История одной апатии

6

– Молодой человек, пожалуйста, не могли бы вы подойти? Спасибо!

– Сделайте, если нетрудно, еще капучино мужчине.

– Нет, молоко ему обычное налейте. Посмотрите на него, это же очевидно.

– Ну да, и мне. А еще не могли бы вы, пожалуйста, принести мне вещи.

– Да. Вы помните, за каким столиком я сидела?

– Да-да, именно.

– Ой, молодой человек, постойте. Простите, и тарелку мою оттуда принесите, пожалуйста. В общем, все сюда несите, что моего найдете.

– Какие тут приятные официанты… А вы тут часто обедаете?

– Значит, часто, раз молчите. Сейчас вам принесут капучинку, и вы повеселеете.

– Оппа, а вот и мои вещички. Сумочка моя? Моя. Видите, как хорошо. Теперь я к вам со всеми вещами перебралась.

7

Андрей Викторович вгляделся еще разок в усики над Дашиными губами и облизнулся. Даша тут же провела языком по сливочным усикам, улыбнулась и провела вторично. Видимо, для надежности. У толстяка за соседним столом чуть не остановилось сердце от возбуждения. Потому что он втихаря следил за Дашей.

А Даша украдкой следила за Андреем Викторовичем.

А Андрей Викторович, не скрываясь, следил за Дашиными губами.

Только за толстяком никто не следил. Потому что на него-то уж точно всем было все равно, даже Даше, и тем более Андрею Викторовичу. Ему было совсем все равно.

Кстати, вот тебе еще случай. Это я про случаи, где его апатия сквозит. Если можно так выразиться.

Он произошел позже, но тоже в глубоком детстве.

И если в первом случае кроме косноязычия стюардессы можно обвинить детское непонимание происходящего, то во втором так уже не получится.

Этот второй случай произошел в школе. Ушел Андрей Викторович с уроков пораньше, чтобы успеть первым добраться до Жени Зайцева.

Женя болел и потому не пошел в школу. Но именно у него оказался вкладыш с «Астоном Мартином». Повезло же дурачку, купил «Турбу» у метро, сжевал, а внутри «Астон Мартин», за которым гонялся весь класс.

Как только Женю ни умасливали, что только ни предлагали. Володя Бадинин даже собрался долго бить его головой об стену. И бил бы долго, если бы не классный руководитель Валентина Марковна.

А Женя после этого заболел.

Вот к нему и собрался Андрей Викторович: навестить, утешить и забрать вкладыш с «Астоном Мартином», пока его не забрал Бадинин. Причину он пока еще не придумал.

Зачем это надо было Андрею Викторовичу? Да низачем. Просто «Астона Мартина» можно было поменять на всю коллекцию Саши Богатырева, а это математически больше, чем один вкладыш. Даже с «Астоном Мартином».

И вот Андрей Викторович спускается по школьной лестнице с четвертого этажа, а следом за ним несется кубарем Таня Ефимова. Догоняет. И как давай болтать.

– Андрюша, – говорит, – а ты не заболел? А почему тогда ты раньше домой пошел? А ты вон куда идешь, а я как раз с тобой пройдусь. А Машка говорила, что Бадинин чуть Зайцева не прибил. Некрасивая она совсем, Машка эта. И глупая. Да?

Андрей Викторович медленно шел рядом с подпрыгивающей и размахивающей руками от волнения Таней и думал: «Навязалась же ты на мою голову».

Ведь Богатырев тоже мог догадаться прийти к Зайцеву в гости. И тогда прощай, сделка. А если та же мысль придет в голову Бадинину, то прощай даже Зайцев.

А тут эта болтушка.

Болтунья.

Болтанка.

Нет, болтушка.

Шел он так в задумчивости, косясь на Таню, которая смотрела на него в упор, но в какой-то момент взял себя в руки, вежливо уточнил адрес Тани, отвел ее домой, даже похлопал по плечу. Давай-давай, как бы говорил он, отдохни немножко дома. И ушел к Зайцеву.

Зайцев отдал ему вкладыш с «Астоном Мартином» просто так. Расчувствовался, видимо. Ведь он был самым маленьким в классе по росту, поэтому его никто не навещал.

Тогда уже Андрей Викторович стал догадываться, что, возможно, причиной его успехов может являться как раз именно то, что ему все равно. И еще, наверное, математика. Математику он вроде бы любил. Хотя не настолько, чтобы до нее ему было дело.

Например, он оказался совершенно холоден к личной выгоде. Потому что через год, скопив самую большую и самую полную коллекцию «турб», он выкинул ее на помойку. Чтобы не хранить напрасно.

Выглядит так, что Андрею Викторовичу было более или менее плевать даже на самые серьезные вещи. И на мелкие тоже. Вообще на все.

Что в детстве, что с наступлением возраста – ему было все равно.

Вот тебе еще примеры. Начну с самых серьезных, а потом немножко мелких насыплю.

Что ты там считаешь в жизни самым серьезным? Искусство вроде бы. Всю плешь мне этим искусством своим проел.

Скажу сразу: нет. Искусство у Андрея Викторовича не вызывало ни эмпатии, ни даже жалости. Только апатию.

Некоторые, по моим сведениям, главным из искусств считают кино. Оно Андрея Викторовича не трогало по понятной причине.

Когда он смотрел кино, вместо кино он видел на экране съемочную площадку. Не мог иначе. Просто видел, что все это – надувательство. А в таких условиях даже так называемые ужастики не производят эффекта.

Что там ужастики! Когда Ди Каприо тонул рядом с лодкой, Андрей Викторович в мыслях своих его очень подгонял. Потому что ему надоело торчать перед телевизором с бабушкой. А ужастики-то проще: там обычно какая-то женщина, облитая краской, бегает перед камерой и кричит. Ему такое совсем скучно смотреть.

То же и с изобразительным искусством. «Крик» Мунка, например, показался Андрею Викторовичу жирноватым. Можно было бы краску и потоньше класть.

Литература? И тут мимо.

Читая «Отверженных» Гюго, он очень забавлялся попыткам автора разжалобить публику. По большому счету, задумался Андрей Викторович, изучая историю Фантины, любая нормальная мать расходует на своих детей волосы и зубы, что ж теперь, всем в проститутки идти? Хорошо хоть, умерла быстро, добавлял он еще одну мысль к предыдущей, потому что считал занудством мусолить историю дольше, чем нужно.

Ну и музыка с танцами. Музыку Андрей Викторович не любил в принципе, потому что окончил музыкальную школу.

Он посмеивался, слушая какую-нибудь грустную песню. Певун, как их называла бабушка, изо всех сил выдавливал слезу сначала из себя, потом из слушателей. Чем он моложе, тем смешнее. Хотя и старенькие тоже смешат, но у них хотя бы повод для расстройства есть. Андрей Викторович всегда на таких поглядывал с улыбкой.

А когда какой-нибудь парень пел что-то про собственную крутость или девушка про собственную неотразимость, он такое выключал, потому что неинтересно и надуманно.

Про другое взрослые не поют, а детские песни как-то не с руки уже слушать. Да и в детстве тоже было не с руки.

Что касается танцев, история коротка. Он пришел на одно занятие с бабушкой. Бабушка хотела танцевать вместе с внуком в Доме офицеров. На этом занятии он сразу спросил, зачем держать локти на высоте плеч. Получив разъяснение, что это красиво, он скрылся с танцев навсегда. Танцы он признал бессмысленным занятием и старался избегать людей, которые, танцуя, заставляют танцевать окружающих.

Есть такие на корпоративах. Особенно среди женщин их много. Очень напоминают алкашей, которые уточняют, уважаешь ли ты их, и требуют выпивать с ними. Эти то же самое пытаются сказать танцем.

А в музыкальную школу он, несмотря ни на что, отходил до самого конца.

На сольфеджио он ходил с детьми младше его на пять лет. Поэтому у него очень трудно влезали ноги под парту. Больше он про сольфеджио ничего не запомнил.

А на хор он ходил с детьми старше его на четыре года. Поэтому был ниже всех девочек и пел более высоким голосом, чем самая тощенькая из них.

И там и там, кстати, были только девочки. И Андрей Викторович.

Первые (которые с сольфеджио) окружали его на перемене, хватались за свитер, визжали какую-нибудь глупость вроде «мужчина в женском монастыре» и разбегались в разные стороны, пытаясь растянуть свитер. Он признал их слабоумными.

Вторые (те, которые с хора) пели с ним песню «Есть только миг», повторяя все детали по кругу до бесконечности, и хотели, чтобы он пел с ними в какой-то гармонии. Этих он, в общем, естественно, тоже признал слабоумными.

А на домре и на пианино он все повторял за нотами, поэтому признавать слабоумным никого не пришлось. В конце обучения он получил все пятерки.

Это про искусство. Что еще?

Жизнь. Если самой важной в жизни вещью считать саму жизнь, вот тебе примеры из его жизни.

Пожалуйста, напишу про случай из студенческой жизни. Ведь в двадцать лет жизнь прекрасна и любовь к ней необорима, даже несмотря на то, что в эти годы считаешь себя бессмертным.

Андрей Викторович почти ни разу не тонул. Всего дважды он был близок к смертельному исходу на воде. И оба раза в бассейне.

Первый раз это было, правда, когда Андрею Викторовичу исполнилось всего лишь восемь лет от роду.

Они с классом пошли тогда в бассейн, чтобы тренер научил их плавать. Обучение шло просто: тренер, держа багор в руке, шел вдоль бортика по берегу бассейна, где по плечи в воде цепочкой, держась за бортик, стояли дети. Стояли они на эдакой длинной ступеньке, которая тянулась под водой вдоль стенки. Сам бассейн, как принято, был с одной стороны не такой уж глубокий, а с другой – очень даже глубокий.

Андрей Викторович стоял посередине цепочки.

Тренер делал шаг, требовал, чтобы очередной ученик изобразил так называемый поплавок (нужно было прижать руки и коленки к груди и так болтаться на волнах), и шел дальше. А ученик вставал обратно на свое место у бортика на ступеньке и мерз.

Единственный ученик не участвовал в выполнении упражнения. Это был Данила из второго «бэ». Он считал, что умеет плавать, и потому, активно шлепая ладошками по воде, плавал по-собачьи вокруг. И волн напустил порядочно.

И вот, как назло, когда пришло Андрею Викторовичу время сделать поплавок, этот пароход прошлепал мимо.

Тренер удовлетворился поплавком в исполнении Андрея Викторовича и пошел дальше.

Андрей Викторович расправился.

И обнаружил себя в дрейфе.

Волны, испущенные дегенератом Данилой, отнесли его от бортика на расстояние вытянутой руки. А так как именно на таком расстоянии невозможно взяться за мокрый кафель, Андрей Викторович задумался.

Он посмотрел на стоящего рядом Женю Зайцева. Тот обернулся всем тщедушным тельцем и округлил глаза.

А задумался Андрей Викторович над техникой исполнения движений при плавании. Кто-то в бассейне постоянно орал кому-то другому, что нужно работать ногами.

Он начал работать ногами.

Тогда он еще не знал, что работать ногами нужно в горизонтальном положении, а не в вертикальном. В вертикальном такая работа вызовет стремительное всасывание тела под воду.

Андрея Викторовича всосало.

Уйдя под воду где-то чуть выше носа, он заинтересовался еще двумя вещами. Во-первых, отсутствием дыхания. Но к этой вещи у него интерес прошел быстро. Дыхание прекратилось, и с этим ничего поделать было нельзя. А во-вторых, распахнутым ртом Жени Зайцева. Дышал Женя весьма активно. В основном внутрь себя. Он со свистом набирал воздух.

Чтобы как-то его успокоить, Андрей Викторович взял его за тощенькое плечо.

Где-то уже совсем из-под воды Андрей Викторович слушал, как верещит стянутый в воду крикун Женя.

Андрей Викторович еще подумал: «Не лень же ему так орать».

– Ух ты, а вас тут двое? – поинтересовался наблюдательный тренер, когда вытащил багром Женю.

Андрей Викторович утвердительно кивнул в ответ. Чтобы не было сомнений. И стал глядеть вместе с тренером на рыдающего Женю.

Потом они оба, и Женя и он сам, кашляли хлоркой целую неделю.

Но это так, эпизод. А тот случай, о котором я решил тебе написать, произошел, когда Андрей Викторович учился в институте. Тут уже не скажешь, что он был ребенком.

Он по утрам ходил в бассейн. До занятий в институте. То есть часам к восьми утра, очень рано, по студенческим понятиям.

Ходил он туда, чтобы не заниматься днем в группе, в которую его на физкультуру определили институтские власти. Преподаватель сказала, что, если он будет ходить по утрам, зачет ему обеспечен. А это очень упрощало жизнь. Упражнения выполнять было не надо, строиться в ряд с другими и отчитываться после плавания тоже. Никого, кроме него, в бассейне не было. Знай себе плавай.

Все хорошо шло до зимы. А вот зима выдалась морозная. Под минус восемнадцать. В питерской сырости это ведь все равно что минус двадцать семь в Москве.

И вот в таких условиях Андрей Викторович рано утром спросонья шел через Тучков мост с Петроградки на Ваську, а потом к Университетской набережной, чтобы поплавать вдоволь в университетском бассейне.

До этого ногу ему никогда не сводило.

Именно поэтому он не обратил внимания на боль в бедре, когда поплыл брассом в глубокую часть бассейна. Ну и еще в силу апатичности характера. Зачем на это обращать внимание?

Когда колени ему резко прижало к подбородку, да так, что ступни изогнулись в другую сторону, он вспомнил, как в детстве делал поплавок.

И после этого спокойно камнем пошел на дно.

Там, на дне, он зачем-то распрямил ноги руками. Зачем он это сделал, объяснить он не смог бы. И не объяснял он это никому, да и себе тоже, потому что, во-первых, никто об этом не спрашивал, а во-вторых, ему самому это объяснение было бы неинтересно.

Распрямил он правую ногу, левая распрямилась как-то сама, и он всплыл. Догреб руками до бортика и тридцать восемь минут не спеша вылезал из воды.

Он точно знал время этой процедуры, потому что электронные часы висели прямо над ним. На них, светясь, перещелкивались оранжевые цифры.

Если бы кто-то видел это со стороны, он, возможно, ужаснулся бы. Человек на руках приподнимался над краем бассейна, держа ноги подозрительно прямо, и падал назад в бассейн, с брызгами уходя под воду с головой.

Хотя, возможно, и не ужаснулся бы. Мало ли кто как в бассейне развлекается.

Но никого таким ранним утром в бассейне не было, потому и неясно, ужаснулся бы или нет.

А Андрей Викторович забыл об этом происшествии через четыре дня, потому что бедро и икра правой ноги у него перестали болеть через четыре дня. Поболели и прошли. Всего делов-то.

8

– А вас ведь, я же не ошибаюсь, Андреем зовут?

– Ну конечно, все зовут вас Андреем Викторовичем. Кто бы сомневался. А можно я вас буду просто Андреем называть? Вы же не обидитесь?

– Не знаю зачем. Так удобнее.

– Вы точно не обидитесь? Потому что тогда мне придется называть вас Андреем Викторовичем, как всем приходится…

– А потому что я не хочу как все. Тем более если мне удобней называть вас Андреем, зачем мне, как все, называть вас Андреем Викторовичем? Вы сами-то подумайте!

– А разве вам не все равно, как вас называют?

– Вот видите! И вам все равно, и мне удобней. Вот и решено, да? И «Андрей» звучит как-то по-человечески.

– Нет-нет, я не то имела в виду. Ну просто «Андрей Викторович» – немного металлическое имя. Как будто шестеренки крутятся и лампочки мигают. А Андрей – это как в песне.

– Ну в той. Как ее? Секунду, сосредоточусь. Вот: «Привет, Андрей.»

– Вы же не подумали, что я чокнутая?

– Фух. А вот и ваш кофеек.

9

Андрею Викторовичу принесли его капучино, взамен изъятого и выпитого Дашей. Надо было залить чем-то жидким съеденный на максимальных оборотах стейк. Капучино для этого годился.

Он погрузил губы в сладковатую пену и заподозрил, что теперь Даша следит за усиками над его губой. Заподозрил ненадолго, потому что это уж точно не важно, следит какая-то женщина за его губой или нет. А вот запить стейк надо, на чем он методично и сконцентрировался.

Вот тебе, к слову, еще пример про его апатию в важном. Еда же – важное? Хорошо. Вот тебе про еду.

Есть люди, которые едой наслаждаются. Кто-то даже говорил Андрею Викторовичу, что, когда он ест что-то вкусное, ему кажется, что птички вокруг щебечут. Точнее, кажется не ему, а ей, потому что это говорила женщина. Хоть это и не имеет особенного значения.

В целом Андрей Викторович не обращал на таких людей внимания.

Наслаждаться едой для него было сродни наслаждению походом в туалет. Если вдуматься, это ведь одно и то же. Потому что, если одно получилось, а второе нет, возможно, кто-то даже умрет.

В отличие от этих людей Андрей Викторович еду измерял просто. Количеством.

Если хочется есть, то много еды – хорошо. Если есть не хочется, то хорошо – мало еды. Очень просто.

Поэтому в молодости он ел все, что, как говорится, не приколочено. В молодости хочется есть.

Его первый начальник, проведя с ним как-то обед, даже пришел к мысли, что Андрея Викторовича проще убить, чем прокормить, о чем стал всем рассказывать.

Андрею Викторовичу помогал мощный метаболизм.

В институт он обычно брал с собой баночку сметаны, батон и литровую бутылку кефира. Все это он съедал и выпивал после второй пары. А так как этот ритуал происходил ежедневно, на курсе решили, что все, чем он отличается от собаки в своем отношении к еде, – он еду не прячет, когда бывает сыт. Хотя некоторые предположили, что он не бывает сыт.

На самом деле Андрей Викторович не был голоден, как не был и сыт. Он об этом не думал специально, вот и не знал. Так же как не думал он специально и о походе в туалет.

Поэтому он с самого детства любил одинаковую еду. Над нею не надо думать. Батон – нормально, сметана – полезно, кефир – жидко. Что тут думать?

Парни из его группы как-то поспорили, можно ли его накормить. И решили скинуться всеми деньгами, которые у них нашлись, чтобы купить ему пышек у метро «Василеостровская». Съест ли он их на спор.

Они не учли того, что жили в другой системе координат, отличной от системы Андрея Викторовича. Его систему возглавляла математика, а значит, двадцать семь пышек за бесплатно в шесть вечера после пар у метро «Василеостровская» – это хорошо.

Спор он выиграл, естественно.

В школе его очень уважали. В институте тоже. Даже опасались. Особенно после этого случая. Такой, говорили, может что угодно, не моргнув глазом, сделать.

А один его одногруппник потом возбужденно рассказывал остальным, что он увязался с Андреем Викторовичем до дома, а там бабушка Андрея Викторовича выдала ему ужин: салат из овощей со сметаной, щи, вареное мясо с макаронами и молоко с двумя пряниками. Этого юношу почему-то удивляло, что Андрей Викторович все это съел после эксперимента с пышками.

А все просто. Если ты молод, значит, существует правило «Много еды – хорошо». А если существует правило «Много еды – хорошо», значит, молоко с двумя пряниками тоже нужно съесть.

По этой же логике Андрей Викторович как-то съел собачий корм.

Вообще с семейной собакой возился с детства Андрей Викторович. Видимо, потому что самую первую их собаку, самую любимую родителями, во время прогулки по аллее вдоль Удельного парка на проспекте Испытателей сбил грузовик. И тринадцатилетний Андрей Викторович вместе с водителем грузовика повез ее хоронить.

Андрей Викторович ехал справа от водителя с мертвой собакой на руках и следил, чтобы голова собаки сильно не раскачивалась на кочках. Потому что иначе кровь изо рта могла закапать сиденье из кожзаменителя.

После этого, чтобы как-то прийти в себя от потери, родители тут же завели новую собаку. Но поручили заниматься ею Андрею Викторовичу. Потому что у него нервы покрепче, говорил отец.

Это же повторял всем своим друзьям и водитель грузовика, сбивший их первую собаку и помогавший ее хоронить. Впервые, говорил он коллегам за кружкой пива, перед тем как уйти в рейс, вижу такого мощного пацаненка.

Новую собаку кормили когда чем, потому что были девяностые годы. Специально изготовленный вкусный корм из отходов производства еще не вошел тогда в моду, а покупать собаке что-то вкусное не всегда хватало денег.

Так Андрей Викторович, глядя на собаку, стал есть морскую капусту с сырым яйцом. А что? Собака от этой еды росла как на дрожжах. Значит, полезная еда. И ее можно много съесть почти забесплатно.

А потом наступила эра сухого корма.

С теми же, конечно, последствиями. Он, кстати, в отличие от морской капусты, еще и хрустит. Что вроде бы годится для зубов.

Бабушка только очень уж переживала, что внук, как она выражалась, жрет эти отруби. Но так как внук от этого все не умирал и не умирал и даже не заболел ни разу, бабушка сказала маме, что решила не мешать ребенку жрать что хочет. Не из унитаза же он хлебает, оправдывала она свое решение.

После этого он попробовал и отруби. И тоже стал их есть. Если они не заканчивались.

В результате у Андрея Викторовича к тридцати годам сложилась очень логичная и простая теория еды. Правила звучали примерно так:

1. Еды должно быть много. Потому что из «много еды» сделать «мало еды» можно, а наоборот – не всегда.

2. Еду лучше есть твердую и хрустящую.

3. Жидкую еду лучше есть отдельно от твердой.

4. Если еда сладкая, жидкое с твердым можно смешать. Хорошим примером в этом случае служит торт.

5. Еду лучше есть всегда одинаковую.

Вот, кстати, почему Андрей Викторович не добавлял сопли, которые некоторые повара называют соусом, в мясо. Твердое мясо съедалось им отдельно. Если он считал, что соус тоже не должен пропасть, исходя, к примеру, из его стоимости, он его ел ложкой вприхлебку, как кашу. Либо выпивал, если эта жижа от шеф-повара оказывалась совсем водянистой.

Сейчас Андрей Викторович запивал съеденный им стейк чашкой капучино, потому что, кроме соли, которая, как ты знаешь, тверда, ничем этот стейк не сдобрил. Прожарку стейка он обычно выбирал такую, чтобы тот хоть немного мог напомнить вкусный собачий корм. Если не вкусом, то хрустом.

Даша пристально следила за его губами, втягивающими в рот коричневую кофейную жижу. Продолжала что-то сбивчиво говорить и следила. Не отрываясь. Как та болтушка Таня, которую пришлось досрочно отвести домой.

Ах да, я забыл про любовь. Ты же все равно про нее напомнишь.

Естественно, последняя и немаловажная часть жизни касается любви. И раз уж Андрей Викторович оказался на этом свете мужчиной, то эта часть касалась женщин.

Как ты мог заметить, уже в детстве Андрей Викторович мог отличить женщину от мужчины, но не понимал зачем. И чем дальше, тем это становилось заметнее.

Женщины жили отдельно, он отдельно.

Женщины ведь все-таки такой народ, который сам редко навязывается. Вроде как их должны завоевывать, а они вроде как должны сидеть в башне, и чтобы это было красиво.

Если женщина устроит потасовку за мужчину с другой женщиной, тут все будет мимо кассы – и он какой-то, получается, не боевой, и она точно угодит в некрасивую позу.

Я видел такое, проходя мимо бара «Дайкири» недалеко от Спаса на Крови. Из этого алкосклада вывалилась компания трех пьяных людей. Двое из них, те, которые впоследствии оказались женщинами, яростно сражались: одна умудрилась схватить другую за волосы, согнуть буквой «гэ» на девяносто градусов и стала водить вокруг себя в хаотически меняющихся направлениях. Как тореадор быка.

А вторая, согнутая, но не сломленная, выпростала вверх руку, на которой особенно выделялись два слегка согнутых, торчащих вперед пальца – указательный и средний – с ногтями цвета алой крови. Этим оружием она методично тыкала в направлении глаз своей собутыльницы. Так как лицо ее смотрело в землю, ориентироваться ей приходилось примерно по тому, откуда действовала рука, держащая ее за волосы. Направление это было примерным, поэтому глаза она выколоть так и не смогла. Лишь царапала лицо.