Страна Чудес: Туголес

- -
- 100%
- +
– Во, Кирюх, теперь ты не сможешь меня выгнать, – смеется Сашка где-то на фоне. Кирилл не слушает, осматривается дальше.
Небольшая кухня, холодильник, стол с двумя стульями, окна на половину стены. Узкая дверь – ванная и туалет. Прекрасно. У стены можно поставить небольшой стеллаж, рядом с диваном вешалку, на кухню ещё нужен чайник и, возможно, несколько лишних тарелок. Кирилл останавливается, когда фоновый шум стихает – Сашка и Наталья внимательно смотрят на него, явно чего-то ждут.
– Ну что? – Сашка ухмыляется, словно уже знает ответ. Он часто говорил, что у Кирилла всё на лице написано, но, кажется, дело было именно в Сашке. Он понимал Кирилла лучше, чем кто-либо другой. – Берем?
У Кирилла нет слов. Он набирает в грудь побольше воздуха, шумно выдыхает и кивает. Теперь у него нет шансов облажаться на собеседовании. У него по жизни нет шанса облажаться, если честно.
С возрастом бессонные ночи начали отзываться постоянной головной болью и мысленной кашей. В двадцать три мышцы не должны гудеть от каждого движения, а утро превращаться в целый квест. Кирилл морщится, поднимаясь с кровати, как только босые ступни касаются холодного пола. Март месяц кусался застоявшимися морозами, но это не мешало каждый раз оставлять окно распахнутым. Проветривание штука полезная, Кирилл в интернете вычитал. Так спится лучше. И никого из этих интернетных врачей не волнует, что у Кирилла, дай боже, свободных полчаса перед сном, а форточку закрыть некому.
Одинцовские районы гудели утренней рутиной – машины толпились в узких дворах, люди ворчали и кричали друг на друга, пытаясь добраться до работы, а собаки лаяли во дворах, словно повторяя за хозяевами. Кирилл, если быть честным, никогда не привыкнет к шуму по утрам. У Инны Андреевны было по-другому. Она жила в тихом, спальном районе, в которым люди словно физически не могли повышать голос, а машины приглушались сами по себе.
С другой стороны, Кирилл проводил там слишком мало времени, чтобы судить объективно.
Стянув себя с кровати, Кирилл шаркает к кухонным шкафам. Щелкает чайник, хлопает холодильник, шипит растворимая таблетка в стакане. День сурка. Секунда за секундой повторяется каждое утро. Часы на кухне тихо отстукивают шестой час утра, Кирилл плетется в ванную и пытается сосредоточиться на привычных звуках ежедневной рутины. Ничего, ему не привыкать. Всё лучше, чем жизнь под крылом женщины, которую он когда-то называл мамой.
Рабочая смена в ресторане, куда пристроил его Сашка, начиналась в восемь утра. Работа простенькая, особенно, если смена выйдет удачная. Стой себе за баром да намешивай в стакане все, что горит и красиво переливается под светом ярких ламп. Кириллу особенно нравились дни, когда они работали с Сашкой и Леной, что случалось достаточно часто. Ленка – их официантка, прикрывающая поваров и барменов на вечных перекурах. Кириллу она сначала не понравилась, слишком уж похожа на обычных фифочек, подобных тем, кто рассиживается в ресторане с пожилыми дядечками. Кирилл таких в жизни встречал много, они на него не смотрели – в карманах у него шуршало недостаточно громко, чтобы привлечь внимание их чувствительных ушей. Однако в Ленке он ошибся. Простая она оказалась, очень похожая на самого Кирилла.
Натягивая кроссовки, Кирилл оглядывается в зеркало. Выглядел он почти нормально. Бритая голова выглядывала из-под капюшона, под карими глазами залегли угрюмые синяки, лицо осунулось. Таких, как он, бабуля называла хулиганами – безразмерные толстовки, рваные джинсы, все ещё видавшие виды кеды. Образец порядочности, не иначе. Не удивительно, что отец почти сразу от него отказался, стоило истинному Я Кирилла проявиться в полной мере. Мать хотя бы делала вид, что пытается его принять. Только сдалась она непозволительно быстро, даже обидно немного.
– Эй, Гончая наша, – Ленка выглядывает из-за барной стойки, привычно улыбаясь. – Явился? Я у тебя тут похозяйничала, ты не ругайся сильно.
– Лен, не приставай, – Сашка выглядывает с кухни. Привычно лохматый, такой яркий-яркий, как будто часы не отсчитывали восьмой час утра. – Здаров, Кирюх. Как сам?
Кирилл кивает в знак приветствия и протискивается в маленькую подсобку. У него в запасе примерно минут десять на то, чтобы переодеться и привести себя в адекватный вид. По головке его не погладят, если он своим лицом будет отпугивать посетителей, да и чаевых лишаться не хочется – за квартиру через неделю платить, а жить на что-то надо. Перекусами на работе сыт не будешь, растущий организм в конце концов.
– Кирюх, – Сашка пробирается в подсобку, застревая в дверях со сложенными на груди руками. – Херово выглядишь. Опять не спал?
– Спал я, – Гончаров прокашливается, перекладывая в карманы форменных брюк телефон и сигареты. – Просто хуево.
– Я тебе там завтрак оформил, поешь быстро, пока народ не набежал. За баром прикрою.
– Спасибо.
Дверь открывается, впуская первые сонные лица и мартовский кусающий ветер. Зима уходила непозволительно долго, словно присела на дорожку, как принято, да так и осталась, раз уж никто не гонит. Кирилл оказывается за барной стойкой и растворяется, переставая постоянно поглядывать на часы и отсчитывать минуты. Он натирает стаканы, изредка принимая заказы. Утро не лучшее время для выпивки, Кирилл часов до пяти может расслабленно просиживать штаны в уголочке, выползая только на Сашкино «выйдем?»
К вечеру народу набегает больше раза в три. За баром образуется очередь, и Кирилл старается как можно быстрее передвигаться в узком проеме между шкафчиками с выпивкой и стойкой. Главное ничего не разбить, не перепутать и никому не грубить. Основные столпы работы за барной стойкой, которые обозначили с первого дня. Кирилл трудовой договор не читал особо, но не удивился бы, увидев такие формулировки в графе «Обязанности».
Вместе с голодной толпой подбирается конец смены, словно люди, насытившись и напившись, забрали его с собой, как сувенир. Поманили и увели за дверь, на весенний холод, в почти ночную темноту. Кирилл стягивает с себя фартук, расстегивает верхние пуговицы рубашки и плетется к подсобке, откуда раздаётся заразный хохот Ленки. Она у них самая громкая, смешливая и заводная. Иногда Гончарову казалось, что у Ленки энергия никогда не заканчивается. Употребляет что ли?
– А вот и наша звезда вечера! – Ленка начинает хлопать, Сашка подхватывает, так и не натянув футболку, а Маринка (ещё одна официантка) и Антон (кажется, тоже кто-то из поваров, Кирилл не вникал) тихо смеются в стороне. – Много срубил, а, Гончая наша?
– С тобой делиться не собираюсь, – Кирилл бурчит, отворачиваясь к своему шкафчику. Он не признается напрямую, но ему нравятся эти перепалки по вечерам. Они все уставшие, еле на ногах стоят, но никогда не упустят возможности поддеть друг друга.
– Ой, больно надо, я тоже не бедствую, – Ленка складывает веером несколько купюр по сотне и обмахивается ей с самым надменным выражением лица, на какое вообще способна. – Ещё посмотрим, кто у кого спрашивать будет.
Кирилл позволяет себе обронить усмешку, пока натягивал футболку. Ленка удивительным образом не раздражала, наоборот, её легкость завлекала, притягивала, порождала в груди то самое чувство, заставляющее остаться. За свою жизнь Кирилл встречал множество девушек, самых разных. Но Ленка была какая-то не такая, неправильная девчонка. От нее в груди не екало, ладошки не потели, глаза не пытались убежать или найти любую точку, за которую можно зацепиться, лишь бы не пялиться. Кирилл к ней относился почти как к сестре, поэтому на все подколки реагировал со смешком, не больше. Она же безобидная, беззубая, её не бояться надо, а защищать.
– Кирюх, ты с нами? – Сашка, переодетый в свою обычную майку и спортивки, держал дверь, повесив ветровку на плечо. Рядом стояла и Ленка, они оба смотрели только на Кирилла, явно ожидая ответа.
– Ага, – Кирилл спешно перекладывает все содержимое карманов рабочих брюк в джинсы и кивает пару раз для достоверности, оглядываясь, мало ли забыл чего. Но не было у Кирилла ничего ценного, за что бояться надо. Нечего ему терять и забывать. За сигареты только обидно было бы, лишнюю пачку покупать не хотелось, зарплата не так скоро. – А куда?
– Ну, Кирюш, соберись, – Гончаров морщится, по уху режет детское обращение. Просил же, ну. – В парке посидим, пива выпьем. Саня угощает, у него настроение сегодня хорошее.
– Да, – Кирилл бредет чуть позади, послушно ждёт, пока Сашка все двери закроет, проверит по три раза и сигналку поставит. – Погнали, давно не сидели.
– Я же сказала, что согласится! – Ленка громко хохочет, убегая чуть вперед. Сашка ровняется с Кириллом и закидывает ему руку на плечо.
– Всё путем?
– Да.
Они нагоняют Ленку у дверей в магазин, громко переговариваются, маневрируя в узких проходах, и непозволительно долго выбирают пиво. Кирилл не думает, что ему вставать в шесть утра, у него цветы дома не политы, а ещё молоко, кажется, закончилось. Кирилл вообще ни о чём не думает, падая на скамейку и открывая шипящую, холодную банку пенного. Он прикуривает, запивает первую затяжку и позволяет мыслям из головы унестись далеко-далеко в космос вместе с сигаретным дымом. Там им самое место.
У него всё путем. Как минимум до завтрашего утра.
Максим: Лето
Максим летит, проваливается в бездну и его некому спасать. Он тянет руки к солнцу, такому яркому и далекому, обжигающему ладони и прожигающему изнутри, но никто не тянет ему руки в ответ – он падает, погружаясь все глубже, безнадежнее. Если бы только… Был кто-то, кто мог его спасти. По-настоящему. Но солнце неумолимо быстро гаснет, спрятав свои лучи – не дай бог дотянется, схватится, выберется, а Макс всё ещё летит. Конечности выкручивает до хруста, позвоночник изгибается неестественной дугой, а дыхание сбивается. Кислород пролетает мимо, Максим не успевает сделать вдох, открывая рот подобно рыбешке, выкинутой на берег.
Его тело бьётся о землю, и Максим разрывается на части. Он рассыпается, словно фарфоровая кукла, упавшая с верхней полки. Такой ничтожно хрупкий, ломкий. Максим не чувствует боли, все его нервные окончания разорваны, нити вен и артерий лопаются. Будь он живой – захлебнулся бы в море крови, которая текла в его теле несколько жалких секунд назад.
Максима больше нет. После него не осталось ничего, кроме мелкой пыли костей и липко-грязной лужи.
И Макс просыпается.
У Макса была одна беда, с которой, казалось, невозможно справиться. В его голове постоянно навязчивой идеей, жужжащим насекомым витала одна единственная мысль – прыгай. Он смотрел на переплетающиеся тропинки дворов с крыш высоток, смотрел на протянутые в длинных туннелях рельсы метро, на дикий поток машин, пролетающих мимо с тем же жужжанием. Прыгай, шептали они, одна за другой. Прыгай, прыгай, прыгай.
Один прыжок – и нет больше никакого Макса. Нет отца, который каждый вечер напоминает о собственной никчемности. Нет навязчивых одноклассников и учителей, не знающих границ и лезущих с вопросами. Нет бросившей его, Макса, матери, которая сейчас где-то далеко-далеко и счастлива. Не будет ничего.
Честно говоря, у Макса нет ни единой причины сопротивляться. Но он каждый раз пытается заглушить ту единственную мысль, никогда не покидающую голову.
– Эй, пацан, – голос за спиной заставляет Макса вздрогнуть.
Он один на высокой крыше, его самой любимой. Высокий дом стоял в конце его района, такой статный, широкий, почти роскошный на фоне потрепанных пятиэтажек и домиков пониже. Отсюда самый шикарный вид – с одной стороны их маленький райончик, пошарпанный и брошенный самим богом. С другой – густой, темный и шуршащий лес. Его просторы тянулись до самого горизонта, утягивая взгляд и душу настолько далеко, что зацепить, поймать невозможно. Макс уносился вместе с лесом – туда, в ту тонкую полосочку, соединяющую небо и землю, которая казалась концом всего. Вот бы до нее допрыгнуть.
– Слышишь? – Макс в конце концов оборачивается, сталкиваясь с темным шоколадом глаз напротив. – Че, прыгать собрался что ли?
– Просто смотрю, – неловко бормочет Макс, пристыженный тем, что его поймали, увидели таким уязвимым. Он правда не собирался, как минимум, не сегодня.
– Ну, смотри, – щелкает зажигалка, до Макса доносится тихое шипение сигареты и во рту набирается слюна. Он только сейчас понимает, что все еще смотрит в глаза незнакомца, в которых нет ни насмешки, ни жалости. Незнакомец взгляда тоже не отводит – сложил руки в карманы и стоит посреди крыши, уверенный в себе, с сигаретой в зубах и тихой грустью, отпечатавшейся на лице. Ее почти не видно, обычный человек не заметит. Что-то совсем знакомое отблеском отражается на дне глаз, укладывается в маленьких морщинках вокруг глаз и прячется в опущенных уголках губ. А вот Макс видит. У него самого те же отпечатки, он в зеркало видел ни раз.
– Покурить можно?
– Да кури, я ж тебе не мамка, – усмехается незнакомец. – Тебе стрельнуть что ли?
И Макс кивает, похожий на маленького, провинившегося котенка. Но незнакомец, все еще с доброй ухмылкой на губах, протягивает открытую пачку сигарет и щёлкает зажигалкой, наблюдая за тем, как Макс затягивается и морщится. Никотин тут же бьет в голову, сбивает с ног и проносится по телу приятной тяжестью. Макса словно прибивает к земле. Он не осознает ничего вокруг: где он, кто он, с кем. Всё это становится таким ничтожным и неважным, как будто он – лишь мелкая пыль, осевшая на крыше, которую вот-вот подхватит ветер и унесет к горизонту.
Рядом с этим незнакомцем не страшно, он выглядит словно стереотипный бандит, отнимающий на улицах телефоны и подрезающий не понравившиеся машины на дорогах, но Максим рядом с ним расслабляется. Ему терять нечего, а от незнакомца из-под запаха сигарет доносится тот самый любимый аромат дома. Забытый, но родной. Максима тянет к этому парню, словно он и есть сам Дом, спокойный, тихий, крепкий.
Незнакомец действительно похож на высотку, на крыше которой они разыграли немую сцену. Такой же высокий, широкий и не похожий на всех, кто живет по соседству. Его бритая голова, ветровка, накинутая на плечи, и разваливающиеся кеды выдают простого парня, без той шелухи, которую Макс называл понтами.
– Тебя как звать то, прыгун?
– Макс, – Максим смотрит, как парень щелчком отбрасывает окурок в сторону, впитывает каждое движение, в котором сквозит свобода. Он докуривает и бросает свой окурок на землю, притапливая подошвой кроссовки.
– Кирилл.
Было что-то чересчур мягкое в том, как незнакомец произносил своё имя. Макс с тихим трепетом ловил каждый звук, каждую буковку, отдающую в груди каким-то неизведанным теплом. Реакция Котова была действительно неуместной, он не понимал сам себя – слишком много эмоций на парня, которого он видит первый и последний раз, однако, еще мама учила, сердцу не прикажешь, оно сразу чувствует своего человека будь это друг или возлюбленный. Только вот мама говорила про отца, а Макс, израненный их нелюбовью ребенок, все никак не мог понять – как же этот так? Своего человека нашла, а в итоге друг для друга чужие.
Кирилл внимательно наблюдал за мальчишкой перед собой. Все его мысли толстой бегущей строкой отражались на лице, но Кирилла это даже забавляло – такая открытая лучистость была ему незнакома, неизвестна. В его мире люди закрытые, холодные, колкие – Сашка был не в счёт, он не вписывался ни в один из миров, которые существовали во вселенной. Но этот маленький мальчик, Макс, казался ему похожим на брошенного котенка.
Кирилл однажды видел такого во дворе – крошечный, щупленький комочек, не умеющий даже мяукать. Он сидел на лавочке, понурив пушистую головку и мурчал от одного взгляда на себя. Заразительно ласковый малыш оказался ручным и домашним – неподалеку как раз соседи разбирали сумки из машины, постоянно оборачиваясь на скамейку и проверяя на месте ли их чудо. Котенок послушно сидел и ждал, удивляя Кирилла покорностью. Подобранные животные всегда отвечали безграничной любовью, которую ничем не порушить.
Макс выглядел один в один как тот котёнок, даже шерстка повторяла блондинистый цвет волос мальчишки. Обоих хотелось забрать домой и приютить, чтобы знали – мир не настолько жесток, остались в нем еще люди, способные на бескорыстную доброту.
– Эй, пацан, – Кирилл первый подает голос, понимая, что пауза затянулась. – Живёшь здесь?
– Нет, в соседнем дворе. Здесь вид лучше, – словно оправдываясь, Макс жмется и выгибает руки. Ему действительно неловко?
– Это да, – Кирилл отводит взгляд в сторону, зацепившись за разгорающийся закат. – Выпьем может?
– Я не пью, – и голос трескается от серьёзности и жесткости, в которой прорезался весь характер маленького война, живущего глубоко внутри Макса. Он бросил этот вызов себе сам.
– Кофе тоже? – усмешка в голосе нового знакомого дрожью пробежалась по коже, догоняемая еле заметным ветерком. Макс улыбнулся, чувствуя, как трескаются сухие губы. Кофе он с удовольствием выпьет. Кофе с кем попало не пьют.
Никакого страха внутри Макса не было, он смело перешагивал порог чужой квартиры, зная, что терять ему нечего, окажись Кирилл маньяком, заманивающим в свой дом побитых жизнью мальчиков, которые вместо домашки провожают солнце печальным взглядом на крыше. Но Кирилл ставит чайник, достает две кружки – большую чёрную и чуть поменьше, цветастую такую, с дурацкой надписью, которую Макс не может разглядеть. Банка кофе в руках нового знакомого поддается со второго раза и открывается с противным скрипом.
– Сахар? – Кирилл спрашивает, не оборачиваясь. Он так и застыл с ложкой в руках, лишь скосив глаза в направлении Макса. Было в этом что-то родное, как будто они знакомы давно-давно и Кирилл просто забыл. Никакой неловкости первых знакомств, которые Котов так сильно ненавидел.
– Две ложки, – тихо роняет Макс, словно боясь спугнуть момент. И так же тихо добавляет: – И молока.
– Вот тут беда, – заливая кипяток в кружки, Кирилл осматривается, ставит чайник на подставку и открывает холодильник. – Молока у меня не водится.
– Не страшно, можно сгущенки добавить.
И Кирилл оборачивается с самым настоящим ужасом, застывшим на лице.
– Да ты шутишь.
Макс чувствует себя подобранным котом, устраиваясь с ногами на тесном маленьком диване и натягивая на плечи чужой плед. Кирилл не сказал ему ни слова по поводу синяков, выглядывающих из-под футболки, и тактично промолчал, заметив шрамы на запястьях, которые Макс нервно потирал под тяжестью взгляда. В квартире было жарко для толстовки, но из открытого окна игриво задувал ветерок, холодными пальцами пробегающийся по затылку и открытой коже – Кирилл молча достал плед, позволяя Максу укрыться от сквозняка и спрятать каждый след, оставленный прошлым.
На фоне негромко бубнил телевизор – тишина одинокой квартиры слишком давила на голову. Макс прикрывает глаза, отставляя кружку с кофе подальше, и прислушиваясь к шорохам Кирилла, который обыденно сбрасывал грязную посуду в раковину.
Они молчат оба, хотя Максу безумно хочется обернуться пятилетним ребенком, пристающим с глупыми вопросами к каждому встречному. У него на языке крутится глупое «ты мне нравишься, давай дружить?», но Макс прикусывает губу и не позволяет сорваться с языка ни единому слову. Он мнется, смотрит под ноги и тушуется, словно та свобода и уверенность, исходящая от парня, на него давит физически. Максу очень хотелось быть похожим на Кирилла, но пока что он лишь глупый мальчишка, в голове которого до сих пор жужжит «прыгай».
– Тебя твои-то не потеряют? – Кирилл вытирает руки о полотенце, наконец, оборачиваясь к Максу полностью. Он смотрит внимательно, с каким-то странным интересом, словно приглядывался к дикарю, который забрался в его дом.
Максим молчит, словно боясь, что слова сами выскользнут из его рта. Он сдерживал их, прикусив губу, внимательно выбирая, что можно сказать, а что лучше оставить при себе. Взглянуть на Кирилла даже боязно – всего одно неосторожное движение или взгляд с его стороны, и Макс выложит всё, как есть. Самые постыдные признания, которые он хранил глубоко в израненной душе, посыпятся из него, как монетки из разбитой копилки.
– Нет, – заминка не проходит мимо Кирилла. Он прищуривается, вглядываясь ещё внимательнее. И Макс отпускает себя, но всего на мгновение: – Ему без разницы, где я.
– Отец что ли? – И то понимание, разлившееся горечью в каждом звуке, током бьёт по нервным окончаниям Макса.
– Типа того.
На город бескрайним одеялом спустилась ночь, укутав в своей темени каждый уголочек, до которого смогла дотянуться. На кухне, в приглушённом сиянии лампочек, два незнакомца делили тишину между собой, кофе медленно остывал в кружках, а в сердце брошенного мальчишки зарождалась почти щенячья преданность тому единственному, кто не пытался забраться в душу, чтобы утолить свое любопытство.
Но то было давно. Давно и неправда. Лучше о настоящем.





