Мир и потусторонняя война
- -
- 100%
- +
– Там до Медвежьего дома рукой подать, – подтвердил Егор.
– Да ведь эти врата опасны, это тебе не пруд в дворцовом саду… Стоит ошибиться в расчетах – лицей взорвет, а нас на атомы разметает!
– Для этого мне и нужны твои расчеты. – Егор поглядел на нее с надеждой. Повернувшись к Вильгельму, добавил: – И твоя сила, чтобы справиться с охранными заклинаниями. – Закончил же просьбой к Марусе: – И твое знание коридоров Медвежьего дома.
Вильгельм качнулся на стуле, глянул из-под челки.
– И когда же ты предлагаешь это сделать?
Егор обвел взглядом друзей: смешливую Марусю, горделивого Вильгельма, серьезную Галину.
– Сегодня, – сказал он с чувством.
Галина подняла брови.
– Сегодня?! А как же бал?! Приедут гости… императрица!
– Мне страсть как нужно поговорить с князем вперед дуэли. Если отправимся во время танцев – никто и не заметит. Что может стрястись?
– Вот и я так думала, оставляя дома банку эфирного спирта на подоконнике, – вставила Маруся. – А на рассвете солнце ударило, и ка-а-ак… – она многозначительно замолчала.
– Вот то-то же, – подтвердила Галина. – Сбежать в тот вечер, когда в Лицей пожалует императрица и остальные высокие гости? Если нас не хватятся на балу, то погубит охранное заклинание и соляной порог. Или мы ошибемся с вратами. Или попадемся медвежьей охране. Или погибнем под лапой сумасшедшего князя. И даже если все это пройдем успешно – нам ни за что не управиться до полуночи! И ради чего, Водолоп? Ради того, чтобы доказать что-то Пиявке?
От этих ее последних слов Егор заледенел. Воспоминание вспыхнуло в его памяти. Воспоминание, которое он все эти годы сам от себя надежно прятал.
Торжественная зала водяного дворца. Стены, драпированные черным, спущенные в трауре знамена. В центре, на возвышении, отделанный перламутром гроб, а внутри – незнакомый вздутый старик с восковым лицом и обвисшими усами, в котором едва можно было узнать великого водяного. Егору хотелось бы скользнуть угрем в родной пруд, забиться в ил и ничего не видеть, но приходилось стоять, глотать слезы, слушать торжественный шелест платьев.
Тогда-то, в самый тяжелый миг, он и увидел тетушку. Вырвавшись из рук гувернера, он бросился к ней, схватился за юбку, уткнулся лбом в кружева на корсете. Она обняла его в ответ, крепко прижала. В груди ее рокотало, будто бил там горный ручей. Она все гладила волосы Егора, прижималась щекой и шептала: «Милый мой, хороший мальчик, как же так… да как же так…» И все стало хорошо, и страх прошел, и чувство, что он один на всем свете, – нет же, у него есть родное, доброе, любящее сердце. Егор плакал, вжимаясь все теснее, как вдруг услышал тихий вздох и шепот: «Да только сердцем трон не удержишь…»
Слов этих Егор тогда не понял, так что мгновенно забыл их, задвинул в голове на самые дальние задворки, и всплыли они годы спустя. На том самом балу, где княгиня Нежитская рассказывала кому-то о ночи, когда императрица сняла перчатки. Вот тогда слова вернулись – и впились, крепко вгрызлись в мысли. Верить в подобное было невозможно, Егор отсек воспоминание, словно заплесневелый кусок хлеба с горбушки, но место отреза тихонько зудело, кровило, напоминало о себе при каждом шепотке, каждом намеке, каждом знающем взгляде – а их было немало! И вот сейчас, после слов «все ради чего – чтобы доказать что-то Пиявке?», оказалось, что плесень давно пустила корни, заразила ядом разум, назрела нарывом. Все доводы, что прежде убеждали его, теперь наполняли страхом. Иверия Алексеевна – суровая правительница, великая императрица… женщина холодного разума, а порой и холодного сердца… между ними с батюшкой было много споров, и взглядами на войну с Кощеем они не сходились… отец никогда бы не послал Водяное царство на битву… Раньше он противодействовал этому простым: «Но она никогда бы!..», а сейчас подлая злая пиявка в голове шептала: «Никогда бы?..»
Нет, пора признать истину: доказательство нужно Егору – или он не сможет смотреть в глаза государыне на балу сегодня. Он должен знать, что случилось той ночью. Знать, обнимал ли он на похоронах единственного родного человека, любимую тетушку, добрую наставницу – или ту, которая за несколько часов до этого сняла перчатки и…
Егор зажмурился, чувствуя, как в глазах закололо. Ему нужно сделать это, и сегодня. Но в одиночку осуществить дерзкий план он не сможет.
– Неужели тебе не хочется проникнуть в тайну подвала? – спросил он Галину с вызовом. – Попробовать пройти сквозь охрану? Сделать правильный расчет? Мы же давали клятву стремиться к скрытому знанию! Наш девиз – «надежда просвещения»!
– Крампуса почитай – вот тебе и будет надежда просвещения, – убийственно отвесила Галина и отвернулась.
От нее, значит, помощи не видать. Ну и подумаешь! У Егора все еще остаются два друга.
Он оборотился к Марусе. Уж Рыжая Бестия точно не захочет пропустить подобную заварушку!
– Бестия, дружище, мне нужно, очень нужно пробиться в тот подвал – и обязательно сегодня. Ты со мной?
Маруся в задумчиво протерла стекла очков.
– Не знаю, Водолоп, – вздохнула она. – Такая авантюра чревата катастрофой. Лезть в защищенный подвал в день бала? Пытаться взломать охранные чары? Нас не то что в карцер, нас в сани посадят и домой отправят – и на титулы не посмотрят. А я только вырвалась, возвращаться домой, к папеньке я никак не могу. Мне больше не будет ходу в Лицей, так и завязну в медвежьей берлоге…
Егор совсем растерялся. Да что же это творится?!..
– Жаба? – взмолился он. – Неужели и ты откажешь? Послушай, мне право слово нужно доказать, что тетушка невиновна!
Вильгельм засопел, основательно взъерошил челку и глянул из-под нее, жалостливо и неловко.
– Послушай, Водолоп, – сказал он, то и дело поджимая губы и как-то дергано поводя плечом. Видно было, что ему неудобно то, что он говорит, и то, что намеревается сделать, и что слова его в основном для успокоения не Егорова пыла, а собственной совести. – Послушай, во всех проделках мы вместе, и соль Горгоновне в табакерку подсыпать, и накладные рога Козловскому удочкой сдернуть, и к Мефистофелеву загримированными ночью явиться пенять на недостачу душ… но сегодня… у меня на праздник бабка пожалует. Ты же знаешь, если она меня с тобой в дружбе застанет, да за тем, что вместе замешаны в шалостях… А что до Пиявки – победишь его в дуэли, заставишь извиниться, а там пускай его думает, что хочет.
– Пусть думает, что хочет?! – Егор почувствовал, как задрожала нижняя челюсть. – Так ведь он ходит и говорит всем об этом! Порочит имя!..
Вильгельм опустил стыдливый взгляд и сказал Егоровой фуражке:
– Он ведь не один так говорит. Всем рты не закроешь…
Егор вскипел. Ах вот как?! Он-то думал, у него товарищи – а тут одни Бруты?! От тройного ножа в спину заломило лопатки. Ну разумеется, откуда им понять его, с их-то ближайшим семейством? Ни Галине с ее непогрешимой Татьяной, ни Вильгельму с его многогрешным Борисом не вообразить даже, каково это – сомневаться. Метаться между любовью и подозрением, страшиться не столько чужих оскорблений, сколько своих недостойных, предательских мыслей.
– Ясно, – процедил он. – Болтать о верности и товариществе это мы горазды, а как до дела доходит – так весь союз на попятный.
– Смысл союза в том, чтобы о будущем государства печься, а не в том, чтобы доказывать то, о чем никто и не помнит, – возразила Галина, хмурясь. И снова тяжелый этот взгляд так напомнил каменное выражение ее тетки, что у Егора забурлило в груди. Она, все она виновата. Заразила всех сомнениями.
– Да нет никакого смысла в твоем союзе! – бросил он с ядом. – Болтовня одна, резонерство. Лавры Татьяны тебе покоя не дают, а сама только и знаешь, как под свою волю всех подмять. Только вот что: я не живой, чтобы каменный цветок по твоей указке вытесывать! Я-то думал, мы новые законы обсуждать будем, а мы фанаберию про хаос разводим. А все потому, что ты… ты… – он сжал кулаки, растопырил жабры. – Хозяйка ты, вот ты кто!
– Хозяйка?! – отпрянула Галина. – Да я… да ты… – Губы ее поджались, подбородок затрясся.
Егор немедленно пожалел о своих словах, но исправиться не успел. Схватив со стола фуражку, Галина бросилась прочь, только коса подпрыгивала за плечами.
Бежать за нею? Нет уж, отступать никак не хотелось. Тем более под осуждающими взглядами остальных. Когда Вильгельм поддел его локтем: «Ты бы извинился, брат…», Егор и вовсе отвернулся.
В глухой тишине раздались удары колокола, объявляя последнюю подготовку к балу.
Скрипнули, отодвигаясь, стулья, скользнули со стола фуражки, а потом послышалось «скры-скры» по рассохшемуся паркету. Вскоре все стихло.
Егор фыркнул. Вот тебе и друзья. Вот тебе и товарищи по духу. «Дружба крепкая, как дуб, что не сломать»? Кто же знал, что вместо дуба ему достанутся колосинки…
Вредный комариный голосок прозудел в ухо: «А что, если они правы?.. А если это и правда глупый риск? А еще паче – глупая причина для риска? Как ты можешь даже сомневаться – неужто забыл, как тетушка приютила тебя, сироту, как обнимала, как катала на метельных санях, как пела на ночь, как приходила на чаепитие с игрушечными угорьками? А ты после этого сомневаешься в ее невиновности? Неблагодарный!»
Чувства поднялись к самому горлу, Егор заметался взглядом и вдруг заметил на столе пару перчаток, оставленных ему Марусей. Совесть от их вида ужалила так, что он схватил проклятущего Крампуса за ухмыляющуюся обложку и шлепнул книгой о стол. Громыхнуло от души, с густым щедрым эхом, так, что звука шагов он и не заметил. И от вдруг раздавшегося рядом голоса вздрогнул всем телом.
– А?! – брякнул он от неожиданности.
– Я помогу вам, – повторили где-то сзади. Говорили робко, скорее выдыхали слова. Звучали они монотонно и даже, пожалуй, могильно.
Егор подскочил и обернулся.
Слева, у самых полок, стояла бледная девочка с острым личиком и тяжелым взрослым взглядом. Густые черные волосы обрамляли лицо и лоб, и тускло-серые глаза казались паучками в клубах паутины.
– Екатерина Кощеевна. – Егор кивнул и невольно передернул плечами: холод, как бывало и раньше, прищипнул загривок в присутствии наследницы Мертвого царства.
Глава 2
Кантик
Катерина ответила небольшим наклоном головы, но ничего более не сказала. Так и стояла, испытывая взглядом, будто подразумевала, что говорить следует Егору.
Он сжал кулаки за спиной.
– Чем… чем обязан?
Кощеевская дочка прибыла в лицей последней, после окончательной капитуляции армии мертвых, когда основные дружбы среди лицеистов уже завязались. Впрочем, даже если бы она появилась вовремя, вряд ли из желающих сблизиться выстроился бы полк. И дело не только в мрачной отцовской тени. Как и говорила Маруся, все в ней, в этой худой белокожей девочке, вызывало ледяные мурашки. И огромные паучьи глаза, и шелестящий голос, и странная, скрытная манера держаться. Да и постоянное присутствие гувернантки, длинной, сухой и решительно устрашающей мадам Жеводан, не отстающей от своей воспитанницы ни на шаг, не сильно способствовало дружбе. Кому захочется дружить с паучонком, гуляющем на таком коротком поводке от паучихи? Катерины сторонились. И кажется, ее это устраивало.
Так отчего она решилась заговорить сейчас? Неужели следила за тайным союзом? От этой мысли стало еще холоднее. А вдруг она решит передать темы разговоров и запрещенные книги директору? Егор страшился не столько гнева Дуба Алексеевича, сколько наказания, которое директор понесет за вольнодумство лицеистов.
Подхватив Крампуса, Егор сунул его сзади под куртку. Заметив это, Катерина быстро заговорила.
– Будьте покойны, Егор Никифорович, я никому не раскрою тайну вашей… вашего общества. Я совершенно случайно набрела на этот коридор и подумать не могла, что здесь место ваших встреч. Я лишь искала укрытие. Но стоило мне зайти за полки, как появились ваши друзья – все случилось столь быстро, что я не могла уйти, не показавшись.
Егор слушал ее, все больше приходя в замешательство.
– От кого же вы скрывались?
Катерина посмотрела на него с удивлением.
– От мадам Жеводан, конечно.
Вот, значит, как. Паучонок не слишком любит поводок и паучиху?
Егор несколько успокоился, даже весьма дружелюбно улыбнулся.
– Так как вы сказали в начале… вы поможете мне?
– Помогу, – кивнула Катерина. – Я была в тайном крыле – всё в поисках укромного места – и видела вход в подвал. Там чувствуется барьер заклинаний и даже соли.
Егор едва не подпрыгнул. Наличие союзника, пусть даже такого неожиданного, воодушевило. Он ступил ближе.
– Но вы считаете, с этим можно справиться?
– Не знаю, – Катерина поглядела на него с вызовом. – И именно поэтому нам стоит отправиться туда во время праздника и проверить.
Егор почувствовал, как глаза его расширяются.
– Вы… готовы пойти со мной?
– Кажется, больше желающих не находится, а идти туда одному опасно. Вы же, если я правильно успела разгадать вас, не отступитесь от задуманного.
В глазах ее зародился блеск – таинственный и пленительный, словно роса на паутинке. Егор отчего-то сунул руку в карман, но наткнулся там на подаренную Галиной конфекту и тут же отдернул.
– Я не отступлюсь. И, признаться, буду несказанно рад пойти вместе. Но… как же вы избавитесь от вашей мадам Жеводан?
– О, у меня есть средство, – заговорщицки шепнула Катерина. – Я разыгрываю приступ, какие бывали у меня в детстве, и мадам дает мне лекарство. А я выливаю его потихоньку и притворяюсь спящей. Когда мадам убеждается, что я сплю, то отправляется по своим делам из лицея. Куда она уходит и что делает, мне неведомо, но целую ночь я могу не бояться надзора.
– Ловко, – оценил Егор. – Что же до соли, разве вы ее не боитесь?
Катерина улыбнулась. Удивительное дело, даже ее улыбка смотрела уголками не вверх, как обычно бывает, а вниз. И все же это была именно улыбка – и самая очаровательная. И именно сейчас, в этом милом выражении, проявилось, насколько Катерина нечасто показывает себя настоящую посторонним. Егор явственно представил, каково ей, маленькой одинокой девочке в шумном шебутном лицее.
Тем удивительнее была ее теперешняя отвага.
– Разумеется, боюсь, – сказала она негромко. – Но если вы запасетесь водой, я смогу восстанавливаться быстрее. Я верю, вместе у нас получится перейти границу, Егор Никифорович.
В груди загорелось и начало бурлить, будто там закипал большой медный самовар. Сердце забилось с упоительном восторгом. На лицо вылезла улыбка.
Егор натянул Марусины перчатки и протянул руку для пожатия.
– Тогда перейдем на «ты». И да, зови меня Водолопом.
– Водолоп? – охнула Катерина. – Это как-то… неудобно.
– Коли мы отправляемся на дело от лица союза, то должны действовать в соответствии с его уставом.
– В таком случае, я готова, – сказала Катерина со всей серьезностью и пожала ему руку. Повторила прозвище, словно пробуя его на вкус, и лицо ее приобрело выражение решимости.
Егор одобрительно кивнул.
– Отлично, тогда дело за малым.
– За чем же?
Он глянул с хитрецой.
– Выбрать прозвище и тебе.
– Мне?
– Ну как же, ведь прозвище есть у каждого члена союза «Нечистой силы».
Глаза Катерины распахнулись.
– Я… Ох! Позвольте… позволь подумать… – От избытка чувств она несколько раз переступила с ноги на ногу, издавая восторженное «скры-скры» по паркету. – Могу ли я выбрать прозвище, данное когда-то братом?
– Что это за прозвище?
Катерина перебрала пальцами фуражку.
– В детстве меня называли Кати, но вот Костю как-то в очередной раз лишили ужина за противные папеньке высказывания, и лакею было приказано отдать мне его порцию мороженого. А я дождалась, пока все разойдутся, и потихоньку отнесла брату. Он спросил, почему я не съела. Я и ответила, что поедание чужого мороженого не может быть оправдано никоим, даже самым тяжким проступком. На что он сказал, что я только что сформулировала основной принцип кантовского категорического императива и заслужила впредь в его честь вместо Кати называться… Кантик.
– Кантик! Это премило! – хохотнул Егор, вспоминая похожие мотивы, заставившие его отнести пирожок заключенному в карцер Вильгельму. А еще мимолетно отмечая про себя, что вот ведь, оказывается, бывают и полезные философии, не только пустые заумствования. – Мы говорили с Константином, когда он перебрался во дворец. Я показал ему вид с крыши, а он долго рассказывал о том, что победа, полученная насилием…
– …превращается в преступление? – закончила за него Катерина. – Он часто цитирует Руссо, это правда.
Они встретились многозначительными взглядами.
– Тебе повезло иметь такого брата, Кантик, – усмехнулся Егор.
Улыбка Катерины погрустнела.
– Давно уж он не прозывал меня так. Чем более теплел ко мне папенька, тем сильнее он отдалялся… – она прижала фуражку к груди. – Вот я и подумала, возможно, теперь Кантик снова пригодится?
Егор решил умолчать о том, что прозвище обычно выбиралось членами союза, и ободряюще кивнул.
– Разумеется, – он достал конфекту в золотой обертке и протянул новой соратнице.
Удивительно, но теперь в ее присутствии Егор не чувствовал ни холода, ни мурашек, наоборот, от взгляда серых глаз и опрокинутой улыбки становилось теплее. Он потянулся было взять ее за руку, но не успел.
– Вот вы где, Катерина! – раздалось грозно неподалеку. Высокая сухая фигура мадам Жеводан расползлась по стене громадной чудовищной тенью, нависла над ними, словно пытаясь проглотить.
Катерина ступила ближе. Егор склонил навстречу ухо.
– Я подам тебе знак во время бала, мы пойдем моим тайным путем, по карнизам, я научу. Готовься! – Сунув конфету в рот, она надела фуражку и обернулась к гувернантке. – Иду, мадам!
Даже когда они скрылись из коридора, Егор чувствовал ее непривычный горьковато-сладкий запах. Словно калиновое варенье.
* * *Балы Егор любил страстно. Запах кельнской воды, жасминовых духов и ананасного мороженого, тугой шорох вееров и перезвон шпор, грохот музыки и трепетность тончайшего шелка перчатки в ладони – все это приводило в восторг, в трепет от жабр до самых пяток. Танцевать для его человеческой формы было так же приятно, как для водяной – плавать. Лицейские балы, разумеется, не шли ни в какое сравнение с императорскими, и все же радости приносили не меньше. Даже сейчас, зная, что посреди самого веселья придется скрыться, он не мог сдержать радостного предвкушения.
Ураганом он ворвался в комнату с табличкой «№ 13. Егоръ Половодовъ». Запершись, вывернулся из сюртука, выдернулся из рубашки, выпрыгнул из штанов и бросил все ворохом на скверно заправленную кровать. Вздрогнув от свежести воздуха, по мнению начальства воспитывавшей в лицеистах твердость воли, он зачерпнул воды в рукомойнике – батюшки, ледяная! – сбрызнул лицо и шею, растер как следует кусачим полотенцем, пока кожа не загорелась.
Улыбнувшись краснощекому, по-щенячьи взъерошенному отражению в тускловатом зеркале, он прыгнул к комоду и откинул тяжелую крышку. Та грохнулась о стену, являя свету выцарапанную в углу надпись:
«Не суй свой нос! Престрашен уронНечистой силы царских кальсон!»Из глубины железного чудовища он извлек все свежее и сверкающее, пусть из-за ненадлежащего хранения и порядком мятое: белую рубашку, небесно-голубой жилет и грозовой мундир с обшлагами и золотой петлицей на красном стоячем воротнике. Угрем ввинтившись во все это праздничное великолепие, он торопливо пропрыгал то на одной ноге, то на другой, вдеваясь в начищенные ботфорты.
Готово!
Осталось всего одно дело. Из ящика бюро он выхватил крошечную бутылочку «парфюм де ивер» и брызнул на шею. Хотел освежить морозом только воротник, но в суматохе пара капель попала на жабры. Зажглось нестерпимо, до слезного кашля, впрочем, настроения не испортило, напротив, добавило азарта.
Уже взявшись за щеколду, он вдруг кое-что вспомнил: одним прыжком вернулся к кровати, выдернул из-под подушки томик «Потустороннего Декамерона», бросил в комод, присовокупил туда же злосчастного «Крампуса» и захлопнул крышку. «Храни!» – прикрикнул он на кальсонное заклинание.
За стеной что-то звякнуло, Егор замер. Чуть постоял в нерешительности, а потом приложил ухо к обоям. Судя по звукам, Жаба в своей комнате тоже спешно собирался: топал каблуками, шумел водой, хлопал крышкой комода.
Егор оглядел разделяющую их стену – даже не стену, а перегородку: как и во всех ученических комнатах, она не доходила до потолка, оставляя широкий зазор, через который можно было переговариваться, перебрасываться записками, а в случае особо важной проделки и вовсе перебираться друг другу в гости. Эх, не будь они в размолвке, Егор без сомнений сделал бы сейчас условленный знак, особым пятикратным постукиванием «тук, тук-тук-тук, тук», и сейчас же услышал бы в ответ его повторение, означавшее: «Я здесь, дружище, я тебя слышу». Сколько ночей после подобного перестука они усаживались у тонкой стенки и шептались: Егор читал новые стихи, а Вильгельм диктовал ответы в алгебраических задачках…
Только сейчас из-за стены не доносилось и намека на тайный знак. Шмяк-шурх-дзынь. Никакого перестука. Егор послушал, занес было руку – и опустил.
А потом и вовсе вышел из комнаты.
* * *Рекреационная зала царского лицея сверкала праздничным убранством: по стенам вились еловые гирлянды, на колоннах блестели золотые и красные ленты, даже бюстам древних философов и поэтов надели торжественные венки. По балконам горели щиты с вензелями каждого царства: череп Мертвого, лилия Болотного, белка с орехами-изумрудами Лесной империи, ящерица Медной горы, бесовский черт, волколакский медведь, вурдалачья чаша крови и прочие. Свет великанской хрустальной люстры, подаренной на открытие лицея само́й императрицей, отражался в начищенном до зеркальности паркете, в расписанных инеевыми узорами окнах и на носках ученических ботфортов. Воздух наполнялся ароматами сахарных пряников, горячего шоколада и резковатой канифоли.
Как в таком торжестве оставаться безучастным!
Взволнованно сглатывая под жестким стоячим воротником, Егор теребил хрусткие манжеты и слушал, как зал гудит голосами лицеистов и учителей. Нет, перед тем как рискнуть всем, танцы просто необходимы! Все тайны мира подождут. Да и раз Катерины пока не видно, отчего не насладиться? Решительно шагнув в оглушительный свет величественной люстры, он осмотрелся в поисках свободной партии.
Первой его пригласила Мария Анчутова, смешливая, но весьма неуклюжая наследница бесовского княжества, которая и веселила его, и оттаптывала ему копытами ноги. После он танцевал с Павой Виевной, наследницей восточных земель, девицей с такими ресницами, что Егор каждый раз дивился, как ей удается держать глаза открытыми. Увлекшись весельем и забывшись, он уже ступил было в сторону Галины, чтобы пригласить на польку – но тут же опомнился и торопливо вернулся.
А там в центр круга вышел сам директор и основатель Потустороннего лицея, Дуб Алексеевич. Музыка немедленно смолкла, танцующие пары остановились.
Дуб Алексеевич был личностью во всех смыслах монументальной, исполинского роста, и обладал цепким, всепроникающим взглядом. И голова, и все тело его производили впечатление основательности, морщинистая кожа смотрелась изрезанной корой, большие толстые ноги будто бы врастали в землю при каждом шаге. Нос его, широкий и плоский, всегда напоминал Егору древесный гриб, точащий из старого пня. Сразу под грибом колосились седые усы, а сверху – брови, такие густые, что в них с удобством могло бы расположиться семейство ласточек. Голосом он говорил раскатистым и низким, немедленно исходившим эхом.
– Господа лицеисты! – сказал он, степенными паузами подчеркивая важность своей речи. – Вот уже год как из родительских объятий вы поступили в сей великий храм науки. Достойные семьи ваши вверили мне блюсти ваше воспитание, дабы тем сильнее действовать на благородство нравов, чистоту помыслов и добродетельность применения силы. Здесь вы усваиваете знания, необходимые для государственного человека, который вскорости станет настоящей опорой Потусторонней России. Здесь вы постигаете словесные, исторические и математические науки, изящные искусства, светлые и темные материи. Но более всего здесь вы учитесь строить узы дружбы и взаимопонимания, здесь вы утверждаете связи, кои будут длиться на протяжении всей вашей жизни.
Егор мрачно посмотрел туда, где тесным кружком стояли Галина, Вильгельм и Маруся. «Знаем мы эти узы».
Покряхтев в усы, Дуб Алексеевич продолжил:
– Помните, господа лицеисты: вы будущие столпы своих отечеств, на ваши плечи ляжет ответственность за благополучие вашего царства, а также за единство Империи. Вам предстоит определить, суждено ли нам прозябать в предрассудках, жажде власти и алкании живого тепла, или же нас ждет будущее в мире, справедливости и свободе.
Говоря сие, он нашел в толпе Егора и посмотрел так значительно, что стало ясно: слова эти предназначались первостепенно и особливо ему.