- -
- 100%
- +
– Тама, – замахал рукой стрелец, пытаясь объяснить. – Ну там ещё деревянная такая. С двояким именем. Забыл совсем.
– понял, – кивнул Михаил, дёрнув поводья. – Успения, что под Сосенки. Она же Храм Воскресения Словущего в Барашах. Она же Воскресенская церковь. Поехали.
На Покровке стояли сумерки. От резкого понижения температуры по земле струился туман. От факелов, ото ртов людей шли клубы пара.
– Личность установили? – после долгого молчания спросил близстоящих стрельцов Михаил. – Её хоть кто-то узнал?
– Так это Павлуша расспрашивал окрестных, – махнул статный бородач на стоящего близ толпы высокого стрельца.
– Позови его, – приказал Ромодановский, вставая с колен. – Эту увозите в холодную. Пусть медикус уж осмотрит, заштопает, а после отдайте до востребования. Ты что узнал?
Павлуша – высокий, худой, безбородый стрелец, больше походивший на «пескаря», которого мальчишки ловили в Зарядье. Лицо его не выражало ни страха, ни горя, ни радости, ни интереса. Одним слова – погребальная маска. Да и голос был не лучшие: высокий хриплый, но ровный, как доска.
– Девку сию слободской мужик обнаружил. Хоть тело и в поганом состоянии, но опознали. Брат прибёг. И отец. Из татарской общины, что на соседней улице. Зовут Евдокией Давлетовой. Родные говорят, что работала она попеременно с другой женщиной в Теремном дворце. Ждали её домой только завтра. Поэтому и не хватились.
– Теремной дворец? – присвистнул Михаил и оглянулся в направлении белых стен. – Высоко летала. Известно: у кого конкретно была в услужении или у всех вообще?
– Брат не в курсе. Мужа в городе нет. Но он и не из местных. Из Казани вроде бы. Всего месяца два как женаты. Намеревались уехать туда в начале следующего, когда там дом достроится. Это со слов матери. А вот отец показал, что к свадьбе дочь богатые подарки принесла якобы от самой царевны Марии. На вопрос: кто мог желать дочери смерть – ответил не сазу. Говорит – Евдокия повздорила с некой Михайловой из Кремля. Других сведений не имею.
– Свободен, – отпустил Михаил стрельца.
Когда Павлуша ушёл, сыскарь испытал настоящее облегчение.
– Что прикажете, Ваше благородие? – спросил Матвей Смолин, старший отряда дежурных сыскарских стрельцов, коих на иноземный манер «городовыми» звать начали.
– Да вот думаю: к царевне даже меня государевы потешные «псы» сейчас не пустят, – усмехнулся Ромодановский. – Так что что в приказ двигайте. По поводу тела – слышал, Матвей Платонович.
Каким-то образом Михаил чувствовал, что завтра с утра его ожидает много сюрпризов. И не все их них будут приятные. Однако то обстоятельство, что про новое убийство было заявлено и при отце, и при думных боярах, а самое главное при самом Петре Алексеевиче заставляло ёжиться. Грызня между силовыми приказами – была, есть и будет – и то, что князь-кесарь с удовольствием отправил Матвеева туда, откуда его папа не доехал, было столь же понятно, что и Иван Артамонович желал видеть Фёдора Юрьевича в чёрной рясе где-нибудь на севере. Ромодановского-младшего вся это грызня сторожевых под персидским ковром не задевала. Но любая его оплошность била с двойной силой в ответ. У недоброжелателей был повод «упрекнуть» и его, и Разбойничий приказ», и его отца.
До этого дня сыскарям удавалось всё держать в относительном неведении, держа дело в своём ведомстве. Не последнюю роль там естественно играла и родственная связь, по которой «превеликий нежелатель добра никому» не истребовал материалы по душегубу к своим ищейкам: никто Михаилу палки в колёса не вставлял. Но кто мог гарантировать, что после такого выкрутаса, Пётр не повернёт колесо в противоположную сторону? Тут уж был орёл на решку, да и то монета могла встать ребром.
– Да нельзя туда! – раздался крик со стороны толпы, но щуплый стрелец Павлуша, не смог удержать дородную тётку в татарском халате.
Она рванулась к уже поднятым носилкам и рухнула вместе с ними на землю. От этого тело девушки неприятно чавкнуло, его чуть подбросило, и платок слетел с навеки застывшего в недоумении лица. Дежурные стрельцы насилу оттащили её.
Женщина билась в истерике в полутора метрах и рвалась в ней, словно большая горлица, трепыхаясь в руках мужиков. Те пытались её удержать, но горе было сильнее. Чуть вдалеке стоял резко постаревший мужчина. Он безучастно наблюдал, а потом что-то сказал плачущей по-своему. В ответ татарка только сильнее сжалась на земле и тихо завыла, как раненная собака.
Михаил больше всего не любил в своей работе именно такие моменты. Мёртвые не доставляли проблем. Их было жалко. Но тем, кто лежал без движения, было уже всё равно. Тело уйдёт в землю, а душа получила две высшие награды: свободу и возможность увидеть Бога со всем Святым Воинством.
А вот другое дело обстояло с живыми. Люди всегда плохо переносят смерть родных. И хоть и кажется, что родители могут хоронить детей в их сложное время одного за другим, не испытывая особой печали: «Бог дал – Бог взял». Но как же это не так. Для отца и матери – их кровь всегда их кровь. Хороня их, они словно бы режут себя.
– Ты тут главный? – спросил без приветствий татарин, не отводя взгляд от жены.
Михаил кивнул.
– Отдай нам её. Дочь это моя, – тихо попросил старик.
– Пока не могу. Завтра вечером «да». Но сейчас не могу. Нам надо…
– Да будь ты человеком, – вепрем вдруг взревел отец девушки, падая на колени.
Его глаза грели безумием, налились кровью и словно бы увеличились.
– Аллахом прошу, вашим Иисусом – отдай. Я ж её с самого первого дня … Евдокией нарекли в честь доброй царицы. За что мою дочь? Ответь мне! Ты молодой. Ты станешь отцом – ты меня поймёшь. Нам похоронить надо. Не забирай.
– Послушайте, – Михаилу пришлось поднять его силой и встряхнуть за плечи. – Вы хотите, то бы убийца был найден? Тогда дайте нам осмотреть тело вашей дочери. Может она даст нам подсказку. Может…
Сыскарь ещё долго говорил татарину всё, что тот должен был услышать. А тот постепенно остывал и словно бы оседал. Его жена тоже замерла без движения. Два коренастых чернявых парня перехватили её у служивых и куда-то увели.
– Скажите мне, – наконец попросил Михаил. – А где муж вашей дочери?
– Камиль в Казане на торге. Уехал неделю назад. С другими.
– Хорошо. А внутри общины у Евдокии были недоброжелатели?
Мужчина только покачал головой: «Откуда? Мусульманину в православном городе трудно. Тут все друг за друга…».
– А в Теремном дворце? Мне сказали, что она не ладила с некой Михайловой.
– А это пустое, – отмахнулся татарин. – Доча при царице Лопухиной была, когда та в Палатах была ещё. А летом ту сослали. Евдокия очень привязана была к своей госпоже за то, что она её – иноверку – пригрела. И когда её постригли, доча всё думала, что это из-за Марии. Да только видел я её. Не стала бы она такую мелочь делать. Зачем? Столько лет раньше жили.
– Ну, царевна Мария вроде бы в дружеских отношениях была с Лопухиной, – припомнил Михаил.
– Зачем с царевной? – не понял старик.
– Вы ведь про царевну Марию Алексеевну сейчас говорите? Только почему Михайлова?
– Почему царевна Мария? Знаю её. Ткани покупает не у нас в слободе. Она всё больше немецкое платье носит. Я тебе про Марию Фёдоровну говорю. Там у царевен живёт. Фамилию у неё Михайлова. Вот её Евдокия не любила. Но не стала бы Михайлова губить мою девочку. Они птицы разных полётов.
У Михаила закрались нехорошие сомнения. Внутренний компас всегда был настороже и в особо острые моменты мог повернуться с севера на юг в один момент.
– Скажите, а Вы Михайлову сами видели?
– Нет.
– Хорошо. Свободны. И примите мои соболезнования.
Татарин ушёл к жене, а сыскарь подозвал к себе старшего стрельца: «Опросите всех свидетелей по предыдущим жертвам. Узнайте – известна ли им девушка по имени Мария Фёдоровна Михайлова. Достаньте информацию из-под земли».
– Сколько времени даёте? – уточнил стрелец.
– Пять дней.
0
5.04.1700
– Заходи, Матвей Григорьевич, – позвал Михаил, не отрываясь от бумаг. – И остальных тоже зови.
В кабинет один за другим вошли четыре стрельца и встали в ряд перед рабочим столом.
– Докладывайте, – кивнул сыскарь, откинувшись на спинку кресла. – По очереди. Начиная с Бояровой. Кто к её родне ездил?
– Я, – вышел в перёд русоволосый молодец. – И на счёт сестёр Захарьиных и Глеба Сахарова тоже знавал я.
– И?
– Это Замоскворечье. Мелкое купечество и сплошные бывшие стрелецкие слободы. Лишних людей там нет. Три похожих убийства – четыре трупа – взбудоражили наше болото. К тому же все четверо были совершенно разного… как бы так сказать?
– Образа жизни, – кивнул Михаил. – Гулящая девка, две сестры-портнихи и молодой стрелец. Нашлась ли связь с Марией Михайловой?
– Конечно, – пожал плечами стрелец. -Её же знают в Замоскворечье. С Анной прямой связи нет. Но подруга её -Лиза – сказала, что они постоянно пересекались в булочной, что держит семейство брата отца Сахарова. Того, что по третьему убийству.
– То есть Михайлова косвенно знакома с первой жертвой и вполне может быть знакома с четвёртой?
– Именно. Что касается сестёр Феодоры и Ирины, то их родня сказала, что они водили приятельство с Марией Михайловой. Правда раньше её звали Марией Романовой. Только на девятом году жизни фамилия изменилась.
– Погодь, хлопец. Это ты про какую Романову говоришь? – просил третий стрелец со шрамом на щеке, повернувшийся к молодому сослуживцу.
– Да та, что воспитанница Черкаса и итальянца.
– Он француз, – поправил его старший стрелец Матвей Григорьевич скорее машинально, и в недоумении глянул на заинтересованного Ромодановского. – Так Вы, милостивый государь, про Машку что ль спрашивали? У неё ещё родинка тут, возле носа.
Михаил кивнул, уже отчётливо понимая, что личность единственной свидетельницы ещё более интригующе, чем он полагал.
Все четверо мужчин, стоящих перед ним, в один голос подтвердили, что «питомца» Черкаса в Замоскворечье знает каждый. Девушка она хоть и прожившая всю жизнь в столице, но повадки вовсе не московской барышни. Особенно старого стрельца возмущало то, что девица позволяла себе с мужчинами говорить на равных. Молодые парни, наоборот, посетовали, что хоть она и широкой души, и лёгкого нрава, но троим уже из их полка дала от ворот поворот.
– Да кольцо у неё на пальце было, – махнул рукой Матвей Григорьевич. – Я ж дружбу Семёном вожу. И с Французом их тоже. Они ж её замуж готовились отдавать. Яковлевич очень был горд. Говорил, дескать: «партия хорошая». А потом Машка – то с Семёном куда-то уехала. Два года их не было. В августе, в аккурат после возвращения Петра Алексеевича, они вернулись. И Француз с ними здесь поселился. А в ноябре я заметил, что кольца Марья уже не носит. Ты ж Игнат с ней дружбу водишь?
Второй парень поморщился неуверенно.
– С ней все дружбу водят. Да никто ничего про неё не знает. Чья дочь? Кто родня? То пропадает, то появляется. Детей малых любит. Она с моими сестрами водится. Учить их пытается. Образованная сверх меры, я бы сказал.
– А что со связью с жертвами? – вернулся к основной теме Михаил.
Стрельцы переглянулись и отчитались один за другим. В результате получилось, что с прочими близких знакомств девушка не водила. И Михаил даже появилась мысль, что оно и к лучшему. Однако, предоставленная ими информация была совершенно не мыслимой. Как оказалось – знали хоть и обрывочно, но всё же много. В иной раз – он бы все эти показания и свои домыслы отправил бы прямиком к отцу. Да приписал бы: «Ой ли?».
– Хорошо, – наконец кивнул сыскарь. – Тогда поступим так. Все свободны, а Игната я тогда попрошу доехать до Семёна этого. Попросите прислать Марию ко мне на допрос на послезавтра.
Все кивнули и разошлись. И уже оставшись один, вынул чистую бумагу и попытался сложить набросанные факты в единую картину.
Но, надо сказать, что повторный разговор с Михайловой ничего не дал.
Девушка явилась в тот же вечер и с сопровождением. «Черкас», как меж собой его звали сыскарские стрельцы, оказался огромным мужчиной. Ромодановский-младший, увидев входящего в его кабинет медведя, вынужденного пригнуться, чтобы не задеть верхнюю балку двери, сначала даже струхнул.
Отрекомендованный воспитанницей как Семён Яковлевич, мужчина поздоровался и угрюмо встал возле стены, совершенно не мешая разговору, но, как сыч, следящий за его ходом.
Мария подтвердила, что была косвенно знакома со всеми перечисленными девушками. Но близкой дружбы никогда с ними не водила, а с погибшими юношами вообще не пересекалась.
– Что же касается Евдокии, – сказала единственная свидетельница, чуть закусив губу. – Мы с ней действительно не ладили особо. Но ничего плохого я ей не желала. Она же даже ушла со службы, вышла замуж и должна была уехать?
– Не успела, – кивнул Михаил. – А в чём заключалась суть Вашего конфликта?
– Ой, да оставьте, какой конфликт. Просто она была слишком уж верной своей госпоже. А она в свою очередь не любила очень меня. Конфликт принадлежностей.
– Конфликт с Евдокией Лопухиной? – с сомнением переспросил мужчина. – Какое же Вы имеете отношение к царской родне? Мало кто может похвастаться такой противницей.
Она задумалась. Михаил видел, что в ней борются два желания – ответить честно и не сказать лишнего.
– Скажем так, – наконец ответила Мария. – я воспитанница у сестёр нашего Государя. А они дамы с норовом и Лопухину не приняли. А коль я с ними, то значит против неё – у бывшей Царицы такое мнение было.
– Значит: причин конфликтовать лично с Давлетовой у Вас не было.
– Никаких. Она думала, что унижает меня. Но это так глупо выглядело.
– Забавно всё равно, что все убитые были вашими знакомцами, – не смог не сказать, в последний раз пытаясь задеть девушку, мужчина, а потом глянул на её няньку-казака и попросил его, – Оставьте нас пожалуйста.
Тот внимательно посмотрел на воспитанницу и вышел только дождавшись её утвердительного кивка, предварительно заметив: «Если что я за дверью». Кому точно то было сказано неизвестно. Скорее всего всем: и Марии, и Михаилу, и стрельцам, толпившимся в коридоре.
Оставшись наедине, молодые люди долго смотрели друг другу в глаза.
– А теперь позвольте небольшой экскурс в одну очень занимательную историю.
– Пожалуйста, – благосклонно кивнула девушка.
– Вот в этой папочке – есть информация, которую нам удалось собрать, – сказал Михаил, вынимая пару листов, и внимательно посмотрел на единственную свидетельницу.
Мария сидела, словно сделанная из белого камня. Было видно, что то, что сказано в этих листках, ей уже не нравилось.
– Так вот, – начал сыскарь. – Это краткая информация о человеке. У нас таких много. В основном на воров и убийц всяких, но этот о девице. Интересно?
– Мне семнадцать. Может лучше о молодом и неженатом? – попыталась пошутить девица в ответ, накручивая локон на палец.
Сыскарь усмехнулся, но продолжил.
– Мария Фёдоровна Михайлова. Родилась 17 мая 1682 года. Родилась в Кремле. До пяти лет воспитывалась царскими сёстрам, а потом попала в воспитанницы к уряднику Преображенского полка Петру Михайлова. А это у нас кто? Сам Царь-батюшка. При этом за ней сохранили её няньку (Михаил указал пальчиком на входную дверь). И наняли целого иностранного преподавателя. Пётр Алексеевич таскает девочку всюду с собой. В четырнадцать лет была обручена… какая прелесть! … Как же ж Вам так свезло? … с самим Алексеем Долгоруковым. Точно, помню. Лёша рассказывал об этом.
– Относительное везение, – перебивая, рыкнула девушка.
Михаил Фёдорович увидел поджатые губы и налитые железом глаза: реакция была вызвана именно одним именем Алексея Григорьевича.
– В 1697 году отбыла в Великое посольство, а по возвращению помолвка была разорвана. Обосновалась в Теремном дворце, периодически наведываясь в Преображенское, Измайлово, а также в особняке царевны Марии и Екатерины. Так, ещё – особо важная информация: водит дружбу с опальным Шакловитыми, особенно Леонтием Андреевичем и Андреем Борисовичем, переписывается с Василием Голицыным, часто бывает в Новодевичьем монастыре в Напрудной башне.
– Михаил Фёдорович, …
– Помолчите и дай мне договорить, – приказал сыскарь, барабаня пальцами по столешнице.
Девушка снова поджала губы и сжала в пальцах подол юбки.
– Посмотри на мой стол. Он завален бумагами о Душегубе. Но есть одна красная нить, связывающая их всех. И это Вы, Мария Фёдоровна. Большинство жертв так или иначе с тобой знакомы. Кто-то дружил, кто-то враждовал. Есть даже те, кто реально ненавидел. При этом ты ходишь в Новодевичий монастырь. Зачем? А точнее к кому? Мария, вот объясни мне, что я должен думать, когда воспитанница Петра, имеющая доступ к царевне Софье, появляется на местах жестоких убийств или так или иначе связана с ними. В Москве будет бунт? И мне кажется, что без тебя и Софьиной партии тут не обошлось. Снова на бердышах решили войти? Я прав? И не надо слёзы лить. Но если я прав, то теперь я должен идти к твоему попечителю и доложить ему мысли свои.
– Вы ничего не понимаете и не знаете! – вспылили Мария, с красными глазами, при этом дёрнувшись так, словно была уже закована в кандалы.
– И что же я не знаю и не понимаю?
– Дядя, – она запнулась. – Пётр Алексеевич прекрасно осведомлён обо всех моих визитах. Он от них не в восторге, но и запретить не может. Я люблю его и многим обязана…
– Это не…
– Я её дочь, – на выдохе сказала Мария.
– Чья? – не понял ошарашенный Михаил.
– Софьина, – Мария выпрямила спину и прямо посмотрела сыскарю в глаза. – Моя мать -царевна Софья Алексеевна Романова. Отец – Фёдор Леонтьевич Шакловитый.
Михаил впервые оказался в ситуации, когда он честно думал, что лучше бы кто-то был убийцей.
– Не надо на меня так смотреть. Я знаю всё, что Вы сейчас думаете. Меня многие из Вашего круга называют так, как Вы думаете: «Софьина ублюдок». Меня не должно было быть. И дядя имел полное право сделать так, чтобы меня на этом свете не было, как того требовала Наталья Кирилловна и Лопухина. Но я жива. Дядя дал мне гораздо больше, чем я могла рассчитывать. Но мама – это мама. Я не могу ни её, ни его предать. Да и мама, если честно, напридумывала себе. Она приучила себя бояться за меня. И, правда, уже не способна на то, чтобы стать заговорщиком.
– Почему ты оправдываешься за своё рождение, а не за убийства? – не понимая спросил Михаил.
– Меня всегда за это судят, – пожали плечами девушка, вытирая остатки слёз. – Я удивлена, что Вы не в курсе. Среди боярских детей только Ваня Головин с невестой не призирают меня. А в связи с убийствами я не виновата. Несмотря на то, что Москва велика, но тут все дуг друга знают. Все через шесть рук знакомы. У Вас же все убийства в старых районах – Белый, Китай, Земляной город. Вы бы ещё искали связь, если бы на Соборной площади труп нашли!
Михаил встал, подошёл к шкафу и достал высокий бокал с серебряным кувшином. Налил вина. Сначала выпил сам, а потом протянул оставшееся девушке.
– Братина хмельная? – спросила, улыбнувшись, Мария.
– Не самое плохое вино. Или ты не пьёшь?
– Немного. Но не как гвардейцы. До них мне ещё далеко, – ответила она, и приняла кубок.
– Значит, я должен перед Вами извиниться.
– Не стоит. Вам это не идёт, – покачала головой Михайлова. – Да и не за что. Ваши подозрения вполне понятны.
– Ладно, – не стал спорить сыскарь.
Они долго молчали, пока Михаил сам не сказал: «Хороший из меня работник сыска, если я таких занимательных сплетен не знаю».
– Исправитесь. Просто надо больше внимания уделять людям, – не смогла не съязвить Мария. – В конце концов, Там (девушка указала пальчиком наверх, делая намёк на уровень общества) Вы былинная фигура. Практически как Франц. Сын Самого князя-кесаря, который носу не кажет в Терема. Таинственность Вашей фигуры подогревает общественный интерес.
Расстались молодые люди на более чем позитивной ноте. Михаил демонстративно сжёг бумагу о девушке, сославшись на многочисленные ошибки в ней. Мария обещала быть послушной подданой и не лезть на рожон, а если что-то узнает или что-то вспомнит, то сразу примчится к сыскарю.
19.04.1700
Пасхальная ночь близилась. Михаил то и дело поглядывал на часовой механизм, следя за длинной стрелкой. В голове ворочались бесконечные мысли, догадки, версии, отрывки донесений и рассказов. А нервы щекотало нехорошее предчувствие. Валявшиеся бессистемно бумаги раздражали. В итоге резко хлопнув ладонью по папке, сыскарь встал и, схватив тёплый кафтан за воротник, вышел вон из кабинета.
– Уходите, Михаил Фёдорович? – спросил Платон Захарович, придерживая коня за уздцы. – А что с задержанным прикажите?
– Придержи до утра, а там отпусти с поздравлением. С наступающим, – сказал Ромодановский, дёргая поводья в сторону улицы.
Москва, обычно напоминающая Михаилу осиное гнездо, которое они по малолетству с дворовым мальчишкой разорили, теперь же более походила на муравейник. Церковные праздники всегда упорядочивают людей. Все идут по определённым «тропам», задумываются о том, о чём в повседневной жизни забывают. Мирские тяготы отдаляют Господа и порой даже звон колоколов не может пробиться через корку души.
Ромодановский-младший направил своего скакуна по Московской улице в сторону «Часовой7» башни. Горожане расступались, уворачивались от редких телег, но мужчине не было до них и дела. Выбравшись из стен приказа, его голову отпустила тяжкие мысли, но один вопрос так и сидел: «Выберется ли Душегуб на охоту сегодня?».
– Ночь длинная, – рассудил сыскарь. – Девиц да молодух, что веночную не отстоят, много будет. То одна, то другая уйдёт домой. Может ли быть, что завтра мне опять куда-то бежать?
Выехать к последним прилавкам торговых рядов Красной площади, Михаил вклинился в поток москвичей и иногородцев, обступивших лобное место, собор Покрова и ещё часть площади от башни до Ильинки. В предвечерних сумерках, в людской массе мужчина выделил такую же одинокую всадницу, двигающуюся «против шерсти».
Мария махнула ему рукой, прося подождать.
–Доброго здоровичка, Мария Фёдоровна, – приподнявшись в седле шутливо поклонился Михаил, тряхнув своими косичками. – Давно не видел Вас.
– И ещё сто лет бы видеть не хотел, – благосклонно поняла девушка. – Михаил Фёдорович, сейчас через Спасские и Константиновские ворота не проехать. Там народ, а Константиновские закрыты.
– Чего ждут?
– Его Преосвященство едет из Сретенского монастыря. Он с тамошней братией встречался. Сейчас к богослужению возвращается. Заметьте – пешком!
– С его-то здоровьем? – нахмурился сыскарь.
– Сейчас время для молитв, – пожала плечами девушка. – Если не возражаете, поедемте, а то зябко как-то.
– Чего ж выехали без тёплого чего-нибудь? – уточнил Михаил, по-рыцарски расстёгивая свой кафтан.
– Нет, нет, благодарю, – остановила его Мария. – К Тайницким будет ближе. Да как-то загулялась, если честно. Съездила к тётушкам в Измайлово и Преображенское. Днём тепло было. Вот я и не послушала дядьку Семёна.
– Вот! Точно! Где же твоя усатая нянька? Даже как-то не привычно видеть тебя без него.
– Я их с Фелиппо уже в Кремль отправила. Дядька с tuteur уже не так резвы, как я. А уж Фелиппо тем более. Ему ведь уже седьмой десяток привалил.
– Занятно. То есть в Москву он прибыл на шестом, – задумался Михаил. – Такие резкие изменения: как погодные, так и культурные.
– There are more things in heaven and earth, Horatio, Than are dreamt of in your philosophy8, – припомнила девушка, улыбнулась и повернула лошадь в сторону Москва-реки.
– Простите, но с аглицкой речь незнаком.
– Это из Шекспира. Неплохой поэт. Жил около ста лет назад. Означает, что в мире много всего неизвестного. В итоге – авантюристы расширяют наш мир.
– И делают свою жизнь короче.
Перебравшись через Константино-Елененский мост, двое всадников, неспешно беседуя, ехали вдоль каменных, устремлённых ввысь башен. Из пришвартованных кораблей торопливо выгружал деревянные коробки и корзины. Нагонные волны бились о берег и корабли. Лёд в тот год был вскрыт рано, но отдельные куски всё ещё метались от правой до левой стороны.
Михаил терпеть не мог грязи, которую конь месит копытами: особенно сильно она его выводила из себя на шкуре белой шкуре любимого Января. А со стороны реки всевозможного городского мусора и речной глины было предостаточно. Налипающие комки изрядно отвлекали его внимание от болтовни девушки, но впервые он был им благодарен: излишней информации в голову не поступало.
Однако, мужчине стоило признать: с каждой встречей девчонка ему нравилась всё больше. Думать о чём-то большем, чем приятное общение – было глупо: банально от того, что Ромодановский искренне считал, что спать с детьми – грешно и неэтично. Но он никогда не отрицал возможность дружбы с женщиной.