Детектив к Новому году
- -
- 100%
- +
Эмма Анатольевна не была расположена к откровениям, но случайно проговорилась, и отвертеться от произнесенных слов уже не могла. Дулась, как большая толстая лягушка, пыхтела, но потом, под прицелами устремленных на нее глаз, не выдержала и сдалась.
– Ладно… Допустим, я помню. Если, конечно, это оно… Пришла ко мне на экзамен девица, начала что-то мычать. А я, слава богу, преподаватель со стажем, сразу вижу, готов абитуриент или нет. Не скажу, что она вообще ничего не знала, видимо, все же успела полистать учебник накануне, но этого недостаточно. Нам и так ректорат пеняет, что мы слишком миндальничаем. К нам в Сельскохозяйственный кто только не приходит! Считают, если не поступил в престижный вуз, то уж в этот-то обязательно примут.
– А разве нет? – бормотнул Славик.
Увидев, что кроме него есть еще кому исповедаться, он перестал истерить и больше не кричал, сидел на краю скамьи, сжавшись в комок, как еж, разве что иголок не хватало.
– Нет! – с жаром заверила его Эмма Анатольевна. – Мы никому ничем не обязаны. У нас солидное заведение, с регалиями, а не приют для бездарностей.
– Короче, турнули вы девчонку, – констатировал товарищ Калинников без особой деликатности.
– Не турнула, а указала ей на то, что она еще не готова к поступлению.
– И что она? Поди, рыдала?
– Нет. Гордая попалась. Забрала документы и ушла. Еще и глянула на меня презрительно, будто я какую-то подлость совершила. Паршивка эдакая… – Эмма Анатольевна неожиданно повернулась к Юлечке и гаркнула: – Что, ее тоже надо было пожалеть? У нас в инструкциях, милочка, слово «жалость» отсутствует. Его ни в одном законе нет, и в Конституции тоже.
– Да мы не про законы, – вздохнул товарищ Калинников. – Мы по-человечески.
– Тогда и вы покайтесь, человек с большим сердцем, – съязвила Эмма Анатольевна. – Или здесь только мы с Вячеславом изверги и нелюди, а вы с Юлей ангелы?
Товарищ Калинников повздыхал, налил в чашку из кастрюли уже порядком остывшую воду и под треск мерцающих лучин, косо воткнутых в раму на портрете бородатого лешего, приступил к своему повествованию:
– У меня все проще. Купил я себе машину. Восемь лет на нее в очереди стоял, шесть с половиной тыщ выложил.
– Это ж какая у вас зарплата! – подивился Славик.
– Не министерская. Когда копить начал, двести рублей получал, а когда начальником поставили, подняли до трехсот. Но даже с таким доходом надо было, почитай, два года каждую получку до копейки в кубышку откладывать. А у меня семья, всем есть-пить-одеваться надо, за квартиру платить, в отпуск ездить…
– Считайте, что мы вас пожалели. Валяйте дальше, – проговорила Эмма Анатольевна, которая с удивительной легкостью переходила от интеллигентских речевых оборотов к мужланской грубости.
– А дальше выехал я на своем жеребчике в первый раз в магазин. Поставил его возле тротуара. Отвернулся и вдруг – бац! Придурок малолетний на велике в него врезался. Зеркало снес, дверцу помял, краску содрал в пяти местах. Еще и стекло треснуло…
– А с придурком что? Живой остался? – поинтересовался Славик.
– Хоть бы царапина! Велик всмятку, а ему ни шиша… Везучий!
– И что вы с ним сделали? – спросила Юлечка.
– Хотел в милицию отволочь. Но он несовершеннолетний, лет пятнадцать ему было… Пугнул я его как следует, говорю: веди к родителям. А у него только мать, больная вся. Говорит, он за лекарствами для нее в аптеку ехал, потому и торопился так. Ну, я ж не зверь. Говорю, давайте договоримся по-хорошему. Не буду я в милицию заявлять, но вы мне ущерб возместите.
– И много вы им ущерба насчитали? – скривила губы Эмма Анатольевна.
– Сколько было, столько и насчитал. Ни полушки не прибавил. Сто восемнадцать целковых.
– А вам в голову не пришло, что для них это, может быть, целое состояние?
– И что теперь? Почему я прощать должен? Мне деньги, между прочим, не с неба падают. Я пусть и начальник, но у себя в кабинете штаны не просиживаю. Мотаюсь по объектам, слежу, чтобы всё вовремя делали и качественно. Иной раз и сам за сварочный аппарат берусь, показываю, как надо… Так что цену рублю знаю.
– И чем закончилось? Заплатили они вам?
– А куда б они делись! Заплатили. Плакались, что в долги пришлось залезть, последнее продать, но мне какая печаль? Они мне не родня, не друзья… А за свои ошибки каждый должен сам расплачиваться. Разве не так?
Помолчали. Если кто и не был согласен с товарищем Калинниковым, то не нашел нужных доводов, чтобы опровергнуть его суждения.
Эмма Анатольевна вперила взгляд в Юлечку.
– Остались только вы. Говорите. Не факт, что мы все доживём до завтра, так что у нас сегодня вечер признаний.
Юлечка не противилась. Во-первых, бестактно было отмалчиваться, когда все вокруг без утайки поделились своими историями. А во-вторых, что ей было скрывать?
Она честно рассказала о поведении Весты-Ванды, о ее нерадивости, о комсомольском собрании и общественном вердикте.
– Получается, и ты вся такая невиноватая? – произнес со смешком товарищ Калинников.
Юлечка не удостоила его ответом. Кто бы говорил! Если и у нее, и у Славика, и у Эммы Анатольевны имелись моральные оправдания, то он повел себя как натуральный жмот. Семь шкур содрал за свой поцарапанный драндулет…
– Я одного не понимаю, – заговорил Славик, когда откровения подошли к концу. – У каждого из нас были конфликты с разными людьми. Почему же нас собрали вместе?
– Погодите, – остановила его Эмма Анатольевна и обратилась к Юлечке: – Вы сказали, у этой вашей Ванды внешность была нерусская?
– Да. Что-то восточное, ближе к арабскому.
– Девица, которая сдавала мне экзамен, тоже была откуда-то из тех краев. Кожа смуглая, волосы черные… очень характерное лицо, такое сложно забыть.
– Может, это и была Ванда… или Веста? Ее исключили из университета, и она подалась к вам.
– Нет. По времени не совпадает. Но они могли быть родственницами.
– Но тогда мозаика складывается! – воскликнул Славик. – Парня, которого я поймал в Девяткино, звали Рашидом. У него и кличка была Падишах.
Товарищ Калинников кивнул.
– Мой тоже был нерусских кровей. Это одна семейка, тут и к бабке не ходи.
– Чему же мы удивляемся? Мы разрушили жизнь четырех человек, которых некому было поддержать. И то, что с нами сейчас происходит, – это возмездие.
Эмма Анатольевна недобро покосилась на Славика.
– Экий пафос! «Разрушили… возмездие…» Неуместные слова, юноша. Начнем с того, что ничего мы не разрушали. И карать нас не за что, мы не уголовники какие-нибудь.
Пристыженный Славик умолк. После этого беседа сама собой угасла, и все тихо разошлись по комнатам.
Укладываясь спать, Юлечка думала над высказыванием Эммы Анатольевны. Старушка права: они не уголовники, действовали в рамках закона, справедливо. Но почему же после всего, услышанного сегодня, Юлечке стыдно и не хочется больше видеть этих людей, ставших вместе с нею пленниками треклятого коттеджа…
Следующим утром, бледные, осунувшиеся и вконец обессиленные, они, по обыкновению, собрались в столовой. Товарищ Калинников выложил на стол полтора пряника и жестянку с дюжиной леденцов.
– Это все, что есть, – подытожил он. – Дробить не вижу резона. Доедаем.
– А что потом? – апатично спросила Юлечка.
Ей никто не ответил.
Днем Славик и товарищ Калинников вытащили в коридор единственную уцелевшую тумбочку и принялись курочить ее, чтобы бросить в печь и поддержать в доме приемлемую температуру. Задняя стенка тумбочки оказалась с секретом, из нее выпала сложенная вчетверо газета «Выборгский коммунист» за 18 апреля 1978 года. На четвертой полосе была отчеркнута красным карандашом малюсенькая заметка в рубрике «Происшествия». Там говорилось, что в одной из квартир в доме на улице Гагарина отравилась газом семья Рагимовых – мать и четверо детей в возрасте от шестнадцати до двадцати одного года. Спасти никого не удалось. Предварительный вывод – коллективное самоубийство. Среди отравившихся был и только что освобожденный из колонии Тимур Рагимов, ранее осужденный за спекуляцию дефицитными товарами, а также две его сестры и младший брат. Обстоятельства происшествия выясняются, идет следствие.
Заметку вслух прочел Славик, после чего газетный номер пошел по рукам. Все для верности пробежали глазами текст, теперь уже беззвучно, каждый про себя. Последней перечла его Юлечка и, мышкой проскользнув к печке, сунула газету в огонь. Облегчения это не принесло.
За неделю до Нового года в милицию города Подпорожье поступил анонимный звонок. Некто мужским голосом сообщил, что на территории района, в безлюдной местности, погибают четыре человека. По нелепому стечению обстоятельств они оказались в неотапливаемом коттедже, без съестных припасов, на значительном расстоянии от населенных пунктов и не могут выбраться. Проговорив все это, аноним повесил трубку. Дежурный сначала не придал звонку значения, решил, что кто-то уже перебрал, отмечая грядущие праздники, и куражится над правоохранительными органами. Однако, поразмыслив, он все же доложил о поступившем сигнале по инстанциям, и вышестоящее руководство перестраховалось – отправило по указанному адресу наряд.
Милиционеры с великими трудностями по глубокому снегу добрались до коттеджа и обнаружили там двух мужчин и двух женщин с признаками истощения и переохлаждения. Двое из них были уже без сознания, а те, что помоложе, пребывали в состоянии крайней угнетенности и даже не обрадовались, когда явились спасители. Всех вызволенных из снежного плена доставили в стационар Подпорожья, где они около двух недель приходили в себя.
По данному факту возбудили дело, однако следователи так и не смогли докопаться до истины. Спасенные сумбурно объясняли, что их заманило в коттедж неизвестное лицо. Объяснить причины своего заточения они не сумели.
Следствие выяснило, что означенный коттедж был построен Подпорожским леспромхозом и должен был стать частью обширной базы отдыха. Коттедж с осени подготовили для пробного заселения, но, по неустановленным причинам, оно сорвалось, и строение законсервировали до весны. Как показала проверка, ключи от него хранились небрежно, к ним имели доступ посторонние, поэтому вполне вероятно, что кто-то смог ими воспользоваться или, во всяком случае, сделать слепки и изготовить дубликаты.
Расследование застопорилось. Приметы человека, оставившего четырех несчастных умирать среди белого безмолвия, были разосланы по всей области, но это ни к чему не привело. Он как в воду канул. Снегоход «Амурец», очень похожий на тот, на котором разъезжал неизвестный, нашли в овраге близ деревни с символическим названием Конец. На этом все и завершилось.
После выписки из больницы, уже в январе, Юлечка вернулась домой. Физически она восстановилась довольно быстро, на молодой здоровый организм небольшая голодовка не оказала существенного влияния. Но психологически она чувствовала себя надломленной и еще месяц сидела на бюллетене, принимая успокоительное.
В один из дней ей позвонили по телефону, и знакомый голос назвал ее имя.
– Как ваше самочувствие, Юля?
– Георгий? – с замиранием сердца спросила она.
Удивительно, но она не испытывала к нему ненависти. Она его боялась, хотя в настоящий момент он находился вне пределов ее квартиры и не имел возможности причинить ей зло.
– Как вы понимаете, меня зовут не так, – поправил он, – но какая разница? Я просто хотел убедиться, что с вами все в порядке.
– Со мной – да. А с другими? С Эммой Анатольевной, с Калинниковым, со Славой?
– Они тоже живы-здоровы. Я уже звонил им.
– Разве вы не хотели нас убить? Еще день-два, и мы бы умерли…
– Я не убийца, – вымолвил невидимый собеседник. – Но хотел, чтобы вы вспомнили и осознали. Теперь это будет с вами навсегда.
– Вы тоже из той семьи?..
– Нет. Но… – он запнулся, – скажем так, Виола не была для меня чужой.
Виола! Конечно же! Не Ванда, не Веста, а Виола. В голове у Юлечки заиграл печальный мотив – как будто смычком по скрипке провели.
Она проглотила застрявший в гортани комок. На глаза навернулись непрошеные слезы.
– Вы поступили жестоко…
– Вы тоже, – спокойно парировал он и отключился.
Юлечка стояла с телефонной трубкой в руке как завороженная, слушала гудки и смотрела в окно.
За окном шел снег.
Где сидит фазан
Елена Логунова
Телефон звонит, когда я уже вытаскиваю с заднего сиденья пакеты. Для этого мне приходится наполовину занырнуть в салон: я маленького роста, поэтому руки у меня короткие.
– Рита, сколько можно возиться? – Лара, она еще за рулем, оглядывается на меня и фыркает. – Ты что, разместила пакеты по цветовому спектру? Это уже профессиональная деформация!
Я смущенно краснею. Лара права, я уложила разноцветные пакеты, приговаривая про себя: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», но сделала это не нарочно, а по привычке.
Я работаю воспитателем в детском саду и, помимо прочего, учу малышей различать цвета, используя игры, визуальный материал, систематическое повторение и закрепление. Даже формочки в песочнице машинально раскладываю по цветам.
– Лучше ответь на звонок, – советует Лара. – Кто там у тебя?
«Там» – в телефоне – у меня не бывает никого, кроме мошенников, рекламных агентов, мам моих воспитанников и иногда директрисы нашего сада. Но все они обычно не жаждут общаться со мной в выходные, а сегодня как раз суббота.
– Ну? – Лара поторапливает меня.
Она хочет поскорее подняться в дом, чтобы приступить к разбору покупок и к примерке обновок – начать второй акт Марлезонского балета. Первый был в магазине «Матушка Зима», где мы долго, очень, ооочень дооолго выбирали мне новый пуховик.
Я хотела немаркий, неброский, но стильный – что-то вроде маленького черного платья Шанель, но в категории верхней одежды. Увы, производители элегантных пуховиков упорно не видят в числе своих клиентов меня, девушку не модельного роста 140 сантиметров. Мне предлагаются исключительно детские курточки веселеньких расцветок, и Лара заставила меня примерить с десяток таких, поскольку вдруг вознамерилась купить по случаю подарок своей девятилетней дочке, а та как раз догнала меня по габаритам.
Из «Матушки Зимы» мы вышли с тремя большими пакетами (Лара и себя приодела), а потом еще прошлись по галерее, подбирая к верхней одежде шапки, шарфы и перчатки. Набравшийся в итоге богатый визуальный материал в виде разноцветных пакетов не мог не спровоцировать меня на декламацию стишка про охотника и фазана.
– Кто там? Что там? Ответь же! – требует Лара, и я принимаю вызов с незнакомого номера, сразу включая громкую связь, чтобы любопытная подруга тоже слышала, кто там и что.
– Маргарита Львовна, вы забыли забрать свой подарок! – сообщает сладкий, как у мифической Сирены, женский голос.
Где-то я его уже слышала…
– Ритка! Ты что! – Лара, мигом всполошившись, крутит пальцем у виска.
– Какой еще подарок? – Я отворачиваюсь от подруги, которая богатой жестикуляцией и выразительной мимикой показывает свое отношение к моей забывчивости.
– Вы стали нашим десятитысячным клиентом, вам положен ценный приз, – отвечает Сирена в телефоне.
– Где вы нашли столько клиентов в нашем Глухове? – озадаченно бормочу я, попутно соображая, что теперь делать.
Отказаться от приза, тем более – ценного, мне не позволят Лара и моя собственная безымянная жаба. А возвращаться в торговый центр откровенно не хочется: я уже настроилась на тихий вечер с телевизором. Другой-то компании у меня нет, если не считать Лары, которая мне и подруга, и соседка – наши квартиры расположены на одной лестничной площадке, – и даже коллега: она работает логопедом в том же детском саду.
– Маргарита Львовна, мы можем отправить вам подарок курьером, – искушает меня Сирена. – Скажите только адрес для доставки.
Адреса моего в «Матушке Зиме» не знают. Пару часов назад, оформляя скидочную карточку при покупке своего нового пуховика, я сообщила продавщице на кассе только ФИО и телефон, этого было достаточно.
– Улица Пушкина, сорок восемь, двенадцать! – Лара суется к трубке и отвечает за меня, называя при этом номер своей квартиры, а не моей.
Зная Лару, этому не стоит удивляться. Ее любознательность, предприимчивость и пионерская готовность оказаться в любой бочке затычкой по десятибалльной шкале тянут примерно на двенадцать.
– Доставка будет с восемнадцати до двадцати часов, вас устроит? – интересуется Сирена в телефоне.
– Вполне, – отвечает Лара, выхватив у меня мобильник, после чего сама заканчивает разговор и возвращает мне замолкший аппарат: – Ну? Сколько мы еще будем торчать тут, как две сосны на пригорке?
За сосну могла бы сойти сама Лара, я рядом с ней – максимум карликовая полярная березка, но говорить об том нет смысла, поскольку вопрос был риторический.
Наши с Ларой разговоры по большей части так и выглядят: это монологи подруги, которая сама решает все за нас обеих. Обычно мой вклад в искусство беседы – редкие реплики, которых Лара не слышит, если того не хочет. А не хочет она этого всегда, когда я с ней не согласна.
Мы разбираем пакеты – где чьи – и идем домой, но через час Лара стучит в мою дверь, командует:
– Крошка моя, за мной! – и тащит к себе.
Мои наручные часы в этот момент показывают 17:45.
Минут двадцать мы сидим на диванчике в кухне подруги, дожидаясь доставщика, и все это время Лара без устали строит версии, что за подарок тот привезет.
Ей представляется, что он будет шикарный и дорогой, лучше всего – норковая шуба в пол. Роскошный новогодний подарок! Нереалистичность этой фантазии подругу не смущает, но заранее огорчает понимание того, что существенная разница в наших с ней размерах не позволит ей покрасоваться в моих мехах. Я утешаю ее, заодно понижая планку ожиданий:
– Может, просто муфта или горжетка, а они безразмерные.
В дверь звонят в начале шестого.
В нашей «хрущевской» пятиэтажке нет ни кодовых замков, ни домофонов, а двор открыт всем ветрам и курьерам, так что единственным препятствием на пути посторонних граждан являются бдительные бабки на лавочке у подъезда. Мы с Ларой единодушно считаем их вопиющим анахронизмом и позорным символом махровой провинциальности, а сами бабки мнят себя чем-то средним между полицией нравов и богатырской заставой, поэтому некоторым людям приходится прорываться сквозь заслон из любопытных пенсионерок.
В прошлом месяце, когда у Лары потекла труба, они с полчаса держали в плену вызванного подругой сантехника, беспощадно пытая его на предмет состояния водопроводной и канализационной системы всего нашего дома. Ларе пришлось спускаться и освобождать своего мастера с боем. Но наш курьер бабок, похоже, не заинтересовал, такие коробейники в голубых плащах им уже примелькались.
– Маргарита Львовна? – спрашивает доставщик из-за двери в ответ на Ларино ритуальное «Кто там?».
– Здесь! – отвечаю я, вскидывая руку, как детсадовец на перекличке, а подруга уже отпирает замки.
Доставщик – не мальчик, мужчина лет сорока, высокий, крепкий. Лысый. Он входит и внимательно осматривает прихожую и нас в ней. Упирается взглядом в Лару:
– А вы кто?
Уже в этот момент нам стоит насторожиться (как же он угадал, кто из нас Маргарита Львовна?), но мы слишком заняты мыслями об обещанном подарке, и я легкомысленно отвечаю:
– Лариса моя подруга.
Сама Лара уже тянется к коробу за спиной курьера:
– Давайте, что там у вас!
А у него, совершенно неожиданно, пистолет! И не где-то там, а в руке, направленной на нас!
Вот это сюрприз! Ничего себе подарочек!
– Еще кто-то в доме есть? – спрашивает Лысый, выразительным жестом – пистолет слегка виляет в его руке – загоняя нас с подругой из прихожей в кухню.
Только там горит свет, во всех остальных помещениях Лариной двушки темно и тихо.
– Что происходит? – спрашивает меня подруга, пока мы пятимся с поднятыми руками.
В ее голосе легко угадывается претензия: это же ко мне приехал курьер не с подарком, а с пистолетом.
А вот не надо было назначать местом встречи другую квартиру!
– Не знаю, – честно отвечаю я.
Неправильный курьер хмыкает, сбрасывает с плеч короб и скидывает голубой клеенчатый плащик. Под ним тонкая черная ветровка и такие же брюки.
– Сели, – командует он. – Ты – туда, а ты – сюда.
Лара хмурится: ей отведено место в углу дивана, а мне почетное – за столом. Лысый садится напротив меня, демонстративно кладет перед собой пистолет и предлагает:
– Поговорим по-хорошему.
Я часто киваю: да, да, исключительно по-хорошему, по-плохому не надо. Лара, едва опустившаяся на диванчик, снова подскакивает, как подброшенная пружиной:
– Тогда, может, чаю? Или кофе?
Мужик мотает головой: не надо. Ему и так жарко, даже лысина потеет.
В этом году коммунальщики безобразно затянули с началом отопительного сезона, батареи потеплели только в середине ноября, и наши боевые бабки, одолеваемые чувствительными к холоду артритом и ревматизмом, устроили такой скандал, что дело дошло до мэра. А у того как раз в декабре выборы, ему нельзя терять голоса избирателей, тем более такие громкие, как у наших бабок. Мэр нахлобучил коммунальщиков, и отопление нам включили на максимум, теперь в квартирах африканская жара.
– Или холодненького? Есть айран и газировка. – Лара жаждет проявить гостеприимство. – Тархун! Вкус детства!
Она распахивает холодильник и достает бутылку с зеленым лимонадом. В натопленной, как баня, кухне та моментально запотевает и выглядит очень соблазнительно. Даже я жадно сглатываю. Лысый косится на бутылку, но заговаривает о другом.
– На кого работаешь? – спрашивает он меня.
Не могу ответить так сразу. Я бюджетник, значит, работаю на государство, но это прозвучит слишком пафосно.
– На Мамлюкова? – предполагает Лысый.
Мамлюков – это и есть наш мэр, он местная власть, значит, можно сказать, что работаю на него. Я с благодарностью принимаю подсказку и киваю, но уточняю:
– Не совсем, – и показываю пальцем в потолок.
Мол, мой работодатель повыше сидит.
– Да ну? – щурится Лысый.
– Ну да! – киваю я.
Министерство образования – оно же статуснее, чем городская мэрия, правильно?
Тем временем Лара с бутылкой перемещается к кухонной столешнице и развивает бурную деятельность: достает из шкафчика стаканы, спешно моет их, вытирает, наполняет тархуном, ставит перед нами. Один стакан гостю, второй – мне.
– Мамлюков не заплатит больше, – говорит мне Лысый и берет стакан. Я делаю то же самое.
Стакан с тархуном приятно холодит ладонь, я подношу его к губам и жадно пью – не могу остановиться. Лысый тоже делает большой глоток, вдруг зажмуривается и замирает, как памятник самому себе.
– Эй, что с вами? – пугаюсь я.
– Дедов похмелин, – коротко отвечает Лара и снова кидается к столешнице и обратно.
Похмелин – изобретение ее покойного дедушки, самодельные капли, о составе которых я знаю только одно: он включает нашатырь. Половины чайной ложки похмелина на стакан воды достаточно, чтобы пережить совершенно незабываемые ощущения. В голове будто шаровая молния взрывается – на несколько секунд ты слепнешь, глохнешь и забываешь, как дышать. Зато потом, когда очнешься, ощущаешь себя свежим и полным энергии, как новорожденная сверхновая.
Но Лара не позволяет гостю прочувствовать волшебное действие дедова снадобья в полном объеме. Оказывается, похмелин был только отвлекающим маневром!
Пока оглохший и ослепший Лысый хрипит, пуская слезы и сопли, подруга прямо сквозь ветровку вонзает ему в плечо иглу шприца и ловко удерживает мигом обмякшее тело, не позволяя упасть со стула.
– Что ты ему вколола? – Я пугаюсь еще больше.
– Тамаркину гадость. – Лара разжимает судорожно стиснутые пальцы Лысого, забирает стакан с остатками тархуна на похмелине.
«Вкус детства»! Не дай бог кому-то детство, у которого такой вкус!
– Откуда она у тебя? – Я спрашиваю про Тамаркину гадость.
Это мощный рецептурный препарат, действие которого мы с Ларой вынужденно испытали на себе каких-то три месяца назад[2].
– У Тамарки конфисковала. – Подруга экономит слова, ей не до разговоров, она занята делом. – Как знала, что в хозяйстве пригодится.
Лара сдергивает со стены прихватку, рукой в стеганой варежке берет со стола пистолет, засовывает его в карман ветровки Лысого. Прихваткой же машинально стирает пот с его голой головы, жалуется:
– А вот спиртного в доме нет, беда… У тебя есть что-нибудь?
– «Мартини Асти»…
– Тащи!
– Это же на Новый год!
– Рита! – Лара смотрит на меня сердито. – К тебе явился мужик с пистолетом. Опять! Ты понимаешь, что это значит?
– Нет, – отвечаю я, потому что и правда не понимаю.
В прошлый раз мужик с пистолетом явился ко мне потому, что я с подачи Лары очень неудачно зашла погулять в Даркнет, но с тех пор я туда и носа не совала.