Гейтон-стрит, на которую мы вскоре пришли, такая же серая и грязная, как десятки других боковых улиц в этом районе, и дом № 23 отличался от соседних только тем, что был чуть грязнее. В ответ на неприлично громкий стук Бэтсона появилась женщина – может, ее следует назвать леди. Она впустила нас и Бэтсон без всяких предисловий объяснил ей нашу цель.
– Я получил вашу записку, миссис Сэмвей. И привел с собой друга, чтобы осмотреть пациента. Неприятное дело. Очень печальное. И неожиданное. Вчера он не казался крайне плохим. В какое время это произошло?
– Не могу сказать точно, – ответила она. – Когда я заглянула к нему вчера вечером, ему как будто было хорошо и удобно, но когда я пришла к нему в семь утра, он был мертв. Должны бы дать вам знать раньше, но я ожидала, что вы зайдете.
– Хм, да, – кашлянул Бэкстон, – очень печально. Кстати, кажется, мистер Мэддок хотел, чтобы его останки были кремированы?
– Да, так сказал мне муж. Вы помните, в отсутствие родственников он душеприказчик. Похоже, все родственники мистера Мэддока в Америке.
– У вас есть бланк сертификата? – спросил Бэтсон.
– Да. Сегодня днем муж взял все необходимые формы у могильщика.
– Хорошо, миссис Сэмвей, мы только взглянем на тело. Мне нужно подтвердить, что я его видел, понимаете?
Женщина провела нас в гостиную, где, вероятно, работала одна, потому что на столе лежал неоконченный предмет какой-то одежды. Оставив нас здесь, она вышла и вскоре вернулась со стопкой бумаг и с зажженной свечой; мы встали и пошли за ней в боковую комнату на первом этаже. Комната маленькая, скромно меблированная, с окнами, задернутыми прочными занавесями; у стены кровать, на ней неподвижный человек, накрытый простыней.
Хозяйка поставила подсвечник на столик у кровати и отступила, уступая место Бэксону, который откинул простыню и посмотрел на тело близоруким взглядом. Покойный – хрупкого телосложения мужчина лет пятидесяти, но кроме того, что он чисто выбрит, я ничего не мог сказать о его внешности, так как, помимо обычной повязки под подбородком, чтобы не опускалась челюсть, плотная повязка на голове удерживала ватные тампоны на глазах, не дававшие им открываться.
Бэтсон прижал стетоскоп к груди покойника, а я не без интереса посмотрел на хозяйку. Миссис Сэмвей выглядела необычно, и я нашел ее красивой, хотя лично меня она не привлекала. Ей лет тридцать, она выше среднего роста, у нее пропорции Юноны, с маленькой головой, очень изящно расположенной на плечах. Черные волосы, разделенные посредине, опускались по обе стороны от лба: они очень гладкие и собраны сзади аккуратным узлом. В целом это напомнило мне так называемую «Клитию», в этом виделась умиротворенность, но не имелось мягкости и нежности той головки. Однако самым удивительным в женщине казался цвет ее глаз, таких серых или карих я никогда не встречал; они были так бледны, что напоминали светлые точки, как глаза лемура или кошки в темноте, и эта особенность придавала взгляду особую напряженность и проницательность.
Я едва успел заметить такие своеобразные особенности, как Бэтсон, закончив осмотр, протянул мне стетоскоп.
– Послушайте, раз уж вы здесь, – сказал он и, повернувшись к нашей хозяйке, добавил: – Давайте посмотрим эти документы, миссис Сэмвей.
Он прошел к столу, а я занял его место у кровати и начал осмотр. Конечно, это только формальность, потому что человек явно мертв, но, настаивая на необходимости убедиться в его смерти, я должен был проявить скептицизм. Соответственно я путем прикосновения и при помощи стетоскопа проверил район сердца. Можно не говорить, что я не услышал никаких звуков работы сердца и никаких признаков пульса; легкого прикосновения к поверхности груди оказалось достаточно, чтобы отбросить все сомнения. Живое тело не может быть так полностью лишено тепла.
Я отложил стетоскоп и задумчиво смотрел на мертвеца, неподвижного и застывшего, с перевязанной челюстью и закрытыми глазами, и неопределенно думал, каким он мог быть живым и какая болезнь столь неожиданно увела его из мира живых. Бессознательно (по привычке, полагаю) мои пальцы легли на липкое, без пульса, запястье. У ночной сорочки был очень длинный рукав, почти закрывавший пальцы, и мне пришлось отвернуть его, чтобы дотронуться до места, где обычно прощупывается пульс. Делая это, я чуть передвинул мертвую руку и впервые заметил отчетливый ригор мортис, или трупное окоченение – состояние, которое должен был заметить раньше.
В этот момент я поднял голову и увидел, что миссис Сэмвей смотрит на меня с очень странным выражением. Она наклонилась к Бэтсону, заполнявшему многочисленные бланки, но смотрела на меня, и выражение ее светлых кошачьих глаз не оставляло сомнений в том, что она крайне недовольна моими действиями. В некотором смятении, браня себя за несоблюдение правил приличия, я торопливо вернул на место рукав мертвеца и встал.
– Вероятно, вы заметили, – подытожил я, – что здесь отчетливый ригос мортис.
– Я не заметил, – поморщился Бэтсон, – но хорошо, что вы заметили. Надо будет рассказать об этом О’Коннору, когда он придет.
– Кто такой О’Коннор? – спросила миссис Сэмвей.
– Это врач, который подпишет сертификат для крематория.
В глазах хозяйки снова мелькнул безошибочный гнев, и она спросила:
– Тогда кто этот джентльмен?
– Это доктор Хамфри Джарвис, – сказал Бэтсон. – Простите, что не представил его раньше. Доктор Джардин временно займет мое место. Я сегодня вечером уезжаю на неделю.
Миссис Сэмвей зло посмотрела на меня своими удивительными глазами и сдержанно заметила:
– Не понимаю, зачем вы его сюда привели.
Она повернулась ко мне спиной, и я решил, что эта женщина похожа на мегеру, хотя мое присутствие, конечно, непрошеное вторжение. И собирался уйти, когда извинения Бэтсона прервал громкий стук в уличную дверь.
– А вот и О’Коннор, – обрадовался Бэтсон и, так как миссис Сэмвей пошла открывать дверь, добавил: – Похоже, она разозлилась, хотя не понимаю почему. И О’Коннору не нужно бы так барабанить в дверь, когда в доме покойник. У него будут неприятности, если не научится себя вести.
Манеры нашего коллеги, несомненно, не были тактичными. Он ворвался в комнату с часами в руке, говоря, что уже опоздал на три минуты, и добавил:
– Если я что и ненавижу, так это опоздания на ужин. Бланки готовы?
– Да, – ответил Бэтсон, – вот они. Первым лежит мое свидетельство. Ваше под ним.
Доктор О’Коннор быстро просмотрел длинный список вопросов и недовольно осведомился:
– Проведен ли тщательный внешний осмотр? Хм. Провели ли вы вскрытие? Нет, конечно, не провел. Что за чушь собачья! Если кремация станет распространенной, не останется ни на что времени, кроме похорон. Кто ухаживал за покойным?
– Я, – сказала миссис Сэмвей. – Иногда меня подменял муж, но почти всегда ухаживала я. Меня зовут Летиция Сэмвей.
– Покойный ваш родственник?
– Нет, только друг. Он какое-то время жил с нами в Париже и вместе с нами приехал в Англию.
– Чем он занимался?
– Номинально он дилер в области произведений искусства. На самом деле у него независимое состояние.
– Ваши финансовые интересы как-то связаны с его смертью?
– Он оставил нам семьдесят фунтов. Мой муж душеприказчик его завещания.
– Понятно. Давайте немного поговорим снаружи, Бэтсон, прежде чем я проведу осмотр. Это проклятый фарс, но мы должны заполнить все необходимые документы.
– Конечно, – согласился Бэтсон. – Нельзя оставлять место для вопросов и сомнений.
Он встал и вместе с О’Коннором вышел в коридор; сквозь дверь доносились звуки их разговора.
Как только мы остались одни, я попытался заключить мир с миссис Сэмвей, извиняясь за свое вторжение дом траура.
– Временно, – заключил я, – я помощник доктора Бэтсона, он хотел, чтобы я пришел с ним, и я пришел, не подумав, что мое присутствие может вызвать возражения. Надеюсь, вы меня простите.
По-видимому, мое смирение ей понравилось, ее сдержанные и неприветливые манеры сменились вежливыми, и она вознаградила меня улыбкой, которая совершенно изменила ее лицо.
– Конечно, – сказала она, – с моей стороны глупо быть такой сварливой и грубой. Но это выглядело немного черство, когда я увидела, как вы играете с бедной мертвой рукой, и вы должны принять это во внимание.
Она снова улыбнулась – очень приятно, и как раз в тот момент двое моих коллег вернулись в комнату.
– Теперь, – заявил О’Коннор, – осмотрим тело и закончим на этом.
Он прошел к кровати и, отвернув простыню, быстро осмотрел труп.
– Нелепый фарс, – фыркнул он. – Выглядит все в порядке. Будет выглядеть, во всяком случае. Куча бюрократической волокиты. Что даст внешний осмотр тела? Единственная полезная вещь – вскрытие. Что это за пластырь на спине?
– О, – сказал Бэтсон, – это небольшой порез на спине от осколка бутылки. Я использовал пластырь, потому что на спине трудно сделать повязку. И он не хотел, чтобы повязка сдавливала ему грудь.
– Да, конечно, – согласился О’Коннор. – Что ж, все правильно. Дайте мне форму, я ее заполню и подпишу. – Он сел за стол, снова посмотрел на часы, громко застонал и начал быстро писать. – Египтяне были не такими уж плохими судьями, – произнес он наконец, положив ручку и вставая. – Бальзамирование могло быть хлопотно, но когда оно сделано, это очень полезно. В случае спора покойник всегда доступен, и не нужна вся эта бюрократия. Спокойной ночи, миссис Сэмвей.
Он застегнул пальто и вышел, а через одну-две минуты мы последовали за ним.
– Ей-богу! – воскликнул Бэтсон. – Это дело помешало моей подготовке. Нужно приготовить и отправить все лекарства, не говоря уже об ужине. Но ужину придется подождать, пока я все не закончу. Не торопитесь, Джардин, а мне нужно бежать и приниматься за работу.
С этими словами он быстро пошел и вскоре исчез за углом. Вернувшись его приемную, я увидел, что он пишет в ежедневнике со скоростью парламентского репортера.
Мастерство Бэкстона в обращении с бутылочками и оберточной бумагой наполняло меня восхищением и отчаянием. Я тщетно попытался помочь ему, но в конце он выхватил у меня смятую бумагу, в которую я пытался завернуть бутылочку, взял другой листок и в мгновение ока превратил бутылочку в аккуратный маленький белый пакет, как фокусник сменяет мятую шляпу на морскую свинку. Это просто удивительно.
Мой хозяин был весел, но непоседлив. Не менее шести раз он вставал из-за стола, чтобы взять предмет, о котором только что вспомнил, а после ужина, когда я вместе с ним прошел в его спальню, он трижды выкладывал все из чемодана, дабы убедиться, что ничего не забыл. Он меня тревожил. Такие беспокойные люди заставляют других нервничать. Я с тревогой смотрел на доктора и испытал большое облегчение, когда служанка доложила о прибытии кеба.
– До свидания, доктор! – весело сказал Бэкстон, пожимая мне руку через открытое окно кеба. – Не забывайте держать запасные бутылочки. Это избавляет от многих неприятностей. И не делайте обходы слишком долгими. До свидания!
Экипаж загрохотал, а я вернулся в дом полноправным врачом общей практики.
Глава 5. Комната смерти
Молодой, только что получивший квалификацию врач, начиная заниматься практикой, бывает удивлен и разочарован новыми условиями. Он привык к профессиональной и чисто научной атмосфере больницы, и неожиданное вторжение личных элементов как господствующего фактора ставит его в тупик. Он оказывается в новом и неожиданном положении. Он больше не простой безличный сотрудник, часть большой машины, а платный слуга своих пациентов, иногда готовых дать ему это понять. Пациент больницы, который благодаря дисциплине в ней привыкает в палате к покорности и уважительному отношению к персоналу, сменяется нанимателем, обычно критичным, иногда грубым и склонным к неприятным откровенностям в речи.
Более того, пациенты особенно проявляют такие свойства, когда, как в моем случае, знакомого врача сменяет новый, незнакомый, и они не стараются при этом сдерживаться. «Старуха с печенью» (принимая четкое определение Бэкстона) заявила, что я слишком молод, но подбодрила меня, сказав, что со временем это пройдет, а мрачный больной тифом прямо сообщил мне, что платит не за то, чтобы его лечил студент-медик.
В целом я нашел частную практику разочаровывающей и понял, что хочу побыстрее вернуться в больничные палаты и к своим спокойным одиноким прогулкам по Хэмстед Хиту.
Однако в тучах все же нашлись просветы. Некоторые пациенты оценили внимание, проявляемое мною к их болезни, очевидно, сравнив с небрежным отношением моего патрона, и были определенно дружелюбны. Но в целом меня принимали так, что при появлении каждого нового пациента я испытывал дурные предчувствия.
На четвертый вечер после отъезда Бэксона пришла миссис Сэмвей, и я приготовился снова столкнуться с пренебрежением, но ошибся. Более вежливого обращения нельзя было ожидать, хотя цель этого посещения несколько смутила меня.
– Я пришла, доктор Джардин, – пояснила она, – чтобы попросить у вас счет за помощь бедному мистеру Мэддоку. Как вы знаете, мой муж – душеприказчик по его завещанию, и так как мы вскоре возвращаемся в Париж, он хочет рассчитаться.
Я оказался в трудном положении. Я ничего не знал о финансовой стороне практики и думал о том, как бы лучше об этом сказать.
– В пятницу вечером вернется доктор Бэкстон, – замялся я, – если вы можете подождать.
– Это вполне подойдет, – ответила она, – только не забудьте ему сказать, что мы хотим получить счет немедленно.
Я обещал не забыть, а потом сказал, что она, конечно, рада вернуться в Париж.
– Нет, – покачала головой она, – мне скорее будет жаль. Конечно, Кэмден Таун не очень привлекательный район, но он близок к сердцу Лондона, и вблизи есть очень приятные и вполне доступные места. Например, Хайгейт.
– Да, но он все больше застраивается.
– К несчастью, но все равно остаются очень красивые места. Старая деревня по-прежнему очаровательна. И еще Хэмпстед. Что может быть приятней Хита? Но, может, вы незнакомы с Хэмстедом?
– Конечно знаком, – сказал я. – Я живу в «Евангельском дубе», это совсем рядом с Хитом, и думаю, знаю все уголки по соседству. Как раз сейчас собирался погулять по Хиту.
– Это хорошо, – сочувственно произнесла она. – Очень угнетающий район, если нет возможности уйти от него. Нам здесь вначале было очень уныло, особенно после Парижа.
– Вам нравится жить в Париже? – спросил я.
– Не постоянно, – ответила женщина. – Но мы проводим там много времени. Мой муж дилер в области произведений искусства, и ему приходится много ездить. Так мы познакомились с мистером Мэддоком.
– Он тоже был дилером? – спросил я.
– Да, в некотором смысле. Но у него имелись независимые средства, и занятия дилера для него были предлогом, чтобы покупать произведения, которые он не собирался хранить. Он их покупал, а потом продавал, чтобы купить новые. Но, боюсь, я задерживаю вас своей болтовней.
– Нисколько! – возразил я. Мне хотелось поговорить с умным, образованным человеком. – Вы последний посетитель, и надеюсь, моя дневная работа окончена.
Она провела у меня довольно много времени, говоря на разные темы, и наконец заговорила о кремации.
– Думаю, это более гигиенично и здорово, чем обычные похороны, но в этом есть что-то страшное. Может, потому, что мы не привыкли к такому обычаю.
– Вы были на похоронах? – спросил я.
– Да. У мистера Мэддока не нашлось родственников в Англии, поэтому мы пошли оба. Все было очень торжественно и впечатляюще. Гроб поместили на катафалк, провели короткую службу, затем открылись две металлические двери, гроб прошел через них и исчез из вида. Мы какое-то время ждали, и вскоре нам выдали маленькую терракотовую урну, в которой находились две горсти белого пепла. Все, что осталось от нашего бедного друга Септимуса Мэддока. Вы не находите это ужасным?
– Смерть всегда ужасна, – ответил я. – Но когда мы смотрим на пепел дорогого умершего, мы понимаем, что его тело полностью уничтожено, тогда как могила хранит свои тайны. Если бы мы могли заглянуть сквозь землю и увидеть, что там происходит, мы нашли бы медленное разложение более шокирующим, чем быстрое поглощение огнем. К счастью, мы не можем этого сделать. Но мы знаем, что конечный результат один и тот же.
Миссис Сэмвей слегка вздрогнула и плотнее закуталась в накидку.
– Да, – сказала она, вздохнув, – нас всех ждет одно и то же, но лучше не думать об этом.
Мы какое-то время молчали. Я смотрел на лежащий передо мной учебник, не видя его, думая о ее последних словах, пока не поднял голову и обнаружил, что она смотрит на меня с тем же необычным напряжением, с которым смотрела, когда я сидел у тела Мэддока. Встретив мой взгляд, она быстро опустила глаза, но без смущения, и вернулась к своему обычному спокойствию.
Почти подсознательно я ответил на ее взгляд. Эта женщина выглядела необычно. Красивая, да, но того типа, который редко встречается в наше время и в нашей стране; скорее древний или варварский тип красоты, когда женская красота считалась проявлением физической силы. Мне казалось, что несовместимые цвета ее наружности говорят о каком-то необычном смешении рас: чистая розовая кожа, светлые глаза, совершенно черные волосы по обе стороны лба, похожие на маленькие волны, такие же правильные и одинаковые, как «архаичные пряди» у женщин на ранних греческих скульптурах.
Но над всем этим господствовало впечатление силы. Она полная и пухлая, мягкая и почти сверхженственная, гибкая и упругая, да, но для меня доминирующим было впечатление силы – чистой мускульной, не бульдожьей силы мужчины, но мягкой и гибкой силы леопарда. Я смотрел, как она почти расслабленно сидит, склонив голову набок, положив руки на колени, с красивыми, женственными, покатыми плечами, и чувствовал, что она может мгновенно стать активной, деятельной и грозной, как проснувшаяся пантера.
Я сравнивал ее с другими женщинами, которые ежедневно проходят по Миллфилд Лейн, когда она медленно подняла глаза и неожиданно покраснела.
– Я так необычно выгляжу, доктор Джардин? – тихо спросила она, словно отвечая на мои мысли.
Упрек был нацелен точно. Мгновение на моих губах дрожал жалкий комплимент, но я проглотил его. Она не из таких женщин.
– Боюсь, ваша внешность сбила меня с толку, миссис Сэмвей, – виновато произнес я.
– Вряд ли, – с улыбкой ответила она, – но вы действительно смотрели на меня очень внимательно.
– Что ж, – сказал я, приходя в себя, – как вы знаете, кот может смотреть на короля[2].
Она негромко рассмеялась – очень приятным музыкальным смехом – и встала, все еще краснея.
– По тем же причинам, – заметила она, – король может смотреть на кота. Хорошо, доктор Джардин, спокойной ночи.
Она протянула руку, очень красивой формы, хотя и немного большую – но как я сказал, она не маленькая женщина, и, хотя пожатие было мягким, оно, как и ее внешность, создавало впечатление большой физической силы.
Я проводил ее до двери и смотрел, как она идет по грязной улице легкой, плавной походкой, как те женщины, которые на диво всех времен изображены на цвета слоновой кости фризе Парфенона. Я провожал взглядом эту изящную фигуру, пока она не исчезла за углом, потом вернулся в комнату для консультаций, рассуждая, почему женщина такой красоты и очарования там мало меня привлекает.
Практика Бэтсона, помимо многих других недостатков, страдала из-за того, что совершенно не интересна для профессионала. Было ли это обычным состоянием – пациенты узнали обо мне и обратились к более опытным врачам, – не знаю; но после напряженной работы в больнице случаи, с которыми я имел дело сейчас, казались мне малоинтересными. Поэтому возможность получить нового пациента была приятным сюрпризом, и я с энтузиазмом встретил ее.
За день до предполагаемого возвращения Бэтсона мне пришел вызов, доставленный в грязном конверте, когда я сидел у постели последнего пациента в моем списке.
– Ждет ли посыльный? – спросил я, открывая конверт.
– Нет, доктор. Он только протянул мне конверт и ушел. Похоже, он очень торопился.
Я развернул довольно безграмотную записку, написанную на обычной почтовой бумаге, и прочел.
«Сэр, можете ли вы немедленно прийти на фабрику минеральных вод на Нортон-стрит? Один из наших работников тяжело поранился.
Искренне ваш Дж. Паркер
П. С. У него сильно течет кровь, поэтому, пожалуйста, бегом».
Постскриптум добавил очень ценную информацию. Рана с обильным кровотечением требует особой перевязки и применения инструментов, которых нет в моей обычной медицинской сумке, и, чтобы взять все это, я должен по пути зайти в дом Бэтсона. Сунув записку в карман, я торопливо попрощался с пациентом и быстро пошел в направлении Джейкоб-стрит.
Мэгги, служанка, помогла мне найти материал для перевязки и упаковала сумку; она ловкая и умная девушка, хотя и не красавица, поэтому я спросил у нее о Нортон-стрит и о фабрике минеральной воды.
– О, я хорошо знаю это место, сэр, – сказала она, – хотя не знала, что фабрика работает. Нортон-стрит всего в пяти минутах ходьбы отсюда. Это совсем рядом с Гейтон-стрит, сразу за домом Сэмвеев. Свернете за угол рынка, пойдете направо по второй улице и…
– Послушайте, Мэгги, – прервал ее я, – вы хорошо знаете то место, и вам лучше пойти со мной и показать дорогу. У меня нет времени на поиски пути.
– Хорошо, сэр, – согласилась она, и, так как все необходимое уже лежало в сумке, мы вместе вышли.
– Это большая фабрика? – спросил я, когда Мэгги, к восторгу Джейкоб-стрит и всей окружающей местности, пошла рядом со мной.
– Нет, сэр, – ответила девушка. – Она очень маленькая. Ее владельцы обанкротились, и помещение долго пустовало и сдавалось в аренду. Я считала, что оно все еще сдается в аренду, но, наверно, кто-то его снял и начал бизнес заново. Это здесь.
Она провела меня за угол узкой боковой улицы, в конце которой остановилась у ворот двора или конюшни. Над входом пострадавшая от непогоды доска с надписью «Международная компания минеральных вод» и наполовину сорванное печатное объявление о том, что помещение сдается в аренду, и рядом шнур от звонка. Сильный рывок вызвал внутри звон, и, когда Мэгги свернула за угол, открылась небольшая калитка в воротах и на фоне темноты появилась плохо видная фигура человека.
– Вы врач? – спросил этот человек.
– Да, – ответил я, и меня попросили войти в открытую калитку, которую мужчина немедленно закрыл, перекрыв даже слабое освещение от уличного фонаря.