Армагеддон. Два льва

Глава 3

Под тенью навеса было почти так же жарко, как и снаружи. Джехутимесу чувствовал – мелкие капельки пота скапливаются на лбу под белым немесом в красную полосу. Отрешенный взгляд карих глаз медленно обводил плац, расположенный к югу от города. Воины совершали привычные упражнения. Бег. Владение хопешом[1] и обоюдоострыми клинками. Стрельба. Бойцы осваивали наследие гиксосов – составной лук, что обладал большей дальностью и пробивной силой. В походе против нубийских бунтарей он сыграл хорошую службу…

«Нубийских бунтарей…».

Воспоминания о прошлом погрузили Джехутимесу еще глубже в себя. Словно топкое и зловонное болото, они отравляли душу и причиняли боль. Перед глазами как наяву вновь предстала картина разрушения и смерти.

Он взбегает по широкой лестнице. Кровью облиты желтые ступени. Джехутимесу крепко сжимает лук в правой руке. Чешуйчатый доспех, инкрустированный драгоценными камнями, сверкает в отблесках пожара. Сопротивление сломлено. Восстание подавлено. Но это еще не конец. Ему предстоит встретиться с тем, кого он считал другом. С тем, кто вонзил нож в спину. И он видит его. Джехутимесу видит его над телом той, кто сохранил верность до сих пор. Сохранил то, что он ценит в людях превыше всего. Пер-А не колеблется. Прилаживает стрелу, натягивает тетиву. Секунда – и вестница смерти со свистом пронзает воздух да сердце врага.

«Врага… друга…».

В груди расплывается боль. Столь дикая и жгучая, будто это его сердце пронзили холодной бронзой. Джехутимесу видит, как он оборачивается к нему. Смотрит прямо в глаза… и ни о чем не жалеет…

– Его Величество задумчив сегодня, – раздался вкрадчивый шепот за плечом.

Он вздрогнул и воззрился на нее снизу вверх.

Сета стояла чуть позади. Все такая же неизменная. Иногда чудилось, что время вовсе не властно над ней. Стройное и крепкое тело. Черные волосы, прямым и смоляным потоком спадающие до лопаток. Бледноватое лицо, с которого смотрят пронзительные карие глаза. Хладнокровные и безжалостные. Улыбка, напоминавшая оскал гиены… Наемница по-прежнему предпочитала легкость движений и не носила доспехов. Лишь две повязки, что прикрывали бедра и грудь, да серый неприметный плащ, под которым скрывались два небольших и смертоносных клинка. Да, Сета все такая же опасная и красивая. Лишь глубокий шрам на правой ноге и хромота говорили о том, что она тоже человек, а не воплощение Сехмет[2].

– Как ты назвала меня? – тихо молвил Джехуимесу.

На устах наемницы заиграла хищная улыбка.

«Гиена. Как гиена перед добычей».

– Твое Величество, – хрипло повторила она, – Мен-Хепер-Ра[3], Херу… как тебе будет угодно, господин. Но лишь так, как ты этого заслуживаешь.

Жилистые руки царевича, покоившиеся на невысоком столе, сжались в кулаки. Через миг сухая ладонь Сеты легла на его правое плечо.

– Не сейчас, Твое Величество, – раздался над ухом вкрадчивый шепот, – время еще придет.

Джехутимесу шумно втянул носом горячего воздуха.

«Время… опять мне говорят про время… я не могу ждать! Я слишком долго ждал! Я не хочу ждать! Будь она проклята!».

Но разумом понимал – Сета права. Нельзя показывать истинных чувств. Соглядатаи Хатшепсут могут быть повсюду. Пусть лучше думает, что бывший пер-А подавлен и смирился с участью.

Руки разжались, мышцы расслабились, взор снова стал отстраненным, искры гнева в нем потухли.

– Вот, так лучше господин, – наемница убрала руку и отступила в тень.

– Но я не хочу ждать, – почти беззвучно молвил он, однако Сета услышала.

– А-а, – цокнула она языком, отчего Джехутимесу вздрогнул, – придется, Херу. Если снова хочешь быть им. Ты проиграл игру в сенет[4]. Но еще не поздно начать новую.

Наемница полностью скрылась во мраке навеса, и он будто бы остался один.

«Ее правда. Клянусь Ра, ее правда. Трон Та-Кемет мой! И я верну его! – руки вновь готовы были сжаться в кулаки, но Джехутимесу вовремя сдержался. – Но нужна ясная голова. И трезвый ум. И никакого сожаления».

Громкие крики вырвали из размышлений в реальность. Он вскинул голову и хмуро воззрился на плац. В нескольких махе от навеса на земле сидел один из бойцов и сжимал пальцами правое плечо. На загорелом лице застыла гримаса боли. Рядом высилась фигура худощавого, поджарого воина. В правой руке он держал хопеш, а в левой – округлый щит. Белый схенти с изображением леопарда вяло покачивалось на ветру, который не приносил и доли облегчения в полуденный зной. Черный парик из овечьей шерсти с продольным пробором венчал голову щитоносца и свисал едва ли не до плеч. Суровый взгляд черных глаз презрительно осматривал поверженного бойца из-под нахмуренных бровей.

– Вставай! Не так сильно я тебе и вдарил!

– Ты мне руку сломал, Аменемхеб! – со стоном воскликнул тот, что сидел на земле. – Совсем что ли разум на жаре потерял?! Я ж тебе не нубиец или гиксос!

– А был бы – мы б с тобой уже не разговаривали! Голову с плеч – и никаких бесед с врагами!

Джехутимесу резко поднялся и вышел на солнечный свет. Гомон тут же утих. Воины почтительно воззрились на Его Высочество. Даже пострадавший в схватке воин приглушил стенания и постарался не показывать боли пред лицом почтенного. Попробовал встать, но острый приступ в поврежденной руке не позволил это сделать.

– Твоя правда, – хмуро бросил Джехутимесу, обращаясь к Аменемхебу, – враг беспощаден и не станет жалеть раненых.

Тот скосил взор на покалеченного товарища. В глазах молодого воина засверкал огонь презрения и торжества. Однако он мгновенно потух, когда Джехутимесу добавил.

– Но ты не должен увечить моих бойцов. Они нужны мне крепкими и здоровыми!

– Лучше я, чем гиксос или нубиец! – упрямо поджал губы Аменемхеб.

– Лучше, – не стал спорить Его Высочество, – но впредь ты будешь измерять удар, да? Холодный ум будет сильнее горячего тела.

Аменемхеб еще больше насупился, но все-таки кивнул и, опустив оружие, отошел на шаг в сторону.

– Помогите ему, – велел Джехутимесу, указав на раненого.

Двое воинов тут же бросились выполнять приказ, осторожно подняли бедолагу с земли.

– Благодарю тебя, господин, – поклонился тот, – да хранят тебя боги.

– Как оправишься, будешь заниматься с клинком вдвое дольше. Чтобы когда придет время не лишиться руки. Здесь тяжело – зато в бою станет легче.

Тот снова кивнул и, с разрешения Его Высочества, направился к лекарю.

– Продолжайте упражнения, – сухо бросил Джехутимесу, и воины незамедлительно вернулись к обязанностям, – а ты, – он кивнул Аменемхебу, – подойди.

Царевич вернулся под навес, сел за стол. Юный боец осторожно приблизился к нему, остановился в двух шагах. В глазах читалась настороженность. Руки со щитом и хопешом повисли вдоль тела. Плоская, но крепкая грудь вздымалась от глубокого дыхания.

Несколько мгновений Джехутимесу внимательно разглядывал воина, затем спросил:

– Ты из Уасет?

– Отсюда, господин, – шмыгнул тот.

– Надеюсь, ты меня понял, да?

– Твои слова ясны, как день.

– Хорошо.

Джехутимесу продолжал рассматривать Аменемхеба, но воин не испытывал и доли смущения. Лишь отвечал все тем же настороженным взором.

– Ты из семьи вельможи?

– Из нее, господин. Мой отец следит за добычей хорошего белого камня[5]. Чуть южнее, – он кивнул себе за спину.

– И ты всего лишь обычный воин? – удивился Джехутимесу. – Даже не обладаешь сотней?

Аменемхеб пожал плечами, будто это было нечто само собой разумеющееся:

– Я хочу всего добиваться сам, а не пользоваться правом положения.

Огонек одобрения заплясал в глазах Джехутимесу, но больше он ничем себя не выдал. Лишь кивнул.

– Похвальное решение. Продолжай, и тогда не останешься в тени. Но помни то, что я тебе сказал. Иди.

Воин поклонился и, стараясь не пересекаться взглядом с Его Высочеством, вернулся на плац в поисках очередного товарища по оружию, дабы отточить умение владения клинком. Однако вид у Аменемхеба был уже далеко не такой самоуверенный. В движениях ощущалась скованность.

Джехутимесу продолжал наблюдать за ним, когда услышал из темноты голос Сеты.

– Присмотрись к нему, Херу.

Он нахмурился:

– Зачем?

– Тебе понадобятся верные люди. Сильные бойцы.

– У меня есть ты.

Тихий смех раздался за спиной. Он вновь напомнил хохот гиены. Только сейчас уже не вызывал той дрожи, что раньше.

– Два клинка хорошо, но третий не будет лишним.

– Твоя правда, – после короткого раздумья молвил Джехутимесу и глянул в сторону Аменемхеба. Тот уже сошелся с новичком в учебном поединке. – Но что если он один из них?

– Из кого?

– Соглядатай Хатшепсут.

– Вот и присмотрись, господин, – повторила Сета.

Его Высочество кивнул и тяжко вздохнул.

Наемница продолжала следить за ним из темноты. Пристально и внимательно.

Объявление Хенемет-Амон истинным Херу стало для нее неожиданностью. Неожиданностью, но не ударом. Джехутимесу больше не пер-А. Ничто рядом с ним ее больше не держит. Но Сета осталась. Возвращаться к жизни простой наемницы она больше не хотела. С вершины, на которую удалось забраться, слишком больно падать. А ведь можно попробовать взобраться еще выше…

Жестокие карие глаза за спиной Джехутимесу пылали огнем. Огнем возможностей. Жизнь – это игра. Главное – сделать верным следующий ход.

Солнце окрасило Уасет в рыжеватые цвета, когда колесница Его Высочества покинула плац и, поднимая облака пыли, направилась во дворец. Горячий воздух обдувал лицо. Белый схенти вяло покачивался на ветру. Джехутимесу вел повозку сам. Крепкие руки уверенно сжимали поводья, взгляд был устремлен перед собой. Он не замечал ни воды Хапи, искрившиеся в лучах заката. Ни зарослей камыша и шипящих крокодилов.

«Она боялась их…» – вспомнил он о Нефру-Ра. Но воспоминание было мимолетным.

По правую руку, на небольшой возвышенности, расположились дома бедняков. Из простой сырцовой глины, а некоторые вовсе из грязи. Глину по-прежнему не обжигали в Та-Кемет. Как говорила Хатшепсут, храм духовный куда важнее, чем обитель земная.

Джехутимесу иронично хмыкнул и тряхнул поводьями. Колесница понеслась быстрее. Картины природы стремительно сменялись одна за другой. Вот уже показалась развилка – первая дорога уходила вправо и вела ко дворцу, вторая продолжала путь рядом с рекой на север. Вдали показались внушительные стены храма бога Амона, покровителя Уасет. Верховный жрец наверняка сейчас там, проводит обряды во славу Ра…

«Хапусенеб… он один из них… один из тех, кто лишил меня трона… моего трона!».

Руки с остервенением сжали поводья, вены вздулись. Джехутимесу шумно задышал, словно разъяренный бык, однако приступ гнева быстро прошел. В памяти всплыли слова Сеты.

«Твое время еще придет».

– Да, – сорвался шепот с уст, он потонул в грохоте колес, – оно еще придет.

Джехутимесу больше ничем не выдал себя, лишь подстегнул коней двигаться быстрее. Еще быстрее! Несясь во весь опор, колесница успешно зашла на поворот, оставив на земле глубокий след. Почти сразу за ней ехала другая повозка. Сета пристально смотрела в спину Его Высочества. Лицо оставалось каменным, но в глазах бушевал огонь. Она чувствовала. Чувствовала, что делает верный ход, оставаясь рядом с молодым, пусть и раненым, львом. А чутье ее еще не подводило. Никогда.

Перед входом во дворец, Джехутимесу резко натянул поводья, заставив колесницу остановиться. Ловко спрыгнул на землю и, не глядя на меджаев, приветствовавших его сдержанным поклоном, прошел во внутренний двор.

«Раньше они кланялись куда ниже и охотнее…».

Пруд, полный чистой воды, приятно мерцал в отблесках уходящего дня. Пальмы тихо шелестели листьями на слабом ветру. В кронах пела белая трясогузка. Казалось, время идет, а во дворце пер-А ничто не меняется. Ничто… кроме воплощения Херу.

Джехутимесу глубоко вдохнул, выдохнул, на мгновение прикрыл глаза, а затем направился в свои покои. Его горделивый силуэт отражался на поверхности пруда.

Внутри уже зажгли факелы. Тусклый свет огня играл на желтоватых стенах, заставляя тени сгущаться по углам. Со двора донесся стук колес. Повозка Сеты прибыла вслед за ним. Остановившись на пороге, Джехутимесу обернулся и увидел, как грозная наемница входит во двор. Она сильно припадала на правую ногу, но ничто в ее виде не дало бы понять, что Сета испытывает хоть малейшее беспокойство по этому поводу. Словно для нее старая рана – сущая мелочь. Их взгляды встретились. Задумчивый у одного, холодный и расчетливый у другой. Губы наемницы подернула мимолетная усмешка.

Не сказав ни слова, Джехутимесу поднялся по лестнице, прошел по сумрачному коридору и вошел в свои покои. Здесь все осталось, как раньше. Та же кровать с ножками в виде золотых львов. Тумба из черного дерева. Алебастровые кубки с пивом, источавшим медовый аромат. Сундук с ликом Херу. Роспись на потолке, посвященная походу отца против непокорных нубийцев.

«Я тоже. Я тоже покарал проклятых бунтовщиков. Но какой ценой? – он горько усмехнулся. —Спасибо, что хоть покои старые мне оставили. Они слишком дороги мне».

Джехутимесу воздел глаза к потолку:

– Я все верну, отец, обещаю…

Тихо скрипнули двери, в покои вошла Сета. Бесшумно, несмотря на хромоту. Их взгляды снова встретились. Наемница никогда не отводила своего. Даже в те дни, когда он был воплощением бога.

– Я верну себе трон, – тихо и решительно произнес Джехутимесу.

– Так и будет, господин, – заговорщическим шепотом ответила она.

– Но я не справлюсь один, – он шагнул ближе.

– Ищи, Твое Величество, – огонь в глазах Сеты разгорелся ярче, – завоевывай сердца. Завоевания у тебя выходят лучше всего.

«Опять эта лесть… я ненавижу ее… но почему-то именно из этих уст она так сладко льется?..».

– Войсками командует Аменмеси, – скривился Джехутимесу, – верный пес Хатшепсут. Казна в руках Хапусенеба. Чтобы восстановить свое имя, мне нужно и то, и другое.

– Ищи, – повторила Сета, глядя ему прямо в глаза, – и все найдешь. Но не забывай… – она нарочно умолкла.

– Не забывать что?

Губы наемницы разошлись в оскале гиены:

– Тех, чьи имена должны быть стерты, когда снова наденешь па-схемти.

Огонь, пылающий в очах Сеты, отразился во взоре Джехутимесу.

– Твоя правда, – хрипло молвил он и обхватил ее за плечи, – и ты мне поможешь с этим.

– Желание Херу – закон, – прошептала она.

Кровь забурлила в жилах. Он с жадностью впился в губы наемницы. Та ответила жарким и глубоким поцелуем. И чем теснее соприкасались языки, тем сильнее Хатхор[6] завладевала их телами, наполняя разум пьянящим дурманом страсти.

Лик Аа-Хепер-Ен-Ра[7] безмолвно наблюдал за ними в тусклом свете пламени треножников.

[1]Хопеш – разновидность холодного оружия, имел внешнее сходство с серпом, с заточкой на внешней стороне клинка. Заимствован египтянами у гиксосов.

[2]Сехмет – в египетской мифологии богиня войны, палящего солнца и яростной мести, богиня-покровительница Мемфиса и супруга бога Птаха. В мифе о наказании Ра человеческого рода за грехи Сехмет истребляет людей. Лишь подкрашенное охрой (или красным гематитом) пиво, похожее на кровь, смогло опьянить и усмирить кровожадную богиню.

[3]Мен-Хепер-Ра – тронное имя фараона Тутмоса III.

[4]Сенет – древнеегипетская настольная игра. Возможно, старейшая настольная игра с передвижением фишек на доске. Как светское развлечение, она известна еще со времен Додинастического периода (3500 г. до н.э.).

[5]Хороший белый камень – так египтяне называли известняк.

[6]Хатхор – в египетской мифологии богиня неба, радости, любви, опьянения, материнства, плодородия, веселья и танцев. Считалась одной из главных богинь Древнего Египта. В поздние времена отождествлялась с Иштар, Афродитой и Венерой.

[7]Аа-Хепер-Ен-Ра – тронное имя фараона Тутмоса II (Джехутимесу), отца Тутмоса III.

Глава 4

– Это касается строительства храма? – осторожно поинтересовался Сененмут. – Оно успешно движется…

– Возведение Джесер-Джесеру тут не при чем, – перебила Хатшепсут, – хотя, видит Амон, это то, чему я хочу посвятить свою жизнь – придать Та-Кемет блеска и величия, которого она заслуживает. Но есть и другие государственные дела, кои я обязана разрешить.

– О чем богиня хочет поведать мне?

– Меня беспокоят царьки Рецены[1] и покровительство, что им оказывает Нахарина[2].

– Они перестали платить дань?

– Нет, – подернула плечами Хатшепсут, – иначе бы я с тобой здесь не беседовала.

Тонкие губы зодчего расплылись в слащавой улыбке:

– А возглавила бы войско и, подобно сияющему богу, крушила головы врагов?

Его заискивания разбились, как волна о скалы. Лицо Херу оставалось хмурым и непроницаемым.

– Ты считаешь, что я неспособна повести войско Та-Кемет за собой? Считаешь меня слабой потому, что я женщина?

У зодчего округлились глаза и чуть не вылезли из орбит. Лоб буквально залоснился от пота.

– Нет-нет, ты что, лотос мой, пусть крокодилы меня сожрут, и в мыслях не держал такого кощунства!

Уста Херу чуть дрогнули. Ей нравилось наблюдать, как слуги трепещут перед ней.

– Очень надеюсь на это, Сененмут. Иначе Джесер-Джесеру придется достраивать кому-нибудь другому. Хапусенеб, уверена, способен тебя заменить.

Зодчий посерел, словно камень, но оправдываться не стал. Все равно то было бесполезно.

«Сраный Хапусенеб… ну уж нет, Джесер-Джесеру – мое детище! Мой дар любимой госпоже и богине! И тебе я его не отдам!».

Обида на Верховного жреца Амона до сих пор грызла Ка[3] Сененмута. Ведь служитель богов оказался куда прозорливее и опытнее в дворцовых делах, нежели он. В конце концов, во многом благодаря поддержке Хапусенеба Хатшепсут вернула себе трон, завещанный ей по праву.

Да, зодчего злило, что должность джати[4], обещанная ему Хенемет-Амон, в итоге досталась Верховному жрецу. Но злоба при этом не касалось самой Хатшепсут. Злиться на нее, свою богиню и госпожу, он просто не мог. Как и не мог позволить Хапусенебу обойти его еще раз.

«Нет-нет, благородный раскидыватель мирры по храмам, на этот раз я своего не упущу. Можешь поцеловать меня в задницу!».

Видимо, часть мыслей невольно отразилась на лице зодчего, ибо Херу, усмехнувшись, подметил:

– Мне кажется, или ты думаешь не о том, о чем следует, Сененмут?

Он вздрогнул и поспешно вернул слащавую маску обратно. Правда, выглядела она слегка потрепанной из-за сильного волнения.

– Прости, лотос мой, некоторые рабочие заставляют иногда содрогаться.

– Так не жалей плетей и заставь дрожать уже их, – высокомерно молвила Хатшепсут, – зодчий ты или нет?

– Твои слова, как всегда, мудры, моя богиня, – нежно прошептал Сененмут и предпочел перевести тему, – так… ты хотела обсудить царьков Рецены и Нахарину?

– Отчасти, – кивнула она, хлопнула плетью по ладони и возобновила неспешную прогулку. Сененмут поплелся следом. – Я хочу доказать, что достойна занимать трон Та-Кемет не только своему народу, но соседям и… возможным врагам.

– Нубия сейчас лежит в руинах и поставлена на колени, – осторожно напомнил Сененмут, – этого разве не достаточно?

– Возможно, – руки крепко ухватили плеть, глаза сощурились, – но войско водил Джехутимесу. Это его слава, его заслуга. А не моя.

– Прости, лотос мой, но я не согласен! – пылко воскликнул зодчий. – Ведь все продумала и решила именно ты!

Впервые за долгое время на щеках Хенемет-Амон зарделся здоровый румянец.

«Лесть Сененмута… она всегда сладка, как мед».

– Ты это знаешь, – сказала она вслух, – Хапусенеб это знает, знает Нехси… но я хочу, чтобы со мной считались все. От Пунта до Бабилима[5].

Нехорошее предчувствие закралось в душу зодчего:

– Ты хочешь пойти войной на Рецену и Нахарину?

Хриплый смех, сорвавшийся с манящих уст, мигом развеял тревогу Сененмута. Он даже с облегчением выдохнул.

– Побойся богов! Я не намереваюсь опустошать казну глупыми расходами! Нет, война – это последний довод. Я прибегну к нему лишь в самом крайнем случае.

– Тогда… как ты хочешь доказать свою силу?

– Хеб-Сед[6], – спокойно и коротко молвила она.

Брови Сененмута взмыли вверх от удивления.

Он даже не заметил, что они отошли от колесниц достаточно далеко и преодолели едва ли не половину Таа-Сет-Аат. Отвесные скалы становились все ближе, нависая над людьми природной стеной. Но она не отбрасывала тень. Ослепительный лик Ра уже клонился к закату, раскаляя камни до предела. Зодчий чувствовал, как ноги жгло даже сквозь сандалии.

– Хеб-Сед? – тихо переспросил он.

– Совершенно верно, – подтвердила Хатшепсут.

– Если память меня не подводит, он проводится на тридцатый год воплощения.

– О, на этот раз с твоей памятью все в порядке, Сененмут, – хмыкнула божественная спутница, – вот бы всегда было так.

Зодчий постарался не заметить колкости.

– Но, лотос мой, ты же правишь только первый год. Разве жрецы согласятся провести Хеб-Сед так рано?!

Херу остановился. Взгляд синих глаз, направленных на Сененмута, стал таким ледяным, что мигом высушил испарину у последнего. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– А сколько я терпела его? – процедила сквозь зубы Хенемет-Амон. – Сколько я терпела Джехутимесу?! Десять лет одного, семь лет другого! Итого семнадцать! Они украли у меня семнадцать лет! – пальцы так сильно сжали плеть, что костяшки побелели. Заскрипело древко. – Я должна была стать пер-А в пятнадцать, а этот… этот… – лик Хатшепсут побагровел, взгляд стал отстраненным, глаза метали молнии.

Сененмут, наученный горьким опытом, понял, что вот-вот грянет буря, и тогда не поздоровиться никому, кто окажется у нее на пути. Гнев госпожи необходимо немедленно затушить.

Призвав на помощь все красноречие, на которое был способен, зодчий произнес вкрадчивым и медовым голосом:

– Богиня, лотос мой, они не стоят твоих переживаний. Все в прошлом. Ты – Божественный, ты – Херу! А они – всего лишь пыль у твоих ног!

С минуту очи Хатшепсут метали молнии, а ладони сжимали плеть так, что Сененмут всерьез опасался услышать треск ломающегося дерева. Но все обошлось. Он выбрал правильные слова. Несколько мгновений – и буря улеглась, не успев толком разразиться. Румянец сошел с щек Хенемет-Амон, вновь уступив место бледности, но манящие губы разошлись в благодарной улыбке.

– Вот за что я тебя всегда ценила, Сененмут, – тихо проворковала она, – так это за умение подбирать необходимые слова.

– Только ли за это? – рискнул выманить похвалу зодчий.

Хатшепсут предостерегающе помахала плетью, однако улыбаться не перестала:

– Не задавай глупых вопросов. Я их не люблю, ибо они – бесполезная трата времени.

– Прости, лотос мой, – чуть поклонился Сененмут.

За разговором он только сейчас заметил, что ослепительно-белое одеяние хоть и подчеркивало прекрасные формы царицы, но не облегало грудь, которую вдобавок прикрывал золотой усех[7] с головами соколов, ослепительно сверкающий на солнце.

«На людях она делает все, чтобы казаться мужчиной…».