Теория большого срыва

Глава 4

Пухля!

Селен и Лант следят за мной, дают время свыкнуться с новым телом.

– Теперь Патронум пришел и за нами, – тихо говорит Селен, с умилением наблюдая, как я не могу наиграться с собственным хвостом. – Верховные власти нашей галактики даже не попытались сопротивляться. Вместо того, чтобы защищать интересы своих народов, они сложили оружие и безропотно передали Патронуму бразды правления.

Она делает паузу, подбирая слова. В ее глазах вспыхивает ярость.

– Порабощение началось с самых маленьких общин, у которых не было ни ресурсов, ни сил, чтобы дать отпор. Постепенно Патронум укрепил влияние над Каппа-Зенит и заставил даже крупные планеты склонить головы.

Селен говорит ровно, но в голосе слышится гнев.

– Все, кто имел человеческие корни, остались жить на прежних территориях под контролем Патронума, а вас, астрофурий… – она запинается, будто слова застревают в горле, – вас начали собирать в кластерные лагеря, отрезая от цивилизации.

Лантан стискивает челюсти, уши дергаются в раздражении, но он молчит.

– Патронум всеми силами добивался одного – разорвать союз между людьми и астрофуриями, стереть любую возможность объединения. Те люди, кто не выдал властям местонахождение своих друзей-астрофурий, пропали без вести. Это стало последним шагом к тотальному страху и покорности.

– И я – астрофурия? – подытоживаю усвоенный материал, ощупывая чуткие вибриссы.

Селен кивает и продолжает:

– Планеты одна за другой начали перекрывать границы. Но Патронум все равно увозил астрофурий в плен. Людей убедили, что это необходимо для их же безопасности. Они испугались и забыли о тех временах, когда мы боролись за общее будущее, мечтали о равноправии и свободе.

– Все так, как говорит Селен, – подхватывает Лант. Когда он серьезен, его голос, как и весь облик, внушает чувство доверия. – Одна мысль о масштабе научных открытий, на пороге которых стоял союз людей и астрофурий навевала на Патронум ужас. Это же грозило разрушить их идеальную систему контроля!

– Сила людей в умении планировать, выстраивать причинно-следственные связи, искать истину и идти на риск ради будущего. Астрофурии же живут моментом, – кивает Селен. – Вы не строите воздушных замков, не зацикливаетесь на возможных опасностях. Ваш инстинкт – чувствовать пространство, решать проблемы по мере поступления, доверять телу. Прошлое не давит на вас, а воспоминания не загоняют в бесконечный круг тревог.

– Вместе мы создавали мир, где разум и интуиция не противоречат друг другу, а работают в унисон, – с ностальгией добавляет Лант, – где человеческое стремление покорять дополнялось бы нашей способностью адаптироваться, где вера в будущее сочеталась бы со способностью ценить настоящий момент. Вместо бесполезных войн мы могли бы прокладывать новые маршруты во Вселенной, двигать вперед науку, технологии и культуру.

Он переводит взгляд на меня, и я чувствую, как по спине пробегает легкая дрожь.

– Патронум сделал все, чтобы люди и астрофурии больше никогда не протянули друг другу лапу помощи, – завершает Лантан.

– Академия не сдавалась до последнего, – выдавливает Селен. – Она была слишком мощным символом сопротивления. Это место объединяло молодых особей всех рас. Здесь мы жили, учились понимать друг друга, создавали прочные сообщества и передавали знания, которые могли изменить будущее. Здесь мы искали способ остановить Патронум, доказать, что люди и астрофурии способны не просто сосуществовать, а вместе строить цивилизацию, основанную на взаимопомощи, науке и развитии. И мы нашли этот способ! Остеосаркома.

– Эта энергия древнее самой материи, – вновь подключается Лант. Его голос звучит почти завороженно. – Саркома – настоящий фундамент силовой структуры Вселенной. На протяжении ее жизненного цикла поток чистого потенциала неисчерпаем! В мифах и легендах ее называли бы джинном. Вот только желаний неограниченное количество, и надо уметь формулировать запрос.

– Именно поэтому ее спрятали, – поясняет Селен. – Когда-то давно эта мощь принадлежала тем, кто мог направлять ее во благо, но со временем ее начали использовать не как инструмент созидания, а как средство подавления. Тогда Высший Совет Звездных Систем принял единственно возможное решение – изолировать всю популяцию в том месте, где природа ограничила бы ее потенциал. И это место – Земля.

– Гениально. Просто блестящее решение! Конечно, пусть те земляне, кому «посчастливилось» стать «носителем», умирают в мучениях. Если это был самый безопасный вариант, мне страшно представить, какие решения ваш Совет отклонил, – возмущаюсь я.

Селен коротко вздыхает, и в ее голосе проскальзывает что-то похожее на скорбь.

– Они не могли предположить, что на голубой планете остеосаркома окажется смертельной патологией. Здесь, на просторах космоса, она – ценный дар и верный друг. Земля казалась идеальным местом: стабильная среда, никакой угрозы извне, а обитатели до сих пор не научились использовать больше десяти процентов мозга.

Я ощущаю, как когти непроизвольно впиваются в ладони. В голове проскальзывает воспоминание: люди в белых халатах, слезы родителей, мучительная терапия, непереносимый запах больничных палат, приглушенные голоса, обещающие, что все под контролем. Ага, как же! А тем временем у меня в груди протекает целый космический эксперимент.

Делаю глубокий вдох и выдыхаю через нос, как учил психолог. Ненавижу, что это срабатывает.

– Если бы Академия вовремя получила саркому, мы могли бы восстановить равноправие! Освободить порабощенные народы и разрушить систему Патронума. – заканчивает Селен.

Лант фыркает:

– Разумеется, Патронум собрал специальный отряд для уничтожения «Хаос-Вектора» – космической станции, на которой и расположена Академия. Сейчас мы на ней. Именно отсюда началась твоя экспедиция на Землю, Никель.

Я чувствую, как по спине бежит холодок, а шерсть поднимается дыбом. Скорее бы проснулось мое второе «я»! В одиночку разгребать космическую неразбериху сложно! Селен замечает мою реакцию, подходит ближе и сжимает мою лапу.

– Никель, ты должна понять, что произошло полгода назад, когда мы расстались и ты переместилась в галактику Млечный Путь.

Я напрягаюсь, пытаясь осмыслить услышанное. Я ведь провела на Земле восемнадцать лет!

– Подожди, как это полгода? – хриплю я. – Я выросла на Земле!

– Время – вещь сложная, – произносит Лант. – В разных галактиках оно течет с разной скоростью. Здесь, на Каппа-Зенит, прошло всего шесть месяцев. А для тебя из-за искривления пространства и гравитационного смещения при спуске время растянулось почти на два десятилетия. Это… оказалось ценой миссии.

Он делает паузу, переводя взгляд на Селен, затем снова смотрит на меня.

– Ты не должна была оставаться на Земле так долго. Это не входило в план. Кафедра астрологии академии «Хаос-Вектор» днями и ночами изучала карты звезд, просчитывала вероятность квантовых совпадений и искала земного человека с саркомой. Извлечение опухоли с помощью космических манипуляций было несовместимо с существованием носителя, и мы не хотели отбирать у кого-то драгоценную жизнь раньше срока. Мы искали ребенка, которому не суждено было родиться.

– И нашли, – тихо добавляет Селен. – Маленькая Николь Менделеева из Москвы. Все расчеты указывали на то, что она не должна была пережить собственное появление на свет. Врачи зафиксировали у нее критическую гипоксию еще в утробе, а ее сердцу оставались считанные удары. В момент ее биологической смерти планировалось активировать процесс квантовой линейной инверсии: твоя энергия должна была высвободиться и буквально внедриться в тело Николь, а далее спровоцировать обратную инверсию, забрать саркому и вернуться на станцию.

Я в шоке смотрю на новых друзей. Получается, меня не должно было существовать. Вообще. Ни в одной из Вселенных. Никогда. А мне надо сообщить, что маленькая нерожденная девочка сидит сейчас перед ними? Или пока промолчим?

– Это был уникальный эксперимент, разработанный учеными Академии совместно со старшими курсами, – Лант выдергивает меня из мрачных мыслей. – Им удалось создать алгоритм синхронизации с умирающим биологическим организмом, чтобы, по сути, заменить одну энергию, или, как говорят на Земле, душу, на другую. Тебе предстояло раствориться в тканях ребенка лишь на доли секунды, перехватить саркому в момент разрыва биоэнергетических связей и вернуться на орбиту. Все было рассчитано!

Я чувствую, как по спине пробегают судороги, а Лантан тем временем завершает мысль:

– В момент активации квантовой линейной инверсии должен был произойти мгновенный обратный переход… Но этого не случилось. Академия потеряла с тобой связь, и ты не вернулась в Каппа-Зенит. Осталась в Млечном Пути.

Ребята замолкают, предоставляя мне время переварить услышанное. Глубоко внутри еще вспыхивает пугающая мысль, что это просто безумная шутка. Сейчас эти двое снимут маски и окажутся больничными аниматорами, а весь космический антураж – всего лишь декорациями последнего спектакля для умирающей девочки. Не хочу! Как же мне нравится быть живой!

Я не должна была появиться на свет. А моя «шизофрения» оказалась самой смелой девчонкой во всем космосе. Сейчас ее друзья празднуют долгожданное воссоединение… Ох, до чего же неприятный сюрприз их ждет!

Никель планировала вернуться на станцию, принести саркому и спасти свой народ! Но вместо этого застряла на Земле. В чужом теле. В чужой жизни. В ловушке, из которой не было выхода.

Любой бы возненавидел того, кто превратил тебя в пленника, запер внутри собственного разума без права управлять судьбой. Любой бы злился, проклинал, ждал момента, когда чужое сердце сдастся, чтобы наконец вырваться на свободу.

Никель же помогала мне, обучала, направляла. Вместо ненависти она подарила мне все свои знания. Вместо гнева – поддержку. Она могла быть равнодушной, коварной или даже жестокой. Но нет, она оставалась истинной героиней до самого финала.

И теперь я знаю, что должна сделать! Никель не бросила меня, и я доведу до конца то, за что она сражалась.

Мои пальцы сжимаются в кулак, я поднимаю голову.

– Что было дальше?

Селен выдыхает, собираясь с мыслями.

– Пока мы пытались вернуть тебя, Патронум вышел на след Академии. Они вычислили траекторию «Хаос-Вектора»: когда энергия ядра используется не по основному назначению, она оставляет трейс в пространстве. Незначительный, но при правильных расчетах его можно считать.

Боевые корабли окружили школу и начали загружать студентов-астрофурий на транспортники. Забрали всех старшекурсников! Одних собирались отправить в трудовые колонии, других – в военные отряды. А ученые-астрофурии… – Селен нервно сглатывает. – Для Патронума они самые опасные особи. Попав в плен, деятели науки исчезают без следа.

Слова Селен подхватывает Лантан:

– Наш директор, Тихон Церий, все продумал заранее. Он собрал отряд сопротивления из учащихся последних курсов – без пяти минут выпускников – и всех профессоров «Хаос-Вектора».

Лант ненадолго замолкает, будто взвешивает каждое слово.

– Никто из команды, сформированной директором, не оказался предателем. Ни один не перешел на сторону Патронума. Фамилия Тихона – элемент из таблицы Менделеева, символизирующий прочность и устойчивость – черты, которые он воплощал для каждого из нас. В его честь мы, оставшиеся на борту, взяли себе позывные, также связанные с элементами. Это не просто дань уважения. Это наш способ сохранить его идеалы живыми, даже когда его самого нет рядом.

Селен поднимает взгляд. Ее глаза блестят, но она не плачет.

– Конвоированные астрофурии – наши лучшие атлеты – устроили диверсию внутри транспортников Патронума. Таков был план, и это дало нам время. Педагоги приняли бой. Это была не схватка грубой силы, не проверка оружия на прочность, а сражение разума и знаний. Небольшой отряд профессоров и их выпускников не побоялся оказать сопротивление профессиональным бойцам. Это пробуждало надежду. Но когда битва разгорелась с новой силой, Церий отдал последнее указание: отстыковать «Хаос-Вектор» и передать штурвал студентам.

Управляет полетами Вольфрам. Он всего лишь третьекурсник, но уже исполняет роль капитана! А еще он типа… ну твой бывший! Его точные маневры спасли нас, когда мы едва успевали уйти от преследования. Он действительно чертовски талантливый пилот… Но характер! Никель, что ты в нем нашла?

– Селен, мы тут, между прочим, о высоких материях, а ты опять об ухажерах. – Лантан скрещивает руки на груди и ухмыляется. – Ты как погнутая антенна: ловишь не те волны! Прими как есть, Ушастая, теперь на борту обитают только младшие курсы. Без кураторов, без их поддержки. Повстанцы – профессора и выпускники – пошли в бой, а мы взяли на себя Академию: управление системами, ремонт повреждений, но главное – защиту ценностей и веру в единство рас.

– Повстанцы погибли? – шепчу я и чувствую, как в грудь врывается ледяной вихрь.

– Мы не знаем, чем закончилась битва, – отвечает Селен, – выжили ли наши учителя, уцелел ли директор. Связь намеренно оборвали, чтобы Академия смогла исчезнуть в бескрайних просторах галактики. Вот уже полгода мы живем по заветам наших наставников. Мы восстановили разрушенные системы, замели все следы и неустанно учимся, следуя курсу, который профессора оставили нам в зашифрованных архивах. Поначалу ты, Никель, стала символом надежды для всех нас. Студенты Академии были уверены, что ты выжила при переходе на Землю. Ты всегда была самой сильной, ловкой, хитрой!

В груди неприятно колет от ожидания того, что Селен скажет дальше.

– Но шли дни, недели, месяцы, и стало понятно, что ты не вернешься. Обитатели «Хаос-Вектора» решили, что Земля со всеми ее прелестями и соблазнами стала для тебя новым убежищем, а мы – опасным прошлым, которое хочется забыть.

Были и те, кто верил в обратное. Борий – наш с тобой лучший друг и один из самых выдающихся инженеров, воспитываемых на «Хаос-Векторе», – он не сомневался в тебе ни секунды. Он был уверен, что ты борешься, что что-то пошло не так! Несмотря на то, что сам он просто человек, без врожденной силы астрофурий, у которых шанс выжить в процессе квантовой линейной инверсии в десятки раз выше, он решился повторить неудавшийся эксперимент и спуститься за тобой на Землю. Разница лишь в том, что он не мог переправить энергию, как ты. У него был только один вариант – подвергнуть инверсии свое тело.

Мы все знали, что это безумие. Мы видели, как его тело ломалось от перегрузок, как хрупкая оболочка человеческого организма пыталась выдержать давление межпространственного скачка. Но Борий справился. Он знал, что даже если ему придется остаться там, его миссия – вернуть на станцию нашего лидера, а вместе с тобой, Никель, и самый мощный источник энергии во Вселенной – саркому.

Я представляю, как Боря сражается с невообразимым натиском давления и противостоит законам космоса. Мое сердце должно сжиматься от боли. Почему этого не происходит?! Где моя бесценная опухоль?

– Пухля! – вскрикиваю я, хватаюсь за грудь и сжимаю область сердца. – Почему я больше не чувствую ее?

Сенсорные двери не успевают полностью разъехаться, когда в проеме появляется высокая фигура волка. Широченным плечом он толкает дверную панель, и она разлетается в щепки. Его шерсть, колючая, грубая, с темными полосами, приподнимается на загривке.

Симпатичную морду исполосовали шрамы. Они не уродуют, наоборот, добавляют характеру. Одна отметина рассекает бровь, другая тянется вдоль челюсти, а самая длинная уходит под воротник капитанской униформы, так и подначивая спросить, в какой именно момент его жизнь пошла не по плану.

– Это не Никель! Нутром чую! – рык, похожий на раскат грома, сотрясает стены. – Кто ты такая?!

Я не успеваю даже моргнуть, как сильная лапа хватает меня за шкирку и поднимает в воздух.

– Ай! – визжу я, размахивая в воздухе грациозным хвостом, словно белым флагом. – Сейчас же опусти меня на землю, псина вонючая!

– Вольф, что ты делаешь?! – вступается Лант, но тут же получает два последовательных удара в солнечное сплетение, отчего сгибается пополам.

Селен снова щелкает затвором, но теперь пушку наводит на Вольфрама.

– Знаешь, куда я тебе сейчас ее засуну? Сложить оружие, это приказ капитана! – Волк даже усом не ведет в ее сторону. Словно плюшевую игрушку, он перекидывает меня из одной лапы в другую, чуть наклоняется и медленно обнюхивает.

Его дыхание горячей волной обрушивается на чувствительную кожу на ушках, пробираясь сквозь тонкие ворсинки меха. Я замираю, внутри медленно разливается вязкое, раскаленное напряжение. Оно подчиняет меня первобытному инстинкту – древнему, глубинному, вплетенному в саму природу моего нового тела.

Вольфрам вдыхает глубже, задерживает воздух, словно хочет запомнить мой запах. Его нос касается моей шеи, свободная рука неспешно скользит вдоль ключицы. Жар его прикосновений обжигает сильнее, чем любой электрический разряд. По коже прокатывается волна мурашек, дыхание сбивается, срываясь на едва слышимый стон. Сердце стучит слишком быстро.

Напряжение внизу живота превращается в плотный узел. Я чувствую, как по спине пробегает горячая волна, а пальцы едва заметно подрагивают. Меня очень пугает реакция тела: оно отвечает на каждое прикосновение, будто это естественно. Будто ему это нравится.

Вольфрам раздраженно ухмыляется, едва заметно приподнимая уголки губ. Рука сильнее сжимает мою шкирку, когти впиваются в мою кожу – не больно, но так, будто он хочет удостовериться, что я действительно состою из плоти.

– Ты. Не. Никель. – Вольфрам сжимает пальцы, и моя кожа болезненно натягивается. – Волчье чутье никогда меня не подводит!

На миг он задерживается, как будто хочет сказать что-то… Но вместо этого резким движением отбрасывает меня на холодный пол. Воздух вырывается из легких, запоздалый протест застревает в горле. Кожа, еще мгновение назад пылавшая от его прикосновений, теперь будто замерзает, и этот контраст только сильнее выбивает из равновесия. Я должна злиться, но почему-то в груди расползается странная пустота.

Только между нами: мое тело хочет, чтобы он схватил меня снова.

Глава 5

Тем временем на Земле

Я сижу на измятой больничной простыне, прижимая к себе человеческое тело, которое служило Никель временной земной оболочкой. Да, внешность изменилась, а воспоминания затерлись, но Ушастая все равно осталась собой.

Измученная болезнью фигура выглядит умиротворенной и как никогда полной сил. Кажется, жизнь вот-вот ворвется обратно. Но ведь не должна… Все уже сделано. Устройство штатно отработало и перенесло энергию неугомонной астрофурии домой, на «Хаос-Вектор» – последний островок мира в галактике Каппа-Зенит. Там Никель должна вспомнить все, а верные друзья ей с этим помогут.

Я перебираю в голове расчеты. Линейная инверсия – процесс сложный, нестабильный, завязанный на сотни тончайших параметров. Мы знали о рисках, готовились к перегрузкам, к потере связи, даже к тому, что после перехода потребуется время на восстановление ресурсов. Но утрата памяти была исключена, ведь воспоминания астрофурии встроены в саму структуру ее энергии.

Я провожу пальцами по волосам Никель, вдыхаю запах, который теперь кажется самым родным.

– Я люблю тебя, – ухмыляюсь и шепчу то, что хранил в сердце годами: земными и световыми. – Прожить с тобой этот короткий миг на голубой планете было настоящим чудом.

Готово. Признался в любви девушке, которая навсегда растворилась в глубинах космоса. А я хорош!

Во всей Вселенной не сыскать закутка, где мы могли бы быть вместе: я – человек, она – астрофурия. Природа наших чувств подчиняется разным законам. Там, среди звезд, мы можем дружить, доверять друг другу, сражаться за правду и развивать науку, но быть вместе – никогда. Астрофурии не испытывают любви к людям. Преданность – да! Привязанность – абсолютно. Но не любовь. Так говорила не только логика. Так говорила она.

Я замечаю, как уголки ее губ дрогнули. А вот и галлюцинации! Неудивительно – последние недели я почти не спал, работая над инвертором. Дни и ночи, проведенные в самодельной лаборатории, слились в один сплошной калейдоскоп вычислений.

Пять земных лет назад я спустился за Никель, сумел спастись, и с тех пор моя жизнь была подчинена одной цели: доставить астрофурию на «Хаос-Вектор». Я изучал чертежи, конструировал модели и разрабатывал технологии, используя при этом лишь земные ресурсы. У меня не было доступа к сверхпроводникам, плазменным реакторам и топливу нулевой точки – приходилось искать обходные пути, изобретать то, что казалось невозможным в земных реалиях. И я был уверен, что у меня получилось!

Поэтому сейчас, когда передо мной лежит улыбающаяся Никель, а ее щеки окрашивает румянец, на ум приходит только одно объяснение: ошибка 404. Вселенная зависла и не успела обработать мой запрос?

Она дышит. Ее веки дрогнули, глаза – янтарный и серый – изучают мое окаменевшее лицо. Это невозможно! Это против всех законов Вселенной! И все же ее глаза сверкают знакомым лукавым огоньком.

Внутри меня что-то разорвалось, и я не могу понять, сердце это или разум.

– Никель?! – Мой голос срывается, дрожа от паники. – Что за?! Устройство должно было вернуть тебя на Каппа-Зенит! Что я сделал не так?!

Она пытается улыбнуться шире и тянется ко мне так настойчиво, словно только что не пережила расщепление на атомы. Руки обвивают мою шею, и, прежде чем я успеваю понять, что происходит, ее губы прижимаются к моим. Горячие, требовательные. Ее язык скользит внутрь, не оставляя мне возможности продолжить сбивчивый монолог. Это поцелуй, которого я ждал всю жизнь, да только ему не суждено было сбыться.

Я тяжело дышу, отстраняюсь и пристально смотрю ей в глаза.

– Никель, объясни, что произошло! Как ты? – проверяю ее пульс.