Детектив к Новому году

Она воткнула в Славика пронизывающий взгляд, от которого тот смутился и покраснел.

– Нет. Точно не я.

– Тогда кто же?

– Ладно, ладно! – поспешил успокоить всех товарищ Калинников. – Мы покамест живы и здоровы. И в доме никого больше нет. Я его облазил сверху донизу.

– Это не утешает, – заметил Славик. – Если нам не привезут еду, мы умрем голодной смертью.

Может, он и преувеличивал, но не так чтобы очень. В их распоряжении оставались скудные запасы: с полкило пряников, початая жестянка леденцов «Монпансье», четверть буханки черного хлеба и граммов сто сливочного масла.

Безрадостно обстояли дела и с запасами воды: литра три питьевой и литров двадцать той, что была залита в бак для хозяйственных нужд.

– Положим, воду можно натопить из снега, – рассуждал Славик как профессиональный плановик. – Его вокруг сколько угодно, и он относительно чистый.

– Это ты верно кумекаешь, – одобрил товарищ Калинников, по-свойски перейдя на «ты», – да только топить скоро будет нечем. В генераторе горючки с гулькин нос. А дров для печки – край на два дня, если экономить. Так что неизвестно еще, от чего мы скорее загнемся – от голода или от холода.

Юлечка слушала их дискуссию, вставляла изредка одну-две реплики, а сама надеялась, что все это развеется как дурной сон. Вот-вот зарокочет мотор, и к крыльцу подкатил Георгий с продуктами, водой, топливом и всем необходимым для беспечной жизни. Но хоть бы он даже пуд черной икры привез, Юлечка ни за что не согласится провести под этим кровом еще одну ночь, уедет на «большую землю».

Так мечтала она, слушая споры соседей, а время шло, часы тикали, и день утекал, как чай сквозь ситечко заварника.

Когда стемнело и стало ясно, что сегодня Георгий не приедет, Эмма Анатольевна, сменившая гнев на рассудительность, заявила:

– Запасы надо беречь. Кто знает, сколько нам здесь сидеть…

Перечить ей в сложившихся обстоятельствах было глупо. Съели по кусочку хлеба, выпили по чашке чаю с пряниками и, переполняемые тревогой, разошлись по спальням. Товарищ Калинников закинул в печку пяток поленьев, сказав, что до утра этого хватит, чтобы не околеть.

Ночью Юлечке спалось отвратительно. Она ворочалась, куталась в одеяло, ей снились монстры и химеры из западных фильмов, которые она смотрела когда-то по видику, купленному отцом в США.

Комната быстро выстыла, промозглый воздух лип к щекам, от него першило в горле. Проснувшись, Юлечка долго не решалась покинуть кровать. Эмма Анатольевна стонала и кряхтела, костеря неизвестно кого за свалившиеся на ее голову несчастья.

Натянув джемпер и наскоро почистив зубы ледяной водой, Юлечка с тоской посмотрела на польское мыло, болгарский шампунь и пошла в столовую, где через полчаса собралась вся компания. Пили горячий чай, рассасывали леденцы и совещались на тему: что делать, если и сегодня к ним никто не приедет.

– Это уже ни в какие ворота! – распалялась Эмма Анатольевна. – Вы как хотите, а я немедленно ухожу. Пока светло, дойду до ближайшего поселка и обращусь в милицию. Пусть найдут этого Георгия и всех, кто с ним в сговоре. Найдут и привлекут!

– Я бы сам пошел, – мрачно пробубнил товарищ Калинников, – но как? На дворе снегу по это… хорошо, если по шею.

– Я позавчера провалилась, – поддакнула Юлечка.

– То было позавчера. За два дня еще больше намело. Были б хоть лыжи, так нет же…

Эмма Анатольевна заклеймила всех позором, обвинила в трусости и, напялив на себя видавшую виды утепленную куртку, отправилась в поход.

Он завершился, едва начавшись. Эмма Анатольевна сошла с крыльца и тотчас ухнула в сугроб, как в болото. Вытянула руки, замахала ими, точно сигнальщик на корабле, и от ее отчаянного рева у оставшихся внутри заложило уши.

Товарищ Калинников со Славиком пришли на выручку, не без усилий вытащили грузную преподавательницу из трясины и вернули в коттедж. Она долго отряхивалась, запорошив весь пол в прихожей, выгребала белое месиво из сапог и из-под подола, бранилась на чем свет стоит и просила ради всех святых хорошенько протопить печь.

– А то я простужусь и умру… чхи! У меня горло слабое и гайморит хронический…

Товарищ Калинников выгреб из железного ящика в подсобке половину лежавших там дров, и тут случилась новая неожиданность. Под поленьями, на дне ящика, обнаружилась записка, начертанная на куске картона четкими печатными буквами. Она гласила: «Вспомните, кого обидели».

– Это нам, что ли? – Товарищ Калинников озадаченно вертел картонку, а второй рукой скреб плешивый затылок.

– По-моему, неудачная шутка, – пискнула Юлечка, но в глубине души она не сомневалась, что автор записки отнюдь не намеревался шутить.

– Лично я никого никогда не обижала, – отрезала Эмма Анатольевна и, как была, в куртке, села возле печки на стул – отогреваться.

– Каждый человек кого-нибудь да обидел, – философски изрек Славик. И после паузы продолжил: – Эта записка все объясняет. Нас собрал здесь человек, которому все мы сделали что-то нехорошее. Таким образом он решил нам отомстить.

– В смысле? – рявкнул товарищ Калинников. – Я его когда-то в трамвае толкнул, а он меня за это голодом уморит или заморозит насмерть? Что за чепуха!

– Наверное, речь идет о более серьезной обиде, – предположила Юлечка. – Но если мы все перешли дорогу одному и тому же человеку, у нас должно быть что-то общее. А мы друг друга в первый раз видим.

«И вращаемся в разных сферах», – хотела прибавить она, но промолчала, потому что подобное замечание показалось ей двусмысленным. Сочтут еще, что она выпендривается, противопоставляет себя мелкому служащему из никому не ведомого НИИ или не слишком отесанному коммунальщику.

– Необязательно, – гнул свое упрямый Славик. – Да, мы друг друга не знаем, но сколько существует точек, в которых мы так или иначе соприкасаемся! Магазины, больницы, кинотеатры, транспорт… Обиженный нами человек может быть, например, продавцом. Или врачом. Или билетером.

– Хватит нести ахинею! – зычно промолвила слегка отогревшаяся Эмма Анатольевна. – Я не собираюсь вспоминать всех, кому в метро случайно наступила на ногу. И потом – что это изменит? Если мы вспомним и покаемся, нас сразу отвезут домой?

За окнами смеркалось. Товарищ Калинников, переживший военное детство, предложил развести в горячей воде хлебные крошки и приготовить нечто вроде тюри. Этой неаппетитной жижей и поужинали. Сладости тоже решили беречь, поэтому к чаю каждому досталось по четвертушке пряника и по паре леденцов.

Юлечка всегда следила за фигурой, привыкла к разного рода диетам, но сейчас и ее желудок устроил бунт – ныл и недовольно урчал.

Чтобы отвлечься, послушали радио, узнали, что конференция ОПЕК, состоявшаяся в Абу-Даби, приняла решение в следующем году поднять цены на нефть на четырнадцать с половиной процентов. С этой ободряющей новостью легли спать, так как делать больше было нечего. У всех в головах вертелось одно и то же: что принесет завтрашний день?

Юлечка не позволяла себе впасть в уныние. Ежась в выстывшей постели, она думала о том, что завтра понедельник. Ей надо на учебу, остальным ее компаньонам по несчастью – на работу. Кого-нибудь да хватятся, начнут искать, вызволят… Она-то сама никому не сказала, куда едет, но обстоятельная Эмма Анатольевна или разговорчивый товарищ Калинников – неужто отбыли тайком?

Ночью она совсем продрогла. Пришлось встать и надеть джемпер, а заодно и брючки. Печка остыла, огонь договорились до утра не разводить, чтобы растянуть как можно дольше последние дрова. В итоге температура в доме упала до плюс двенадцати градусов по Цельсию, если не врал термометр, висевший на стене в столовой.

На завтрак раскрошили оставшийся хлеб. С этого момента в их распоряжении оставалось только сладкое, от которого уже донимала изжога.

В довершение всех бед кончилась заварка. Цедя из чашки пустую водицу, Юлечка поделилась с невольными узниками коттеджа своими ночными размышлениями.

– Нас ведь найдут, правда? Кто-то же знает, что мы здесь?

Товарищ Калинников задумчиво покашлял.

– Так-то оно так… Я и жене, и заму своему говорил, что еду в пригород и к понедельнику вернусь. Но вот какая закавыка… Пригородов у Ленинграда – пруд пруди. Нам же не сообщили, где конкретно эта чертова избушка находится. Потому и выходит, что искать нас не легче, чем иголку в стогу.

Того же мнения придерживался и Славик:

– Если кто нас и спасет, то только мы сами.

– Так спасайте же! – взорвалась, словно атомная бомба, Эмма Анатольевна, чьи нервы за три дня окончательно сдали. – Вы мужчины, сделайте что-нибудь!

Товарищ Калинников со Славиком сразу после так называемого завтрака взялись за работу. Сначала Славик предлагал из немногочисленных поленьев и остатков горючего для генератора развести костер, чтобы привлечь к себе внимание. Однако товарищ Калинников рассудил: ежели дом стоит на значительном отдалении от жилья, то от костра не будет проку – его никто не разглядит.

Сошлись на том, что подавать сигналы – затея гиблая. Надобно действовать иначе. Товарищ Калинников, настроенный решительно, отодрал от внутренней обшивки коридора фанерный лист и при помощи кухонного ножа (других, более подходящих инструментов не нашлось) сконструировал что-то наподобие снегоступов. Привязал их к своим валенкам лямками от рюкзаков и отправился в дорогу.

– Хоть бы добрался, хоть бы добрался! – твердила, глядя ему вслед, Эмма Анатольевна, и ее скороговорка напоминала молитву.

Через час с небольшим небо вновь разразилось снегопадом, все окрест заволокло белесой пеленой, даже на шаг впереди не видно было ни зги.

Эмма Анатольевна уже не требовала немедленного спасения. Она упрекала всех и вся за то, что позволили товарищу Калинникову осуществить безрассудную авантюру.

– Он же там погибнет! – причитала она. – Его заметет!

Но каким-то чудом товарищ Калинников выжил. Вывинтился из метельной круговерти, дохромал до крыльца, подволакивая левую ногу, лишенную снегоступа, и упал в изнеможении.

Чтобы отогреть его, бросили в топку все, что оставалось в дровянике. Юлечка в порыве человеколюбия достала из косметички парижские духи, намереваясь растереть бедолагу и разогнать застывшую в его жилах кровь, но он сказал, что кровь разгоняется не массажем, а употреблением внутрь согревающих напитков, и у него для экстренных случаев припасена чекушка «Кубанской», каковой он не замедлил воспользоваться.

Оттаявший и захмелевший, Калинников сказал, что в гробу видал такие прогулки. Отойдя от коттеджа и потеряв его из виду, он очутился посреди пространства, лишенного каких бы то ни было ориентиров. Пытался идти по солнцу, но оно скрылось за тучами. Поняв, что дальнейшее продвижение ни к чему хорошему не приведет, повернул назад. Одна фанерка слетела со ступни, лямка утонула в снегу. Он и сам не помнил, как доковылял до коттеджа.

– Никаких больше походов! – категорично рубанула Эмма Анатольевна. – Придумывайте что-то другое.

Но что можно было придумать?

В этот вечер они топили печь частями разломанных тумбочек и стульев. Законопослушный Славик заикнулся было о материальной ответственности за порчу казенного имущества, но товарищ Калинников только пальцем у виска покрутил: мол, посмотрите на этого идиота.

В баке иссякла вода. Набрали за крыльцом снега, растопили его и вскипятили. Когда пили воду вприкуску с зачерствевшими пряниками, остановились ходики в столовой. Товарищ Калинников встал на скамью, чтобы их завести, открыл дубовый корпус и увидел, что ключ лежит на клочке бумаги.

– Еще одна записка!

– И что в ней? – меланхолично осведомилась Эмма Анатольевна.

– «Все еще не вспомнили? – прочитал товарищ Калинников, стоя на скамейке. – Даже подсказки не помогли?»

– Какие подсказки? – встрепенулась Юлечка, и в груди ее резко закололо, точно шип воткнулся или еще что-нибудь острое.

Так и не заведя часов, товарищ Калинников слез со скамьи и удалился.

– Куда это он? – насторожился Славик.

– Не знаю. – Юлечка нервически дернула плечиком. – Тут все так непонятно…

– Тот, кто нас запер в этой тюрьме, не дурак! Заметьте, как он все рассчитал. Сначала у нас кончились дрова, потом остановились ходики, и мы последовательно нашли две записки.

– По-вашему, будет и третья?

– Не исключено. Хотя ума не приложу, куда он еще мог ее запрятать. Но, возможно, она окажется самой главной.

Эмма Анатольевна по-мужицки припечатала кулак к столешнице.

– Нам не записки нужны, а вертолет, на котором мы бы отсюда улетели! Наш тюремщик – сумасшедший, не удивлюсь, если он из психиатрической клиники сбежал.

Вошел товарищ Калинников и положил на стол, на всеобщее обозрение, автомобильное зеркало.

– Знаете, что это такое?

– Зеркало заднего вида от «Москвича», – определил Славик. – Вы его с собой из города притащили? Зачем?

– Я не притаскивал. У себя в тумбочке нашел. Может, это и есть подсказка?

– Подождите! Если так, то тогда… – Юлечка сунула руку в кармашек брюк и вынула брошку с бабочкой. – Вот. Это было у меня под подушкой.

– Хм! – Славик встал. – Теперь и я припоминаю… Минутку.

Он вышел и принес пару потертых кроссовок.

– Это я нашел у себя под кроватью. Еще удивился: неужели кто-то забыл и ушел босиком?

Все посмотрели на Эмму Анатольевну.

– Давайте и вы. Сознавайтесь! – поторопил ее товарищ Калинников.

– В чем?

– Ну, коли всем достались подарки, то и у вас что-то есть. Не стесняйтесь, выкладывайте.

Эмма Анатольевна помедлила, затем произнесла:

– Да, у меня тоже был… подарок. Я его в печке сожгла в первый же вечер.

– И что это было? – полюбопытствовал Славик.

– Экзаменационный билет.

– Что?

– Листок бумаги. На нем напечатан номер и вопрос по истории. У меня по таким билетам студенты каждый год экзамены сдают.

– Если не секрет, что за номер и какой вопрос?

– Номер, кажется, восьмой. А вопрос… Реформы Петра Первого. – Эмма Анатольевна начала раздражаться. – Слушайте, какое значение имеет вся эта ерунда?

– Очень большое. – Товарищ Калинников поднял указательный палец. – Если это подсказки, то они должны нас на правильные мысли навести. Зачем же вы эту бумажку спалили, а?

– Терпеть не могу, когда в доме валяется мусор! У вас ко мне все? Допрос окончен?

Эмма Анатольевна поднялась со скамьи и, надменно задрав подбородок, выплыла из столовой.

…Эта ночь была особенно мучительной. Юлечка легла в кровать, не раздеваясь, завернулась в одеяло, словно гусеница в кокон, но все равно ее бил озноб, зубы дробно стучали, она тщетно стискивала их, чтобы лежать тихо и не беспокоить и без того взвинченную Эмму Анатольевну.

Ни та, ни другая так и не сомкнули глаз. Виною был не столько холод и даже не голодные спазмы в животе, а жуткое ощущение неизвестности и беспомощности перед властью неведомого психопата. Юлечке мерещилось, что он рядом, под одной с ними крышей и ждет минуты, когда они совсем ослабнут и не в силах будут оказать сопротивления. Тогда он явит себя и, хохоча в припадке безумия, прикончит их…

Она вздрагивала и тряслась, призрачные видения обступали ее со всех сторон. Эмма Анатольевна, судя по стенаниям, испытывала что-то подобное.

– Как думаете, долго мы еще протянем? – прокашляла она, когда за окном, покрытым хрусталиками инея, забрезжила молочная заря.

– Утверждают, что человек без еды может прожить месяц, – поделилась Юлечка сведениями, вычитанными в научном журнале. – Но это если со здоровьем все в порядке.

– Если в порядке… А если нет? Я и двух дней не проживу… кхе!..

Юлечка, как умела, подбадривала ее, но и у самой на душе скребли кошки. Да что там кошки – леопарды. Их острые когти причиняли сильную боль, царапали, кололи…

Ах ты ж!.. И правда, в бок кольнуло, будто вонзилась игла. Юлечка ойкнула, пошарила под собой и нащупала брошку, лежавшую в кармане.

Что же напоминает эта розовая, с распростертыми крылышками бабочка? Вернее, не так. С кем или с чем она ассоциируется?

В памяти внезапно предстала аудитория в университете. Идет комсомольское собрание, и она, комсорг группы, смело и бескомпромиссно обличает свою сокурсницу, которая мало того, что прогуливала лекции, так еще и общественные мероприятия игнорировала. На ноябрьскую демонстрацию не пришла – раз. Когда собирали теплые вещи в пользу бедняков Анголы, сказала, что у нее ничего лишнего нет, – это два. (Юлечка понятия не имела, зачем беднякам Анголы теплые вещи, ведь в Африке и так жарко, но пришла разнарядка, вот и собирали.) Наконец, эта нерадивая студентка пропустила субботник, а потом отказалась готовить номер для новогоднего капустника.

Студентку звали как-то вычурно: Веста… или Ванда? Была она из семьи небогатой, ходила всегда в чем-то простеньком, из украшений – только такая вот брошка с бабочкой, дешевая финтифлюшка, свидетельство испорченного вкуса. Но парни, эти неразборчивые похотливые создания, бегали за ней как привязанные. И поклонников у нее было побольше, чем у Юлечки, и на танцах ее приглашали чаще остальных девушек. Почему? Скорее всего, из-за необычной внешности, нерусской, загадочно-восточной. Болтали, что у нее ассирийские корни и она приходится дальней родственницей какому-то шейху или султану. Выдумка, конечно, но эти слухи тоже играли в пользу Весты-Ванды, придавали ей еще большую таинственность, а значит, привлекательность.

Юлечка была в числе тех, кто настаивал – и в результате настоял – на ее исключении из университета. Для столь радикального решения имелись веские причины, и общественная аморфность была лишь довеском. Веста-Ванда, как уже говорилось, пропускала занятия, за ней тянулся шлейф неудов. Кто бы стал терпеть такую лентяйку? Да, кое-кто из преподавательского состава слабо возражал, что надо-де иметь снисхождение, девочка целыми днями крутится, подрабатывает, чтобы помочь матери-одиночке и многочисленным братьям – сестрам. Но разве это оправдание? Юлечка, к чьему мнению всегда прислушивались, выступила с обличительной филиппикой, а потом принесла резолюцию комсомольского собрания в ректорат. Возможно, это и стало последней каплей. Весту-Ванду исключили, и больше Юлечка ничего о ней не слышала.

Был еще, скажем так, постскриптум ко всей этой истории. Один из обожателей изгнанной ассирийки сгоряча обвинил Юлечку в предвзятости. Дескать, она взъелась на бедняжку потому, что та посягнула на ее неофициальный титул первой красавицы вуза. А зависть – штука опаснейшая, от нее у многих ум за разум заходит.

Само собой, это была натуральнейшая клевета. Юлечка, опираясь на свой авторитет, приструнила наглеца. Ему поставили на вид за распространение огульных наветов и пригрозили: если он продолжит в том же духе, то вылетит из универа вслед за своей пассией.

Случилось это года два назад. Инцидент практически стерся из Юлечкиной памяти. Кабы не брошка, то и не всплыл бы.

Что там говорилось в записке? «Вспомните, кого обидели». Если речь идет о том давнем случае, то претензии воистину возмутительны. Какие обиды? Юлечка отстаивала принципы молодого строителя коммунизма и репутацию родного учебного заведения, из стен которого полагалось изгонять лодырей и халтурщиков вроде этой самой Весты. Так что честь не запятнана, совесть чиста…

Днем обитателей коттеджа настиг новый удар – кончилось топливо для генератора, и отключилось электричество. Перестало работать радио, пусть и в одностороннем порядке связывавшее их с внешним миром, сделался бесполезным самовар и, что хуже всего, погасли лампы. Жить в темноте никому не улыбалось. Легко было и шишку себе набить, и с лестницы грохнуться, не говоря уже о том, что непроглядный сумрак тяжко давил на психику.

У запасливого товарища Калинникова нашелся карманный фонарик. Его включили и положили на стол. И весь вечер, пока не сели батарейки, мужская часть коллектива расщепляла обломки мебели на тонкие палочки.

– Будем жить, как при крепостном праве, – невесело пошутил товарищ Калинников. – Без водопровода, с печным отоплением и лучинами вместо лампочек.

Свет лучины давали слабенький, он едва рассеивал мглу. Чтобы немного компенсировать неудобства, нараставшие не по дням, а по часам, решили натопить печку пожарче. На это ушло три стула и тумбочка Эммы Анатольевны. Зато согрелись. Голодный человек, как известно, мерзнет особенно, поэтому никто не возражал против расточительного отношения к деревянным изделиям.

– Если понадобится, стены между комнатами будем ломать! – храбрился товарищ Калинников. – Это как на воздушном шаре. Читали в романах? Сперва балласт выбрасывают, потом багаж, а потом и гондолу долой.

Его показной оптимизм ничуть не развеял атмосферу безнадеги, наполнившую дом. Когда все угрюмо грызли за столом леденцы, запивая их нагретой на печке водой, у всегда уравновешенного Славика произошла истерика. Он расколотил чашку об пол, вцепился в свою жидкую шевелюру и завыл, как подстреленный волк в лесной чаще:

– У-у-у-у!

Все повскакивали, обступили его, принялись утешать. Эмма Анатольевна пожертвовала валокордин из привезенной с собой аптечки. Но прошло не меньше четверти часа, прежде чем Славик более-менее утихомирился и смог изъясняться связно.

– Я расскажу… – всхлипывал он. – Эти кроссовки… я их помню! Я был дружинником, ходил в рейды от нашего отдела…

– При чем тут рейды? – не понял товарищ Калинников. – Я тоже ходил. И что?

– Сейчас объясню… Это позапрошлой осенью случилось. Отправили меня в Девяткино. Знаете же, там еще недалеко Мурино. Фарцовщики так и кишат.

Юлечка никогда услугами фарцы не пользовалась, ей, хвала небесам, иностранные вещи доставались законно, причем не подержанные, а самые что ни на есть новые. К сожалению, возможность пополнять и обновлять коллекцию была утрачена с папиной смертью, но все же до сделок с перекупщиками Юлечка пока еще не опускалась. Тем не менее как многие жители Ленинграда она была осведомлена, где находятся наиболее популярные точки купли-продажи зарубежных товаров. Помимо Девяткино фарцовщики облюбовали также набережную Обводного канала за Варшавским вокзалом и «Галеру» – галерею Гостиного двора. Во всех трех местах милиция время от времени проводила облавы, привлекая к ним и дружинников.

Славик вел рассказ дальше:

– В Девяткино в основном народ опытный. Увидели красные повязки – и кто куда. А один шкет замешкался, я его за руку схватил. Он стал отбиваться, швырнул в меня сумку, но тут милиционеры подоспели, скрутили… В общем, в сумке у него нашли американские кроссовки. Он на допросе говорил, что это его собственные, друг из поездки привез. Но я-то видел, как он продать их пытался, к прохожим приставал. А потом оказалось, что он на барыгу работал, перепродавал дефицит втридорога.

– И что ему было? – спросил товарищ Калинников.

– Известно, что. Статья сто пятьдесят четвертая УК РСФСР. Дали год за спекуляцию. Хорошо еще, что не два, и без конфискации имущества. Хотя у него и конфисковывать было нечего. Пацану только-только восемнадцать исполнилось, за полгода до того школу окончил, уже и повестка в армию пришла. Но вместо казармы на нары отправился.

– Так, может, надо было его пожалеть? – робко ввернула Юлечка. – Молодой, глупый, в первый раз, наверное, попался…

– Его и так пожалели, – железным тоном молвила Эмма Анатольевна. – Могли дать в два раза больше, еще и штраф выписать. Знаю я этих спекулянтов, у нас среди студентов тоже попадаются. Вычищать их надо безжалостно из рядов общества!

Услышав про чистку, Юлечка вздрогнула. На ум опять пришла Веста-Ванда со своими раскосыми восточными глазами, полными слез. Ее тогда не пожалели, не сделали скидку на молодость и глупость.

– А ведь без твоих показаний его б не посадили, верно? – поддел товарищ Калинников. – Глядишь, если б не ты, то и не поймали бы.

Славик взвился, как ужаленный, и закричал:

– Я выполнял свой долг! Гражданский, понимаете? Был приказ патрулировать и ловить нарушителей – я патрулировал и ловил. А на суде ничего не придумывал, сказал то, что видел. В чем вы меня хотите обвинить?

– Да я-то тебя ни в чем не обвиняю, – товарищ Калинников грустно ухмыльнулся, – но кто-то, видать, иначе мыслит…

Тут снова заговорила Эмма Анатольевна – жестко и безапелляционно:

– Вячеслав поступил совершенно правильно. По-советски. Ему не в чем раскаиваться.

Товарищ Калинников посмотрел на нее с прищуром и проговорил все с той же ехидцей:

– Ему не в чем. А вам?

Она вспыхнула.

– Это что за намеки? Вы о чем?

– О билетике, который вам подсунули. Неспроста же, а? Дайте угадаю: завалили какого-нибудь студентика на экзамене, оставили без стипендии…

Как она разозлилась! Обожгла товарища Калинникова взором медузы Горгоны, прошипела сквозь зубы:

– Экзамен был вступительный. А насчет «завалила»… Прошу не применять ко мне этот жаргон! Так выражаются только невежды!

– А, память таки прорезалась! Ну-ка, ну-ка, давайте поподробнее!.