Искусство быть ближе

Глава 1: Шепот за стеной

За полночь. Экран ноутбука заливал комнату Ани холодным, безжизненным светом, выхватывая из темноты горы книг по истории литературы и выцветшие постеры «The Smiths» и «Joy Division» на стенах. За столом сидела Аня, или, скорее, пряталась за ним. Хрупкая, почти прозрачная, с тонкими запястьями и бледной кожей. Свет экрана выхватывал из темноты ее лицо, которое художники назвали бы ангельским, с огромными серыми глазами и полными, немного грустными губами. Тело под ее бесформенным свитером и джинсами было стройным и изящным, с тонкой талией и упругой грудью, но Аня этого не видела. Для нее это был просто сосуд, который она прятала под мешковатой одеждой, своей личной броней от слишком громкого, слишком требовательного мира. Она была студенткой филологического факультета, и книги казались ей куда более понятными и безопасными, чем люди.

Она уже час билась над эссе о Тристане Тцара, но слова плыли перед глазами, превращаясь в бессмысленный набор букв. В голове была вязкая, липкая усталость, а мысль работала тупо и медленно. С силой хлопнув крышкой, Аня погрузила комнату в почти полную темноту, оставив лишь тусклый свет уличного фонаря за окном. Тяжело вздохнув, она отодвинула ноутбук, подошла к кровати и рухнула на прохладные простыни.

Она лежала на спине, глядя в потолок, и пыталась заставить мозг отключиться. Но тишина в квартире была плотной, почти осязаемой, и, казалось, что она только подчеркивала ее бодрствование. И именно в этой звенящей тишине донесся звук.

Это был тихий смешок. Отцовский. Низкий, с хрипотцой, который она узнавала мгновенно. Аня нахмурилась, вжимаясь лицом в подушку. Родители. Опять. Толи в последнее время их ночные «беседы» стали очень частыми, толи она стала на них как-то особенно реагировать, но каждый раз это вызывало у нее приступ дикого, детского смущения. Она была уже не ребенком, чтобы делать вид, что ничего не понимает, но и не взрослой, чтобы относиться к этому с философским спокойствием. Это было просто… неловко. Как застать их за поцелуем на кухне. Только в сто раз хуже. То, что происходило за стеной, казалось каким-то допотопным, домашним, и от этого было еще стыднее.

Она попыталась заткнуть уши, но звук пробивался сквозь барьер из подушки и собственных мыслей. Теперь к смеху добавился другой звук – мамин шепот. Слов было не разобрать, но интонация была ясной: игривая, ласковая, с ноткой притворного упрека. Аня скривилась. Она представила их там, в своей спальне, в уютном свете ночника, и ей захотелось провалиться сквозь землю. Она перевернулась на другой бок, уставившись в темное окно, и силой воли попыталась заставить себя думать о дадаизме, о бессмысленности искусства, о чем угодно.

Но звуки не прекращались. Наоборот, они менялись. Шепот стал тише, превратился в прерывистое дыхание. Смех сменился долгим, протяжным вздохом. И тут что-то в этом монотонном, нарастающем ритме перестало быть просто неловким. Любопытство, маленькое и стыдное, проклюнулось из-под слоя приличий. Она замерла, перестав сопротивляться, и прислушалась.

Стена между их комнатами казалась тонкой, как пергамент. Она слышала, как скрипит кровать, слышала сдавленные, неразборчивые слова, которые произносил отец, и отвечающие ему тихие стоны матери. Это было… живым. Настоящим. Ритмичным. Дыханием двух тел, нашедших общий язык.

И именно в этот момент, когда она полностью погрузилась в слух, в ее животе разлилось тепло. Не то легкое тепло, от которого становится уютно, а другой, более плотный и настойчивый жар. Он начался в самом низу живота, и медленно, словно расплавленный мед, потек вниз, между бедер. Аня замерла, даже дыхание задержала. Это было знакомое ощущение, она испытывала его раньше, по ночам, но никогда оно не было таким сильным, таким навязчивым.

Жар пульсировал в такт звукам, доносившимся из-за стены. Каждый приглушенный вздох, каждый сдавленный шепот отзывался в ней новой, более сильной волной тепла. Ткань ее тонких домашних шорт внезапно стала влажной, и это ощущение липкой, горячей влаги заставило ее сердце бешено заколотиться. Она сжала бедра, но это лишь усилило чувство. Пульсация стала отчетливее, концентрируясь в одной точке, требуя внимания, требуя прикосновения. Ее собственное тело, которое она так прятала и стыдилась, предавало ее, отзываясь на самый запретный стимул.

Смущение испарилось без следа, сгорев дотла в этом пламени. Осталось только одно – жгучее, почти болезненное любопытство. Она лежала в темноте, не в силах пошевелиться, и единственным миром для нее стали эти два пространства: мир за стеной, полный чужого, живого дыхания, и мир внутри нее, пульсирующий невыносимым, запретным жаром. И она не понимала, что страшнее – то, что она слышит, или то, что она чувствует.

Глава 2: Запретный плод

Прошло несколько дней. Дни были серыми и бесцветными, как осенняя погода за окном. Аня ходила на лекции, ела, делала вид, что живет обычной жизнью студента. Но теперь в ее мире появилась новая, невидимая орбита, вокруг которой вращались все ее мысли. Она ждала ночи. Не потому, что хотела спать, а потому что боялась и надеялась одновременно. Тишина в квартире перестала быть успокаивающей; она стала напряженной, как струна, готовая зазвучать в любой момент. Каждую ночь, когда родители уходили в свою комнату, Аня замирала, прислушиваясь к биению собственного сердца, и тишина давила на уши, тяжелее, чем любые звуки.

И вот эта ночь наступила. Она уже почти уснула, уйдя с головой в тяжелый, вязкий сон, когда он донесся. Тот самый звук. Негромкий, еле уловимый скрип пружин. Аня мгновенно распахнула глаза. Тело, еще сонное и расслабленное, тут же напряглось, как струна. Вот оно. Началось. Сначала – шепот, потом – стон. Ее сердце заколотилось так громко, что, казалось, его слышно во всей квартире. Она лежала не двигаясь, и снова, как и в тот раз, низко в животе начал разливаться знакомый, предательский жар.

Но сегодня этого было мало. Любопытство, которое она пыталась задушить в себе все эти дни, прорвалось с новой, яростной силой. Слышать было уже недостаточно. Ей нужно было увидеть. Мысль была чудовищной, грязной, отвратительной, но она не уходила. Она пульсировала в такт звукам за стеной, отравляя и опьяняя одновременно. «Нет, – шептала она себе, – нельзя. Это ужасно. Они твои родители». Но другой, более настойчивый голос внутри нее отвечал: «Они – мужчина и женщина. И они делают то, чего ты никогда не чувствовала. Посмотри. Узнай».

Этот голос победил.

Медленно, боясь издать хоть малейший скрип, Аня села на кровати. Ноги ее дрожали. Пол был холодным под босыми ступнями. Она двигалась как во сне, переставляя ноги с невероятной осторожностью, словно охотница на дичь. Коридор был погружен в полную темноту, но дверь в спальню родителей виднелась отчетливо. Из-под нее пробивалась тонкая, почти незаметная полоса света. И когда она подошла ближе, она увидела то, от чего у нее перехватило дыхание: дверь была не заперта. Она стояла приоткрытой на несколько сантиметров.

Аня замерла, прижавшись к холодной стене. Ее сердце колотилось где-то в горле. Она знала, что если она сейчас отвернется, то будет проклинать себя всю оставшуюся жизнь. Сделав глубокий, судорожный вдох, она подалась вперед и заглянула в щель.

Комната была освещена только лунным светом, лиловым и холодным, который лился через большое окно. И в этом призрачном свете она увидела их. Не людей. Не маму и папу, а две сливающиеся воедино тени. Они двигались медленно, плавно, словно в каком-то древнем, первобытном танце. Она не видела лиц, не видела деталей. Она видела лишь очертания их тел, изгибы спин, то, как руки одного переплетались с телом другого. Это было невероятно красиво и невероятно страшно.

Волна жара обрушилась на Аню с новой силой, заставляя ее пошатнуться. Она инстинктивно прижала ладонь к низу живота, будто пытаясь сдержать этот расплавленный огонь внутри. Но он был сильнее. Жар пролился дальше, и она почувствовала, как белье становится мокрым, как липкая, горячая влага обволакивает ее. Ритм движений теней за дверью совпадал с ритмом пульсации между ее ног. Каждый толчок, каждый вздох отзывался в ней спазмом сладкой, почти болезненной муки. Она видела, как тень отца накрывает тень матери, как их движения становятся быстрее, отчаяннее, и в этот момент ей пришлось зажать рот рукой, чтобы не издать звук. Ее колени подогнулись, и она соскользнула вниз, прислонившись спиной к стене, все так же глядя в щель приоткрытой двери.

Она не знала, сколько прошло времени. Может, минуту, а может, вечность. Когда движения за дверью замедлились, а затем и вовсе прекратились, сменившись на тихие, обрывистые вздохи, очарование разрушилось. Реальность обрушилась на нее как ледяной душ. Она только что подглядывала за своими родителями. За самым интимным, что у них есть.

Паника заставила ее вскочить на ноги. Она отскочила от двери, словно обожглась, и почти бегом бросилась обратно в свою комнату. Она влетела внутрь и захлопнула дверь, чуть не грохнув. Заперла на ключ. Затем рухнула на кровать, вся дрожа.

Слезы брызнули из ее глаз, но это были слезы не сожаления. Это была смесь противоречивых, калечащих эмоций. Огромное, всепоглощающее чувство вины боролось с таким же огромным, головокружительным опьянением. Она видела. Она узнала родительскую тайну. Образ двух сливающихся теней, медленно танцующих в лунном свете, навсегда впечатался в ее мозгу. Она чувствовала себя грязной, извращенной, но в то же время – обладательницей сокровища, самого запретного плода на свете. Она лежала в темноте, и ее тело все еще горело от жара, а в голове снова и снова проигрывался этот чудовищный, прекрасный танец. И она знала, что теперь ничто уже не будет по-прежнему.

Глава 3: Разговоры в курилке

Следующий день в университете был пыткой. Каждый скрип стула, каждый шепот за спиной заставлял Аню вздрагивать. Она всю ночь почти не спала, снова и снова прокручивая в голове увиденное, и теперь чувствовала себя разбитой и какой-то грязной, словно ее тайна была видна всем окружающим. На перемене она, как всегда, пошла с компанией в курилку – маленькую площадку на заднем дворе, обдуваемую со всех сторон пронизывающим ветром.

Она не курила. Никогда не курила. Но здесь, в этом облаке кислого запаха дешевого табака и смехе кучи собравшихся тут студентов, она хотя бы могла притвориться, что является частью чего-то. Она взяла у своей подруги Лены сигарету, держала ее непривычными пальцами, но не подносила ко рту, лишь изредка делала вид, что затягивается, выпуская в холодный воздух пар изо рта.

В этот день Лена была в ударе. Она примчалась на пару минут позже всех, с румянцем на щеках и блеском в глазах, который Аня уже научилась распознавать. Это был блеск недавнего, хорошего секса.

– Девчонки, вы не поверите! – выдохнула она, жадно затягиваясь и выпуская облако дыма. – Вчера с Максом… это было нечто. Мы после клуба поехали не к нему, а просто на заброшенную парковку у леса. В машине, понимаете ли!

Девушки вокруг загоготали. Кате, соседке по парте, стало интересно, она наклонилась ближе.

– И что? Там же тесно и холодно! – спросила она.

– Холодно? – Лена фыркнула. – Когда он начал… вы знаете… там, на заднем сиденье, снимать с меня джинсы зубами… мне было так жарко, что я готова была открыть все окна. Он такой… дикий был. Целый час насиловал меня своим языком, а потом… – Лена понизила голос до заговорщицкого шепота, но все равно слышно было всем, – …он сделал мне то, что я просила уже сто раз.

Аня стояла чуть в стороне, прислонившись к ледяному металлу перил, и чувствовала, как по ее спине бегут мурашки. Не от возбуждения. От острого, колючего чувства отчуждения. Слова Лены, такие конкретные, грязные и живые, сталкивались в ее голове с теми плавными, безмолвными тенями за дверью родительской спальни. Там было таинственно, почти священно. Здесь же это было выставлено напоказ, как трофей. И все вокруг смеялись, кивали, понимали. Они жили в одном мире, мире этого языка, этих ощущений, этих машин на заброшенных парковках. А она была за бортом.

– Да ладно тебе, – подхватила другая девушка, Света, – ты с ним уже все перепробовала. А вот мой вчера вообще из себя выходил. Я ему просто сказала, что хочу… туда, и он… – она изобразила что-то жестом, вызвав новый взрыв хохота.

Аня заставила себя улыбнуться. Она напрягла мышцы лица, растянула губы в подобии улыбки, надеясь, что это выглядит убедительно. Внутри же все сжималось в тугой, болезненный узел. Слово «девственница» прозвучало в ее голове не как слово, а как клеймо. Раскаленное железо, которое кто-то только что приложил к ее лбу. Они все это прошли. Они все это знают. Они смеются над этим, делятся этим, как рецептами нового пирога. А она? Она – белая ворона. Чужая. Неполноценная.

Паника подступала к горлу холодным комком. А что, если они спросят? Что, если Лена, в порыве откровенности, повернется к ней и спросит: «Ну а ты, Ань, как? Есть новости?». Что она скажет? Что она ночью подглядывает за мамой с папой? Что она видит секс в своих фантазиях, но боится реальных парней? Что ее возбуждает не дикий язык Макса, а тихий скрип родительской кровати? Она сойдет за сумасшедшую. Или за извращенку.

– В общем, советую, – закончила свой рассказ Лена, с шиком стряхивая пепел. – Иногда нужно просто брать то, что хочешь. Мужики это любят. Когда инициатива от девушки.

Она обвела всех взглядом, и ее взгляд на долю секунды задержался на Ане. В нем не было ничего, кроме дружеского участия, но Ане показалось, что Лена все видит. Все знает. Чувствует ее фальшь.

– Точно! – выдохнула Аня, стараясь, чтобы голос звучал легко и игриво. – Нужно брать. Я как раз вчера собиралась… да так и не собралась. Время не хватило.

Фраза прозвучала глупо и неуместно. Девушки на секунду замолчали, а потом Катя усмехнулась и перевела тему. Но Аня почувствовала это. Легкую неловкость в воздухе. Ее шутка не прошла. Ее маска была тонкой, как папиросная бумага.

В этот момент зазвенел звонок, возвещая о конце перерыва и продолжении занятий. Все бросились докуривать, бросая окурки под ноги и затаптывая их мокрой от недавнего дождя землей. Аня осталась стоять у перил, держа в руках потухшую сигарету. Она не пошла с ними. Она смотрела, как они, смеясь и толкаясь, убегают в теплое здание, и чувствовала себя так, словно осталась одна на всей планете. Давление в груди нарастало, превращаясь в глухую, тяжелую обиду. На них. За их легкость. На себя. За свою трусость. И на весь этот мир, который делится на «тех, кто уже», и «тех, кто еще нет». А она была во второй категории. И это было невыносимо.

Глава 4: Парковые страсти

После лекций Аня не пошла домой. Она не могла вернуться в свою комнату, в эту клетку, где теперь каждое пятно тени на стене напоминало ей о том, что она видела. Разговор в курилке все еще сидел в ней занозой, отравляя кровь ядом собственной неполноценности. Ей нужен был воздух. Пространство. Она села в автобус и доехала до центрального парка, надеясь, что бесконечные аллеи и безразличные лица прохожих развеют этот липкий туман в голове.

Парк встретил ее пронзительным осенним ветром, который гнал по дорожкам желтые и багряные листья. Аня закуталась в шарф и пошла, не разбирая дороги. Она смотрела на мамочек с колясками, на старичков, играющих в шахматы, на влюбленные парочки, держащихся за руки. Все они были частью какого-то нормального, понятного мира. А она плелась рядом, призрак, носящий в себе чужие тайны и собственные неосуществленные желания.

Она свернула с главной, освещенной аллеи на какую-то боковую тропинку, утопавшую в еще более густой зелени. Здесь почти не было людей. Шум города стих, сменившись шелестом листьев и редкими криками птиц. Аня шла, уставившись в землю, и мысли ее путались. Образ Лены, с ее хвастливым рассказом, накладывался на тени родителей, танцующих в лунном свете. Что было правильным? Что было нормальным? Дикая, грубая страсть в машине или тихая, нежная близость в супружеской постели? Или что-то третье, о чем она даже не догадывалась?

Погруженная в свои размышления, она не заметила, как тропинка вывела ее в глухой, почти заросший тупик, образованный высокой живой изгородью и старыми, раскидистыми кленами. Здесь было совсем тихо, почти гнетуще. И именно в этой звенящей тишине она услышала звук.

Это был не смех и не разговор. Это был сдавленный, хриплый всхлип. Женский. Аня замерла, инстинктивно сделав шаг назад, чтобы спрятаться за ствол толстого клена. Любопытство, которое стало ее второй натурой, тут же вспыхнуло, заставляя сердце забиться чаще. Она осторожно выглянула из-за дерева.

В нескольких метрах от нее, в небольшом просвете между кустами, была пара. Они не целовались нежно, как в кино. Они словно вгрызались друг в друга. Их поцелуй был жестоким, голодным. Парень, высокий и широкоплечий, одной рукой сжимал ее затылок, а другой рвал на ней блузку. Пуговицы, кажется, отлетели в разные стороны. Девушка, молодая, с рыжими волосами, в ответ царапала ему спину, запрокинув голову и издавая тихие, животные стоны.

Аня почувствовала, как у нее похолодели ладони. Это было не похоже ни на что, что она видела или представляла. Это было дико. Примитивно. И невыносимо возбуждающе. Она видела вспотевшую кожу, напряженные мышцы на его руках, то, как его рот скользил по ее шее, прикусывая и оставляя на ней красные полосы. Они не говорили ни слова. Их язык состоял из хваток, укусов, сдавленных дыханий. Они срывали с себя остатки одежды с отчаянной, почти яростной спешкой, словно боясь, что им дадут всего несколько секунд на этот акт.

Внутри Ани что-то взорвалось. Тот самый жар, который она чувствовала, слушая родителей, вернулся, но теперь он был другим. Не медленным и тягучим, а острым, как удар тока. Он пронзил ее от живота до кончиков пальцев ног. Ее сердце забилось не просто часто – оно колотилось как пойманная в силки птица, билось о ребра, мешая дышать. Между ног разлилась горячая, пульсирующая влажность, и это ощущение было таким сильным, что у нее подкосились колени. Она вцепилась в кору дерева, чтобы не упасть.

Она смотрела, не в силах оторвать взгляд. Парень развернул девушку, спиной к себе, и прижал к кусту. Аня видела, как напряглись его бедра, как ее пальцы вцепились в ветки. Она слышала их тяжелое, сбивчивое дыхание, смешанное с тихими плачущими стонами. Это не было похоже на танец. Это была драка. Битва за удовольствие, грубая, откровенная и абсолютно бесстыдная. И эта бесстыдность, эта чистая, незамутненная похоть, цепляла ее сильнее, чем любая нежность.

Сцена заняла не больше минуты. Может, двух. Но для Ани это растянулось в вечность. Когда все закончилось, они тяжело дышали, прижавшись друг к другу. Потом они неловко начали собирать свою рваную одежду. Они не обнялись, не поцеловались. Парень просто кивнул, и они быстро разошлись в разные стороны, исчезнув за изгородью.

Аня осталась одна. Тишина снова вернулась, но теперь она была наполнена эхом чужой страсти. Она медленно отошла от дерева, чувствуя себя опустошенной и одновременно до предела возбужденной. Она посмотрела на свои дрожащие руки. Образ двух сливающихся воедино, словно дерущихся тел навсегда впечатался в ее память. Теперь в ее голове было не два, а три мира: мир нежной супружеской любви, мир хвастливых подруг из курилки и вот этот – мир дикой, животной страсти в парке. И она с ужасом поняла, что не знает, в каком из этих миров ей хочется оказаться. Или, может быть, сразу во всех. Эта мысль пугала.

Глава 5: Одиночество в темноте

Дорога домой была сном наяву. Аня ехала в переполненном автобусе, но не видела и не слышала никого вокруг. Образы из парка, слова из курилки, тени из родительской спальни – все это смешалось в ее голове в один вязкий, возбуждающий и отталкивающий коктейль. Она чувствовала на себе запах чужого пота, слышала хриплые стоны, ощущала на губах воображаемый вкус поцелуя. Тяжесть между ног не проходила, она нарастала, превращаясь в ноющую, постоянную боль. Ей нужно было срочно что-то с этим делать.

Она едва дождалась, пока родители, уставшие после работы, улягутся в своей комнате. Не здороваясь, она проскользнула мимо них в ванную, приняла быстрый, едва теплый душ, который не принес никакого облегчения, и заперлась в своей спальне. Не включая свет, она рухнула на кровать, зарываясь лицом в подушку, которая все еще хранила легкий запах ее духов и ее одиночества.

Тишина в комнате была оглушительной. Но тишина в ее голове – невыносимой. Там, на внутреннем экране ее сознания, с упорством сумасшедшего кинематографиста, крутили один и тот же фильм. Он, дикий и властный, прижимающий рыжую девушку к кусту. Аня закрыла глаза, и ее собственное тело отреагировало мгновенно. Она представила себя на ее месте. Его горячие, грубые руки, рвущие ее блузку. Его губы на ее шее. Она почти физически ощущала, как ее спина касается холодных, влажных листьев на кустах.

Ее рука, словно сама по себе, скользнула под одеяло. Пальцы коснулись живота, и от этого прикосновения по телу пробежала дрожь. Медленно, почти не дыша, она опустила руку ниже, под резинку трусиков. Кожа там была горячей и влажной. Она провела пальцем по нежной складке, и это прикосновение вызвало у нее всхлип, который она с трудом проглотила. Образ в голове сменился. Теперь она была не в парке, а в машине, как Лена. И какой-то безликий парень снимал с нее джинсы зубами, его язык был жарким и требовательным.

Пальцы Ани нашли то единственное место, где сконцентрировалась вся ее боль и все ее желание. Небольшой, твердый, пульсирующий узел, который отзывался на каждое движение острой, сладкой волной. Она начала двигать пальцем, сначала медленно, описывая небольшие круги, представляя, что это язык ее воображаемого партнера. Дыхание сбилось, стало прерывистым. Она сжала бедра, усиливая ощущение. В голове снова всплыли тени ее родителей. Их медленные, плавные движения. Их нежность. И этот контраст, столкновение дикого насилия из парка и тихой любви из спальни, взорвал ее изнутри.

Движения ее руки стали быстрее, увереннее. Она больше не думала. Она просто чувствовала. Чувствовала, как напряжение нарастает, превращаясь в огненный шар в низу живота. Она представила, как чей-то вес прижимает ее к кровати, как чужие руки исследуют ее тело, как чей-то голос шепчет ей на ухо то, что она так хотела услышать. Ее пальцы работали лихорадочно. Теперь уже двумя руками, она скользила по горячей, мокрой плоти, то сжимая ее, то растягивая, то вновь возвращаясь к пульсирующему центру.

И тогда это случилось. Волна, которая нарастала где-то глубоко внутри, наконец, достигла пика и накрыла ее с головой. Мгновение ослепительной, оглушительной пустоты, за которым последовал мощный, сокращающийся спазм, прошедший по всему телу от кончиков пальцев до макушки. Аня издала тихий, захлебывающийся крик в подушку. Ее тело выгнулось дугой, пальцы судорожно вцепились в простыню. Это длилось несколько бесконечных секунд, а потом все ушло.

Она лежала неподвижно, тяжело дыша. Сердце колотилось, но уже не от возбуждения, а от истощения. Волна удовольствия схлынула так же быстро, как и пришла, оставив после себя лишь мокрое пятно на простыне и холодную, липкую пустоту. Она убрала руку из-под одеяла, и ей стало противно. Образы из головы исчезли, и на их место пришла суровая, неприглядная действительность. Она была одна. В своей комнате. Она только что довела себя до оргазма, представляя насилие в парке и секс в машине, потому что у нее не было ничего своего. Ничего настоящего.

Горькое, едкое чувство одиночества поднялось в горле, обжигая слезами. Она не чувствовала себя удовлетворенной. Она чувствовала себя опустошенной. Использованной. Самой собой. Напряжение не ушло. Оно просто сменило форму. Из жгучего, похотливого оно превратилось в тяжелое, тоскливое. Она перевернулась на бок, поджав колени к груди, и впервые за долгое время позволила себе плакать. Слезы медленно стекали по ее щеке и остывали на подушке. В темноте ее комнаты не было ни страсти, ни любви. Было только огромное, глухое одиночество.

Глава 6: Решение

Утро было жестоким. Аня проснулась не от будильника, а от липкого, неприятного ощущения между ног и тяжелого, гулкого состояния в голове. Она лежала на спине, глядя в потолок, и перед ее глазами стояли не картины прошлого вечера, а лишь одно – ее собственное отражение в зеркале ванной, которое она видела вчера за минуту до этого. Бледное лицо с темными кругами под глазами, запутанные волосы и испуганный взгляд, словно у случайного встречного пассажира в автобусе. Она выглядела так, будто себя не уважает. И это была правда.