Дело Лотарингской тени

– Она не принцесса, – ответил я, глядя, как официант ставит передо мной чашку. Горячий пар смешался с яблочным духом алкоголя. – Она – живой экспонат из музея. Красивый, холодный и покрытый толстым слоем пыли. И врет, не моргнув глазом.

Я вкратце, без деталей, которые могли бы показаться ему сентиментальными, пересказал разговор с Элоди де Лоррен. О пустом месте на стене, о лжи про нужду в деньгах, о свежих царапинах на раме. Люк слушал, наклонившись вперед, его лицо выражало всю гамму эмоций, от которых я давно отучился: азарт, возмущение, триумф.

– Значит, рама! – воскликнул он, понизив голос до возбужденного шепота. – В ней было что-то спрятано! Документ! Дюруа нашел его, и убийца пришел за ним! Все сходится!

– Слишком просто, Люк. А когда что-то выглядит слишком просто, значит, ты смотришь не туда. Она лжет, это факт. Но почему? Из страха? Или потому что прикрывает кого-то? А может, она сама…

Я не закончил. Мысль была неприятной. Женщина, похожая на фарфоровую статуэтку, с руками по локоть в крови. В моем ремесле и не такое случалось.

– Нет, – решительно возразил Люк. – Не верю. У нее не хватило бы сил. Вы же видели статуэтку. Удар был мужской.

Его идеализм был одновременно его силой и его самой большой уязвимостью. Он все еще делил мир на черное и белое, на сильных мужчин и хрупких женщин. Война научила меня, что самые страшные монстры могут прятаться за самыми невинными лицами, а хрупкость – это лишь еще один вид камуфляжа.

– Мы топчемся на месте, – сказал я, сделав большой глоток. Кофе обжег горло, а кальвадос согрел изнутри. – Мы смотрим на последствия, а нужно понять причину. Кто такой был этот Дюруа? Не торговец. Торговца убили бы за деньги. Мы должны понять, во что он вляпался.

– Его квартира? – тут же подхватил Люк. – Она над лавкой. Мы опечатали ее, но не проводили тщательный обыск. Сосредоточились на месте преступления.

– Вот именно. Убийца искал что-то конкретное. Он нашел это в лавке – или думал, что нашел. Но что, если Дюруа был не так прост? Что, если он хранил свои настоящие сокровища не на витрине?

Идея была простой, лежащей на поверхности, но именно такие часто и упускаешь в горячке первых часов. Мы допили кофе, расплатились и вышли под все тот же моросящий дождь. Улица Риволи встретила нас суетой. Город жил своей жизнью, и вчерашнее убийство было для него лишь мелкой рябью на воде, не более. Желтая полицейская лента на двери салона «Сокровища Времени» уже выглядела потрепанной и чужой.

Квартира Дюруа оказалась продолжением его лавки, но без показного лоска. Это было не жилище, а берлога ученого-маньяка. Две комнаты, заваленные книгами. Они были повсюду: на полках до самого потолка, стопками на полу, на стульях, на широком подоконнике. Воздух был спертым, пах старой бумагой, клеем для переплетов и остывшим табаком. Единственное кресло у стола было продавлено, а пепельница на нем переполнена так, что окурки высыпались на пол. Это было логово человека, одержимого одной страстью.

– М-да, – протянул Люк, с опаской оглядывая хаос. – Похоже, мадам Дюруа давно отсюда съехала. Или ее и не было вовсе.

– У таких людей не бывает жен, – заметил я. – Их единственная любовница – история. И она очень ревнива.

Мы разделились. Люк взялся за спальню, которая оказалась такой же аскетичной, как келья монаха – узкая кровать, шкаф с парой костюмов, – а я остался в главной комнате, в эпицентре этого бумажного урагана. Я начал методично, полка за полкой, просматривать книги. Все они были посвящены одной эпохе. Великой французской революции. Не общие труды Мишле или Карлейля. Нет. Это были узкоспециализированные монографии, биографии второстепенных деятелей, сборники документов, протоколы заседаний Конвента. «Якобинский клуб в Лионе», «Финансы Директории», «Деятельность представителей в миссиях». Дюруа был не просто любителем. Он был настоящим исследователем, копавшим глубоко, туда, куда не заглядывают авторы школьных учебников.

Через час Люк вернулся с пустыми руками.

– Ничего. Счета, одежда, пара старых фотографий каких-то родственников. Никаких личных писем, никаких дневников. Похоже, вся его жизнь была здесь.

Я кивнул, не отрываясь от очередной книги. Мои пальцы были уже серыми от пыли. Это было похоже на работу археолога. Я вскрывал культурные слои, пытаясь найти тот артефакт, который объяснит все остальное.

– Тогда ищем здесь. Ищи не то, что спрятано, а то, что лежит на виду. Записки, пометки на полях, закладки. Он должен был оставить след.

Мы принялись за работу вместе, погружаясь в тишину, нарушаемую лишь шелестом страниц и стуком дождя в окно. Это была медитативная, почти гипнотическая работа. Страница за страницей, книга за книгой. Мир за окном перестал существовать. Остался только этот душный, пыльный ковчег, плывущий по волнам чужой одержимости.

Прошло еще два часа. Я уже начал думать, что моя теория неверна, что Дюруа был просто безобидным чудаком, а его убийство – трагическая случайность. И именно в этот момент Люк тихо позвал меня.

– Патрон, идите сюда. Посмотрите.

Он стоял у письменного стола Дюруа, заваленного картами Парижа XVIII века и стопками бумаг. Люк держал в руках большую картонную папку с выцветшей надписью: «Проект „Тень“».

Я подошел и заглянул ему через плечо. Внутри были не книги, а десятки листов, исписанных убористым, бисерным почерком Дюруа. Это были его собственные исследования. Схемы, таблицы, выписки из архивов. И на первом же листе, обведенное красным карандашом, стояло имя: «Огюстен Бланше».

– Кто это? – спросил Люк.

– Никогда не слышал, – признался я. Но имя показалось смутно знакомым, будто я видел его где-то в сноске, на задворках истории.

Мы стали читать. Поначалу это был хаотичный набор фактов. Огюстен Бланше. Адвокат из Арраса. Член Конвента. Голосовал за казнь короля. В 1793 году вошел в состав Комитета общественного спасения. Не Робеспьер, не Сен-Жюст, не Дантон. Фигура второго, а то и третьего ряда. Серый кардинал, счетовод, отвечавший за секвестр имущества «врагов народа». Его подпись стояла под сотнями ордеров на арест и конфискацию. А в 1794 году, за пару недель до термидорианского переворота, он исчез. Просто испарился. Официальная версия гласила, что он пал жертвой интриг и был тайно казнен робеспьеристами. Тело так и не нашли.

Но Дюруа, судя по его записям, в эту версию не верил. Он был одержим этим Бланше. Он отследил всю его жизнь, все его выступления, все подписанные им документы. И чем глубже мы погружались в эти листы, тем яснее становилась картина.

– Вот, – я ткнул пальцем в абзац, подчеркнутый несколько раз. – Слушайте. «Согласно мемуарам термидорианца Тальена, Бланше вел личный дневник. Не официальный протокол, а частные записи. Он был педантом и параноиком, он записывал все: разговоры в кулуарах, слухи, финансовые сделки. Тальен утверждает, что в этом дневнике содержались доказательства…»

Я замолчал, вчитываясь. Люк нетерпеливо заглядывал мне через плечо.

– Доказательства чего?

– …доказательства того, что многие пламенные революционеры, отправлявшие на гильотину аристократов за „предательство Республики“, сами тайно скупали их имущество за бесценок через подставных лиц. Более того, Бланше намекал, что некоторые смертные приговоры выносились не по политическим мотивам, а по заказу. Чтобы устранить конкурента или завладеть его состоянием. Он называл это „коммерцией гильотины“».

Мы переглянулись. В пыльной тишине комнаты эти слова прозвучали оглушительно. Это была не просто коррупция. Это было предательство самой идеи Революции. Это был яд, заложенный в самый фундамент Республики.

– Но ведь это было полтора века назад, – сказал Люк, хотя в его голосе уже не было прежней уверенности. – Кого это волнует сегодня?

– А вы дочитайте, – мрачно ответил я, переворачивая страницу.

Дальше шли схемы. Генеалогические древа. Дюруа проделал титаническую работу. Он отследил судьбу тех, кто, по его гипотезе, нажился на «коммерции гильотины». Их потомков. И вот тут-то от истории повеяло холодом сегодняшнего дня. Фамилии, которые всплывали в этих схемах, были нам слишком хорошо знакомы. Крупные промышленники. Банкиры. Влиятельные издатели газет. И политики. Депутаты Национального собрания, сенаторы, даже один министр из текущего правительства. Все они были столпами современного французского общества. Их репутации были безупречны, их патриотизм не подвергался сомнению. И все они, по версии Дюруа, были потомками тех, кто построил свое состояние на крови и предательстве.

– Боже мой, – прошептал Люк. Он сел на стул, заваленный книгами, которые посыпались на пол с глухим шорохом. – Если это правда… если этот дневник существует и в нем есть имена… это же бомба. Это взорвет всю политическую верхушку.

– Именно, – кивнул я. – Теперь ты понимаешь, почему Дюруа убили? Он искал не просто исторический артефакт. Он искал детонатор.

Мы молчали, переваривая открывшееся. Вся эта квартира, весь этот хаос обрели смысл. Это была лаборатория, в которой старый антиквар готовил взрывчатку, способную разрушить Третью Республику до основания.

Но где же сам дневник? В записях Дюруа об этом было сказано туманно. Он писал, что официальные архивы были тщательно вычищены. Дневник исчез вместе с Бланше. Но старик верил, что уцелели отдельные, вырванные страницы. Он предполагал, что Бланше, чувствуя опасность, успел передать их кому-то на хранение. Или спрятать. И последние записи Дюруа были посвящены поиску этого тайника.

И тут я увидел то, что заставило все части головоломки встать на свои места. В самом конце папки, на отдельном листе, была сделана всего одна запись. Несколько имен, выстроенных в столбик. И напротив каждого – пометка: «казнен», «эмигрировал», «разорен». Это были жертвы, чье имущество, по версии Дюруа, перешло к людям из списка Бланше. Последним в этом списке шло имя: «Маркиз Шарль-Анри де Лоррен». А рядом приписка: «Казнен 9 термидора 1793 г. по личному доносу Бланше. Все имущество секвестрировано. Прозвище в Конвенте – „Лотарингская тень“».

Лотарингская тень.

Кровь отхлынула от моего лица. Я протянул лист Люку. Он прочитал и поднял на меня глаза. В них больше не было юношеского азарта. В них был шок.

– Де Лоррен… – проговорил он. – Предок той самой Элоди.

– Да. Дюруа считал, что ключ к разгадке – у потомков жертв. Что Бланше, возможно, в последний момент раскаялся и передал доказательства вины палачей тем, кого они обобрали. И он нашел Элоди. И купил у нее старую гравюру с изображением казни.

– Он думал, что страница из дневника спрятана в раме, – закончил за меня Люк. – Он купил ее, вскрыл раму в своей лавке, нашел документ…

– …и позвонил кому-то из списка потомков, – подхватил я. – Решил сыграть по-крупному. Устроить шантаж. Но он недооценил, с кем имеет дело. К нему пришли не с деньгами. К нему пришли со статуэткой Гермеса.

Картина сложилась. Жестокая, логичная и страшная в своей простоте. Дюруа не был борцом за справедливость. Он был азартным игроком, который поставил на кон все и проиграл.

– Но кто? – спросил Люк. – Кто из этого списка? Их тут десятки!

Я покачал головой, просматривая фамилии на схемах Дюруа. Знакомые, влиятельные, недосягаемые. Люди, у которых были деньги, власть и полное отсутствие совести, чтобы заставить замолчать одного старого антиквара.

– Не знаю, – честно ответил я. – Но теперь мы знаем, что искать. Не просто убийцу. А того, кто больше всех боится призраков Комитета общественного спасения.

Я подошел к окну. Дождь почти прекратился, оставив на стекле грязные потеки. Внизу, на улице, жизнь шла своим чередом. Проехал грузовик, засигналил автомобиль, прошли две женщины под одним зонтом. Никто из них не знал, что здесь, над их головами, в пыльной квартире мертвого старика, история протянула свою костлявую руку и схватила настоящее за горло.

Мы нашли то, что искали. Мотив. Но вместо ясности я почувствовал, как на плечи легла тяжесть. Это дело перестало быть обычным убийством. Оно превратилось в прогулку по болоту, где каждый неверный шаг мог стать последним. Мы влезли в осиное гнездо, и теперь каждое наше действие будет вызывать ответную реакцию.

– Что будем делать, патрон? – голос Люка вывел меня из задумчивости. В нем звучала тревога, но и решимость.

Я обернулся и посмотрел на него. На его молодое, честное лицо. И впервые за долгое время я почувствовал не только усталость, но и страх. Не за себя. За него. Он верил в закон, в справедливость, в то, что правда всегда побеждает. А я знал, что правда – это всего лишь еще одно оружие в руках сильных. И оно часто стреляет в тех, кто пытается его поднять.

– Тихо, – сказал я. – Мы будем действовать очень тихо. Для начала, эта папка официально не существует. Мы ее не находили. Мы заберем ее с собой, и никто не должен об этом знать. А потом… потом мы начнем дергать за ниточки. По одной. И посмотрим, кто закричит первым.

Я закрыл папку. Пыль, поднятая нашими действиями, медленно оседала в лучах тусклого дневного света. Призраки Революции, потревоженные нами, не собирались возвращаться в свои могилы. Они были здесь, в этой комнате, они смотрели на нас из пожелтевших страниц, и их безмолвный шепот обещал, что кровь, пролитая однажды, никогда до конца не высыхает. Она просто ждет своего часа, чтобы проступить вновь.