Дохлая рыба у меня в бассейне

Помните “Двадцать четыре часа из жизни женщины”1 Цвейга? И я не помню. Больше того – я даже не читала её (или его? это роман? или повесть?), но ощущение того, что все происходящее вокруг меня последние дни почему-то мне напомнило это название, которое я встречала не помню где и при каких обстоятельствах. Серьезно. Я никогда не читала это произведение при всей своей любви к книгам, но мне кажется, что как-то вроде этого я назвала бы книгу, в которой кто-нибудь бы описал происходившие до недавнего времени со мною события. Это сейчас я сижу на кухне с кружкой кофе с молоком размером с небольшое ведро, смотрю перед собой и понимаю, что завтра я проснусь с ощущением того, что весь день сегодня я провела в тренажерном зале, приседая со штангой. Но это сейчас, а тогда был четверг…

1. Четверг

Все началось с того, что я не защитила кандидатскую диссертацию по юриспруденции. Казалось бы, что такое невероятное фиаско мало с чем может конкурировать по степени позора, унижения и разочарования в самой себе. К этому обычно никто не готов. Неужели есть такие люди, которые идут на защиту диссертации, уверенные в том, что они не защитятся? Уж насколько я пессимист, но мой провал был неожиданностью для всех, включая моего научного руководителя, который по-отечески старался меня утешить, когда я сидела в коридоре и смотрела в противоположную стену непонятного голубовато-грязного цвета через несколько минут после того, как мне сказали, что я зря работала четыре с лишним года. Конечно, они мне не так все это сказали. Они – это кучка профессоров с опытом работы со студентами, который значительно превышает мой собственный, с опытом работы в судах, прокуратурах и прочих инстанциях. Все это “они” облачили в такую изысканную форму, чтобы, видимо, я не обиделась, поэтому, когда после перечисления всех достоинств моего исследования, последовало “но” – меня словно по голове ударили тяжелым тупым предметом. Честно говоря, эти четыре года я мучилась над диссертацией исключительно из вредности, потому что отчего-то решила, что ученая степень – это именно то, с чего стоит начинать движение с позиции банального юрисконсульта куда-нибудь выше. В сладких фантазиях, граничивших с эротическими, я видела себя судьей и доцентом в своем университете. А потом, может быть, и профессором… Мою фотографию бы повесили среди фотографий остальных преподавателей, которые не просто так приходят почитать в свободное от основной работы время. Кандидат юридических наук, доцент. Ну, потом, естественно, профессор. К тому времени я буду уже солидная дама, возможно наберу пару десятков килограммов… Я бы там была вся отретушированная плохим фотографом, который все это сделал либо по дешёвке, либо нашли кого-то с факультета журналистики, кто сделал за “спасибо” и плюсик к карме в деканате. Сейчас же все такие фотографы.

Разбежалась.

Престарелый руководитель, положив свою сухую ладошку мне на плечо, пытался всеми силами найти подходящие слова для того, чтобы самый большой провал моей жизни выглядел так, словно я просто не сдала экзамен с первого раза. Ну какой-нибудь экзамен такой… Логику, например, или зачет по естествознанию. По его лицу было понятно, что он находится в не меньшем шоке от результата нашей совместной деятельности, но, видя, как меня потряхивает, держался молодцом и старался меня поддержать.

– Ларочка, мы на следующий год учтём все замечания и всё сделаем.

Я кивала.

– Не всё так страшно.

Конечно, не страшно! Подумаешь, всего лишь не защитила диссертацию. Пфф, ерунда какая.

– Ага…

Я не плакала. Я вообще никогда не плачу, потому что не вижу в этом никакого смысла. Слезами не решить проблему, а буря, которая внутри меня крушила стены этой проклятой шараги, лишь металась в моей телесной оболочке, которая в свою очередь ютилась в красивом, но немного тесном костюме, лишь слегка выплёскиваясь наружу в виде впившихся в ладони ногтей. На коленях лежал скомканный доклад защиты. Я хрустела костяшками.

– Лара, успокойтесь, а то у вас будут руки, как у Венеры Милосской, – с улыбкой тихо сказал профессор и положил свою руку на мою.

– У Венеры Милосской нет рук! – Вдруг вспомнилось мне, и я на какой-то миг остановилась, вспоминая, как точно выглядит эта статуя.

– Вот. И у вас не будет.

В воздухе витал запах студенчества и изысканного набора тапасов, который я заказала специально для защиты. С хамоном и дыней, с бурратой и вялеными помидорами, с козьим сыром и кедровыми орешками, с бри и инжиром. Там ещё много чего, но эти маленькие бутербродики я выбирала с особенным трепетом. И не спрашивайте меня, где я всё это умудрилась раздобыть в товарно-экономической ситуации нашей необъятной в 2017 году. Всё всегда можно найти, не верьте депрессивным нытикам. А вот от моего научного руководителя пахло его возрастом и библиотекой. Как же я не хочу никогда стареть. Не хочу застать себя в том состоянии, когда тело похоже на инжир из бутерброда. Успокаивает, конечно, что к тому возрасту я уже буду слабо что-то видеть да и полового партнёра у меня точно не будет, а если и будет, то у него тоже будет беда со зрением. В любом случае, ах, как не хочется пахнуть библиотекой и быть инжиркой.

Я кивала и благодарила за добрые слова поддержки, а матрос, живущий внутри меня, оперировал совсем другой лексикой. Матрос, кстати, тоже не был готов к провалу, но в отличие от меня имел возможность выражать свои чувства и эмоции более явно.

Вытащив из кармана платок,

(платок меня научил носить папа. Именно живой платочек с кружавчиками и цветочками, а не безликие “клинексы”. Он всегда мне говорил, что выходить без платка нельзя – а вдруг я чихну! Не рукавом же утирать себе все брызговики!)

я стала нервно стирать с губ помаду, которой вообще непонятно зачем накрасилась на защиту. Нервно, потому что стирать матовую помаду, женщины меня поймут, особенно кропотливый процесс. Может быть, эта гнусная тётка потому и говорила со мной таким тоном, из-за того, что у меня была бордовая помада слишком яркая? Или потому что мне тридцать три, а ей в два раза больше? Вариант, в котором бы чёрным по белому говорилось о том, что у меня проблемы с самим исследованием я не могла допустить, потому что исследование было идеальным. Оно было идеальным настолько, что мне самой было противно от этого. С благоговением я трогала странички переплетенного тома ещё совсем недавно. Я ведь и шла на защиту, как герой, зная, что всё сделано превосходно и, что я не зря четыре года, как литературный раб писала одну за другой статьи в ваковские сборники2, что не зря я приходила сюда, чтобы читать лекции бестолковым первокурсникам-бакалаврам, а оно вон как вышло… Товарищи из диссертационной комиссии слопали то, что я принесла и сказали, что “надо дорабатывать”. А вам жрать меньше надо! Пришли… Сожрали и ушли! А мне теперь с этим грузом всю жизнь жить.

Я смотрела в стену и думала лишь о том, что четыре года пошли коту под хвост, и сил выйти в этот бой в следующем году у меня не будет. Наверное, желания тоже не останется, ведь его и сейчас уже нет. Конечно, есть большая надежда, что в следующем году всё пройдет лучше, так оно зачастую и случается, а есть ещё шанс, что – нет, не пройдет. Всегда лучше рассчитывать на то, что всё будет плохо, тогда любое “хорошо” станет приятной неожиданностью. Точно могу сказать, что я не защитилась лишь потому, что считала, что я всё сделала от и до прекрасно. Нужен был скептичный глаз, но его не было ни у меня, ни у руководителя, ни у рецензентов. А вот у оппонентов хватило глаз.

Сушёная ладошка так и лежала у меня на плече, а сам руководитель сочувственно молчал, словно мы только что похоронили наше общее дитя.

– Пойдёмте, Ларочка, выпьем. Вам сейчас полезно. Пойдёмте…

Дедулик аккуратно похлопал несколько раз меня по плечу, встал и довольно бодрым шагом повел меня в направлении своего рабочего места. Я плелась за ним на кафедру, где он из своего скрытого от посторонних глаз мини-бара достал початую бутылку армянского “коньяка”, подношение от кого-то из студентов. Мне вообще интересно, почему студенты дарят постоянно алкоголь? Где же фантазия, воображение! А вдруг преподаватель не пьёт. Или не пьёт такое. Или не пьёт именно этот “коньяк”, который даже не коньяк…

В траурной тишине мы хлопнули по глотку из маленьких чайных кружечек, которые стоят там, наверное, со времён Очакова и покорения Крыма3, с которых слезла золотистая каёмочка, но стараниями лаборантов они сохраняли ещё более-менее приемлемый вид. Я сидела на маленьком диване из кожзама синего цвета с “винтажными” потёртостями на подлокотниках, поджав под себя ноги, туфли, мои красивые дорогие туфли, которые специально выбирала на защиту с куда большим трепетом, чем выбирала туфли на свадьбу, валялись на полу, а мой научный руководитель продолжал строить воздушные замки о следующей попытке и предлагал мне конфетки, как ребенку, чтобы я не расстраивалась. Я положила за щёку одну “Маску”. Я их очень любила в детстве. Их и “Каракум”. И батончики… У бабушки всегда для меня водились в нижнем шкафу серванта конфеты в жестяной коробочке. Вкус из детства, однако, не принёс ожидаемого эмоционального облегчения. Я просто ещё раз вспомнила о том, что моё детство безвозвратно утеряно, и у меня с ним нет никакой связи, бабушка давно умерла, а родители… Про них вообще лучше не вспоминать.

– Мне ужасно стыдно. Я вас опозорила… – выдавила я из себя, жуя конфету.

– Прекратите! Никого вы не опозорили, Ларочка. Такое случается сплошь и рядом. Это же не конец света! Это – ценный урок.

Я кивала.

Мне не хотелось ничего, кроме как напиться и уснуть лет на десять, а потом проснуться, умыться и начать жить заново. Из университета я ушла медленным шагом, зареклась, что ноги тут моей больше не будет, но дедулику не сказала ничего, чтобы его раньше срока не хватил удар, потому что это не только моё поражение, но и его, ибо вложил он в меня столько времени и сил, а в мою бестолковую голову столько знаний, что, думаю, он тоже пребывает в не меньшем шоке, хотя и старается не подавать виду.

Я села в машину, перед этим выругавшись в воздуха на того, кто поставил свою машину слишком близко к моей, перекинула через плечо пустую бутылку минералки, которая валялась под ногами, написала мужу сообщение которое вкратце сообщало ему, что его жена – дура деревянная. Ответа не последовало, поэтому я поехала домой, строя далеко идущие планы относительно того, как я проведу день до завтра. Завтра в офисе, наверное, будет торт и шампанское, но, чтобы отдел кадров не тратился, я написала и начальнику отдела кадров сообщение, которое по смыслу дублировало предыдущее для мужа, разве что носило более формальный характер. В ответ мне попытались позвонить, но я сбросила звонок и поехала домой. Убиваться и страдать.

Дома я закрылась в спальне и пыталась понять, как мне жить дальше со всем этим. Это был удар по самооценке. Настоящий. Больной. Благоверный, придя домой, участливо старался меня не трогать, давая возможность пострадать вдоволь и насладиться долгоиграющим позором, который я вывалила не только на себя, но и на своего руководителя. Как подумаю, что все узнают на кафедре, узнают студенты… Позор.

Вообще обычно меня одолевают два состояния – постоянное чувство вины и легкое опьянение. Легкое опьянение для того и существует, чтобы хоть как-то регулировать шумовые помехи от бесконечно стучащего молоточка вины. Вины за всё. Не то сказала, не к месту сказала, зачем-то промолчала, не то сделала, то не сделала, не туда пошла, не туда посмотрела, не так посмотрела, не так улыбнулась, вообще улыбнулась или вообще не улыбнулась, выпила бокал вина, не выпила бокал вина, легла спать пораньше, легла спать позже, встала в шесть утра, встала в десять утра и так далее до бесконечности, потому что в моем арсенале эмоций ярлык виноватости можно было найти для абсолютно всего, что могло так или иначе вызвать мои эмоции или эмоции других людей по отношению ко мне. Чувство вины немного утихало вечером, а утром оно просыпалось вместе со мной и радостно возвещало, что вчера я вела себя постыдно, начиная с того, что зачем-то сама принесла чашку кофе себе и боссу, в то время, как это могла сделать его секретарь (ей всё равно нечего делать, сидит “косынку” гоняет), ибо делать это самой не комильфо, и заканчивая тем, что я зачем-то потратила вечером два часа на просмотр какого-то тупого фильма от Marvel4, когда могла скорректировать пару-тройку договоров, которые жарко мне дышат в спину уже который день.

Муж тем временем тихонько что-то делал на кухне, а я лежала лицом в подушку, вытянув руки вдоль тела и пыталась не думать ни о чём. Выходило так себе, потому что выбить из головы мысль о том, что я – ходячий провал, было сложно. Я развернула лицо в сторону зеркала на двери шкафа с одеждой и уставилась на своё отражение лишь одним глазом, потому что второму мешали волны подушки, в которых утопала моя голова.

Мне тридцать три, рост средний, вес ниже среднего, грудь в развитии остановилась в зародышевом состоянии, бёдра – там же. Волосы непонятного русого мышиного цвета, половина из которых растут в направлении, как бог пошлёт, а половина волнятся в самых неожиданных местах. Глаза голубые. Или серые? Может, серые, но хочется верить, что голубые. Так красивее. За спиной высшее юридическое образование, диплом “с отличием” и куча комплексов. Нет, не нужно думать, что я страшилище и синий чулок. Даже с моим уровнем самооценки, который застрял там же, где и грудь с бёдрами, я всё равно вижу, что я вполне себе симпатичная молодая женщина, в определённых областях даже не глупая, проблем с поклонниками у меня никогда не было. Поклонники любили во мне, наверное, то, что я преимущественно молчала, то есть не давала себе шанса опозориться и давала им возможность бесконечно разглагольствовать о том, какие они молодцы. Они вообще все были молодцы. Прямо вот один лучше другого, только почему-то у всех “стервы-жёны”, “всем женщинам нужны от них только деньги”, “дети отнимают много времени”, “как заработать все деньги на свете”. Слушала я это молча, чаще всего на работе, кивала, а потом шла домой к единственному и неповторимому мужу.

А ещё я слушала старый забугорный рок в машине, громко подпевая что-нибудь типа Smoke on the water, fire in the sky5, жуя огромный бутерброд или хот-дог с куриной сосиской с “газпромовской” заправки, чувствуя себя Дином Винчестером6. И пусть у меня всего лишь “Тойота”, которая всем своим видом откровенно говорит, что лучшие её годы позади.

Но сейчас в зеркале я видела лишь расплывшуюся массу неопределенно-бледного цвета, чуть более, чем полностью состоящую из гнева, обиды и неприятия. И вины.

Ну зачем я потащилась к нему с этой кружкой? Подумает же ещё, что влюбилась…

2. Пятница

В офисе у самого входа сидела офис-менеджер Алёна и с серьёзным видом перебирала свежую корреспонденцию. Напротив кофе-машины стоял и ждал свой эспрессо начальник производства, задумчиво глядя в узкое длинное окно, выходящее во внутренний двор. В воздухе густо витал запах кофе, принтера, чистящих средств и мужчин разной степени готовности к пребыванию в трудовом коллективе. Такого понятия, как “пятница” или “короткий день” у нас не существовало. Короткий день был тогда, когда была возможность уйти с работы в шесть часов. Пятница тоже далеко не всегда ознаменовывала собой конец рабочей недели. У рабочей недели не было ни последнего, ни крайнего, ни какого-то ещё дня, который мог служить днём для некоторого расслабления.

– Доброе утро, Лариса Андреевна! Вам тут два конверта… – Алёна протянула мне два больших конверта очевидно с какими-то документами. Я посмотрела на адреса, и все встало на свои места.

– Доброе, Алёна. Спасибо. Привет, Виталик.

Начальник Виталик оторвал свой задумчивый взор от какой-то фуры, которая тщетно пыталась выехать из внутреннего двора и улыбнулся мне. Ничего так не привлекает внимание, как рассматривание чьих-то напрасных усилий. Виталику было чуть больше сорока, из-за нервной работы он как-то рановато поседел и обрюзг. На корпоративах Виталик пребывал всегда в таком же меланхолическом состоянии, что и сейчас, наслаждаясь у окна тщетностью чьих-то потугов вызволить фуру.

– Привет, Лариса! – он медленно повернул голову в мою сторону. – Тебе уже сказал Виктор, что нам СРО7 нужно новое?

– Да помню я, помню… Работаю.

– От меня что-то нужно?

– Пока нет. Если что, я к тебе зайду, потрём.

– Давай. Потрём…

Виталик исчез в направлении выхода со своей кружкой, в которой количество кофе совсем незначительно превышало количество кубиков сахара, а я поплелась в свой кабинет, бурча себе под нос “потрём… поперетираем…”, где мне предстояло сменить кроссовки на туфли на каблуке. Не ходить же, право, весь день в костюме и кроссовках. Ведь, как шутил мой папенька, умом ты можешь не блистать, но сапогом блистать обязан. Пудра Dior, хайлайтер MAC, помада Chanel, туфли Jimmy Choo и не защищённая диссертация. И СРО этот ещё… Гори в аду. И кружка с кофе на договоре! Я вылетела из кабинета, на ходу заталкивая ногу в узкую туфлю, и направилась к директору, все еще вталкивая ноги в туфли, расправляя на ходу завернувшийся край пятки, проходя мимо стеллажей заваленных кусками производственной продукции.

– Таня, а Виктор Александрович у нас часом не пришёл?

Танина голова с выпуклыми глазами на впуклом лице вынырнула над поверхностью её высокого стола и испуганно помотала собой, кажется, понимая, что моя интонация не сулит ничего хорошего. Я всегда подозревала, что Таня меня боится, потому что со мной она становилась рыбой, глаза её становились ещё больше, а на любую мою просьбу или вопрос она отвечала крайне односложно, если вообще не ограничивалась только кивками и мотаниями головой. Почему? Ума не приложу.

– Понятно. Скажите ему, пожалуйста, что я заходила, когда он приедет.

Голова Тани закивала. Я поставила его кружку на стол секретаря, всем своим видом говоря: “Можете вымыть”.

Естественно, он не пришёл. Вы видели много начальников, которые приходят на работу в одно и то же время, что и их подчинённые? Гнев, обида, неприятие и каждый раз одна и та же история – приходишь в свой собственный кабинет, а там посидел директор. Отчего ж он по шкафам ещё не порылся? Или порылся? Старый козёл. Может, ему тут свой стол поставить? Ну а что? Пусть сидит, место найдётся. Правда, придётся сжать себя до состояния гофрированного элемента, но зато можно ставить кружки хоть на все договоры, какие душе угодно. Прямо вместо печати и подписи.

С чашкой кофе я вернулась в свой кабинет. Я планирую на весь день здесь окопаться и не высовывать носа за дверь, потому что придётся отвечать на один и тот же вопрос: “Защитилась?” Нет, не защитилась. Ну, ты держись8. Да, нормально всё. А это можно как-то пересдать? Конечно! Какие вопросы! Возьму направление в деканате и пойду пересдам. И начнётся – всем нужно будет рассказать, как работает эта медленная и тяжелая машина, которая за твои заслуги выдаёт тебе учёную степень. Просто БелАЗ образовательной бюрократии. Может, рассылку сделать в “аутлуке”9? “Доброе утро, я не защитилась, пожалуйста, меня не трогайте.”

В цеху, который находился этажом ниже размеренно что-то стучало. Я включила компьютер, ввела пароль, и рабочий день начался. За все те годы, которые я тут отработала, у меня выработался стойкий защитный рефлекс, который позволял не обращать внимания на это стучание огромного металлического дятла. И не обращать внимания, что окно моего кабинета выходит на внутренний двор цехового здания в форме колодца. Днём свет туда проникал избирательно, зимой я вообще его не видела. Я научилась работать, не мучаясь от постоянного стучания, а крем для рук в огромных количествах заменял мне то, чего не давал необходимый солнечный свет. Иногда, когда я вдруг вспоминала, что за здоровьем нужно же следить, я пила витамины, но чаще всего мне было лень. Моим солнечным светом было мерцание монитора и настольная лампа.

Примерно через час, когда вся женская часть коллектива в лице бухгалтерии и отдела кадров накурилась, выпила свой утренний кофе, ко мне началось паломничество сочувствующих, и мой кабинет погрузился в жуткую вонь, состоящую из запаха сигарет, выпитого кофе и излишнего количества духов. Все считали своим долгом выразить свои соболезнования, кто-то притащил шоколадку (у меня дома уже полный холодильник шоколадок, которые я время от времени раздариваю), начальник отдела кадров, волевая и очень ответственная дама за сорок (насколько “за” – сказать сложно), которая вечно сидела на диете и жила по принципу “ничто так не красит женщину, как перекись водорода”, взывала к тому, чтобы я бодрилась и не падала духом, а у меня было только одно желание – выкурить их всех из кабинета, закрыть дверь изнутри, залить герметиком, попросить Алёну опечатать её до понедельника, а перед этим принести мне запас кофе и чайник. И вискаря. О! А за вискарём я знала, куда идти, поэтому, когда в кабинет вошёл директор по маркетингу, я вскочила со своего места, закрыла за ним дверь, заговорчески усадила на стул для тех, кому что-то надо, и, включив в дело все остатки своего обаяния, произнесла с придыханием ему прямо в ухо, опершись сзади на спинку стула:

– Стас, я знаю, у тебя есть “Чивас”.

Стас развернулся ко мне лицом, подозрительно сузил глаза до размера крохотных щёлочек и таким же заговорческим шёпотом ответил:

– Ого, ранний день строителя?

– Так есть или нет?

– Есть, конечно.

– Так и надо отвечать. Неси! – отрезала я и для верности стукнула кулаком по столу, за который уселась.

– А ничего, что ещё десять утра?

– А в Петропавловске-Камчатском, между прочим… – я взглянула на свои наручные часы. – Хорошо, часа в три неси. Заодно пообедаем до этого. Хочешь суши?

– Хочу.

– Вот и договорились. На твоей машине.

– Нет вопросов.

Стас вышел, подмигивая мне. А ведь он заходил зачем-то. Ну, да ладно, надо будет – ещё зайдет. СРО, СРО, СРО… Передвинув квадратик на календаре с четверга на пятницу, я уронила лицо в ладони, на которых тут же лёгким перламутром отпечатался хайлайтер. Что я здесь делаю?

– Лариса! – выкрикнул Стас, ворвавшись, вернулся в мой кабинет.

– Ты дурой меня сделаешь! Чего?

– Забыл. Я же что пришёл. Мне тут договор прислали на новые буклеты. Посмотришь?

– Бумажный договор? Опять буклеты?

– Так столько новых объектов за этот год! Тем более тут семинар зреет. Я тебе на электронку кину.

– А потом, небось, ежедневники, новый год?

– Ты как бухгалтерия, честное слово. Посмотришь?

– Кидай. Посмотрю.

Стас снова попрощался и ушёл. Я снова уронила лицо в ладони.

Я не имею ни малейшего представления, как я вообще оказалась в этой конторе, пахнущей дешёвым сайдингом, дешёвыми кофейными зернами, диванами из кожзама, как у нас на кафедре, в конторе, в которой постоянно стучит что-то из цеха, а из соседней двери доносится что-то вроде “Да, подумаешь, сталюга, плюс-минус километр, никто и не заметит разницы”. Если бы бухгалтерия была ближе, то коммерческий отдел осторожнее распоряжался производственными возможностями. А если бы это услышал кто-то из руководителей проектов, то… ничего бы не было. Им вообще всё равно. Лишь бы было, что монтировать. А вот генеральный мог за такое навалять, но он появлялся в офисе эпизодично, в коридорах мерцал, как голограмма, курсируя между своим кабинетом и курилкой, появлялся и исчезал внезапно, лещей раздавал тоже неожиданно. Вероятность того, что он услышит рассуждения сметчиков была практически равна нулю. Вообще-то он даже не курил, но в курилке появлялся регулярно, чтобы погреть уши о разговоры подчинённых и невзначай узнать что-нибудь, что по каким-либо причинам не доходило до его сведения. Виктор в целом был достаточно приятным человеком и заинтересованным собеседником, который мог долго слушать и даже понимать, что ему говорят, что для людей его положения и профессии – большая редкость, потому что все остальные в похожем статусе, кого мне приходилось знать, дальше собственного айфона не видели ничего и никого.

Иногда я пытаюсь вспомнить себя в детстве. Нет, актрисой, певицей, врачом или учителем я никогда не хотела быть. И уж тем более экономистом или юристом. Не хотелось и сидеть дома и рожать детей. Я вообще никогда не отличалась особенной сознательностью в плане выбора профессии, а на юридический пошла просто так, потому что а почему бы и нет? Тем более взяли на бюджет. Родители не были в восторге, но и против тоже не были. Мне, конечно, тогда пришлось прослушать типичное “сейчас, все юристы, ты же работу не найдёшь”. В итоге я по привычке крепко прижала пятую точку к старому, засиженному не одним поколением студентов, которые берут свои дипломы только благодаря третьей точке опоры, стулу публичной библиотеки, получила свой диплом, а потом через несколько лет ещё и решила диссертацию написать, потому что, а почему бы и нет? Как известно, аппетит приходит во время еды, и годам к тридцати я окончательно уверила себя, что хочу быть судьёй, а между тем некоторое (довольно продолжительное) время назад я временно устроилась юрисконсультом, но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Тут я уже пять лет и, кажется, что меня тряпкой не выгнать из моего маленького кабинета, насквозь пропахшего моими духами и бесконечно работающей оргтехникой. Я тут уже превратилась в окаменелость, выходя только для того, чтобы дойти до туалета, налить кофе, дойти до Виктора или раз в пятилетку спуститься на производство, которое без конца стучало. Вите, кстати, надо предложить идею, чтобы он у себя в приемной повесил табло, как в “Сбербанке” с номерками, а то сидишь там полдня, а говорят, что через пять минут освободится. Но моё любимое было другое! Иногда думаешь “о, шесть часов, пойду-ка домой!”, и тут раздается звонок по внутренней линии: “Лариса, зайди ко мне на минутку”. И что вы думаете? В такие дни я ухожу домой в лучшем случае после девяти часов. Витя очень любит поговорить, он знает, что его манера говорить усыпляет людей своей монотонностью и интонациями. До определённого момента, когда ещё нужно было действительно внимательно что-то слушать, я сидела, изо всех сил разинув глаза, а потом, когда речь шла про поставщиков, заказчиков, субподрядчиков, детей, секретаршу Таню, я позволяла себе внутренне уснуть, лишь иногда кивая и соглашаясь непонятно с чем.