- -
- 100%
- +
Девушка прикрыла глаза и начала пальцами массировать их через веки. Небесно-голубого цвета, который так резко контрастировал со всем ее внешним видом, они были чересчур чувствительны к свету. Особенно это ощущалось спустя несколько часов беспрерывного наблюдения за чужими жизнями через монитор.
Вита взглянула на старомодные настенные часы и поняла, что уже слишком долго здесь сидит. У нее не было графика работы в привычном понимании – хозяин ателье был старым приятелем родителей, поэтому она могла приходить, когда ей вздумается и уходить по этому же принципу.
Будучи с рождения несобранной, ненавидящей рамки и в каком-то роде даже безответственной – такие условия казались приемлемыми. Однако она все равно работала по своей авторской методике – откладывала все дела до обещанных сроков сдачи клиентам и делала всю работу в последний момент. Чаще ночью.
Но с этим заказом она решила выйти за рамки. Ведь свои рамки – тоже рамки. А, как было сказано выше, она их ненавидела. В запасе у нее была почти целая неделя, поэтому она без зазрения совести выключила монитор компьютера, взяла с соседнего стула сумку и, погасив свет, вышла из небольшой комнатки, ставшей ее крепостью этим летом.
Она достала из утробы своей бесформенной сумки звякающие ключи и закрыла ими ателье, предварительно перевернув табличку на двери, сменив вывеску на «Закрыто».
Оказавшись на улице, девушка не смогла сдержать улыбки, заметив, что солнце давно скрылось за горизонтом, уступив место темноте. По понятным причинам фотоателье не было богато на окна и солнечные лучи, что, по правде говоря, для Виты было только плюсом.
Раньше ее в шутку дразнили вампиром, потому что она жила ночью, боялась солнечного света и любила стейки с кровью. Настоящая причина была донельзя банальной – бледная кожа быстро сгорала на солнце, а на лице выступала россыпь грязных брызг, которую принято называть веснушками.
В социальных сетях она видела девушек, которые намеренно их себе рисуют каждый день или даже оставляют их «навсегда» с помощью перманентного макияжа, и совершенно искренне считала таких дам сумасшедшими.
Но у каждого свои заморочки: кто-то боится быть похожим на других, а кто-то к этому отчаянно стремится. Виту можно отнести скорее к первому типу. С девятого класса она настойчиво красила волосы в черный цвет, чтобы не быть похожей на типичную блондинку с голубыми глазами. И плевать, что такой внешний вид делал ее похожей на тысячи точно таких же «не таких, как все» девчонок. Но главное, что ей все нравилось.
У каждого свои заморочки – это точно.
Фотоателье находилось в центре, откуда было удобно добираться до любой точки в городе, но не очень удобно ездить домой – она жила на отшибе в одном из элитных районов с частными домами. Благо у нее был велосипед, который она нашла на свалке.
Ее драгоценная мать с аристократичными замашками была на грани нервного срыва, когда Вита притащила это железное чудо домой. Она театрально охала, умоляла забыть о нем и обещала купить новый, со всякими наворотами и скоростями. Затем мама и вовсе пошла ва-банк – грозилась лично поехать в автосалон и насильно купить нерадивой дочке самую дорогую машину.
Вита не была из числа тех, кто презирает материальный достаток под предлогом философских размышлений о цене и ценности. Иметь деньги – это круто. Глупо отрицать. Но этот велик попался ей на глаза в тот момент, когда нужно было что-то собрать, хоть что-то спасти, потому что вокруг – и внутри – царила непроглядная разруха.
По телу разлилась приятная усталость, когда она вышла на улицу – все же приятно иметь дело, за которым можно раствориться на несколько часов. Хихикнув от мыслей о растворении и растворителях, которые встречались в работе, она отстегнула своего железного коня от фонарного столба рядом с ателье. Перед тем, как перекинуть ногу через раму и сесть на сидение, из ее огромной сумки-людоедки донеслась вибрация.
Придерживая велосипед одной рукой, она достала смартфон и уставилась на текст входящего сообщения.
«Костлявая, ты не забыла? Сбор 10 июля.
На том же месте, ключи под ковриком.
Слюнявлю твои мертвецки бледные щеки»
Внутри – будто холодной водой облили. Руки не слушались, заставив ее отпустить руль и позволить свалиться велосипеду с громким лязгом на асфальт.
Костлявой ее называли не из-за фигуры, а за внутреннюю тягу к парадоксам. Вита – с латинского «жизнь». Странно было так называть девочку, которая родилась в День мертвых, на следующий день после Хэллоуина.
На улице вдруг стало невыносимо жарко. В лицо резко ударил свет от вывески бара на соседней улице. Она моргнула – как будто проснулась, не до конца понимая, где находится.
Вита попыталась поднять велосипед, переключиться хоть на какое-то дело, но ничего не выходило. Во все ее конечности будто свинца налили. Девушка занесла ногу и пнула груду металла, которая совсем недавно была ее верным другом. Резкая боль разошлась по всей ступне, палец на ноге запульсировал.
Захотелось расплакаться. И она обязательно это сделает, когда вернется домой. В тот темный угол комнаты, где в картонной коробке из-под кроссовок похоронены ее воспоминания.
***
Что происходит с официально объявлеными «Королями школы» или только устно нареченными первыми школьными красавчиками?
Все зависит от уровня их достатка и работы шестеренок в голове. Часть из них неудачно женится, разживается пивным пузом и работает в каком-нибудь средненьком автосервисе. Другая часть не сходит с пантеона и на следующих этапах жизни.
Леон был из тех, кто не растерял популярность, а превратил ее в актив. Все, что когда-то выдавали за «харизму» или «везение», на деле было портфелем правильных вложений. Умение оказаться в нужное время, в нужном месте, с нужным выражением лица. Он инвестировал в стиль – и получал зависть. В уверенность – и получал влияние. В тело – и получал внимание. Все возвращалось сторицей. Даже завышенное самомнение работало как реклама: чем наглее – тем больше покупали.
В школе он был акцией роста – первым красавчиком, капитаном баскетбольной команды, встречался с самой классной девушкой в классе и имел компанию по-настоящему близких друзей.
Но рынок – штука капризная. Особенно рынок социального капитала.
В университете началась диверсификация. Появились новые игроки: бизнес-гении, программисты с харизмой стартаперов, а деньгами стало кого-то сложно удивить – они были у многих. Там, где раньше хватало одной улыбки, теперь требовалась целая презентация.
Но Леон уже не хотел бороться. Ему хватило. Он столько лет был активом, что забыл, как быть просто собой. Его тянуло в минус, но он делал вид, что все стабильно. Это называется «поддержка курса». Легкий сарказм, безупречная укладка, руки в карманах – все по старой стратегии.
Популярность стала чем-то вроде наследства – богатством, которое есть, но не радует. Привычный фон, как дорогая машина, которая пылится в гараже.
Пузырь лопнул. Но не на рынке, а где-то внутри. Потому что понял – ему уже все равно. Восторженные взгляды, завистливые шепоты, лайки – больше не кормили. Не имели значения без одного важного ингредиента. А может, сразу пяти.
Все, что раньше было богатством, стало пустыми фантиками. Все, что раньше было ярким – стало размытым. Даже вечеринки, которые раньше были глотком кислорода, превратились в повторяющийся сериал, где он играл главную роль без реплик.
Он больше не тратил усилия, чтобы быть интересным. Просто был. Как дорогой бренд, который все хотят примерить, даже если сам бренд устал от собственной витрины и позиционирования.
На вечеринке у бассейна все было как надо. Гирлянды, музыка, алкоголь, девчонки. Леон – в центре кадра, с бокалом и идеальной игрой света на упругих мышцах.
Ему хотелось все это обрушить. Раздать долги, продать бренд, снять корону. Остаться никем. Посидеть в тени, где никто не зовет по имени, не ждет от него золотых слов и полусекундных улыбок.
Но вместо этого он поднес бокал к губам и откинул голову. Потому что старые привычки умирают не сразу.
Особенно, если ты сам в них инвестировал все, что у тебя было.
На фоне играла привычная для таких вечеринок музыка – какой-то хип-хоп с грязным текстом и бодрым битом. Пахло сигаретами, хлоркой, дешевыми и дорогими духами.
Многие люди танцевали, обжимались друг с другом и флиртовали. Кто-то просто разговаривал, кто-то залез в воду. Девчонки почти не купались – боялись смыть свой макияж. Их комплексы настолько глубоко проросли в голове, что они перестали воспринимать себя без фильтров и косметики.
Леону это не нравилось. Не нравилась фальшь, хотя сам он стал ее рекламным лицом.
– Пойдешь купаться? – рядом села девушка. Отличная фигура, красивая укладка, миловидное лицо, пустые глаза.
– Нет.
Было лень рисоваться и флиртовать. С момента, как он вернулся в город на летние каникулы, решил врать другим и себе чуть меньше, чем обычно. Если бы они были в студгородке, то эта девушка уже давно бы показывала свою растяжку в его спальне.
Фу какой он грубый.
Леон усмехнулся своим мыслям и поправил солнечные очки на лице, стараясь скрыть за ними веселые искорки в глазах. Незнакомка взглянула на него с непониманием и ушла.
С девушками у него вообще не клеилось в последнее время, в смысле отношений. Он искал в них какую-то несуществующую искренность, но сам ее дать не мог.
Может, не поздно еще неудачно жениться и отрастить себе пивное пузо? Этот тип бывших школьных королей хотя бы выглядел счастливее.
Он сидел на каком-то пляжном стуле и чувствовал себя точно таким же, как и он – просто мебелью. Алкоголь не приносил желанного расслабления, разговоры вокруг казались скучными. Когда-то он был душой компании, сейчас его души не хватало даже на то, чтобы поддерживать свое собственное существование.
Если говорить на языке инвестиций, которыми он забивал себе голову в университете – Леон был банкротом эмоциональной биржи.
Телефон последней модели на столе издал вибрацию. Сначала он не хотел, проверять, что там, но привычки – дело такое. Вдруг кто-то лайкнул фотографию? Даже падшие короли интересуются своим индексом одобрения.
«Котик, ты не забыл? Сбор 10 июля.
На том же месте, ключи под ковриком.
Чешу за ушком»
Нервный смешок вырвался сам по себе – привычная реакция на прозвище «котик». С семейством кошачих он всегда шел рука об руку – зовут Леон, по знаку зодиака лев, все школьные годы играл в баскетбольной команде «Тигров».
Его всегда веселило, когда его называли так раньше, потому что смысл закладывался иной. Сейчас из уст девушек это звучало вымученно и банально.
Он заблокировал телефон и положил его экраном вниз. Как будто этим мог закрыть и себя. Поднялся. Пройдя мимо пустых улыбок и бокалов, дошел до кромки бассейна. И просто шагнул. В одежде. В очках. Без объяснений.
Пусть вода сотрет хотя бы часть этих слоев.
Глава 2. 10 июля. На том же месте
Впервые за много месяцев чат «СЕКСтет» ожил.
Если бы диалоги в мессенджерах могли покрываться пылью и плесенью – для того, чтобы написать первое сообщение, Филу пришлось бы нехило попотеть за уборкой.
Но чаты не пахнут гнилью, не скрипят половицами, не предупреждают: «Осторожно! Сюда давно никто не заходил!».
Поэтому стоило только нажать на «Отправить» – и вуаля! Целой вечности тишины, которая подобно ассистентке фокусника, ловко уместилась в несколько месяцев, не существовало. Не было целых гигабайтов фотографий и видео, которые хранились там мертвым грузом. Не было никому не нужных часов голосовых записей. Не было выцветших со временем шуток.
Первое сообщение, подобно костяшке домино, запустило цепную реакцию. Даже, можно сказать, разговор. Все зависит от того, что в современном обществе можно считать разговором. В наше время и одно эмодзи – уже общение.
Разговаривать по-настоящему – страшно. Особенно с теми, кого когда-то знал слишком близко для того, чтобы впихнуть это в пресловутое «друзья».
Чат «СЕКСтет»
Фил: Вы тоже получили… приглашение?
Астель: Да (❤️понравилось: Вита, Тео, Леон)
Фил: Поедете?
Тео: Да (❤️понравилось: Астель, Вита, Леон)
Фил: Кто на чем?
Леон: На машине, очевидно
Фил: 🗿
Фил: Зацепишь?
Леон: Могу всех взять. По несложным подсчетам у меня как раз остается 4 места.
Фил: Удобно
Леон: Кто хочет – встречаемся в 10 утра на заправке у выезда из города
(❤️понравилось: Фил, Тео, Астель, Вита)
***
Пятнадцать минут – столько потребовалось, чтобы ощущение неловкости под завязку наполнило салон Ауди. Воздух внутри машины можно было резать кондитерским ножом и разделять на куски сомнительного по вкусу торта. Зато многослойного. Там и тихая грусть, и сжирающее чувство вины, и неумело подделанное равнодушие.
Леон вел. Он всегда вел. Раньше – по жизни. Сейчас – просто машину. Каштановый локон упал на лоб, он поправил его одним движением, будто проверяя, все ли еще на месте. Руки на руле, окно приоткрыто, поток воздуха играет с подолом рубашки. На лице – самые темные очки, которые нашлись в неприлично большом (по меркам парня) гардеробе. Чтобы никто, не приведи Господь, не прочитал панику в его глазах. И еще – чтобы никто не заметил, как он пялится на Астель через зеркало заднего вида.
На переднем сиденье сидела Вита. Она сунула рюкзак между ног, стянула резинку с запястья и быстро заплела смоляные волосы в тугой хвост. Говорить не хотелось. Смотреть на Леона – тоже. Она ерзала на кожаном сидении, будто где-то внутри него завелись мыши. Учитывая внешний вид, модель и пробег, который она заметила, пока пыталась смотреть куда угодно, кроме водительского сидения, машина новая. И все равно она чувствовала себя лишней. Словно сидела не в машине, а в чужой жизни.
Сзади: Фил, Тео и Астель.
Фил жевал жвачку и листал сообщения, периодически вслух причитая себе под нос: «Ну и трэш». Он никогда не знал, как себя вести в молчании – и заполнял его всем, чем мог. Те, кто плохо его знал, скорее всего бы поверили в эту клоунаду. Те, кто сидел в машине, знали: он на грани истерики.
Тео пытался слиться с поверхностью кожаного сиденья под пятой точкой или с пластмассой в двери, если учесть, как сильно он в нее впечатался. Несколько раз он всерьез думал выпрыгнуть на ходу и убежать. Леон, будто спиной чувствуя это его намерение, в какой-то момент щелкнул кнопку центрального замка, заблокировав Тео все пути отступления.
Астель сидела в середине и держала телефон в руках, но не смотрела на него. Она просто наблюдала, как мелькают деревья, как солнце переливается в каплях на стекле, и пыталась почувствовать: это правда происходит?
В попытке деть себя хоть куда-нибудь, Вита потянулась к экрану с мультимедиа. Пара хаотичных движений, и из каждого отверстия с вентиляцией вырвался напор воздуха, как из турбины самолета. Одновременно с этим включился подогрев сидений. И кондиционер.
Не выдержав, Леон легонько хлопнул ее по ладони.
– Ай! – она отпрыгнула, как кошка, держась за руку. Больно не было. Было неожиданно снова почувствовать чье-то прикосновение.
– Ты нас зажарить решила или сдуть нахрен из этой машины? – прошипел парень с водительского сидения.
– Я хотела включить музыку, – с нотками обиды в голосе произнесла Вита.
– Не поверишь, она находится в папке «Музыка», – Леон тыкал по сенсорному экрану посередине приборной панели, исправляя все то, что успела устроить Вита.
– Только не включай свою, – раздалось с заднего сидения. Это был Фил, переключивший свое внимание с телефона в руках на происходящее спереди.
– Моя машина – моя музыка, – бескомпромиссно сказал Леон. После этого салон заполнили громкие пульсирующие звуки техно.
– Не-е-е-т, – жалобно протянула девушка с переднего сидения.
Фил полностью открыл окно со своей стороны, высунулся в него наполовину и крикнул:
– Люди добрые! Помогите! Нас пытают!
Смех вырвался сам собой. Впервые за всю поездку – легкий, не напряженный, почти забытый. Словно открытое окно выпустило из салона не только воздух, но и все, что давило последние несколько минут. А может, и несколько месяцев.
– Идиот, залезь обратно, – с улыбкой в голосе сказал Леон.
Фил застыл, услышав это мягкое и давно позабытое «идиот», которое ощущалось, как ласковое слово от мамы. Он вернул все части своего туловища обратно в машину и откинулся на сидении.
– Если не выключишь эти звуки драки пылесоса со стиральной машинки, я начну петь, – ультимативно заявил он, озорно блеснув глазами.
Молчание повисло в салоне на одну-две секунды – как будто они все вместе затаили дыхание.
– Пожалуйста, выполни все его требования, – раздалось с места Астель, которая пыталась прятать улыбку за телефоном.
– И что ты предлагаешь включить? – спросил Леон, сдвинув очки на нос, и встретился в зеркале взглядом с Астель. Девушка посмотрела в его глаза с проступающим румянцем на щеках и попыталась полностью спрятаться за экраном своего смартфона, выставив его, как щит.
– Хотя бы радио, – бросила Вита и снова потянула руки к сенсорной панели. Эта попытка оказалось более удачной, и всего спустя несколько мгновений салон машины заполнил гнусавый монотонный голос диктора, докладывающий о курсах валют.
– Так определенно лучше, – подметил Фил. Все снова прыснули.
По старой привычке Вита, даже не осознавая, что делает, повернулась на задний ряд сидений и показала язык. Отвернувшись обратно, прикусила его и мысленно зажмурилась. Все тело вело себя по старым маршрутам – будто вернулось туда, где было легко. Но мозг не верил. Мозг настаивал: этого «легко» больше нет.
Смех, как и все хорошее, быстро улетучился. Окна были открыты, и кто-то пошутил бы, что он просто выскользнул наружу вместе со сквозняком. Но никто не пошутил.
Вместо этого наступила тишина, которая навалилась на всех, как плотное зимнее одеяло, под которым трудно дышать. Она стала их шестым попутчиком, неожиданно запрыгнувшим в салон на полном ходу, и устроилась сразу везде: на сидениях, между взглядами, в залипших на одном месте пальцах.
Эпидемия тишины захватила машину на добрых несколько часов – население не выкосило, однако заразились все. Когда сигнал перестал ловить (а он всегда переставал ловить по пути к их месту назначения), первым подал голос Леон.
– Скоро будем на месте.
Хотя все и так это знали – по внезапной потере интернета: ведь никто больше не мог скроллить ленты в социальных сетях, отвлекаясь на всякую чушь вместо того, чтобы озвучить хоть один из тысяч вопросов, витающих в воздухе.
Дом, в который они ехали, располагался в такой беспросветной глуши, что даже коренные жители этих краев не подсказали бы к нему дорогу. Из города нужно было ехать по трассе, которой летом все сбегают в свои летние домики, а осенью – капитулируют обратно в город. Поначалу путь ничем не отличался от обычной поездки загород: гладкий асфальт, указатели, автобусные остановки, придорожные кафе и магазинчики при заправках.
Потом цивилизация начала рассыпаться – сначала в кронах деревьев, потом в полях за окном, пока окончательно не исчезла.
Через примерно двести пятьдесят километров нужно было свернуть налево – на узкую бетонку, такую, какие строят для техники, а не для людей. Она вилась среди деревьев, как уродливый шрам после операции на теле земли, и постепенно превращалась в проселок. Асфальт кончался внезапно, будто устал. Или кто-то устал его укладывать.
На этом этапе и обрывалась связь с остальным человечеством: навигатор кланялся и уходил со сцены, а лента новостей в телефонах надолго переставала быть актуальной.
До точки назначения уже было недалеко, однако настоящие приключения только начинались.
Сначала был мост – старый и скрипящий, как дедов сундук или его же колени. За ним – лес, высокий и плотный, будто специально возникший, чтобы стать ширмой между этим местом и всем остальным миром.
Дальше – только земляная дорога с глубокими колеями и ветками, царапающими по бокам машину. Леон плевался и упражнялся в матерной импровизации, Фил снимал видео, которые никто не увидит, Астель прижималась к сиденью, как будто это могло защитить ее от безумия происходящего. Тео стучал пальцами по пластмассе рядом со стеклоподъемником и дрыгал ногой, источая нервозные вибрации. Вита мертвой хваткой вцепилась в дверную ручку и что-то бормотала себе под нос. Религиозной она не была – возможно, шепотом декламировала стихи поэтов XVII века. Отчаяние, как известно, изобретательно.
И только когда стало казаться, что они сгинут в этой наземной турбулентности – из вполне себе реальных ям, но без бортпроводников с их извечным «все под контролем», – все наконец заметили очертания дома.
Он стоял на небольшом холме, окруженный соснами, как будто спрятан под куполом из зеленых лап. Свет пробивался сквозь листву, оставляя на стенах танцующие пятна.
Это был большой двухэтажный дом, аккуратный и добротный – как из рекламы товара, к которому в комплекте обязательно шло семейное счастье и золотистый ретривер. Старинный, но не ветхий. Фасад выкрашен в мягкий сливочно-зеленый цвет, но кое-где деревянные панели пошли волной от времени. Окна целы, но местами краска на рамах облупилась.
Все эти «но» создавали впечатление, будто среди деревьев стоит человек, которого давно не обнимали, но он все еще держится – причесан, в чистой рубашке, с прямой спиной.
Крыша – изумрудная черепица без единого сбитого уголка, напоминающая чешую дракона. Водостоки – старые, но начищенные до блеска. Перила веранды увиты плющом, как из той же сказки, что позаимствовала драконью кожу для крыши. На веранде стояли два плетеных кресла – немного отсыревших за дождливую весну, но все еще на «ходу». В этом было что-то одновременно уютное и тревожное – как в доме из детства, в который возвращаешься спустя годы и понимаешь: все вроде бы на своих местах, но немного не так.
В центре фасада – белая деревянная дверь с круглым стеклянным окошком. На ручке висел старинный дверной молоток в форме головы волка – символ то ли одиночества этого дома в лесной глуши, то ли его одичалости. А может, и всего сразу.
Рядом с домом стоял раскидистый дуб – гордый старик, который когда-то был свидетелем первой забитой сваи, а теперь приглядывал за детскими качелями, покачивающимися на одной из его веток. Клумбы перед домом, несмотря на год молчания, все еще цвели – упрямо и немного беспорядочно. Все это выглядело неухоженно, но трогательно – как прядь выбившихся волос у ребенка, уснувшего в дороге.
И еще был крыжовник. Слишком много крыжовника, выжившего назло всему миру.
Леон припарковал Ауди около хилого низкого забора, больше напоминавший загон для домашней скотины, и забарабанил пальцами по рулю, неуклюже растягивая под нос:
– Пу-пу-пу…
Выйти из машины – значит вступить в игру, правила которой никому так толком и не объяснили.
На соседнем сиденье Вита набрала полную грудь воздуха, протяжно выдохнула, громко, почти демонстративно, – и открыла дверь со своей стороны. Она всегда была самой смелой среди них. Даже однажды позволила Филу набить ей татуировку еще до того, как он купил автоматическую машинку.
За Витой из машины, как из шкафа с одеждой в спальне подростка, повалились остальные: сначала Фил и Тео по обе стороны от Астель, потом и сама девушка. Леон вышел последним, разбивая вдребезги миф о том, что он всегда ведет.
Все разминали затекшие конечности и озирались, но к дому никто не приближался.
– Давайте кое-что обсудим, прежде чем зайдем, – Астель подошла к железной калитке и встала к ней спиной. – Как думаете, кто это сделал?
– Понятно кто, – хмыкнул Фил, поднимая колени в приступе внезапной гимнастики.
– Да, понятно… но это странно, – Астель обхватила себя за плечи. – Скоро его день рождения.
– Спасибо, кэп, – стервозно, даже для самой себя, произнесла Вита, но тут же осеклась. – Ладно. Давайте просто зайдем и посмотрим.
– Только договоримся: если что-то не так – сразу уезжаем, – Астель вздернула бровь и бросила взгляд на ребят.
Они кивнули одновременно, как синхронистки на соревнованиях. Леон подошел к Астель вплотную и потянулся к калитке – рука прошла так близко от ее лица, что от горячего дыхания по его коже пробежал мурашечный ток. Он нарочно не спешил: отворял калитку, как будто решал сложную головоломку – или просто хотел подольше задержаться в этой опасной близости.