Мария

22 марта 1699 г.

Михаил безразлично смотрел на очередное тело. Он знал, что душа этого мальчишки уже предстала перед Богом и держит ответ за то немногое, что успела натворить тело.

Мужчина присел, откинув полы тёплого кафтана, намереваясь тщательнее рассмотреть перерезанное горло. В распахнутые, непонимающие и застывшие глаза недоросля, на забрызганное бордовыми пятнами лицо он не глядел. За четыре года службы на Москве Михаил каких только смертей не видел.

Людям свойственно умирать с разными выражениями лиц. В последний час всё нутро лезет наружу. Трус умрёт со страхом, злодей с раздражением, глупец с непониманием, а святой с улыбкой.

Сыскарь приподнял полу распоротой рубахи. Как он и предполагал, Душегуб начал вспарывать живот.

– Почему ты остановился? – задал в воздух вопрос мужчина.

Пятёрка стрельцов, прибывших на осмотр с ним, оттесняла горожан. Они же и удерживали от ухода свидетелей.

– Михаил Фёдорович, -обратился к сыскарю старшина. – Там батюшка из храму подоспели. Пущать до Вас?

– Сам подойду. Нечего божьему человеку тут видеть, – сказал мужчина, но передумал. – Хотя нет. Веди сюда. Может узнает его.

Взгляд опытного капитана увидел среди множества следов один очень странный. Это был отпечаток лаптя очень большого размера, но довольно узкого. Кроме формы ничего особенного, разве что не по погоде была обувка.

Март выдался на редкость слякотным: снег с дождём, ветер, хмурое серое небо. Москвичи носили ещё валенки и калоши. Иногда сапоги, но не лапти.

Когда за спиной раздались тихие вкрадчивые шаги, Михаил обернулся и встал. Профессионально окинув оценивающим взглядом подходящего священника, сыскарь сделал вывод: «Довольно молод, лет тридцати, с окладистой тёмной бородой и всепрощающими глазами. Значит из потомственных. А значит, из священников среднего посола: не человек уже и ещё не святой. Можно договариваться».

– Михаил Фёдорович, вот, – сказал стрелец, чуть отступая назад. – Отец Андрей. Настоятель церкви Святого Апостола Иакова.

– Мир тебе, сын мой, – первым заговорил священник. – Ты хотел видеть меня?

– Да. Знаю, не для Вас работа, но уж… не взыщите. Мне необходимо задать Вам несколько вопросов.

– Бог в помощь. Чем смогу – помогу. Ты хочешь, наверное, знать, не слышал л я чего? И не знаю ли я сего отрока?

– Истина, – кивнул сыскарь, не желая сбивать правильного ритма разговора.

– Так вот. В третьем часу ночи, а может и позже в двери храма вбежала девушка и позвала на помощь. Её платье было испачкано кровью, как и руки. Матушка Наталья отвела её в горницу, а я с несколькими прихожанами отправился сюда. Во время всенощной никто ничего не слышал. Я спрашивал. Отрока сего я знаю. Его имя Алексей Игратьев. Сирота. Живёт у купца Ряхина иждивенцем. Алексий божий человек был.

– А купец далеко ли живёт?

– В паре улиц. Но Вы на него не думайте. Это истинно верующий человек ничего плохого он Алексию сделать не мог бы. Если надобно с ним побеседовать, то он тоже дожидался в горнице. К тому же он со всей семьёй был на службе.

– Хорошо. А девушка эта, которая обнаружила погибшего… Вы с ней знакомы?

Отец Андрей задумался. Прикрыл глаза, словно перебирая в памяти лица своей паствы.

– Нет, – наконец ответил священник. – Среди моих прихожан такой не было.

– Хорошо. А этот полушубок, как я понимаю, её.

– Навроде. В церковь она пришла в одном платье. Наверное, хотела согреть.

– Савелий, – позвал Михаил старшего стрельца. – Приведи, пожалуйста, девушку. Отец Андрей, не смею больше Вас задерживать. Благодарю за помощь.

Священник печально улыбнулся, кивнул и перекрестил его со словами: «Благословляю тебя, раб божий, на дело сие благое во имя Отца, Сына и Святого Духа».

– Ваше благородие, – подбежал Савелий к ожидающему начальству. – Она сама… там…

И махнул рукой в сторону церкви. Отец Андрей, отходящий от места преступления, задержал девушку, кутающуюся в платок, о чём-то с ней переговорил и так же благословил. Она ещё с минуту удивлённо смотрела ему в след, а потом обернулась. Женщины, стояще метрах в пяти, возмущённо загомонили, словно куры, в чьи ряды врезалась кошка.

Михаил зацепил взглядом багровое пятно внизу подола. Девушка наверняка присела над погибшим и кровь впиталась в ткань.

«Жаль, – подумал сыскарь. – Придётся выкидывать сарафан».

– Здравствуйте, – поприветствовала она мужчин, и обратилась уже к Михаилу. – Вы хотели меня видеть?

– Вы догадливы.

– Раз отец Андрей пошёл, значит и меня скоро бы пригласили, – сказала она, пожав плечами, словно бы данный вывод был проще простого.

С угла подул ветер, пошёл снег, и девушка поёжилась. Секунду – другую Михаил подумал и решил, что подбирать с земли полушубок, который накрывал труп, неправильно. Он хотел уже снять с себя тёплый верхний кафтан, но вдруг сама девушка спросила: «Я могу забрать свою вещь?».

– Пожалуйста, – мужчина сделал приглашающий жест, и с интересом наблюдал, как незнакомка, подошла к телу, перекрестилась, сплюнула три раза через левое плечо и совершенно спокойно подняла лежавшую на теле тёплую вещь.

Кафтан был испачкан в грязи и крови, однако девушка надела его, стараясь потеплее укутаться.

– Странно, – заметил сыскарь. – Обычно девушки брезгуют вещами, побывавшими у мертвецов. К тому же грязные.

– Сейчас март. Не самая, согласитесь, погода приятная, – покачала головой она. – так что между грязью и воспалением лёгких, надо выбирать первое. К тому же её можно вывести. Но, если можно, то давайте поторопимся. Я опаздываю и так.

– Куда?

– Домой, – девушка смотрела прямо и свободно, что многими могло бы быть расценено за дерзость.

Михаила заинтересовало это спокойствие. Никогда раньше девицы так себя не вели. Многие истерили, плакали, заикались. Эта же нет. И речь её была чистой, не деревенская и не мещанская. А такая, словно она была ему ровней. Боярский сын засомневался в том, что видит. Потому что дочери дворян, князей, бояр, стольников одни по улице не ходят.

– Как Вас зовут? – спросил он, наконец.

– Мария, – сказала девушка, а потом словно бы с непривычки уточнила. – Мария Михайлова

Сыскарю показалось, что фамилия как-то не подходит ей. Вот бывает такое с именами – есть человек и есть его имя. И другое уже не его, как пришитая чужая рука.

– А по батюшке?

– Фёдоровна.

– Моё имя Михаил Фёдорович Ромодановский, – представился сыскарь буднично. – Я служащий Разбойного приказа в чине капитана. Это дело перешло под мою ответственность.

– Ромодановский? – переспросила девица. – Так Вы младший сын князя-кесаря?

– Да, – кивнул Михаил, не любивший, когда ему на работе припоминают его всесильного отца. – У меня к Вам несколько вопросов?

– Давайте, – буднично согласилась девушка, старательно отводя взгляд от земли с трупом.

– Откуда и куда Вы шли в третьем часу ночи?

– В Сусальном переулке живёт лекарь Аркадий Филькин. У дядьки моего ужасная простуда. Вот я к нему бегала за лекарством.

Михайлова достала из кармана, пришитого к сарафану, тёмно-зелёную бутылочку.

– До утра подождать не могли? – в ответ девушка отрицательно покачала головой.

–А где вы живёте?

– На Садовнической улице.

– Далече, не находите? Не страшно по ночи идти? Или ближе не нашли?

– Аркадий Иванович – лучший. Его даже к покойной царице Наталье Кирилловне звали. А ночью – не ночью. Когда любимый, близкий человек болен, пойдёшь и за Ламанш. Как говорится: Бог не выдаст – чёрт не съест.

– Вы обнаружили тело? – не стал развивать тему Михаил, но запомнил данный факт.

Мария отвела взгляд, закусила губу и начала рассказывать.

– Я вышла из-за поворота. А этот мальчик смотрел на небо. Была луна. Светло. Я шагнула в переулок, когда от церкви отошёл мужчина. Он был очень высокий и мощный. Он со спины подошёл к мальчику, а потом тот захрипел и начал оседать. А тот его за гудки держит нож в живот воткнул. Тут уже и я закричала. Мужчина парня оставил и на меня пошёл, – тут девушка ухмыльнулась. – А я ему микстурой в глаза плеснула. Он ножом замахал, да всё высоко. Потом промаргался, толкнул меня и убежал. А хотела пареньку помочь – к нему. А у того, как говорится, травмы несовместимые с жизнью. Накрыла его, а сама в церковь пошла.

Михаил чувствовал себя блаженным. Он явно что-то пропустил, когда Господь преподавал ему понимание людей. Во время всего рассказа у него вертелись в голове всего два слова «смело» и «дура».

Однако, Мария рассказывала, словно бы пересиливая себя, а от того медленно, спокойно и твёрдо. За это время мужчина успел рассмотреть её подробно.

Это была хорошо сложенная девица лет шестнадцати -двадцати. Не немка – те худы, но грудасты. Хотя манеры у неё были скорее их. Михайлова не робела, держалась прямо, и не крестилась по поводу и без. Хотя по отдельности черты лица и не были симпатичными, но вместе делали её очень привлекательной. Розовые пухлые губы. Нос прямой, хотя слегка и широковатый. Глаза округлые, чёрные, миндалевидные. Лоб высокий. Лицо само по себе широкое – сердцевидное – в окружении копны каштаново-янтарных волн локонов. Это богатство просто лежало на плечах, не заплетённое в косу и не убранное под платок.

– скажите, Мария. – начал издалека Михаил.– Вы живёте одна?

Девушка насторожилась, но отрицательно помотала головой: «В основном сейчас у тётушек. Иногда у дядьки на «острове1»».

– Скажите, а где Вас будет труднее достать? -подобрав слова, уточнил мужчина.

– В смысле?

– Мария Фёдоровна, – вкрадчиво попытался объяснить Михаил. – в Москве ходит опасный убийца. Он не с Ильинских проулков, и не с Варварки. Прочий московский гулящий народ тоже открещивается от этого. Мы проверяли. Алексей стал восьмым. И пока Вы единственная, кто его видел. Понимаете?

– Я его не помню. Не разглядела.

– Душегуб об этом не знает. Я не могу приставить к Вам стрельца на постоянную охрану. Людей и так нет. Поэтому спрашиваю: где схоронят лучше?

– Пожалуй и тёток. Там и мышь не проскочит.

– Где тогда Вас, если что, искать?

– Пожалуй, всё же на Садовнической. У дядьки там хозяйство. Он вряд ли поедет за мной. Хотя, может. Так что посылайте туда. А я уж у тёток погощу.

Странное решение удивило сыскаря. Он подумал: «Что ж это за тётушки, что их дом в секрете?». Но решил не углубляться. Только махнул рукой одному из стрельцов, приказал проводить и откланялся.

25 марта 1699г. 17:00

Екатерина Алексеевна порхала по горнице, придерживая обновку по силуэту. Портной из немецкой слободы знал, как угодить царской родственнице. Он был уже не единожды выписан в теремной дворец за два года, так что вкусы и пристрастия уже давно уловил. Его же услугами пользовались немногие тамошние жители.

На Екатерину Алексеевну немец шил с удовольствием. Какому мастеру не льстит столь бурная реакция на результат дел своих? И какого дельца не соблазняет звонкие рубли в щедрых руках царских сестёр?

Однако в тот день что-то было всё же не так. В горнице присутствовали все Романовские женщины, за исключением Измайловской царицы с семейством. Даже недолюбливаемая прочими Наталья Алексеевна изучала некую книгу в свете лучины.

Всё было тихо и мирно. Однако, девицы словно ждали того слова, чтобы отделаться от иностранца.

Царевна Мария, одетая по-польски, встала со своего места и попросила одну из нянек найти «Алексия». Она же обратилась к портному: «Наш добрый друг, господин Мирх. Мы благодарны Вам за Вашу работу. Примите же то, что Вам причитается. И уж не обессудьте, оставьте нас. Нам поговорить требуется».

Немец с поклоном принял кошель и удалился.

– Всех касается, – строго сказала царевна, уперев руки в бока.

Только когда в расписной палате ни осталось дворни и приживалок, оцепенение словно бы спало. Хоть все остались на тех же местах, и не сделали ни одного нового движения. Наталья так же читала книгу, Екатерина вертелась перед Феодосией, смирно сидевшей у окна на лавке, а Мария так и стояла посередь горницы.

– Если вы, тётушки, хотите что-то сказать мне, так говорите, -спокойно заявила девушка, стоящая лицом к разноцветному окну.

Лучи заходящего солнца падали на каштаново-янтарные локоны, играя в них радужными бликами.

– Да это мы у тебя, Машенька, вызнать хотели: от чего уже третий день как не в себе? Всё где-то витаешь. Да пужаешься каждого шороха, – отложила Наталья книгу.

Феодосия, ближе других сидевшая к девушке, взяла её руку в свои и мягко сказала: «Святой Сергей Радонежский учил, что в ближних человек находит утешение и понимание. Сердце, открытое ближнему, открыто и Богу».

– Не к чему знать то, что потревожит сердце, – попыталась увильнуть Мария, но не вышло.

Наталья Алексеевна, шелестя немецкими юбками, поднялась со своего места, и прошествовала к сводной сестре и племяннице. Младшая царевна фигурой пошла в покойную мать, и в свои двадцать семь всё ещё была стройна и хрупка, тогда как Мария выглядела гораздо дороднее. Рядом они выглядели как уточка и лебедь.

– Мы знаем тебя слишком долго, а уж мои возлюбленные сёстры тебя растят с пелёнок. И уж кого-кого, а нам лукавить не надо, – заявила она. – Третий день нос за стены не кажешь. Когда такое было?

– Тётушки, ваша доброта не знает пределов, – продолжила упорствовать Мария. – Но сия проблема не ваша забота. Уж с ней я справлюсь как-нибудь сама.

Она старалась правильно подбирать слова в том разговоре. Собственно эта привычка была с девушкой всегда – лет с десяти. Уж знала, что каждое слово, сказанное ею, может обернуться и одной, и другой стороной. А ж любимым родственницам рассказывать те ночные события и вовсе казни египетской подобно. Даже Наталья, выросшая вроде в Преображенской атмосфере, и то подняла бы крик. Волна за волной набежали бы упрёки в думу – она ближе -, а потом дядюшке Петру Алексеевичу. А уж если такие новости добрались бы до маменьки! Романовы женщины со времён Ксении Ивановны за своих детей бьются яростнее орлиц. А тогда на весь накопившийся нереализованный материнский инстинкт их было не так много: Мария да царевич Алексей. Дети Царицы Салтыковой да Царевны Феодосии – не в счёт. У них свои мамы-пап были.

Малыш-наследник престола, родившийся уже в Кремле, был обожаем всеми. Особенно Марией Алексеевной. Хоть та и видела его редко, но при каждой встрече задаривала ребёнка подарками, играла с ним и просто находилась рядом.

В основном наследник престола проживал вместе с тёткой Натальей в Преображенском, вдали от Милославской родни. Хотя даль эта была относительной. Кремль то далече, да вот Измайлово близко. Но, пожалуй, Пётр не считал вдовую Царицу брата своего уж слишком тлетворной. Салтыкову царь уважал, любил и почитал.

Мария же родилась среди расписных палат. И росла там, под присмотром царской родни, будучи любимой и Милославскими сёстрами, и Натальей Алексеевной, и Салтыковыми. Только Наталья Кирилловна с Лопухиной так и не приняли девочку. Да только последней мнение мало волновало Марию, но царица-мать внушала священный трепет.

Ещё шестилетней девочкой, Мария со свойственной ей, в том чудном возрасте светлого взгляда на всё, старалась примерить Царскую семью и подружиться с грозной Нарышкиной. Ей всё казалось, что Мир должен был быть во всём мире. Да только без толку. Противостояние двух жён царя Алексея Михайловича продолжался ещё долгих четыре года. В 1694 году смерть уровняла родню.

Дочери Милославской с кончиной мачехи поостыли и стали добрее к своей единокровной сестре Наталье. К тому же в Теремном дворце оставались самые лояльные из девиц. Однако, любимая сестра Петра всё же предпочитала Преображенское. Ей там было свободнее.

Мария, внезапно для всех, стала птенцом гнезда Петрова. Молодой государь таскал малышку повсюду с собой. За что получал укоры и матери, и жены. Поскольку единственный сын не получал столько внимания, чем эта «приблудная».

Несмотря ни на что, Пётр не отсылал от себя девочку. Возможность было им уловлено одинаковое биение сердец. Специально для своей «Zëgling»2 выписал через Лефорта из Европы учителя, и дядьку малышке возвернул.

Мария сама себя с детства называла «Птичкой». Порхает она с дядюшкой по верфям, переезжает с места на место: из Кремля в Преображенское, оттуда могла пойти в Измайлово, или на Остров.

Из всего своего окружения, она была самая свободная. Как птица лесная, но вот «город» не хотел её принимать.

Так что Мария здраво рассудила, что, если уж поделиться с кем-то о произошедшем для начала, так это с Александром Даниловичем. «Он умён и хитёр, – решила она. – Подберёт нужные слова». Именно с Меншиковым. Мария не хотела направлять царский гнев на младшего Ромодановского. Поэтому рассудила, что если дело государево, то Петру и так про него известно, а если нет, то и не надо уж тогда глубоко посвящать дядюшку.

26.04.1699

В родительском доме метались слуги. Однако делали они как обычно, словно мыши в подполе. А наоборот, более походя на растревоженных кур.

Михаил ухмыльнулся, сходя с коня: «Значит отец в хорошем настроении, что не может ни радовать, но и должно настораживать».

Подбежавший служка с поклоном принял поводья и оставил Ромодановского одного посередь двора.

– Эй, Аглая, где батюшка с матушкой? – окликнул он дородную женщину, нёсшую корзину с грязными вещами.

Аглае было уже далеко за пятьдесят, и старуха сослепу прищурилась, но узнав, кинулась в ноги: «Князь, Михаил Фёдорович, здрав будь. Барин в большей горнице. Одного Вас дожидаются».

– Благодарствую, – крикнул Михаил, взбежал на крыльцо.

– Храни тя Бог, -перекрестила старуха его в спину.

Подворье князя-кесаря подле Боровицкой башни на Катай-городе знала вся Москва. И заодно обходила стороной. Хоть детство Михаил и провёл в родовом имении Ромодановское, поэтому питал к тому особую привязанность, но и столичный родительский дом чтил и уважал. Он был большим и полным жизни. Слуг постоянно что-то делали, мастерили, ремонтировали, приносили, уносили. В дальних комнатах легко затеряться, чтобы никто не беспокоил. Павда матушка – Евдокия Васильевна – всё равно отыщет и попросит помочь в срочных делах.

Иногда даже мужчина жалел, что он не старший сын своего отца. Иметь во владении и вотчину, и дом у Никитских ворот, и Евлопский дом, и Владимирское имение, доставшееся от матери, было уж слишком приятно. Михаил с сентиментальным трепетом относился к местам детства, отрочества, но…Как говорил его же батюшка – всесильный Фёдор Юрьевич: «Всем тем, что ты говоришь до слова «но», можешь подтереться».

О Боярине – князе Федор Юрьевич Ромодановском из Рюриковичей – всегда говорили. «Скудный в своих рассудках человек, но великомочный в своем правлении», – дипломатично отзывался о нем один из соседей по боярской лавке. «Собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по вся дни», – откровенно описывал его другой. Но в одном все были единодушны: «но его величеству верен как никто другой». Князь-кесарь обладал всем, чего только может захотеть живой: богатством, именем, властью. И не нуждался ни в чём. Поэтому мог позволить себе прихоть, свойственную только совестливым людям – служить своей Стране.

Сыновья его были в этом похожи на своего родителя. Иван отличался более отчаянным нравом, лихостью, необузданностью, как молодой жеребец. Михаил же больше напоминал барсука. Младший был всегда по обыкновению собран, серьёзен, молчалив, словно ежеминутно ожидал атаки, и больше походил на лифляндского наёмника, чем на московского князя. И быть бы Евдокие Васильевне допрошенной с пристрастиями, если бы не белое пятно на волосах – справа на затылке, коим обладал все в роду, и говорят шло это ещё от Святослава Игоревича, который в том место поранился ещё в детстве, и Ромодановский гадкий характер. Благодаря нему-то Михаил и оказался в Сыскном приказе. Крайне необычное место для отпрыска боярского семейства.

История была та банальна, как гречневая каша. Фёдор Юрьевич решил пристроить Михаила Фёдоровича в стольники царевичу Алексею Петровичу. Но сынок, мечтавший о Преображенском или Разрядном приказе, взбрыкнул и с ходу записался в Разбойничий приказ. И впервые буря, устроенная Фёдором Юрьевичем, не достигла своего результата. Он побушевал и махнул рукой на младшего. Даже подарил вотчину под Владимиром, с которой сыскарь и кормился.

Поэтому, во-многом, Михаила устраивало его положение. Он был хозяином своей жизни и судьбы, полновластным барином у себя на Евлопской улице.

– Черти бы тебя побрали, – прикрикнула на него Ирина, выскочившая словно из неоткуда.

– И ты здравствуй, сестрица, – покачал головой мужчина. – Негоже так родню встречать. Ты у Шереметьевых только плохому научилась.

– Балаболка, – только и отмахнулась женщина, – Пойдём, родители ждут.

Подцепив брата под локоток, она повела его по терему. Хоть дом князя-кесаря не был столь же огромен, как Теремной дворец или Коломенский, но каменное строение считалось одним из самых крупных городских построек с жилым назначением. И это только сам дом. На подворье ещё помимо него находилось множество разных зданий для слуг, конюшня, кухня, псарня, кладовые и прочие.

Богатство Ромодановских гремело по всей России. Некоторые даже поговаривали, что «де то не их, а Царская тайная казна, отданная Фёдору Юрьевичу самим Тишайшим». Вообще, вокруг «Боровицкого терема» ходило много слухов. И что служат в нём исключительно черкасы – злые и верные, как псы; и что у князя-кесаря вырыты обширные подвалы, а в них тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, пыточные камеры, а ещё прямой ход к самой Грановитой палате, как раньше была у Малюты Скуратова. Бабы шептались, что во дворе Ромодановского в праздничные дни души загубленные воют, и само место то не хорошее. Якобы на нём, ещё стародавние времена, и казнил Долгорукий боярина Кучко. Самые языкастые даже носили с собой слух, что колокольный перезвон не слышан за высоким княжеским забором.

Но никто из самих хозяев давно уже не обращали внимание на досужие сплетни. Как шутил покойный Юрий Иванович Ромодановский: «Да я сам же половину из молвы и придумал». Другую же половину Москвичи обсуждали со слов Ивана – старшего сына нынешнего Хозяина.

Михаил с сёстрами равнодушно относился к молве о нехорошести родного дома. Но их молчание только подогревало народный интерес.

– Давно в городе? – спросил младший, медленно переходя из горницы в горницу.

– Да второго дня только, – ровно ответила Ирина. -Младшего оставили в деревне. А вот Петра Василий пожелал взять с собой.

– Чего не заехали?

– Да Василий мой сунулся было к тебе. А тя нет. И дворня говорит, что барин часто дома не бывает. И добро бы по девкам ходил. А всё туда же! Молодой парень… Эх, где ж, мы проглядели то?

– Ой, не плачь над моей судьбой. Ты не Мария, а я не Лазарь, – тут он задумался и выпалил: «Кстати Мария. Надо будет весть послать».

– Что за Мария? – заинтересовалась сестра.

– Пока что единственный свидетельница.

– Кто о чём, а вшивый о бане. Миша, заканчивай со своим сыском. Всех не переловишь. О большем надо думать. Попроси отца – перейдёшь в Преображенский, как и хотел. Или даже лучше в Посольский приказ. Или сразу в Петровы стольники. А ещё лучше женись.

Михаил только поморщился. Он сам понимал, что многие его решения стали причиной досужих разговором за спиной его отца и злых пересуд. В лицо никто «монстре» не решался ничего высказать.

Однако отступиться было бы ещё больше глупостью: сдался, не смог, пал! Ромодановские – быки: упрямые и бешенные! Евдокия Васильевна украдкой поправляла: «Бараны».

А значит назад дороги нет.

Жениться мужчина тоже не хотел. Хотя о браке было оговорено уже давно. Невеста ждёт. Но каждый раз что-то останавливало. Иногда Михаила посещала мысль: «А та ли девушка?». Хотя Прасковья Хованская, средняя дочь князя Хованского- «Змея», ему нравилась.

– Явился, – раздался могучий бас отца из-за открытой двери.

В большой, богато обставленной палате «Повелитель России» был не один. На именины любимой жены боярин собрал всю семью и ещё с пару десяток гостей, должных прибыть к вечеру.

– Заросли бурьяном та дорога, по которой сын к родителям ходить должен. И не отпираться! Вот прокляну тя Мишка за нарушение заповеди Господней – будешь знать, – глава семьи восседал в дарованном ещё Алексеем Михайловичем резном кресле, прибывая в самом благодушном настроении.

Он и ругался больше, потому что надо было пожурить. И сын прекрасно понял и принял условия этой «балаганной сценки».

– Отца и мать я чту, и каждый день молюсь за их благополучие, – с поклоном ответил Михаил.