Мария

01.06.1700

Михаил шёл по тёмным улицам Москвы. Глубокая летняя ночь дарила прохладу, но не свежесть. Чистого воздуха на Евлопской улице уже на было. Лошади, повозки, люди, нахлынувшие на ярмарку, уничтожили последние крохи залетевшего ветра.

Но мужчина был городским человеком, из тех, кто чувствует себя в деревне неуютно. Он давно не обращал внимание на те недостатки столицы, от которых постоянно бежали и его сёстры, и невеста. Михаилу даже иногда казалось, что после венчания они счастливо разъедутся: Прасковья в загородное имение, а он в свой дом на Евлопской. Во всяком случае он будет этому всячески способствовать.

Сыскарь свернул на очередную улицу, носившую название Старые Лучники, и оттолкнул от себя тощего парня в лаптях, тут же приставив к его животу охотничий нож, который по привычке носил всегда в рукаве.

– Просим прощения, Михаил Фёдорович, – заискивающим и успокаивающим голосом произнёс тот, – До Вас не спешили. Ходили бы весь век разными дорогами.

– И тебе не хворать, Хрящ, -поприветствовал Ромодановский юношу. – Кошелёк верни. И считай, что я тебя сегодня не видел.

– Ох нам ж, – наиграно воскликнул воришка, и вынул из-за пазухи звенящий мешочек. -надо ж как умудряются вещи перемещаться по свету. На те, ради Бога, чтоб он был свидетель. Вот и храм у Старой Коровьей площади токмо недавно поставили в камне.

– Вот, Хрящ, тебя ж вся Москва, как облупленного, знает. Ты же как тот румынский вампир, что днём нормальный человек, а по ночам чёрте-что.

– А что за зверь такой – этот Ваш вампир? – заинтересовался воришка.

– На наш манер нечто вроде упыря: кровь пьёт, света боится, креста, святой воды. Да только наш упырь совсем мертвяк, а тот вроде как больше на человека похож. Вот и ты, как он.

– Ничего не могу с собой поделать, – развёл руками парень. – Медикус из немецкой слободы говорит, что сие есть душевная болезнь. Кто-то любит поджигать, а я вот – воровать. Пройдёмся?

Игната Володина разбойный приказ знал давно. Он был выходцем из семьи слободских мастеровых. Днём, как и все простые люди, работал: был разнорабочим на постоялом дворе при Фёдоровской обители. а вот ночью становился Хрящём – главным щипачём, держащим богатые улицы в Китай-городе. Несмотря на то, что Варварские смотрящие близкого общения со «псами с Москворецкой» не приветствовали, про ровные отношения карманника Хряща и сыскаря Ромодановского все знали и особо не осуждали. Оба играли по правилам. Да и Игнат был принять скорее больным, чем профессионалом среди воров.

– Что нового в «мире теней»? – спросил Михаил.

– Пока всё тихо. Говорят: «зверь» снова на охоте был. Это ведь девочка из «дома» была?

– Да, – кивнул сыскарь. – Возле Троицкой церкви.

– Ходят, кстати, нехорошие слуха, что это кто-то из духовников делает. Гирей вообще сказал, что это всё католики с их гонением учудили.

–Пусть это слухами и останется. Ведь к священникам на кривой кобыле не подъехать. Тут нужна санкция государя или патриарха.

Мужчины молча прошли ещё с десяток метров. Ромодановский прекрасно видел, что щипача что-то волновало. Игнат то и дело поглядывал на сыскаря, дёргал плечом и словно бы извивался, как уж, брошенный в раскалённую высокую сковороду. В итоге он не выдержал.

– И ещё, Мхал Фёдорович, общественность интересуется: где же вы дивчину такую нашли? – с намёком поинтересовался Хрящ.

– В смысле?

– Ой да не надо. Мы все мальчики взрослые. А мы с парнями уже все дома публичные оббегали. А такой красотки там нет. Или она на «частном извозе»?

Михаил догадался, что подобного отзыва в его окружении может удостоиться лишь одна юная прелестница. Про свою метрессу с Грачёвки говорить не приходилось – про ту было известно обществу, и все закрывали на то глаза. Да та не была, как бы сказали сейчас, субъектом отношений: Милку и ей подобных просто использовали для снятия напряжения. Но слышать подобное в отношении Михайловой было неприятно. В сердце что-то больно кольнуло, и отточенное движение сработало, как пороз при соприкосновении с искрой в пищали, гораздо раньше головы.

Хрящ, получивший кулаком под рёбра, сложился на землю. Михаил навис над ним и начал говорить совершенно спокойным голосом: «искать её бесполезно. Всё равно её не достать. Я думаю, ты о ней что-то да слышал. Но если хоть ещё одно слово в ней в таком смысле, я тебя сам убью».

– Понял, – хрипло пошипел воришка. – Понял и другим передам. Ну хоть имя скажи.

– Мария Михайлова.

Хрящ замер, перевернулся на спину, как собака, потом поднял удивлённые глаза на сыскаря.

– Да ну на хрен?!

Тут уже настало время Михаилу поразиться. А он то полагал, что известность Марии на Москве преувеличена.

03.03.1701г.

– Чего господин? – спросила Глафира, ставя перед старым Савелием тарелку с ужином.

– Затребовал ещё свечей. Сидит у себя в комнате и в бумагах зарылся, – буркнул в ответ управляющей. – Уже почитай так третью ночь сидит. А потом снова в свой приказ. Пропадёт наш барин.

– Михаил Фёдорович работает над делом московского душегуба, и мешать ему не следует, – заявила девушка, сидящая в углу за шитьём.

–Молчи, Марта, – одёрнул Савелий Платонович. – Люди – они н энти ваши иноземные механизмы. Да и они нет да нет, а ломаются. Барина беречь потребно. А не последнего Илью Муромца лепить. Он же не только того убивца ищет, а ещё и эту чертовку то и дело спасает.

Марта, – внебрачная дочь одного из немецких фрау, с младенчества отписанная отцу в крепостные, а после и трижды перепроданная -, вся вспыхнула. Глаза её налились железом, а губы поджались.

– Меньше надо за Машкой бегать. Так глядишь и девушек на улицах не было бы. Может она заодно с те душегубом? – высказалась блондинка. – Байстрючка не выше меня. Чем она лучше, что барин за ней, как привязанный смотрит?

Глафира рассмеялась первой: «Ох, Марта, Марта! Да вся улица уже знает, что ты на барина нашего глаз положила. Да так же сними. Мария – она хоть и у невенчанных родителей родилась, да те родители – какие Надо родители. Она в этом на хромой курице задом наперёд с завязанными глазами и тебя, и Хованскую эту (прости меня Господи) объедет».

– Ой, уж Глашенька, поделись слухами, – взмахнул руками Савелий, и сбил стоящую тарелку с кашей.

Масса разлетелась по столу. Повариха взмахнула полотенцем, ударив управляющего по затылку домотканым полотенцем и принялась собирать остатки.

– Слухи, слухи, – передразнила женщина. – А ни какие это не слухи. Давеча я с родичем виделась. Он вместе с князем-батюшкой приезжал. В извозчиках у него состоит. Пашка мой частенько в Белокаменном обретается. И рассказал он мне, что – как ты, Марта, её называешь – Машка энта не кого-то, а …

– Неужто дочь царя Фёдора Алексеевича выжила? – наиграно воскликнула блондинка.

– У него сын был, – отмахнулся Савелий, – Бреши дальше.

Повариха поморщилась недовольно, словно бы говоря: «Сам ты ветер, что носит пыль по улицам, а с вами такими делиться новостями – себя не уважать», но промолчать было выше её сил: « Да все в Кремле знают, что Мария Фёдоровна Михайлова, ранее была Романова. Она дочь царевны Софьи и её любовника. Да только не ясно которого: ни то Голицына, ни то Шакловитого».

Марта и Савелий Платонович переглянулись и рассмеялись. Глафира осталась стоять, переполняемая возмущением.

– Ох уж ты и насмешила, Глашенька, – успокаиваясь, заметил управляющий. – Не могло быть у Софьи живых детей. Я сам слыхал, что её заставили от двух прожитков избавиться.

– А с чего б ей тогда в палатах царских жить, да и с Петром Алексеевичем дружбу водить?

– Да небось из-под него она выпрыгнула, – зло заметила Марта, – а Михаилу голову морочит.

Дверь на кухню, что вела с заднего хода, озадачено распахнулась и вставшей в ней паренёк, служивший на конюшне.

– Савелий Платонович, там того … барин.

– Что «барин»? – переспросил управляющий.

– Он зарядил пистолеты, выскочил во двор, а потом и на улицу. Выглядел, словно его сам чёрт на свиданье пригласил. Остановить бы?

В комнате нависла тишина.

– И куда он пошёл? – помотав головой спросил Савелий.

– Не знаю, я к барину по поручению Аркашки сунулся, а он нервный, дерганый, в сторону окна глядит. Я-то дверь приоткрыл, а ему свечу на окне и задула. Мхал Фёдорович словно чего-то испугался, а потом резко вскочил, схватил свои пистолеты и выскочил в чём был.

– По такой погоде? – ужаснулась Глафира, мотнув головой в сторону узкого окна, за которой крутился поздний мартовский снег.

Выскочив на улицу, Михаил замер. Несмотря на валивший с небес снег с дождём, мужчину бил жар, на лице выступила испарина, кудри и азиатские косички растрепались. Сердце билось как сумасшедшее.

Евлопская была практически не освящена. Факелы давно погасли. И практически кромешная тьма не давала мужчине сосредоточится.

Но развитое от природы полузвериное чутьё тянуло его вниз по улице, в сторону Лубянской площади, на ходу, не глядя, поверяя пистолеты.

В третьем часу ночи дорога была пуста, и Михаил шёл, особо не заботясь о том, что из-за поворота может вылететь телега или карета.

Данная Богом реакция сработала как нельзя вовремя, остановив мужчину за мгновение перед тем, как он оказался бы под копытами упряжных коней, выкативших карету с Кривокаменного переулка.

Сонный, раздражённый возница попытался спрыгнуть, схватить Ромодановского за грудки со словами: «Ты что пьяный? Не видишь кого везу?».

Михаил бросил быстрый взгляд на пассажира, отметил вечно раздражавший его рыжий парик и удивлённую усатую физиономию царского любимчика.

– Приветствую, Александр Данилович, – Михаил сплюнул на снег, тремя ударами сбил мужика в снег, и перепрыгнул через козлы. – С дороги, дурень!

Оказавшись словно бы отделённым от улицы экипажем и лошадьми сыскарь замер, прислушавшись к окружающему миру.

В дали, на стене одного из каменных домов, под закопчённым козырьком, блестел фонарь, бьющийся на ветру.

Когда из-за угла вышла шустрая девичья фигурка, мужчина вздрогнул и сделал шаг в её сторону. На ветру взметнулись простоволосые локоны, и их обладательница встала прямо перед лампой, когда и свет, и девушку загородила высокая тёмная фигурка.

На первый короткий вскрик, который был подавлен сильной рукой, сыскарь выстрелил не прицеливаясь.

Пуля ударила в стену дома, выбив каменную кошку.

«Зверь» оторвался от своей добычи и бросал два быстрых взгляда сначала на дыру, а после и себе за спину. Михаил в это время приближался к нему, как охотник к жеводанскому оборотню: осторожно, но быстро прицеливаясь в сердце.

В момент нажатия на курок всё было идеально: рука не дрожало, порох не отсырел, враг был как на ладони. Но в последнюю секунду, когда пуля была уже на подлёте, убивец дёрнулся в бок и возмездие пронзило не сердце, а правое плечо.

Мир замер. А потом взорвался воем раненого животного и стуком упавшего на мостовую оружия.

Но он поднялся.

Два человека, в тот момент потерявших человеческий облик встали друг на против друга. Сыскарь вспомнил, как однажды отцу в подарок привезли росомаху. А тот на потеху запустил к ней сторожевого пса.

Михаил теперь понял, что ощущала та собака. Когда ты понимаешь, что драка – это единственный выход, но драться тебе нечем.

Московский душегуб хоть и был ранен, но он был практически на три головы выше и гораздо шире в плечах. Словно огромный тур навис над деревенским телёнком.

Сыскарь приготовился к бою с не самым лучшим для себя концом. А уж когда из чёрного балахона показался нож, Михаил только усмехнулся.

Но завершить задуманное ему не дали. Душегуб уже замахнулся на сыскаря, как на него кто-то кинулся со спины.

– Дура, – только и успел подумать Ромодановский, когда убийца скинул девушку на землю и она отлетела на несколько метров по снегу и грязи.

В тот же момент улица словно бы ожила. Звуки выстрелов и борьбы разбудили жителей окрестных домов. Минута – другая и они бы выскочили в ночь: это встревожило убийцу.

В последний момент перед тем, как Душегуб был готов кинуться в бега, грохнул новый одинокий залп, сбивший фонарь. Последняя капля была пролита, и «зверь» метнулся в Казёный переулок, оттолкнув попытавшегося перегородить ему путь сыскаря. Только что-то лёгкое обожгло руку, и Михаил увидел прорезанный рукав, из которого шёл запах крови.

– Барин! – подлетел его конюх. – Догнать? Уйдёт ведь.

– Пусть сдохнет. Завтра по следам крови отыщу, -поморщился Михаил, и повернулся к одинокой немного позабытой фигурке, приютившейся на брусчатке.

Все вокруг галдели, на перебой спрашивали: «Что случилось?». «Белая кость» на улицу не вышла, наблюдая из окон и с крылец. А вот слуг выгнали. Принесённые ими факелы дали свет. Сыскарь сплюнул на землю, и помешал крепкому дворовому наступить на притаившейся среди соломы нож.

Он был самый простой. Кухонный. С вплавленной в деревянную руку длинным широким клинком, немного неровный, но крайне острый.

– Полотенце кухонное дайте, – крикнул он в толпу.

В принесённый рушник он завернут оставленное оружие и отдал его конюху, наказав принести в дом, не трогать и оставить в столовой. Наконец, оставшись один на один со своими мыслями, он смог обратиться к своей главной «проблеме».

Мария так и сидела в нескольких метрах от него в не по погоде лёгком кафтане и платье на грязных булыжниках и пыталась откашляться. По одежде Михаил сделал вывод, что девушка явно в спешке сбежала из дома.

– Идти можешь? – спросил он, зажимая порез на руке.

Михайлову трясло. Он это только приблизившись увидел. Её, и без того большие глаза, были распахнуты и зрачки ходили ходуном. Но она смогла зацепиться взглядом за его рану и попытаться что-то сказать. Из груди вырвался полухрип – полушёпот. Мерзавец сильно сдавил её горло.

Затем Мария попыталась встать, но одна нога подогнулась и, если бы Михаил её не поймал, то рухнула бы обратно.

– Колено? – догадался он. – Левое? Правое?

Но добиться чего-либо вразумительного, как понял мужчина, было от неё невозможно. Царская племянница, испуганная и ещё не пришедшая в себя, безрезультатно пыталась порвать на себе подол платья, чтобы перевязать сыскаря. С его руки всё ещё капала кровь.

Михаил перехватил её за талию, чтобы удерживать было удобнее, но пальцы его коснулись чего-то знакомо уже липкого и вязкого.

– Ткнул всё-таки, – понял он, припоминая, что всех своих жертв душегуб сначала встречал ножом в правый бок, потом придушивал, а после уже горло резал.

Александр Данилович, так и не выпустивший пистоль из рук, подошёл к Ромодановскому, взявшему вырывающуюся девушку на руки.

– Михаил Фёдорович, может хоть Вы объясните мне, что здесь происходит? Сейчас Вы посадите Машу в мою карету. Её отвезут домой, а Вы…

– Сейчас я отнесу Марию Фёдоровну к себе домой, – спокойно, но настойчиво ответил мужчина, – Всыплю ей по первое число чем-нибудь. Желательно плетью, чтобы не шастала одна ночью. А Вы, милостивый государь, пошлите за лекарем Августом Семёновым. Он живёт в крашеном зелёном доме на Пречистенке, в Лопухинском переулке. А потом можете зайти в дом. Или Вы куда-то спешили?

– Мария! – возмущённо попытался воскликнуть Меншиков, призывая притихшую воспитанницу встать на свою сторону.

– Она Вас сейчас ничего все равно не ответит. Горло слишком серьёзно пострадало, – ответил за девушку сыскарь, и, двинувшись вверх по улице, прикрикнул сначала оставшимся на улице соседям, а потом уже и своим дворовым. – Разошлись все по дворам! Никита, грейте воду. Не хватало заразу подхватить ещё какую.

04.03.1701

Мария поняла, что ей хорошо. Впервые, возможно, за очень долгое время. Голова лежала на мягкой подушке, вокруг тела обёрнуто одеяло. Было тепло, уютно. В комнате пахло по-особенному: яблоками и чем-то сладким.

Девушка вскочила на кровати с чудесным осознанием: «Апельсин». В небольшой спальне Ромодановского-младшего пахло заморскими фруктами.

Осмотрев комнату, Мария разочаровалась. Как оказалось представителю одной из знатнейших и богатейших фамилий России было надо мало для счастья.

В спальне не было ни единого предмета роскоши. Только кровать, табурет, небольшой шкаф и сундук. Едва ли можно было назвать три иконы в красном углу богатством.

Мягко ступая по деревянному полу, Мария, старалась не хромать, подошла к Красному углу и заглянула в него. Образов действительно стояло три. В центре – Спас Нерукотворный, написанный совсем недавно. Слева – довольно старое, потемневшее изображение Богородицы с младенцем, а справа взирал Архангел Михаил. Иконы были простые, без окладов и небольшие.

Отойдя, девушка подняла с сундука толстый халат, надела его и босая вышла из комнаты.

Коридор был пуст. С первого этажа доносились приглушённые лестницей разговоры слуг, гремела посуда, скрипела мебель. Мария подошла к краю и перегнулась через перила.

– Они готовят торжественный ужин, – раздалось с другого конца коридора. – На котором мне открутят голову и вывесят её на Лобном месте.

Ромодановский стоял в проёме двери, вытирая руки о полотенце.

– Да Вы проходите, Мария Фёдоровна, поговорить надо, – сказал мужчина спокойно, но в его голосе слышался скрежет капкана.

Михаил зашёл обратно, и девушке пришлось последовать за ней.

Комната, скрывающаяся за дверью, словно бы перенесла Марию на пару лет назад, в далёкую Англию, где в королевской резиденции была «oragery».

– Присаживайтесь, – предложил мужчина, указывая на кресло напротив того, в которым расположился сам.

А Мария с удивлением рассматривала высаженные в кадках растения: тонкие деревца разного возраста и стадии созревания плодов. Она хотела в порыве восхищения дотронуться до зелёных листьев, но не стала этого делать, заметив злой взгляд сыскаря, и покорно села на предложенное место.

– Нравится? – спросил вдруг мужчина, схватив со стола большой шершавый апельсин.

Мария, наблюдавшая за тем, как Михаил крутит его, а потом монотонно чистит, поняла, что впервые в жизни её ждёт настоящая порка. Даже в детстве шалости вызывали у дядюшки смех, а прочие и не смели её и пальцем тронуть. Тётушки были слишком добры и предпочитали слово рукоприкладству.

– Вы ведь не за этим меня пригласили, чтобы садом похвастаться, – хрипло ответила девушка, опустив глаза на свои руки.

– Не нравится? – в упор посмотрел на неё Михаил.

– Красиво, – выпалила Мария и замялась.

Отдышавшись и собравшись с мыслями, она ответила на взгляд сыскаря: «Зачем Вы это спрашиваете?».

– Затем, что мне необходимо потянуть время, иначе меня приговорят к смертной казни по Уложению твоего деда, – мужчина вскочил и встал с другой стороны своего кресла. – вот скажи мне: какого чёрта ты, зная о том, что происходит на улицах, выперлась ночью? Куда, мать твою, надо было так спешить, чтобы тайком выбраться из палат и пешком пойти куда-то?

– Возле конюшни семёновцы стояли, – попыталась пошутить девушка и потёрла больное горло.

Она поморщилась от прикосновения к свежим синякам.

– Семёновцы, – повторил Михаил, вздохнул. – Я очень хочу знать: кто тот человек – твой любовник – к которому ты пошла…

Девушка слушала упрёки с широко раскрывшимися глазами. Возмущение бурлило в ней, готовое перелиться через край, как белок в двух плошках. Когда же сыскарь закончил, в голове у Марии прибывала лишь одна мысль: решение защитить себя и оправдаться – дать Ему пощёчину.

Ладонь не долетела пару сантиметров, когда сухая, горячая рука перехватила её. Чёрные и стальные глаза обменялись всем, что накипело. Тут была и злоба, и беспокойство, и недоверие, и обида. Это продлилось мгновение и оборвалось, когда второй ладонью девушка дотронулась до лба Ромодановского.

– Михаил Фёдорович, Вы в курсе, что у Вас жар? – одновременно строгим и обеспокоенным голосом спросила она.

– Это не важно, – отмахнулся мужчина, убирая руку девушки со своей головы.

– Не важно?! – настало время Марии возмущаться, хоть и делала она это осипшим голосом, от чего Михаил рассмеялся. – Температура – первый признак всех болезней. Это значит, что организм борется. Давно держится?

– Дней десять – двенадцать, – пожал мужчина плечами, позволяя усадить себя в кресло. – Да не считал я. Потемпературю и пройдёт.

– Насморк? Аппетит? Да ты горишь!

– А ещё он во все бредит, – заметила служанка, случайно подслушавшая разговор. – Барин, стол готов, а Митька говорит, что гости подъезжают.

– Дарья Аркадьевна, пошли за лекарем. Проси его сюда прийти, – попросила Мария.

– Дарья, позови кого-нибудь. Оденьте Марию Фёдоровну, – успел сказать Михаил прежде, чем женщина вышла в коридор. – Спасибо, конечно, за заботу, но она лишняя. И не уходи от темы. Куда ты шла?

– Сюда, – честно ответила девушка.

– Зачем?

– В голову пришла идея. Хотела её высказать. Знаю, что Вы спите урывками. А сейчас её забыла. Я додумалась до возможной связи между местами преступлений, кажется.

– До утра потерпеть никак?

– Не подумала. Мне как-то один инженер сказал, что дважды в одну воронку ядро не падает. Похоже – это не про меня.

– Иди – одевайся. Иначе нас заставят пожениться, увидев тебя в таком виде.

Когда закрылась дверь, мужчине показалось, что ни то Марии не хотелось уходить, ни то хотелось возразить на его фразу. Но как только он остался один и чуть прикрыл глаза, пытаясь сосредоточится и успокоиться, ему показалось, что голове шла в одну сторону, а тело совершенно в другую.

Однако, Михаил был слишком упрямым и гордым, чтобы обращать внимания на банальную простуду. Своё он уже отболел в детстве, как ему казалось.

Поэтому мужчина встал, чуть пошатнулся, но вышел в коридор.

Домашняя жизнь приобрела новые оттенки и словно бы заиграла новыми звуками. Роде бы всё было по старинке. За исключением радостной воркотни, доносившейся из спальни. Михаил прислушался.

– А мне, Мария Фёдоровна, больше то синее по нраву пришлось. Вы в нём на настоящую царевну похожи. На ту, что из сказки, – сказала Устинья, горничная, которой недавно исполнилось пятнадцать лет.

– Скорее уж на принцессу из Европейских сказок. Мне ещё косу или гроб хрустальный, – рассмеялась девушка.

– Зачем гроб? – не поняла простая душа.

– А у них очень популярны сказки, где прекрасная принцесса засыпает. Её верные друзья-покровители кладут в волшебный гроб, а потом приезжает красавец-молодец, целует её и они живут долго и счастливо.

– Так не бывает, – вздохнула Устинья. – Как этот принц вообще узнает, что где-то ждёт принцесса?

– Либо они уже обручены, – припоминала Мария. – Либо, что чаще, случайно натыкается.

– А вот так бывает. Подождите, а это куда крепить? Всё поняла.

– Да там петелька есть.

Михаил привалился к стене, пытаясь дышать глубоко, чтобы унять приступ тошноты и шум в ушах. Ему хотелось сесть куда-нибудь подальше, чтобы никого не было. А когда рядом пахнуло совершенно отвратным, он дёрнулся и завалился.

– Тихо, тихо. Вы чего? – испугано заговорил голос Марии совсем близко.

– Чем пахнет? – спросил мужчина.