Теория большого срыва

Глава 1

Техподдержка

Приветики! Меня зовут Ника, мне восемнадцать, и я почти умерла. Реально, чуть-чуть осталось – я на финишной прямой. Только не подумайте, что я провожу дни, рыдая в подушку и сокрушаясь о неизбежном. У меня даже сил на это нет. Я лежу на больничной койке, окруженная медицинским великолепием: шлангами, катетерами, датчиками, приборами. Трубки тянутся от носа к аппарату, который исправно подает мне кислород, а игла в вене напоминает, что любое неверное движение может стать последним.

Я уже прошла все стадии: отрицание, гнев, торг… торт! Сточила его ночью в одно лицо, и что вы мне сделаете? Теперь, пока я добиваю считанные дни на нашей прекрасной голубой планете, мне нужно развлекаться чем-то еще. Вот анонс новой стратегии: я больше не верю в конец, я готовлюсь к началу. В мире, где ты прикован к постели и каждое твое движение сопровождается свистящим хрипом, остается одно – мечтать. Я настраиваюсь на переход в другое измерение, где меня ждет нечто прекраснее больничной утки. Хотя, вообще, штука удобная.

Толкаю эту речь родакам. Губы пересохли, голос сипит так утробно, что меня можно брать на озвучку хорроров. Но, о чудо, они вдохновились. Улыбаются, правда, со слезами на глазах, но все равно сработало!

Я никогда не была стандартной. Даже в детском отделении хосписа, где все пациенты выглядели истощенными и бледными, я выделялась еще большей прозрачностью. Волосы у меня белоснежные, но не от краски, а от природы – седые. Глаза разные: один насыщенно-янтарный, как свежий мед, а другой серый, будто пепел из потухшего костра. Люди часто говорят, что видят во мне призрака. Скоро я стану им официально.

Сквозь всю грудь тянется тонкий шрам, четко проходящий по сердцу. Он немного воспалился от постоянного контакта с фиксирующей повязкой, но это не такая уж и большая цена за возможность дышать. Родители никогда не могли объяснить, откуда шрам взялся, но уверенно связывали с ним все мои невзгоды. Они считают, что в роддоме случилось что-то непоправимое, и врачи скрыли ошибку.

А, кстати, мое полное имя должно было быть Николь. Красивое, правда? Вот только в ЗАГСе того злополучного роддома ошиблись еще разок, и вместо Николь моя мама получила дочку по имени Никель[1]. Никель Менделеева! Угар, согласитесь? Мечты утрачены, действительность глумится, но я не унываю: я ходячая химия! А как говорил великий Дмитрий Иванович: «Это не просто наука о веществах, это наука о мире». Я – целая вселенная! Ну вы поняли. Подмигиваю вам и ржу от собственной глупости. Опять разговариваю сама с собой.

У меня образование на сердце – редкий случай, который даже врачи привыкли называть «аномалией». Цепкая опухоль. Она растет медленно, годами никак себя не проявляя, а затем пробирается к главной артерии и перекрывает поток крови. Иногда я представляю, как она сидит там: одинокое, неведомое существо. Я – последнее, что у нее осталось, и она все крепче стискивает мое сердце своими крошечными ручками. Честное слово, кажется, зла она мне не желает! Я дружу со своей опухолью и мило зову ее Пухлей.

У меня есть еще одна подруга. Только, в отличие от Пухли, живет она не в сердце, а в голове. В детстве я пыталась рассказать родным, что у меня в подсознании кто-то сидит. Благо все решили, что у меня богатое воображение. Когда стала постарше, поняла: раз шизофрения вреда не приносит, то и язык лучше держать за зубами. Финал уже не за горами! Какой смысл лишний раз тревожить близких?

Так и живем, двое: я и моя тень. Чтобы не путаться, себя я называю Ника. Она же – Никель. Не просто голос в голове, а настоящий соратник. Когда я училась писать, она подсказывала, куда поставить нужную закорючку. Когда решала задачи по математике, она заставляла смотреть на уравнения под другим углом. Потом случились победы на олимпиадах и выступления на онлайн-конференциях. Я сидела за компьютером, погруженная в статьи о поиске лекарства от рака, а она упорядочивала мысли, помогала выстроить логику и расставляла акценты. Благодаря ей моя речь на медицинском форуме звучала так, будто я не подопытная умирающая девочка, а полноценный участник дискуссии. Она знает о мире больше, чем кто-либо, и хранит тайны, до которых земляне еще не доросли. Всем бы такую шизофрению! Круто, правда? Хоть с чем-то повезло!

В общем, хуже, чем умирать от болезни, которая медленно стирает тебя с лица Земли, может быть только одно – видеть, как умирает твой ребенок. Я часто думаю об этом, когда смотрю на своих маму и папу. Они пытаются держаться, быть сильными ради меня, но их взгляды давно перестали быть живыми. Это разбивает мне сердце: оно болтается там, внутри, как мертвый груз или… драгоценный камень? Интересно, а после смерти получится забрать его с собой?

Мама может сидеть рядом всю ночь, не смыкая глаз. Она думает, что я сплю, но я слышу все: тихие молитвы, приглушенные всхлипы. Потом наступает тишина – долгая, тяжелая, наполненная болью, которую, кажется, уже нельзя сравнить даже с моей. Это безмолвие звучит оглушительнее самого отчаянного крика.

Папа другой. Он никогда не показывает слезы. Вместо этого он тщательно отбирает ржачные «тик-токи», и мы вместе покатываемся со смеху. А еще он каждый раз покупает мне новые онлайн-курсы по химии или астрофизике. Почему-то он считает, что эти знания крайне важны там, куда я отправляюсь.

– А вдруг на том свете что-то пойдет не так, – говорит он с серьезной миной, – и ты окажешься в аду! Физика поможет тебе все рассчитать и выбраться. Ну, или хоть потравишь чертей какой-нибудь гремучей смесью.

Я фыркаю со смеху:

– В аду? – приподнимаю бровь. – Ну, справедливо. Только вспомни, сколько раз я обваливала районный вайфай, чтобы убрать конкурентов и выиграть «Кибер-Олимпиаду». В аду мне наверняка уже зарезервировали VIP-ложу с отдельным котлом и персональными вилами.

– Я, кстати, думаю, в потустороннем мире технологии тоже идут вперед. Там давно уже не вилы, Ника. У них, наверное, японские кресла с вживленными в сиденье нейроиглами, которые подключаются к твоим воспоминаниям. Пытаешься встать, а они начинают крутить видео твоих самых нелепых моментов из жизни.

– И чтобы выбраться, придется пройти семь кругов капчи[2]  – той самой, которую разгадать невозможно.

– Ужас, дочь… – Папа отыгрывает приступ паники и вытирает с лица импровизированный пот. – Надеюсь, у них есть техподдержка.

– Ага! Жалоба Господу Богу! И он такой: «Извините, Ад не в моей юрисдикции. Ваша жизнь завершена. Пожалуйста, оцените обслуживание».

В такие моменты я не знаю, что больше помогает мне: его вера в продолжение бытия или этот нелепый юмор. Как родители справляются? Каково это – знать, что твой ребенок уходит, а ты ничем не можешь ему помочь?

Сводный брат. Ох, Боря, мой личный взрыв сверхновой – яркий, разрушительный и совершенно незабываемый. Безлимитную подписку на нервный срыв заказывали? Я – нет, но родители все равно установили над Борей опекунство, когда мне было тринадцать. На пороге переходного возраста! О чем они только думали?!

Все в нем казалось чужеродным, будто он явился из параллельной Вселенной. Надо признать, Боря совсем не выглядел как подросток! Абсолютно неясно, зачем родители так усердно занимались его воспитанием, вместо того чтобы сразу отправить во взрослую жизнь. С таким видом ему впору было выплачивать ипотеку, жаловаться на налоговую и получать рассылки со скидками на ортопедические матрасы. Его крепкие мышцы и не по годам глубокие взгляды на мир только смущали меня и сбивали с толку.

У Бори густые черные волосы, которые никогда не лежат как надо. Всегда чуть взъерошенные, они падают на лоб и закрывают красивое лицо с прямыми линиями и резко очерченными скулами. Но стоит ему привычным движением смахнуть челку рукой, и можно беспрепятственно любоваться его взглядом.

Глаза карие, внимательные, без излишней эмоциональности. Он не станет прожигать взглядом, не будет посылать скрытых подтекстов, но вы обязательно почувствуете, как он прикидывает, стоит ли тратить на вас время.

Например, общение со мной в его системе ценностей попадает под категорию «нерациональный расход ресурсов».

С первого дня знакомства между нами витало напряжение, а моя гениальная вторая личность вообще почему-то тупела при виде него. Никель – эта всезнающая, расчетливая, непоколебимая сущность в моей голове – начинала вести себя как зумер без вайфая: теряла уверенность и способность адекватно мыслить.

«Ого… у него бицепсы, как у атлантов… Никогда не замечала! Какое выдающееся ДНК! Интересно, если бы мы с ним завели потомство, какие бы гены доминировали?!»

– Ты там в своем уме?! – шипела я вглубь сознания. – Мы умирать вообще-то собрались! Забыла?!

«Да-да, умираем, конечно. Но ты видишь, какие у него руки?! Они могли бы держать Вселенную, Ника. ВСЕ-ЛЕН-НУ-Ю!»

Каждый раз, когда Боря появлялся в поле зрения, Никель буквально выходила из строя. Ее аналитический ум, способный просчитывать квантовые формулы, проваливался в спячку. Она спотыкалась в мыслях, заикалась, а в моменты, когда он говорил с нами, вообще начинала петь в голове тексты Валерия Меладзе. Помогите!

Меня разбудил странный удушливый запах. Я протираю глаза и вижу, как Боря стоит над моей больничной кроватью в латексном костюме: черном, блестящем, с гладкими линиями, подчеркивающими каждый изгиб его тела. Воздух в палате стал совсем влажным и пропитался химическим составом, от которого голова идет кругом. Монитор за моей спиной отрывисто пищит, сообщая о критических изменениях показателей.

«Ника, какое на нас белье? – паникует шизофрения. – Только не говори, что панталоны нацепила!»

«На нас нет белья, Никель», – мысленно перекрикиваю ее я.

«О-о-о! Молодец, девочка! Сексуально!»

«Совсем дурочка, что ли? – огрызаюсь. – На нас подгузники для лежачих, соблазнительница ты моя!»

Я чувствую, как от этой информации вторая личность теряет дар речи или даже сознание. Сглатываю, все внутри переворачивается. Силуэт Бори в полумраке кажется еще выше, внушительнее. И этот латекс… Черный материал плотно обтягивает грудь, руки, бедра – точеные линии напоминают скульптуру Аполлона из учебников по древнегреческой мифологии. Вовремя, шизофрения, ты меня бросила! Але, где ты? Очнись!

Я делаю осторожный вдох через кислородную маску, но химический запах все равно проникает в легкие и вызывает приступ кашля. В панике я дергаю за шланг от капельницы – стойка начинает шататься, и я хватаюсь за штангу, чтобы предотвратить катастрофу.

Боря быстро наклоняется, его ладонь мягко ложится на мое запястье и приковывает к постели. Контакт с его кожей усиливает пульс, я непроизвольно вздрагиваю. Его взгляд, темный, пронизывающий, изучает каждое мое движение.

В руке Бори мерцает прибор, одного взгляда на который хватает, чтобы мои бедра инстинктивно сжались. Узкий, вытянутый, с мягкой силиконовой поверхностью и шарообразной головкой. На кончике пульсирует синий огонек. Пресвятая Вселенная, Земля в иллюминаторе! Куда, черт возьми, он собирается это засунуть?!

– Борь, ты хочешь, чтобы я раньше отчалила? – отталкиваю его, капельница летит в сторону, а на местах, где только что были катетеры, остаются тонкие струйки крови.

Боря замирает. Его лицо каменеет, словно я только что разрушила тщательно спланированный эксперимент или даже структуру реальности. Его брови чуть приподнимаются, а во взгляде проскальзывает ледяная решимость, от которой меня бросает в дрожь. Он не просто человек, рассерженный неудачей. Он стратег, который вдруг увидел, что его грандиозный план подвергли угрозе.

– Проверим твою черную дыру на вместимость?

Боря наклоняется ближе, и я чувствую тепло его дыхания. Губами он касается моего лба – проверяет температуру. Темные глаза впиваются в меня, и на миг я забываю, что надо дышать.

– Даже представить боюсь, что ты сделаешь с моим телом, когда я испущу-таки дух… – шепчу, прокашлявшись. Почему-то, вместо того чтобы позвать дежурную сестру и вытурить его из палаты, я включила юмористку. – Слушай, а можно как-то застраховать свой будущий труп? Чтобы никто не устроил из него «учебное пособие для особо продвинутых анатомов с некронаклонностями».

Боря бросает на меня взгляд: смесь раздражения и сдерживаемого хохота.

– Очень смешно, Ника. Надеюсь, ты не вернешься из другого измерения, чтобы расквитаться со мной? – уголки губ Бори плавно приподнимаются. Это та самая улыбка, от которой вторая личность внутри обычно расцветает. Даже наше усохшее сердце пускается в пляс!

– Я найду способ добраться до тебя, поверь. Не побоюсь стать зомби, чтобы сожрать твою высокоинтеллектуальную извилистую массу! Что это еще за порнофизика? – Одной рукой я указываю на аппарат в его руках, другой опираюсь на койку, чтобы приподняться.

– Мозги мои оставь в покое: они нам еще пригодятся. Ты написала письмо папе с мамой, как я просил?

Я молча киваю в сторону тумбочки, где лежит сложенный лист бумаги.

– Отлично! Времени мало, Никель. Час пришел – надо спешить. – Пальцы Бори сильнее сжимают странный прибор, а тем временем все внутри меня холодеет. – Мне очень жаль, что ты проснулась. Во сне «испускать дух» гораздо проще. Ты все вспомнишь, когда окажешься на станции. Постарайся не умереть по-настоящему, когда будешь спасать галактику. Лохматым привет!

Он наклоняется, отодвигает сорочку и прикладывает мерцающий прибор к моей груди, прямо над сердцем. Насадка холодная, как лед. Вибрация настолько сильная, что кажется, будто волны прорвут мою кожу. Я хочу закричать, но голос пропадает.

Прибор издает громкий треск, молния ударяет прямо в солнечное сплетение. В этот момент сердце сильно сжимается, а я чувствую, как меня растаскивает на молекулы. Воздух становится твердым, а каждая клетка стирается в пыль.

Мое зрение гаснет, вместо осточертевшей палаты перед глазами вспыхивают хаотичные образы: бесконечные световые тоннели, линии энергий, проходящие сквозь меня. Они растягивают и сворачивают мое тело в причудливые фигуры. Меня словно разбросало по Вселенной: каждая частица теперь существует отдельно, крича при этом от боли.

«Я умираю… – кружатся последние мысли. – Столько лет он мечтал приложить к этому руку и вот, наконец, добился успеха. Небось еще и заберет себе мою комнату!»

В последний раз я чувствую, как биение моего никчемного сердца замедляется, а затем останавливается вовсе. Наступает тишина. Вселенная сжимается в одну-единственную точку, оставляя меня за пределами гиперпространства.

Глава 2

С прибытием!

Безмолвная пустота взрывается вспышкой, на меня будто обрушивается вся энергия мироздания. Вокруг закручивается огненный вихрь, искры прорезают тьму, оставляя за собой светящиеся следы. Меня швыряет в гущу этого хаоса – тело растворяется в потоке энергии, но я ощущаю, как оно вновь обретает форму: миллиарды разрозненных частиц притягиваются друг к другу. Внутри разгорается неведомая сила, электрический заряд пробегает по нервам, заставляя кожу пульсировать жаром. Мощный световой поток слепит сквозь сомкнутые веки.

Хочется сравнить это состояние с рождением звезды из первобытного хаоса. Я не существую, но одновременно ощущаю себя всем: светом, жаром, движением. И когда этот процесс достигает своего пика, я вдруг чувствую, как воздух резко врывается в легкие, наполняя их сладостью жизни. Передо мной медленно вырисовывается новый мир.

Резко распахиваю глаза, жадно вдыхаю кислород. Надо мной возвышается прозрачный купол, за которым раскинулась бесконечная звездная россыпь. Свет далеких солнц отражается от кристально отполированных металлических конструкций, заставляя пространство переливаться синими и золотистыми отблесками. Все вокруг выглядит так, будто технологии слились с искусством.

Я лежу на теплой поверхности из гладкого, почти зеркального материала. Мое тело больше не слушается меня. Каждое движение кажется чужим и пугающим. Пытаюсь пошевелиться, но мышцы откликаются дрожью, словно связь с нейронами оборвалась. Это напоминает момент, когда во сне ты вдруг теряешь опору и проваливаешься в пустоту.

Сквозь прозрачные панели стен виднеются бескрайние космические пейзажи: туманности, звезды, далекие галактики. Слышится приглушенный гул техники.

– Смотрю, и рай не отстает в технологиях. – Мои слова отражаются от стен и возвращаются назад.

Я пытаюсь поднять кисть и замираю. Короткий, лоснящийся мех покрывает мои руки и предплечья. Он переливается в свете звезд: такой нежный и шелковистый.

– Хр*на себе… Откуда столько шерсти? – шепчу я, разглядывая свои руки… Нет, не руки. Лапы! Щупаю мягкие, упругие кожаные подушечки и не верю глазам. Пробую пошевелить пальцами, но они двигаются так непривычно, что я просто застываю, растерянно уставившись на эти новые конечности. – Попала в рай и стала квадробером? Адуха…

– Ад, рай… Теперь какие-то квадроберы… Чем они там вообще занимаются на своей голубой планете? Неудивительно, что Землю испокон веков пытаются уничтожить! – раздается голос, бархатный, обволакивающий. В нем звучит сладостная ленивость, дающая понять, что его обладатель никогда и никуда не спешит.

Меня ласково пыряют каким-то шипом. Я с трудом поворачиваю шею, взору открывается картина: на двух лапах передо мной стоит прямоходящий…

– Песец! – кричу я, не узнавая собственный голос.

Его пуховые уши слегка приподнимаются, будто он только что услышал нечто непристойное. Черные, хищные глазки-бусинки внимательно изучают меня, оценивают. Тело, покрытое мягким серебристо-серым мехом, двигается плавно, с грацией, напоминающей бальный танец. Узкие бедра, широкие плечи, прямая осанка. Идеально вычесанный хвост! Он едва заметно покачивает им за спиной, выдавая свое недовольство.

Облик песца вызывающе притягателен, но больше всего меня цепляет спортивный костюм цвета тиффани. Оттенок идеально гармонирует с белоснежным пухом на груди. Ну просто икона стиля! Поверх объемной толстовки плотно сидит кожаный жилет с кобурой и металлическими вставками, которые подчеркивают его рельефную мускулатуру. По швам тянутся тонкие голографические полосы, мерцающие мягким светом.

– Лантан, отойди от нее! Шел бы проверить датчики своими когтистыми лапами.

Привлекательного лохматика отталкивает обычная девушка – как сказали бы у нас, «земная» альтушка. Стрижка каре, волосы сияют фосфорно-розовой вспышкой и переходят в голубой градиент. Но, судя по ее выражению лица, нежный облик обманчив – характер явно с перчинкой.

Она складывает руки на груди, наклоняет голову и придирчиво меня разглядывает.

– Выглядишь не так уж плохо для того, кто только что вывалился из небытия, – замечает она. – С прибытием! Как себя чувствуешь, пушистая жопка?

Глава 3

Несите слюноотсос!

Девушка крепко меня обнимает, а я пугаюсь и только сильнее вжимаюсь в свое лежбище.

– Где я? – шепчу дрожащим голосом. – Что со мной происходит?

Улыбка девушки меркнет.

– Никель, это я, Селен! Не узнаешь меня с новой стрижкой?

Мотаю головой так резко и хаотично, что со стороны, наверное, выгляжу как дерганая психопатка. Срочно прогнать этот сон!

Надо же… сон! Значит, я каким-то образом все еще жива? А где боль? Почему я ее не чувствую? Раз в несколько минут Пухля – верная, ненавистно-любимая опухоль – сдавливала мое сердце своими маленькими щупальцами. Она всегда давала о себе знать, сигнализировала, что, черт побери, любит меня! Но сейчас я ее не ощущаю. Вместо облегчения внутри поднимается неожиданная волна сожаления. Она была частью меня, моим вечным спутником. Шизофрении тоже не слышно. Ну прекрасно, блин! Оставили меня на произвол судьбы!

– Никель, посмотри на меня! Назови мое имя! Почему ты не выходила на связь?! – Селен срывается на крик, в ее голосе звучит отчаяние. – Весь корабль уверен, что ты предала нас.

Слова обрушиваются, как гром среди ясного неба. Но я лишь хлопаю веками, которые заметно потяжелели под весом моих новых объемных ресниц, и не понимаю, что происходит. Предала? Кого?

– Если ты продолжишь так на нее орать, то, скорее всего, получишь когтями по смазливому личику, – лениво бросает песец, прижавшись плечом к стене. Его тон раздражающе спокойный.

– Лант, – Селен резко разворачивается к нему, – мы истратили бесценные резервы, чтобы вернуть Никель на станцию. А еще – потеряли друга. Энергия ядра опустилась до критической отметки! Мы рисковали всем, а теперь… ты хочешь, чтобы я спокойно смотрела на эту притворную амнезию?! Ты представляешь, какие у нас проблемы?

– Проблема – это когда на борту академии «Хаос-Вектор» окончательно иссякнет кислород. А пока у нас просто неловкий моментик.

– Академии? – переспрашиваю я, пытаясь ухватиться хоть за какое-то слово.

– «Вектор»! Наш дом! – отвечает Селен, ее голос становится мягче. – Это последняя станция в галактике Каппа-Зенит, которая признает межрасовое сообщество.

– «Зенит»? Блин, а мы с папой за «Спартак»… – брежу я вслух.

– Селен, ну посмотри на нее. Она же еще не очнулась. Грезит сказками про ад, рай и почему-то астероидом 2579[3], – фыркает Лантан, скрестив руки на груди. – Дай ей хоть водички, что ли… Ведешь себя как настоящее животное!

Селен опускает взгляд, ее плечи дрожат и ссутуливаются, будто на них только что обрушился груз неподъемных проблем. Она мне не доверяет. Хорошенькое начало.

Напряженную тишину, повисшую в воздухе, разбавляет металлический гул: Лантан суетится у массивной установки, встроенной в стену. Мягкой лапкой он касается сенсора и приводит в действие механизм.

Я сажусь, пытаясь справиться с непослушными конечностями. Мои движения слишком резкие и неконтролируемые, что вызывает у Селен молниеносную реакцию: она срывает руку с бедра, хватается за кобуру и снимает предохранитель. К моему лбу прикасается оружие – изящное и, без всяких сомнений, смертоносное.

– Хромоэлектрическая пушка, – без лишних эмоций комментирует Лант, продолжая заниматься панелью. Голографические схемы мерцают тонкими линиями и напоминают пульсацию вен в живом организме.

Взведенный курок держит меня в напряжении. Ну еще бы! Одно неловкое движение, и моя новая жизнь закончится быстрее, чем пробный период на стриминговом сервисе. Но, вопреки всему, взгляд цепляется за светящиеся росинки, которые стекают по стенкам установки, наполняя резервуар кристальным сиянием. Этот процесс завораживает и даже успокаивает. Жидкость переливается, будто в ней заключено само сияние звезд. Красиво. Почти как кислотный дождь перед концом света.

Лантан подставляет сосуд под выходной клапан, и из устройства льется субстанция – сверкающая, словно расплавленные бриллианты. Я сглатываю. Хлебнуть такой воды сейчас было бы очень кстати, только нельзя забывать, что мое новое тело живет по другим законам.

Каждое движение требует сознательных усилий, даже дыхание становится задачей со звездочкой. Все время я усиленно стараюсь контролировать вдохи и выдохи, но как только открывается новая фича[4] – например, слюна, – я начинаю путаться в базовых рефлексах, и мое дыхание сбивается. Легкие сигнализируют о нехватке кислорода, рот распахивается в отчаянной попытке схватить воздух, и наружу вырывается фонтан.

Селен стоит слишком близко, чтобы успеть увернуться, и вот блестящие брызги уже впитываются в ее униформу. Как в замедленном кадре, одна крупная капля приземляется ей на щеку и стекает, оставляя мокрый след.

Наступает тишина. Пушка все еще у моего лба. Лант, наблюдающий за происходящим с безопасного расстояния, старается не заржать, Селен медленно моргает.

– Ты… плюнула в меня? – наконец раздается ее потрясенный голос.

Лантан сгибается пополам от смеха. Его плечи трясутся, хвост подрагивает, а уши дергаются в такт гоготу. Я замечаю, как шерсть на загривке приподнимается, словно он переживает самый счастливый момент своей жизни.

– Ты же лиса-фенек, Никель! А не верблюд! – проговаривает он, задыхаясь. – Клянусь, я видел многое, но чтобы слюной отбивались от пушки! Ой, умираю, несите слюноотсос!

– Я… я не специально! – неуверенно лепечу и опускаю ноги на пол. Новое тело подводит опять: пытаюсь встать – ага, щас! Ноги разъезжаются, и я плюхаюсь мордой в зеркальный пол.

Селен вдруг меняется в лице: в ее глазах мелькает теплый огонек, она убирает ствол и разражается смехом!

– Похоже, у тебя действительно нелады с памятью. Ты бы никогда раньше так не опозорилась! Ты же у нас королева школы!

– Я – королева? Тогда почему вместо трона у меня тромб? – шучу, но никто не оценивает «земной» юмор. – Это все правда? Я уже жила здесь?