Здравствуй, Карлыган
- -
- 100%
- +
– Здравствуй, Валя!
– Господи! Никак Риф? Ну, конечно. Здравствуй – поцеловала меня в щеку – Откуда ты? Как меня нашел? Постой тут, я сейчас – бросила тяпку и пошла в избу, вернулась с узелком – сядем, давай, тут, под березой, на травке – мигом «накрыла стол: хлеб, сливочное масло, зеленый лук, бутылек – спирт, разведенный в меру – пояснила, разливая в два стакана – Со встречей – выпили. закусили – Вот куда мы забрались. Первая из нас приехала в Куйбышев Вера наша. По направлению из техникума, на стройку. Потом мы с Афанасьевым. Ну да, ты его ни разу не видел. Ветврачом служил в армии, еще до войны. Демобилизовался без руки. Нет его, тут похоронили. В совхозе был ветврачом. При нем и я кое-чему по этой части научилась. Вот и продолжаю его работу. Путевку вот совхоз дал в Крым. На пенсию давно пора, да вот стаж дорабатываю. Документов не хватает. Господи! Да разве мы про документы когда думали? Работали и работали. Вот буду в Крыму к Пантюше зайду за документом. Пантюша же председателем колхоза был, когда я работала в Желябовке. Пантелей Васильевич уже со всеми рассчитался. Похоронили его в позапрошлом.
– Господи. Подбирается незваная. Помянем Пантюшу.
Помянули стограммами.
– Шура демобилизовалась в пятьдесят седьмом. С мужем разошлась в Керчи. С дочерью приехала сюда. Устроилась на работу в больнице. Потом и отец с матерью приехали из Альмы. Хату построили гуртом, да жить в ней не пришлось. Похоронили папу, потом маму на девятом десятке. Шура и Вера со своими семьями получили квартиры в Куйбышеве, а мои сын и дочь в Ново-Куйбышеве, на заводе работают. А я уж к ним не хочу, привыкла тут.
К Халиуллиным я вернулся поздно вечером. Зарема с Сашей и Люсей тоже прошатались по городу почти весь день. На другой день Зарема с Сашей пошли провожать Свету с Любой на пристань. Света с Любой катером поедут по Волге вниз до Вольска, оттуда в Карлыган.
-–Тольятти–
Я приехал в Тольятти, где, насколько я знаю, работает на автовазе немало карлыганцев. Кто именно точно не знаю, но у меня есть адрес Володи Быченкова, с которым встречался в Киргизии. Квадратные кварталы Тольятти похожи между собой как близнецы, но квартиру Быченковых на ул.Разина нашел без труда. Володя и его жена Нина на работе, дома оказались младшая сестра Володи и шестилетняя дочь Юля. Юля вызвалась показать мне город, но,не задерживаясь в городе, мы с ней спустились к Волге. Подпертая плотиной, Волга здесь так разлилась широко, что правый берег теряется вдали, в мареве. На этом берегу строятся портовые сооружения, плавучий пневматический копер забивает под воду ж\бетонные сваи. «Ставрополь, Ставрополь» – мне кажется копер твердит без конца через равные промежутки. Ищет копер, пытается найти, затонувший здесь бревенчатый приволжский городишко. На обратном пути от Волги до города на широком массиве, где множество котлованов и траншей под застройку новых кварталов есть еще трава и полевые цветы. Юля нарвала колокольчиков и бело-желтых ромашек и в городе так гордо пронесла свой букет мимо продавщицы цветов, что та добро усмехнулась ей вслед. Вечером к Володе пришли четверо парней карлыганцев. Разные, но одинаково крепко сложенные, мне они не знакомы, здороваясь поясняют:
–Внук Тирая Немазал, внук Наемщика из Мазунов, правнук Абдула Ташкент.
Как уж заведено, выпили по стопке водки, допоздна просидели, вспоминая про многих.
Утром Володя и Нина повели меня на завод. Проходная завода всасывает и всасывает жгут рабочего люда. Иду и я в кругу земляков. В руках у одних пропуска, у других нет. Но стоящая при входе девушка пропусков не проверяет, с некоторыми здоровается, некоторым отвечает кивком головы, кое с кем перекинется несколькими словами, всех провожает глазами.
– А вы, папаша?
Это, конечно, касается меня. Выдвигаюсь из плотного жгута, чтобы моргать глазами. Неловко. Говорил же Володе, что надо пропуск оформить, на то и паспорт с собой взял. Пробую шутить:
– Мне бы "ладу" за наличные.
– Вчера пенсию получил?
– Ну, ладно, подожду, пока цена на "ладу" приблизится к моей пенсии.
Похоже, ребята кое-что пояснили девушке, она кивком головы показала мне на вход. Прошли с Володей в диспетчерскую, где он работает. Диспетчерская снабжает линию деталями.
– Что прибыло? – спрашивает Володя у девушки за столом.
Одесса, Горький, Рига – перечислила та несколько городов, даже несколько зарубежных – от Харькова телеграмма.
– Как дышим? – обращается Володя к другой.
Девушка, не снимая наушников, подала Володе листок с рядами многозначных цифр. Сама продолжает писать на другом листе другие цифры.
– На исходе – сказал молодой мужчина за третьим столом и подал Володе так же лист с рядами цифр.
– Пошли сюда – Позвал меня Володя и привел меня к бесконечной цепи, медленно движущейся – Пройди по линии и приходи в диспетчерскую. Я буду там.
Стараясь, как бы кому не помешать, и как бы не оказаться на пути снующих там и здесь автокаров, иду по проходу между столами, ящиками и контейнерами, наблюдая, как голая рама шасси одевается, обрастает все новыми деталями. Движутся машина за машиной впритык. Рабочие с обеих сторон линии, мужчины и женщины, молодые, старых не видно. Работают, кажется, без напряжения. Вот четверо рабочих, кажется делают одно и то же, но и это одно и то же у каждого только свое: один закручивает электроключем гайки только правого переднего колеса, другой – переднего левого, третий заднего правого, четвертый заднего левого. К ним подошла уже следующая машина и все повторяется. Дальше один вставляет на место только ветровое стекло. Девушки, одна с оной стороны, другая с другой, вставляют только уплотнительные реины. Делается все спокойно, без суеты, без напряжения. Но и беспрерывно, ни минуты отвлечения. Отвлечение тут невозможно. Лозунг: «работать без отстающих» выглядел бы здесь иронией. И нет его здесь, этого лозунга. А личная пятилетка за четыре года? В чьем календаре сентябрь в мае? Секунда в секунду за конвейером, ни секунды не отставая, ни секунды опережения. Выдержал бы я такую вахту? Не теперь, а когда был не старше сорока? Не выдержал бы. Выдержал бы куда большую физическую нагрузку, но не этот режим в тисках времени. Может быть постепенно приспособился бы. Человек ко всему приспосабливается. При необходимости.
С конвейера сходит машина за машиной, уже заправленные горючим. За руль садятся больше женщины, мало мужчин, включают зажигание, отгоняют часть машин на испытательный полигон, часть прямо на железнодорожные платформы. С земляками я попрощался, не отрывая их от рабочего места, вышел за ворота, вздохнул и зашагал в Куйбышев. С удовольствием пешком прошел до речки Сок. Тут сел в автобус, время уже около семи часов вечера.
-–Казань–
В Казань приехали на «метеоре». Квартира Ломовых на ул.Журналистов на замке.
– Нежданный гость хуже татарина – заметила Зарема.
– А можно быть хуже самих себя?
– Очень просто: по стопке у каждой родни, и готово.
Уже было собрались к другой родне, когда к подъезду подкатил белый «Москвич». Ломовы. Мы с Борисом отогнали машину в гараж, за город. Там гаражный городок. Гараж Ломовых бетонный, с ремонтной ямой, с полками для инструментов, с рабочим верстаком.
– Домой отсюда всего 20 минут ходьбы – говорит Борис на обратном пути – у нас удачное место с гаражем. У наших Зингеров хуже дело. Гараж за 15 километров от дома. С гаража домой километров 5 пешком и автобусом.
– Зачем тогда личная машина?
– На дачу ездить по выходным. Мне на работу недалеко. 5 минут ходьбы до нашего КВВУ, а Земфире до центральной поликлиник и далеко – то на автобусе, то на «скорой».
Борис майор инженерных войск, преподаватель высшего военного училища. Земфира хирург. Домой пришли верно за 20 минут. Земфира с Заремой уже сделали пельмени. Только сели ужинать, зазвонил телефон. Трубку взяла Земфира. Она всегда говорит тихо, как при спящем ребенке.
– Дорожное происшествие – пояснила нам – привезли троих в тяжелом состоянии. Сегодня уже третий случай и все три дорожные. Ужинайте. За мной сейчас приедут.. Завтра будем у Аси
У подъезда засигналила машина. Земфира уехала. Отец и мать Земфиры, дядя Муффизал и тетя Нафиса, пенсионеры, они на даче, с ними там младший Ломов Андрей и гости из Хабаровска – сестра Бориса Маргарита, ее муж Юрий и дочь Галя.
После ужина за разговорами, за телевизором сидели долго. Земфира не вернулась. Легли спать. За полночь я услышал, как вернулась Земфира. Кажется, поела на кухне и пошла в свою спальню.
На следующий день, в субботу на даче у Зингеров, далеко за городом, над Волгой собралось родни до полсотни душ. Двоюродные, троюродные. Повод для встречи между собой – именины Аси. Ночевать мы пришли на дачу Надеевых, что километров в шести от дачи Зингеров. Все же хозяев дачи нужно представить. Зингер Зарема мне двоюродная сестра, преподаватель английского языка в КВВУ. Ее муж Иосиф врач.
Надеев Камил мне двоюродный брат, инвалид отечественной войны, бывший сапожник, а теперь пенсионер. Его жена Роза работница химзавода, их дочь Лиля техник-конструктор на авиастроительном, сын Ринат девятиклассник. Дача Надеевых ухожена лучше, поспела клубника. В Казань вернулись автобусом, как и условились, к младшей сестре Камила Гале на Левобулачную. Галя работает на почте, но в данное время в декретном, с грудным ребенком. Муж ее, Шамиль, зубной техник, сегодня дома. Шамиль вызвался побыть дома с ребенком, чтобы Галя хоть часа два-три прошлась с нами по городу. Поднялись на Кремлевскую площадь, где разрывает колючую проволоку богатырь Муса Жалиль. Совсем не тот Муса, которого я знал худощавым парнишкой. Рядом исторический музей. Открыт. Зарема хочет посмотреть. Я никогда не бывал в музеях. Ну что там кроме старья? Тишина. Редкие посетители бесшумно проходят от экспоната к экспонату, изредка переговариваясь шепотом. Я остановился у домашнего ткацкого станка. Мне кажется, что он ожил. Не верится, но явно слышу: тук-тук-дринь, тук-тук-дринь. И явно слышу голос отца.
––
– Двухлемешной? Сакский? Неужто Сивку продать?
За станком мать молча ткет: тук-тук-дрин. На столе, воткнутая в горшок с песком, тихо потрескивая, горит лучинка. Свет колеблется, на бревенчатой стене тень от хомута и постромок, висящих на колу. Отец за столом зашивает порванную хомутину. Это он матери задал вопросы, но мать молчит. Младшая сестра матери, Зифа, соломой затопила печь. Почуяв тепло, где-то за печкой запел сверчок. Вслед за сверчком тихо запел и отец: «Карлыган, Карлыган, атын сатып, арба алам».
Мать усмехнулась:
– Никак договорились с Шабаем? Али давеча тоже про то же спел.
– Неужто? Может и вправду договоримся?
– То-то ж. И Хоснюк Седой согласен.
––
Зарема потянула меня за рукав, шепчет:
– Идем, там дедушка Ризван.
Под стеклянной крышкой ящика групповое фото. Впереди на полу сидят на корточках, даже некоторые лежат, облокотившись, в центре сидят на скамейке, сзади стоят, больше молодые парни, только среди сидящих несколько пожилых и нарком просвещения Луночарский. Это он среди студентов ТКУ(Татарского Коммунистического Университета). Среди стоящих позади студентов молодой Ризван Абдурахманов.
Глава 2
…Прибежал к нам босой белобрысый мальчик:
– Закир абы, на ярмарку собираетесь?
– Да. А что?
– Подводой?
– Да. А что?
– Папа очень тебя просит заехать и захватить на ярмарку шкафы и сундуки на продажу.
– Передай, Ризван, Халилу, что утром непременно заедем, заберем и шкафы, и сундуки.
На ярмарку едут многие. Едет и сосед наш справа Али Нужа, Хоснюк Седой с Верхнего Курмыша. Мы выехали пораньше, заехали к Абдурахмановым. По соседству с ними двор Рахимкуловых и Зарифа – нашей родни. Пока Абдурахмановы грузились, мы с отцом зашли к Рахимкуловым. Зариф белобородый, худой, сутуловатый старик.
– Вот так и живем – сказал он отцу – не шибко, ни валко. Каждым вздохом ближе к прадедам.
Он, наверное, скоро помрет – подумал я – но тут из-под белых, мохнатых бровей Зарифа глянули на меня ясные, с веселой искоркой глаза, и я передумал – хитрый старик, и не думает помирать. Тетя Зарифа, старшая сестра отца, упрекнула своего брата:
– Что же Араба не везешь на ярмарку? Проветрил бы хоть раз в году.
– Она у нас в избе не киснет. Каждый день на ветру.
– Как там бабушка?
– Жива-здорова. Из колодца воду не хочет пить, с большим кувшином на лямках на Светлый ключ по воду ходит.
Я догадался, о чем речь, спросил тетю:
– Бабушка Мара и тебе бабушка?
Тетя засмеялась, взяла меня за руку.
– Идем, малиной тебя угощу – зашли в палисадник, где малина поспела – наш род с Кавказа, с речки Сунча. Оттого мы и Сунчали – сказала тетя. Я рот раскрыл и про малину забыл – и с Дона. Сунчали женился в станице Устьмедведецкой. Бабушка точно не знает, маленькая еще была, но полагает, что там. Сунчали в Карлыган пришел без жены, с девчушкой, с той самой Марой. Карлыган тогда не такой был как теперь. Лес там был. Жил там народ всякий, больше в землянках: татары-мещеряки, мордва, беглых русских немало было. Лес уж потом расчистили. Половина Карлыгана, еще при моей памяти, была мордовская. Мордва недавно переселилась за Ендовище и деревню свою назвала Новым Карлыганом. А старший наш, Махмуд, тот на старую родину подался, женился там. Дай Бог им здоровья.
– Риф! – окликнул меня отец – Поехали.
По дороге на Ольшанку растянулся обоз. То взбирается на увал, то спускается в низину. То с лева стеной дубовый лес, справа слегка волнуется рожь, то справа березовая роща, а слева яровые. Леса и поля здесь Аносовские и Найденовские. На одних возах горой горшки, на других новенькие бочки, бочонки, кадки на ивовых обручах, на третьих в рогожных кулях древесный кузнечный уголь. Телеги ребристые, телеги бестарки для зерна. Камса, грабли, граблицы, вилы-тройчатки, березовые и липовые лопаты. Деготь в бочках. Сбруя всякая. Неохотно плетутся за возами коровы, бычки, козы. Во многих возах празднично одетые женщины то рядом со своими огурцами в мешках, с малосольными в кадках, то с гусями и курами в плетенках. Или с визжащими в мешках поросятами. Мужики группами идут по обочине. Перед мостом через Узу обоз остановился.
– В чем задержка? – кричат задние.
– Абдул Нужа коню ногу сломал – по цепочке приходит спереди ответ.
– А где же у Абдула гляделки были?
– Так на этом мосту черт ногу свернет.
– Ох уж эта Ольшанка. Лодырь на лодыре. Не то что мост починить, и крыши у них на избах ребра повыставили.
– Вроде наших, Карлыганских, хотя мы, вроде бы, из работящих.
– Да оно же само собой. Кому охота в ненастье на крышу лезть? В ведро и так не капает.
– А все же, как ни говори, а мост Ольшанка починить должна. На Ольшанской земле мост.
– И вовсе ольшанская земля по ту сторону Узы. По эту – Найденовская. Но зачем Ольшанцам в эту сторону ездить?
– Найденевы да Анисовы в Пензе да в Саратове. А то вовсе в Петербурге. Как не крути мужику тут ездить.
Обоз тронулся – Абдул Нужа откатил свою телегу на обочину. Конь его прокондыбал на трех ногах за телегой.
– Считай алаша кулес. Ты уж, односум, приреж его на мясо, с руками оторвут.
– А сам кобыле под хвост?
– Это уж так, мужику без тягла окромя некуда.
Больше проезжают мимо молча – ни к чему на рану соль сыпать. Одни лошади заходят на мост с опаской, похрапывая и косясь на воду, другие смелее – не такое видали на разных дорогах. Трава с лугов за Узой скошена, убрана. Только на узком длинном болоте-старище сочно зеленая рогоза и осока.
– Куда вы, куда? – басистый вопрос гостям из осоки.
– Ряба, ряба – обозвал кого-то другой голос.
– А ты какова? А ты какова? – другой голос.
– И туды хорошо, и сюды хорошо – запели голоса помоложе.
На ровном, широком лугу растет лес вздернутых оглоблей, в лесу ровный гул. Ярмарка вроде в крепости из телег, ощетинившихся вздернутыми оглоблями. Войдешь в крепость, и ровный до этого гул расщепляется на составные части – разноязычный говор, визг поросят.
– Стучи, кума, смелее. Это не мокитра, а колокол с обалихиной церкви.
– И правда добрые, грех охаять. Почем?
– Баш на баш, как спокон веков.
– Окстись, борода. Чай нынче Троица. На спаса баш на баш будешь торговать. У меня яйца и гуси.
– Насчет яйцев у тебя, кума, сомневаюсь, а гуся давай, сторгуемся.
Гора горшков, макитр, кринок, кувшинов. Представляю, какую большую стаю гусей погонит с ярмарки горшечник домой. Пестрая толпа медленно течет, кружится, просачивается между наскоро сколоченными дощато-жердяными навесами, ларьками, лавками, прилавками, длинными столами харчевни. Над кострами прямо вверх вьются голубоватые, прозрачные столбы дыма. В больших котлах что-то варится. Рядом на столбах с перекладинами висят только что освеженные бараньи и бычьи туши. За прилавком ларька женщина в белой кофте с вышитыми на рукавах васильками не то молится, не то поет:
– Ось Христина! Щсь калачи полтавски с Лопатина.
К прилавку с пышными, румяными калачами подходит мужик с кудрявой, черной бородой в синей рубахе с воротом, расстегнутым до пупа.
– Дядечка, душа вылетит – мило улыбается ему продавщица калачей – Чи нехай вылетае, бисова.
– Калача душа желает. Подай целый – шарит в глубоком кармане штанов.
– Душа нараспашку, а гроши добро заховав.
– Штаны дуже широки, с достатку сшиты.
– Куцы, бо матерьялу не достало? Кушай на здоровье, дядечка – провожает, возможно, первого купца.
Другой чернобородый мужик, ростом повыше, поздоровался с отцом, подал мне руку. Так и познакомился с дедушкой Ибрагимом, отцом моей матери. Знаю, что он вместе со старшим сыном Заки работает на суконной фабрике Добродеевых, где-то дальше, за Суляевкой. Вместе с дедушкой мальчик моих лет Назиф, сын дяди Нурали и девочка Сайда, дочь сестры моей матери.
– Ну как с плугом? Не раздумали?
– Нет, договор окончательный. Хоснюк с Али пошли приценится. Иду и я.
– Я вот приготовил малость, держи – дедушка дал отцу сколько-то денег – срок не назначаю, по возможности.
Подошли все вместе к карусели. Верх карусели полотняный, по краям верха навешены мелкие погремушки. Кони, запряженные в тарантасы на весу, идут вкруговую, одна упряж за другой. На скамейке у центрального столба сидят наши карлыганцы. Фатих Маркитан наяривает на саратовской гармошке с колокольчиками, а слепой Фатах пиликает на скрипке. Гармошка Фатиха мне понятна, несмелая скрипка кажется сбоку припека. Тут у карусели и Тутаркин с дочкой Настей. И нас устроили прокатиться, мы с Назифом на конях, а Настя с Сайдой в таратайке. На ярмарке мы купили плуг двухлемешной, сакский. В складчину, на три двора.
Домой с ярмарки мы ехали через Лопатино, волостное село, откуда, по прежней договоренности, должны везти в Карлыган межевого со всем его инструментом. Груз небольшой – два ящичка, треножник и рейка. Межевой, Иван Иванович, молодой, с темно-русыми усиками. По пути он рассказал, что на Карлыганских полях он будет отрубать участки под хутора всем желающим за плату. И еще договорились: отец на своей подводе будет возить межевого на работу, сам будет помогать в работе в чем нужно и жить Иван Иванович может в нашей избе, если, конечно, наша изба окажется подходящей. Изба нам летом не нужна, иногда и ночью в поле, а по ночам спим во дворе, если дождь, то под навесом. Мать с Зифой в избе ошпарили бревенчатые стены кипятком, поскребли, помыли полы и потолок. Но межевой жить в избе не захотел, занес в избу свой инструмент.
Изба наша для жилья вообще-то удобная – небольшие сенцы под навесом на земляном полу. Слева, как зайдешь, русская печь с печурками на боку, где зимой сушатся валенки, лапти и пеленки. Справа в стену вбиты несколько колышков, на которые вешается сбруя: хомуты, постромки и прочее, и зимняя одежда. Вдоль всей правой, глухой стены дощатые нары, которые зимой служат и кроватями. Под нарами сундук и несколько ларьков для всякой надобности. Два окна в передней стене и одно перед печью, потому что вся левая часть избы перед печью, отгорожена дощатой перегородкой, только вход туда оставлен. У перегородки ткацкий станок, стоящий там все время и в работе бывает только зимой. Между станком и нарами стол и табуретки. Под полом небольшой погреб для небольшого запаса картошки. Вблизи станка на крюке, вбитом в матицу потолка, висит зыбка почти постоянно, потому что не успевает ее освободить один, как появляется новорожденный сменщик, обычно в бане, так же как появился, говорят, и я. Баня наша сразу за избой. Баня наша бревенчатая, размером в кубическую сажень, топится по-черному. От избы до бани короткая невысокая плетень, обеспечивающая визуальную связь со двором Вальшиных. Такая же плетень по правую сторону двора, обеспечивающая связь со двором правого соседа – Али Нужи. По задней стороне двора плетень высотой в сажень. К половине заднего плетня пристроен навес на столбах под соломенной крышей. Летом навес открытый, а зимой утепляется дополнительными стенками из соломы и жердей, под конюшню и хлев. Также под навесом стоит столярный верстак со столярным инструментом в ящике. Отец изредка столярничает, когда требуется сделать для себя. Межевой сам смастерил себе кровать рядом со столярным верстаком и устроился там.
– А харчится как будешь, барин? – спрашивает мать межевого – Вместе с нами или сам по себе?
– Сначала съедим ваше, Ибрагимовна, а потом каждый свое – смеется Иван Иванович.
– Не съедим, барин. Слава Богу хлеба и картошки у нас до нового хватит. Харчуйся с нами. Не будешь же сам кашеварить.
Как-то межевой пообещал взять с собой в поле меня и моего младшего брата Фуата. Обоим вместе нам нельзя, мы по очереди нянчим нашего самого младшего Фагима. Межевой кинул жребий. Первая очередь досталась мне. Жребий признанный закон. Фуат не в претензии.
В назначенный день я поднялся чуть свет. Рано поднялся и межевой, но запрячь лошадь не приказал. Умылся у колодца, разостлал под навесом же лист бумаги со скатерть и взялся что-то чертить. Халим Нужа пришел справиться, кто из нас сегодня куда. Втроем из-за спины межевого заглянули: что же он рисует?
– Сазан – шепнул Халим мне свое заключение.
– Пузатый, должно с икрой – подтвердил Фуат.
– В сетях – уточнил я, заметив сетку тонких линий на бумаге.
– Поля ваши. Карлыганские – пояснил межевой, наверно для того, чтобы отогнать нас – с икрой, в сетях.
Но тут межевой заметил возню в соседском дворе. Али хлещет Гуль чересседельником по чем придется. Гуль только голову прикрывает руками.
– Вот тебе платок цветастый! – приговаривает Али и хлещет – Нравится? Кизилбашу, лавочнику, сливочное масло, а муженьку на сенокос кислое молоко?
– Что это? – не сразу сообразил межевой.
– Это папа маму обучает по одной доске ходить – попытался пояснить Халим.
Межевой мигом перемахнул через плетень и вырвал из рук Али его учебное пособие. Гуль, прикрывая порванным платьем проявляющиеся на смуглой тугой спине синяки, нырнула в избу. Али покосился на казенную фуражку межевого, понуро отошел под навес, как с раной Мамай.
Перед межевым возникла бабушка Мара:
– Чего ж так, барин хороший, через плетень так-то стибаешь? Чай плетень-то на меже стоит. Сам межевой, а межи не признаешь? Тут дело семейное, без чужих разберутся. А уж коли по-доброму так ворота у нас не закрыты. Постой, спасибо, что сам пришел – стукнула посохом в стенку – Гуль, подай-ка тот сверток! – один глазок окошка освободился от тряпичной затычки и оттуда высунулся белый сверток, бабка Мара приняла, подает межевому – Гусь жареный, с яичной начинкой. Подарок тебе от внука моего Алима. Ну, Лобастым его кличут.
– А! Знаю – отстранил межевой сверток – Верни это Алиму и больше так не делай.
– Чево так? Ой, негоже, барин хороший, не гоже и не гоже. Алим он видный мужик на селе. Не к добру обидишь такого – бабка опечаленно покачала головой, не зная, что теперь делать с этим свертком.
Межевой обратно не через плетень, а выйдя в открытые ворота, вернулся к своему столу.
Мать, Зифа и Фуад с кувшином, с узелком и с Фагимом в руках ушли на яровое поле. Отец выкатил на улицу телегу, чем-то недовольный, без особой надобности, тут же подкрутил тягла на оглоблях. Сивка, зная свое рабочее время, сама пришла с выгона и мерно покачивает головой, отгоняя мошкару.
– Я напою ее, папа?
– Пои – сказал отец, чтобы отвязаться.
Можно бы напоить с колодца, но до Светлого ключа все-таки сколько-то верховой езды. Обогнал бабушку Мару с кувшином за спиной.
– Ишь ты, и Сивка не хочет колодезной воды, подай ключевую.
У родника Сивка к воде и не потянулась. Сама сюда знает дорогу, видно уж была тут, напилась. Покосилась на меня: ну что? Доволен? Обратно домой целиной вскачь. На целине пасутся гуси с гусенятами. Умная Сивка чуть свернула от гусей, но глупый гусак, вытянув шею и шипя, сам полез под копыта. Я оглянулся назад, дело ясное: гусак, последний раз взмахнув уцелевшим крылом, остался лежать в густой гусиной траве. Вообще-то особого греха в том нет, такое бывает. Беда в том, что гусак тот принадлежит дяде Хафизу, старшему брату отца. Дворы наши, задворок к задворку под углом и ничем друг друга не стесняют. На этом ничейном уголке, между нашим и дядиным воротами, не знаю с каких пор ничего, кроме крапивы, не было и никто, пожалуй, к нему претензии не имел. В этом году мы на задворке посадили несколько кустов черемухи, не ради какого-либо дохода, черемухи и над речкой немало. Кусты принялись. Сначала робко, потом сильней зазеленели. Приятность и радость от них все-таки есть. И вот, однажды, эти самые зеленые кусты, один за другим, стряхивая со слабых еще корневищ чужой, похоже, чернозем, перелетели через плетень и обреченные, свалились к нам во двор.